Уходящий в туннель

 
 
 
 
 Поезд только что ушел, а народу опять полным-полно. У щитовой, то ли полу сидя, то ли полу лежа, какой-то заросший, отвратительно воняющий бродяга, с трудом напоминающий человека, пытается что-то внушить стоящему радом блюстителю порядка. Лица людей большей частью озадачены и как бы не здесь, а присутствуют в неком ином измерении. Есть и такие, у которых, напротив, лица размыты расслабленной истомой, так что видны лишь улыбки - влюбленные, мечтательные, детские, корыстные, ироничные, истеричные и сумасшедшие.
 Мне становится как-то не комфортно и, что хуже - тоскливо. Вот кто-то зевнул, отравив свои легкие спертым, отдающим потом и усталостью воздухом. Несмотря на то, что все молчат, нудный вечерний гул противно вползает в уши, в глаза, в мысли, в биение одуревшего от перегрузок сердца. Меняются цифры на часах, которые одновременно пронзают десятки хищных, покрасневших глаз. Туннельный ветер неохотно роется в моих волосах. По телу пробегает легкая слабость… Закрыв глаза, я вижу скалистый, причудливо изломанный берег, едва-едва светлеющее небо, легкий прибой еще только просыпающегося моря и над всем этим, во всем этом живет, плодоносит, вспыхивает и поет совсем другой, настоящий, жизненесущий, радостный, озорной ветер, ветер, вкус которого, взгляд и прикосновения мне знакомы еще с самого раннего детства. Боже, как давно…. Но вдруг чей-то грубый, наглый кашель внезапно накрывает эту радостную картину сотнями тысяч болезнетворных микробов, и вот я открываю глаза и мой взгляд вязнет в киселе нервозного ожидания и бесприютных, распухающих от замкнутости мыслей.
 Белая линия на перроне, за которую запрещают переступать детям, а иногда даже и взрослым, напоминает мне границу, границу между статичностью, инерцией, пассивностью и динамикой, рвением, ожиданием движения и перемен. Перейти эту границу под силу всякому, достаточно только захотеть и сделать шаг или два, но, как и во всем, здесь есть одно но – мало быть самому готовым к чему-то новому, необходимо, чтобы это новое было готово к встречи с тобой, если этого не случится, то неподвижная колея принесет тебе погибель под всеразрезающей сталью несущегося в будущее человечества.
 Мне становится совсем скучно. Прохаживаясь взад и вперед по перрону, я каждый раз открываю для себя что-то новое, до селе неизвестное никому. Мое изумление и восторг могли бы понять совсем немногие, например Колумб или Магеллан, Янсзон Виллем или Кусто. Я чувствую себя героем Жуль Верна, спускающимся к центру земли, к сердцевине нашей жизни. Если на время отрешиться от докучных размышлений и повнимательнее присмотреться к происходящему вокруг, можно подметить одну удивительную вещь, а именно - сколько всего противоречивого, несовместимого, взаимно агрессивного сосуществует на одном маленьком пяточке – вон там, у колонны, стоит девочка, лет пятнадцати, угрюмая и вместе с тем очень жалостливая. Одета она плохо, волосы сальные, пальцы рук, канвульсионно трясясь, едва держат маленькую картонку, на которой фломастером написано – «Помогите! Умерла мама»; и тут же, в двух шагах от нее, царят любовь и желание – двое влюбленных буквально поедают друг друга, утопая в самых откровенных объятиях, - до меня доносится их шушуканье, всхлипы, я ощущаю тепло, рожденное сплетением их тел, я чувствую прикосновения их рук, я знаю, что они сейчас испытывают, да, я все это уже видел и знаю. Мимо проходит какой-то мужчина, солидно одетый, я бы даже сказал через чур по-пижонски. Он остановился посмотреть на часы, не заметив, как его нога тот час же угодила в пивную лужу, в которой поблескивали темноватые осколки разбитой бутылки. Посмотрев под ноги, он громко, но невнятно выругался, чем привлек внимание одного молодого человека, по своему виду напоминающего сотрудника какого-нибудь затрапезного НИИ, занимающегося изучением пищеварения мелких грызунов в ночные часы. Затем «юный ученый» в свою очередь бросил умоляющий взгляд на часы и, повернувшись назад, привстал на цыпочки, стараясь что-то разглядеть над головами столпившихся людей.
 Странно, но это натолкнуло меня на мысль, быть может глупую и неуместную, но все же – мы всегда смотрим на то или иное явление или события, привставая на цыпочки, а почему? Все просто – вот этот молодой человек видит сейчас головы людей, их прически, которые они приводили в порядок сегодня утром и старались поддержать их форму в течение всего дня. Он видит их лица, которые кто-то смазывает кремом, кто-то тоником, лица, которые умывают, вытирают, на которые ложится дорогая или дешевая косметика, одним словом лица о которых заботятся, старясь всевозможными способами скрыть их действительный вид и недостатки. То же происходит и в жизни – часто, а вернее почти всегда, настоящая сущность завуалирована под толстым слоем общественных и личных теней, помад, и пудр. Но нам всем это нравится, потому что мы любим все красивое, привлекательное, расслабляющее и, не дай бог, заставляющее нас лишний раз напрячь свои и без того закипающие мозги. Внутри может все гнить и тлеть, главное – это чтобы внешний вид был презентабелен и конкурентоспособен. А когда и оболочка начинает подвергаться коррозии и распаду, мы тут же начинаем искать виноватых и, как ни странно, всегда их находим. Мы разрушаем и будем разрушать, искать виноватых, делать оргвыводы, увольнять, сажать, отчислять только потому, что мы всегда смотрим на все стоя на цыпочках и величайшим гением, а, возможно, и вторым Иисусом будет тот, кто научит, потребует, заставит нас, прежде всего, смотреть на подошвы. Да, это будет не самое приятное зрелище, но оно сразу покажет, как обстоит дело. Мы будем видеть, по чему мы прошли, в какую грязь и кал мы наступили, сколько цветов растоптали по дороге. Я думаю, это правильно, но да бог с ним.
 Вот характер! Я всегда так увлекаюсь своими размышлениями, под час нудными и однообразными, что теряю чувство настоящего, а это грозит большими неприятностями, а может и не грозит – я даже не знаю.
 И снова у меня перед глазами эта девочка с плакатом, которую уже саму с трудом можно назвать живой, а вокруг нее, как назойливые мухи, продолжают кружиться шушуканья и всхлипы беззаботных влюбленных – и так у нас во всем…
 Поезда все нет. Со мной рядом сидит старичок – самый обыкновенный старичок – с несуществующим будущим и беспощадно коротким прошлым. Он читает Жан-Поль Сартра «Тошнота». Я даже удивлен – умножать чувство подавленности в его- то возрасте едва ли лучшее из занятий. Я хорошо помню этот роман и меня самого начинает немного подташнивать. Я невольно пробегаю глазами по странице: «Она расходует свое горе, как скупец. Должно быть, она так же скупа и в радостях. Интересно, не хочется ли ей порой избавиться от этой однообразной муки, от этого брюзжания, которое возобновляется, едва она перестает напевать, не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с головой уйти в отчаяние? Впрочем, для нее это невозможно – она зажата…». И далее все в этом же духе. Меня сейчас вырвет прямо здесь от этого неуемного пессимизма. Я быстро встаю и иду вдоль белой линии, отделяющей меня от скорости и забвения.
 Внезапно я улавливаю знакомый запах, который тот час возвращает меня обратно, возвращает меня к тебе. Я снова вижу твои глаза, глаза, в которых нет моря, нет неба, нет солнца и ночи. В твоих глазах есть только ты и это много больше всего остального. Ты иногда спрашиваешь меня, почему я порой так странно на тебя смотрю, а я не могу тебе ответить. Не знаю, но что-то заставляет меня снова и снова вглядываться в твои глаза. Может быть, я хочу что-то уловить в их женственной скрытности, что-то разгадать или присвоить, а может и просто так… Не знаю, но делаю это опять и опять. С тобой всегда все ново и неизведанно…
 На перроне происходит явное оживление, и воздух начинает колыхать еще не звук, но уже легкий намек на него. Ветер из туннеля усиливается, но все так же лениво и однообразно, подымая с земли ворох оборванных газет и журналов. Они медленно начинают свое хаотичное кружение, но вот постепенно ускоряются и в их вращении проглядывается какая-то пластика и ритм. Что-то мне это напоминает, но что?
Аргентинское танго! Да! теперь я отчетливо это вижу – аргентинское танго отечественной прессы – это даже забавно! Звук становится все весомее и объемнее. Все глаза устремлены в темную дальность туннеля. Но вот, эту темноту начинает тревожить едва уловимое зарево, которое с каждым мгновением становится все ярче и ярче. Наконец, по глазам резко ударяет два луча желтоватого оттенка и с той стороны белой границы начинает оживать и двигаться время.
 Поезд летит так же быстро, как и мои мысли. Порой замечаю, что когда еще только отодвигаешь стул, чтобы сесть за работу, думаешь о чем-то сторонним, отнюдь не относящимся к твоей писанине. Но стоит начать и поток мысли настолько неудержим и фантастичен, что пальцы не успевают фиксировать их на листе. Это невозможно понять – я этого не понимаю.
 Случается, что когда я читаю себя, у меня порой появляется чувство натянутости и вязкости. Возможно, я пишу слишком грузно и скучновато, но писать о чем-то веселом и удобоваримом я не вижу никакого смысла. Я вообще не вижу смысла писать о чем-то, надо просто писать. В любом случае, мы всегда пишем только о себе…
 Твои глаза. Они опять во мне. Они смотрят на меня изнутри. Зачем? Они молчат. Даже мурашки по кожи. Мы ведь с тобою часто молчим вдвоем, не потому же, что нам не о чем поговорить, правда? Нет, просто мы иногда можем обойтись и без слов, чтобы что-то друг другу сказать. Сейчас ты уже, наверное, спишь и совсем не знаешь, что такое белая граница и два слепящих желтых луча, снующих по моему лицу… Я завидую тебе и люблю тебя, и твои молчащие глаза во мне…
 Поезд встал – но это не надолго, это всего лишь условный момент устойчивости в хаосе ускоряющегося становления грядущего. Сейчас он откроет двери и запустит в себя всех желающих познать разницу между удушьем перронной инерции и бессмысленным движением давящей темноты туннеля. Но ведь у них же есть цель, а значит должна быть и следующая остановка, кто знает?
 Я иду по вагону, вернее иду против него, лишний раз доказывая закон нелепой относительности… относительности меня тебе, этим людям, этому городу и главное – относительности по отношению к себе самому.
 Сажусь. И вот оно – поток мыслей начинает просыпаться и набирать скорость аналогичную скорости поезда. А пальцы молчат, и мысли бездарно тают перед моим взором.
 Там, на перроне, наверное, уже опять собрались люди, зачем-то ждущие нового поезда. И наверняка, у кого-то рождаются такие же мысли, как и у меня. Мы едем.
Я закрываю глаза. Сегодня был странный день и самое странное в нем – это путь от тебя домой, сквозь весь это осенний город, по этим внезапно ожившим рельсам…. Начинаю засыпать.
 Скоро будет еще один похожий день, когда, едва поцеловав тебя на прощание, я опять попаду в этот необъяснимый каламбур «подземки» и со всеми своими мыслями и снами в который раз стану еще одним, уходящим в туннель….