Песнь моей вселенной!

Как сон в пантеоне богов, где каждый за что-то в ответе, хочу заснуть в ладони Афины, проснувшись бессловесной,
 но прекрасной жемчужиной других легенд, родившихся в буддизмом пропитанных ракушках.
 Колдун – предвестник грома, на самом деле убивал муху,
 а зреть нужно в корень
 славного чайного дерева, глаза не закрывая,
 почитая Бодхидхарму.
 Вести телегу скарабею поклоняясь, слоняясь, шепча никому не известные песни огня,
 воздаю Прометею, святыне его придавая значение.
 А после, в воздухе растаяв над Конго, услышу всплеск в тишине, и хайку меня уведёт высоко от пираний. От голода города, полного Вавилонян.

 Прильнув к надежде, уснула,
 а, проснувшись, посмеялась вволю шутке сна,
 за что же Фрейд меня ты так наградил.
 Воплотив, разъединив и смоделировав отнюдь не лучший сон, не в группу к инфантильностям.

 Открыв рот, мы понимаем порыв ветра, что через уши не прошёл.
 И разнося по арке гул шагов, он разлетелся эхом в носоглотке.
 Укачивая, Афина хихикала, и сон получился шуткой Фрейда, а чтение злое, ища просветления, не избавит от тления в мире Майя,
 и как же поступить…

 Нитки лезут из материи,
 но если верить словам, то материя – я,
 а если верить всему, то я – ничто,
 Незачем бежать по камням, волнуясь, ведь это танец.
 Ритм отметает такты радости,
 а потом мерзости, грязи нам не хватает, и вот течение назад нас несёт.

 Скудность благословения не чужда,
 Призрение роскоши оправдывалось,
 но страдание не ушло – первая стадия.

 Стеклянная ваза, о, дом знаменитости!
 Прическами наполнены улицы, люки умерли от тысячи точёных каблуков, а скамьи задохнулись под целюлитом элиты. Пивной жар отворил дверь в подъезд, еле живой сдох под горами пробок, давно исходивших величие проотцов Африки. Летают птицы – старые картинки в модерне. А новой эре не присуща печаль, только истерика,
 атомные телевизоры кишат ядерными звёздами,
 которых никто не упрекнул в смерти скамеек.

 Дорога вьётся будто ручей, а может лента, нить, незримый малец, лыжник волшебства оставил колеи, наставил на путь.
 30.10.2006
Цветы, дурманя, пускали на самотёк, и, скатываясь по гладкой тверди улицы,
 в поисках умиротворения,
 гарцевала предвкушения память.
Спустил курок дождя поток, и я прильнула к его телу, укуталась в, цветные от удовольствия, капли.
 Лица ничего не значащих людей околдовали
В воздушные оковы, которые ватной усталостью уложили меня в тень вечера.
 Шоколад с черникой – его цвет, но вкус – рябина с мятой.
 
Распушив хвост,
Нежность так и не вышла
Из запутанного лабиринта,
Оставаясь в отражениях его зеркальных стен.
Загадкой обрызгало настроение.

Комки в горле были неощутимы, но их присутствие сведёт с ума кого угодно.
 Западня мая,
Лишь моя собственная ловушка,
Сжимается вокруг стальным холодом прибоя,
Который мне не суждено было увидеть.

Складываясь по кусочкам, коллаж очертил границы времени, забыв отметить их клейким даром памяти, от чего картина предалась забвению с первым порывом ветра.

Словно креветки в руках героя харизмы,
Преображались будни в глазах.

Ревущий ветер цепко схватил за горло, и щеки загорелись в стыдливом порыве паники, которая всего лишь близнец неизвестности.

Не понаслышке мечтателен тот, кто разочаровывался.

Каракулями выскребая из твёрдой пещерной стены будущее,
Сливаясь в танце со зрачками людей-птеродактилей, грызущих облака на завтрак.

Диониса дары не всегда радуют, извиваясь памятью вакханалий, на покрытых пылью картинах, выводить пальцем бокал,
испитый до дна в своей горькой и сладкой вторичности.

 Все швы, недоштопанности и узелки моей жизни – мои сны, которые застыли в самом конце.

И, в конце концов, не останется ничего кроме белого и безвкусного.
 Кроме облака.
28.05.2007

Обезглавленное счастье свалилось на меня,
лишило радости первозданного глотка воздуха.

Я неполноценной улыбкой обращаюсь к дням-калекам, ища всадника, который схватил не ту пленницу,
 волоча по цветастым лугам, по ошибке, прекрасную голову, что ловит ароматы не тех цветов
 и не те престолы принимает в немых разглагольствованиях о бездне.

В Его руках моё настроение, а в руках настроения – моя жизнь, что ж, не будем бороться за слабость, а за силу нет резона, только с предначертанной славой.

Порвать бы его клыками, да только ослабла хватка,
не держат колосья руки, вплетают в косы лишь воздух полный сомнений и грёз,
пустынный воздух, лишенный права на самостоятельность,
в руках моих переплетается с нетерпением,
в ритме бешенном с сердцем колотится и с ним же готов замереть,
эх, разиня, тебе бы свободы.

Отправлю крик в Его ухо, но, споткнувшись о муравья,
не долетит, а утонет в прелых листьях, ворочаться будет, шуршать, тоску наводя.

Отголосками неумелыми провозглашая веру как источник сил, я лишилась сомнений, не ушедших бесследно.
Оставили синюю гладь, а вере и утонуть не смело, но так возможно, раствориться в волнах синевы.

Панцирь, взахлёб поглотивший молчание сковал мои губы,
пережевал и согрел безнадёжности место.
Змея на груди теплее.

Шум – это тишина. Покоя ищу в звуках музыки,
Его объятия на моем теле прекрасными прикосновениям аккордов.
18.06.07