Дым

 О ЧЕЛОВЕКЕ


 БЕЗ ИМЕН И ЛИЦ


 Он вел двойную жизнь. Значит он
 был лжецом? Нет, лжецом он себя
 не чувствовал. Он был человеком
 с двумя правдами.

Был вечер. Обычный вечер. Очень скучный вечер в ряде прочих скучных вечеров. Он ехал в метро. В одном из этих кряхтящих вагонов метро, которые душат, сгибают, которые даже самого бодрого и веселого человека за какие-то пол часа сделают уставшим и подавленным. Он ехал и думал о том, насколько он бездарен: совсем или надежда есть; думал о том, что такое настоящая дружба, и как расценить поступок его Друзей этим вечером, как расценить поведение друзей, находящихся за сотни километров; думал о том, что наверно действительно ничего уже в этой жизни его не привлекает и не бодрит; думал о том, что Он вообще такое в этом мире. Он не хотел ничего, хотел просто приехать в свою комнату в старом общежитии, упасть на кровать и уснуть. Даже не хотел видеть снов и надеялся, что когда он уснет, то сны его донимать не будут. Думал, думал, думал.
Он смотрел на людей вокруг. Он вообще любил любоваться людьми. Какие бы они ни были: красивые или нет, молодые или старые, девушки или парни. Все было не важно, он просто смотрел на них и в каждом любил находить свою изюминку, которая привлекает, которая примагничивает.
Он смотрел на сидящих в вагоне людей. Там были хмурые старушки, видимо имеющие право быть хмурыми, у них вся жизнь за плечами, им можно. Были мужики, которые пили пиво, озираясь по сторонам, очевидно пытаясь себя убедить в мысли, что стоять пьяным с бутылкой пива в метро – это в порядке вещей. Были какие-то девушки, также как и мужики оглядывающиеся вокруг, но не потому что были с пивом в руке, нет; они оглядывались, потому что каждая из них считала себя самой прекрасной в этом вагоне, в этом поезде, в этом городе и вообще везде.
Он смотрел на них и смеялся в душе диким, холодным, злым смехом. Впервые за долгое время он ненавидел людей. Он презирал их в этот момент. Он хотел, чтоб они провалились, исчезли, канули куда-нибудь под землю. В Ад, чтоб горели в Аду.
Он в который раз проводил глазами по людям, получая удовольствие от того, что каждый отворачивает взгляд. Может, он мнил, что они побаиваются этого его взгляда, может ещё что, не суть важно. Он смотрел в глаза. Но что-то случилось. Его взгляд лёг на девушку, стоящую где-то в середине вагона. Странно, она посмотрела на него, но не отвела взгляда. Более того, она вот уже второй раз сама смотрит на него.
Он начал приглядываться к ней. Странная девушка. «Почему?» – спросил он сам себя. «Не знаю, просто странная».
Она была очень привлекательна. Невысокого роста, худа и бледна, волосы были длинными, рыжего цвета. Она откинула голову к стенке вагона, будто очень устала. Взгляд (хотя так может казалось только ему) был тоже уставшим и как будто грустным. В ней было что-то манящее, завораживающее. Она была непохожа ни на одну из девушек, которых он видел раньше. В ней было что-то особенное. Она была не похожа на тех, кто ехал в этом вагоне. Она была словно дуновение лёгкого ветра. Это можно сравнить с тем, когда вы сидите в прокуренном помещении, и вдруг кто-то открывает форточку. Струи холодного воздуха, прорезая дым и затхлость комнаты, несется к вам. И вот когда он достигает вас, вы начинаете невольно улыбаться, как кот, которого чешут за ухом. Или просто закрываете глаза и просто наслаждаетесь этой прохладой. Так вот она была этим ветерком в вагоне, наполненном какими-то жуткими людьми. Оборотнями и вампирами. Она была естественна, и этим во многом привлекала взгляд, уставший от красных, синих, фиолетовых волос. Он смотрел и не понимал, как не заметил её раньше. Она словно нарочно выделяется из толпы вагона.



Он никогда не знакомился в метро. Он был слишком стеснителен, чтоб подойти вот так на улице или в метро к незнакомому человеку и завести разговор. Характер давал о себе знать. Но через какое-то время он начал понимать, что эта девушка, это прекрасное создание ему очень нравится.
Нравится … какое жуткое слово. Пленяет, да, пусть будет так.
Он понял что Она его все больше пленяет. Он смотрел на Неё и не мог оторвать взгляда. Это было невозможно. Да, иногда он опускал глаза, но только ради того, чтоб, когда поднимет их снова, увидеть, что Она тоже им заинтересовалась. А! Хитрый тип.
Он вспомнил, что ему нельзя проехать своей станции, прислушался - следующая его.
«Если Она выходит на той же станции, я обязательно познакомлюсь с Ней. Да. Решено. А что, если Она посмотрит на меня как на идиота и пошлёт? Ну и пусть. Буду знать. У меня чего-то слишком сдвинуты брови. Наверняка подумает, что я злой маньяк, который не умеет улыбаться, который смотрит и думает, кого бы пристрелить. Черт. Надо хоть улыбнуться».
Но он не мог улыбаться, более пяти часов хмурости уже превратили его лицо в камень. Да и какие там пять часов. Пять лет, это более правдоподобно.
Его станция.
«Ну? Да. Она выходит … стоп, но мне в переход. А если Ей нет? Я не могу. Я боюсь. Трус. Просто познакомится не могу … а толку? Ну что с того … нет, домой, в конуру, в берлогу, и никого не видеть, да.».
Он дошел до лестницы, ведущей в переход на другую станцию, остановился, развернулся и медленным шагом пошёл к выходу. Он пошел туда, куда пошла Она. Он шел за Ней.
«Если Она ещё не ушла, то решено».
Он поднялся по эскалатору, стараясь не смотреть вверх.
На выходе он увидел Её. Говорит по телефону, стоя у выхода. Да, Она ждет его. Да.
Но он хитрый, ха. Да. Он хитрый. Он хочет знать наверняка. Он же ничто иное, как романтик с умом скептика. Технаря. Он вышел из метро. Закурил и стал ждать.
Она вышла, увидела его и стала чуть поодаль.
«Ясно. Решено».



- Нет, я сама … привыкла, - сказала Она, увидя протянутую им зажигалку ядовито желтого цвета, - ты вообще умеешь улыбаться?
«Ну, да, так и есть, спросила».



Парень с девушкой встретились в метро. Он должен был ехать в другую сторону, на другом поезде, на другую станцию. Но попадает в этот вагон, этот поезд просто потому что в последний момент решает поехать длинным путем. Точно так же в последний момент решает идти на выход, а не в переход. Он думает о Ней всю эту неделю, хотя даже не представляет, что Она за человек. И не помнит, спросил ли, есть ли у неё кто. Наверно нет. Глупо и подозрительно спрашивать об этом при подобном знакомстве.
И что-то не дает ему покоя. Может это просто влюбчивость, которую он называет дурацкой? Или романтичность, привитая одиночеством всех этих лет. Неизвестно. Но он беспокоен. Мало того, он понимает, что беспокойство это из-за Неё. Он думает о Ней.
Да, казалось бы разница в возрасте у них не так уж и велика. Всего четыре года. Но с другой стороны. Четыре года. Это целая жизнь. За четыре года может случиться многое. Он сегодня и Он четыре года назад. Это же совершенно разные люди. За последние восемь месяцев его мир перевернулся с ног на голову, он сотню раз все переосмыслил, передумал, перестрадал. Он совсем другой человек уже после этих восьми месяцев, а что уж говорить о четырех годах? И как могут люди, разница в возрасте которых составляет четыре года понять друг друга полностью, как у них может быть что-то общее, как может случится так, что Ей станет интересен этот мальчишка? Как? Это наверно невозможно. Да. Может быть он во многом взрослее своих сверстников. Он раньше стал понимать многие вещи, раньше кое-что осознал, пережил, передумал, но все равно.
Скорее всего человек, который оторвался от своего возраста, обречен на одиночество. Он не может находиться среди своих сверстников. С ними скучно. Они не понимают тех вещей, до которых уже успел дойти он, они ведут себя совсем по-детски, они ещё не доросли. Но и среди старших ему не место. Он не настолько понятлив, не настолько он оторвался от своего возраста, чтоб догнать тех, кто старше. Он маргинал, обреченный на то, чтоб метаться между сверстниками и теми, кто старше. И наверно единственно кто может его понять, так это либо те, кто так же как и он рано повзрослели, либо те, кто повзрослел, но все ещё остается ребенком в душе. Но этих людей либо очень мало, либо они находятся так далеко друг от друга, что встреча нереальна. Или ещё возможно они находятся рядом, но в силу того, что они такие же замкнутости, они не могут увидеть друг друга. Ну это совсем другой разговор. Наверно стоит вернуться.


Прошла неделя после того, как Она взяла у него номер телефона, когда они шли по Невскому. Да, он предупредил, что его телефон живет отдельной жизнью и порядочно портит все, что можно. От Неё ни звонка не сообщения. Ничего. Он начал думать, что она уже его забыла, что просто забыла его номер и вообще, что был такое-то парень, с которым Она познакомилась в метро. В самом деле. Кто он? И что могло быть? Ему восемнадцать. Ей двадцать два. Все это бред. Он для неё мальчишка. Он никто. Просто человек. Он просто мальчишка, который до сих пор верит в то, что существует любовь, романтика, разряд при взгляде и прочая ерунда.
Но почему-то он надеялся, что она позвонит, напишет, хоть как-то даст о себе знать, напомнит, хотя и напоминать не надо было, он думал о ней постоянно. Сам не знал почему, но думал. И не понимал этого. Не мог понять. Просто Она не выходила у него из головы.
И вот, когда он уже совсем перестал ждать, а только вспоминал как смотрел на неё в метро, как заглядывал ей в глаза, которые казались ему просто неземными, потому что он вообще считал глаза самой привлекательной чертой у любого человека, а тем более у девушки, а тем более у неё. Глаза могут о многом рассказать. Могут многое сделать за своего владельца.
Так вот, когда он уже и не ждал, раздался звонок. Звонок с незнакомого номера. Он поднял трубку и услышал голос. Женский голос, который почему-то показался ему очень знакомым. Голос что-то спросил, но он не помнит что, и не помнит что он ответил. Помнит только то, как она удивилась, когда он вдруг произнес: «Помню. Наташа, 22 года, познакомились в метро, на Невском ты взяла мой телефон … я уж думал не позвонишь».
Он ощущал себя мальчишкой, который попался в какую-то сетку. Который не может больше притворятся сильным ухарем. Он захотел быть именно тем мальчишкой, которым был перед ней на самом деле. Без позерства, без ужимок, без напыщенности и лжи. И пусть она отвернулась бы от него, пусть. Он не хотел быть с ней кем-то как не собой. Он дал себе слово, что он будет честен. С ней он будет честен, потому что она особенная, даже если эта особенность ему только кажется, только грезится. Он будет честен.
Какое-то время продолжалась их переписка. Нет-нет. Они не писали друг другу писем. Это была переписка по телефону. Один раз они даже поговорили по телефону. И этот звонок, как и все, связанное с ней, произвел на него огромное впечатление. Он произвел эффект бомбы в его голове. Он слушал её и не мог поверить, что на земле существует человек, настолько схожий с ним самим, но в то же время настолько отличающийся от него и оголяющий его слабые стороны так грубо и так бесцеремонно. И самое смешное, что ему это нравилось … ему нравилось, как она уничтожала его ауру романтика, ауру поэта, ауру изгоя, одиночки, она просто выставляла это ему же напоказ. И это его увлекало.



Через некоторое время он предложил ей встретится. Нелегко далось ему это решение. Бедный студент, без гроша в кармане, имеющий долги перед университетом в плане именно денежном, решается пригласить девушку на встречу. Скажете безумство? Ха. Да, но он жил этим безумством. Он нашел деньги, которые могли ему пригодится. Он пригласил её подышать воздухом. О боги, как он радовался, прочитав на экране своего телефона слова: «Я свободна после пяти. Ура!! Я на обеде». Как это понимать? К чему отнести это Ура? Все занимало его. Все заставляло его мальчишескую душу гореть благостным огнем. Все заставляло кровь вскипать в жилах. Он жил этим. И если бы не эта страсть, то неизвестно что с ним могло бы быть. Может он дошел бы до ручки и ударился в пьянку, длинною в жизнь. Может он кончил все довольно тривиально и вышел бы в окно. А возможно сидел бы он сейчас в палате психиатрической лечебницы, обитой мягкими матрацами. Неизвестно. Но ясно одно. Он жил этим кипением крови и ничто его не занимало так как это.
Кто-то скажет, что он дурак. Кто-то просто посмеётся над ним. Кто-то отвернется и скажет, что чудаков на свете хватает и не нужно уделять им столько внимания, а иначе станут ещё и мнительны вдобавок. А кто-то ухмыльнется ничего не сказав, про себя лишь подумав: «Эх, мальчишка, мальчишка». Пусть. Наверно каждый из всех этих достопочтимых господ будет прав. Наверно каждый из них пережил подобные страсти и теперь умеет усмирить порыв и умалить разгон души. Поставим им это в заслугу. Они умеют жить, в отличие от него. Он жить не умеет. Он умеет чувствовать. А жить ещё не научился.



И вот он уже спешит на встречу. Он вычищен и выбелен. Он держит в руках розу, которую решил взять в последний момент. Красную розу. Он хотел взять чайного цвета, но вспомнив, Что чайная роза значит для него, решил лететь с красной. Он покорен, но не раб. Ещё нет.
А что для него эта встреча? А ведь она для него очень важна, эта встреча. Это первая полноценная встреча с Ней. Он впервые сможет поговорить с ней, послушать Её, сможет налюбоваться Ей, восхитится или разочароваться.
Третий час на станции метро. То, что раньше было полыхающим цветком, стало похожим на маковую головку, затхлую и завядшую. Он устал, но понимает, что она не может его бросить вот так. Просто не может это нереально. Хотя он начинает задумываться, а не галлюцинации ли это у него были. Метро, усталость. Фантазия породила некую девушку, с которой он осмелился познакомиться.
«Да нет, нет. Она реальна. Более того, Она придет. Обязательно придет. Девушки. Что они могут вытворять с человеком, с представителем мужского пола».
При этом за эти три (уже чуть больше) часа прошло много девушек, но странно: ему до них нет никакого дела. Очень странно. Раньше бы он не пропустил взглядом ни одной, каждой бы успел полюбоваться, каждую бы успел представить рядом. Да, наверно он был немного бабником. Ну и в конце-то концов, кто из мужчин немного не бабник. Да разве неполноценный какой или ориентированный иначе.
Вот и он как все нормальные свободные мужчины заглядывается на девушек. А почему нет?
Звонок. Она.


- Я опоздала, поэтому я угощаю тебя кофе, - сказала Она, когда они шли от станции метро в сторону кафетерия.
- Это тебе, - ответил он, протягивая Ей то, что некогда было розой.


Кафетерий был не знакомый, но довольно уютный. Интересное место. Надо взять на заметку.
Она говорит и говорит, а он просто сидит и слушает и почему-то сердце у него колотится как бешенное, и тело все дрожит. Он смотрит на Неё и понимает, что никогда не встречал человека, с которым у него было бы столько общего. Это просто невероятно.
А Она все спрашивает, почему он молчит. Да просто не хочется ничего говорить. Просто не хочется. Хочется просто сидеть и слушать Её. Её голос, Её интонации, Её смех, заглядывать в Её глаза. Просто молча быть с ней.
«Странно, ощущение, будто я знаю Её уже очень долго, просто не видел давно, а вот теперь снова встретил. Да, жизнь нас немного изменила, да, мы уже не те, что были раньше, но … это мы. Вдвоем. Вместе. Здесь и сейчас. Странное ощущение. Что это? Может действительно это не первая моя жизнь, и мы с ней уже встречались в той, прошлой жизни? А если да, то значит ли это, что мы … да нет, что за бред в голову лезет. Это невозможно. Но как же приятно быть с ней рядом..
Её глаза. Они действительно немного грустные, как будто все время о чем-то думает. О чем-то переживает. Или ей просто не интересно со мной? Тогда почему она здесь? Хм. Ну она же не знала, что я такой скучный. Но я ведь не скучный, просто молчаливый. Просто не знаю что говорить. Потому что и так хорошо, просто рядом. А лицо, какое красивое лицо, притом, что нет каких-то привлекательных черт, ну тех, которые обычно привлекают любого мужчину или парня. Но она прекрасна.
А она нервничает. Все время что-то теребит в руках. Почему нервничает? Волнуется? Черт … хватит этого. Чего я тут сижу, разглагольствую. Надо …»


- Пойдем? – спросила Она
- Идем.


Что он видел в женщинах? Только тело? Или только душу? Или в совокупности? Какой в сущности бред. Нет. Это все не то. Этих, да и других слов не хватит, чтобы описать, Что он видел в женщинах. Не во всех. Не стоит думать о нем слишком хорошо (или плохо). Да, красотой он мог любоваться всегда. Красоту он видел во всем. Даже в самых пустых и глупых глазах, он мог найти нечто хорошее и прекрасное. «Они не затуманены ничем, в том числе и умом. Они кристально чисты, как глаза младенца» , - говорил он.
Но для него были и некрасивые женщины. Действительно пустые, как он их называл. Самая идеальная внешность могла стать для его глаза убожеством, если внутри таилась гнилая и ничтожная душа.

 А если так, то что есть красота?
 И почему её обожествляют люди?
 Сосуд она, в котором пустота
 Или огонь, мерцающий в сосуде?

Он всегда любил Заболоцкого.
А Она. Она была (а точнее становилась) для него особенной. Она становилась звездой, которая ведёт его, которая хранит его, которая держит его. Странно, вы могла бы себе представить, чтобы девушка смогла стать кем-то подобным после столь короткого знакомства. Но тем не менее это так. Это было. Он шел за ней.
Но вся проблема состояла в том, что он жил созвездием. Разница при этом между звездами в этом созвездии была такова, что светили они по-разному в разное время. Пока светила одна звезда, он грелся в её лучах, шел за ней и отдавался ей целиком и полностью. Как только она блекла, оставляла его, он падал, чах, опускался с небес на землю. Но появлялась новая звезда, она поддерживала его, снова заставляла идти. При этом он всегда оставлял в своем сердце уголок для этой прошедшей звезды. Он оставлял её и всегда с теплом вспоминал её. Он не держал ни зла ни обиды. Никогда. Он вообще не обижался. Он делал выводы. Но той звезде, которая его держала, вела, хранила, ей он был верен и душой и телом. Верен до конца. И честен до конца. По крайней мере старался быть таковым. Изо всех сил старался.
Да, некоторые говорили, что у него был сложный характер, другие, что он был двуличным подлецом, третьи говорили, что он бабник, четвертые просто махали рукой и вздыхали: «Бабник, чего с него взять». Но ни первые ни последние не были правы. У него был самый обыкновенный характер, который был ещё у сотни, тысячи и так далее людей, он не был двуличным. Он всегда старался быть максимально честен со всеми, слишком уж много он лгал в той, прошлой, несознательной жизни. И поплатился за это очень дорого. Не был он и бабником. Не бегал он за каждой юбкой и всегда уважал ту, которая рядом или претендует на это. Дурак? Ну, Чтож, это наверно даже возможно, хотя трудно было назвать его дураком. Балбесом ещё может быть, но не дураком.
Наверно его просто не понимали. Его трудно было понять. Никогда за свою непродолжительную, но насыщенную страстями жизнь он не встречал человека, который бы его понимал, и принимал как есть, что главное. И пожалуй из этого непонимания и вытекали все остальные проблемы. Его считали эгоистом. Ну, Чтож, да, он был эгоистом, но не собственником, не эгоцентристом. Он никогда не чувствовал превосходства над теми, кто был рядом. Кто-то этим пользовался, кто-то пытался изменить, кто-то поощрял, но ни один ещё не смирился и не оставил в покое.
Он хотел свободы. Он слишком много прочел, слишком много пострадал от несвободы. Слишком много отдал за эту свободу и слишком много нервов извел, чтоб её добиться. Даже в любви он считал, что главное это свобода.
«Я хочу, чтоб этот человек был со мной» , - разве это любовь, разве это настоящее чувство? Нет.
«Я хочу, чтоб этот человек был счастлив. Даже если без меня.» , - вот она настоящая любовь, настоящее самопожертвование. И в этом плане он наверно сам ещё не научился любить всей душой.
В мире нет свободы, и только любовь способна к ней приблизить. А если и любовь ограничивает и заковывает в цепи, то ради чего тогда жить? Ради чего?
Да, наверно это полная ерунда и об этом не стоит думать. Нормальный человек и не станет. Но он был романтик, мальчишка, фук. И все это было суть его жизни. Настоящей жизни. Истинной.
И вот звездой стала Она. Все мысли были заняты Ей. Вся его душа горела о ней. Он ждал встречи. И все Она. Та, которую он встретил совершенно случайно. Та, которую он знал всего пару недель, но ощущение было будто всю жизнь, а просто долго не виделись. И как отрадно, как приятно было ему слышать от неё слова, что ей кажется, что они знакомы как минимум месяца два. Услышать то, что думал он.
Он лежал, держал её за руку и смотрел в глаза, желая только одного: прижать её покрепче к себе и почувствовать вкус её прекрасных губ. Что и произошло.



- Я зайду в гости, часов в одиннадцать, ненадолго? – спросила, а может, сказала она, когда они вставали из-за столика в этом милом, уютном кафе.
- Я за.



Она пришла поздно вечером. До закрытия метро оставалось около получаса.
«Неужели она пришла на пол часа?»
Он смотрел на неё и не мог сказать ни слова, как тогда в кафе. На него словно паралич напал. Сердце снова бешено колотилось. В принципе оно всегда билось особенно быстро. Врачи так и не установили причины.
Он говорил с ней, видел её и был счастлив. Он хотел просто находиться в её обществе, в её свете, в её тепле.
Он играл ей на гитаре, пил с ней вино, курил, говорил о чем-то, смотрел на неё непрерывно. Не знал, что ответить на её «Что?».
«Неужели ты не понимаешь что? Неужели ты не видишь, что я весь горю? Неужели не чувствуешь, не слышишь моего сердца?»
Да, он был совсем мальчишкой. Ну конечно она понимала, все понимала. Глупый мальчишка.
Пол часа давно прошли, она решила остаться на ночь. Попросила разбудить её в пять, или в половину шестого. Уснули они в шесть или даже позже, прижавшись друг к другу.
Это была его первая женщина. Его первая женщина. Он побоялся признаться, сам не понимая почему. Он долго думал и почему-то сказал: «Нет, у меня была девушка». Даже когда она сказала, что жаль, что она не первая у него, он все равно промолчал. А потом жалел. Очень жалел.

Плавность движений идеальных фигур на белых простынях при свечах, ароматических благовониях, идеальные линии. Жар тел, поцелуев, объятья и движения словно в такт медленной морской волне. Задумчивые глаза, закусывание губ и глубокие продолжительные стоны. Ласкание груди, каждой клеточки тела, запах кожи и волос между бедер. Нет … этого всего не было. Был брутальный акт, продолжавшийся несколько секунд, даже не минут, секунд. Потому что все его существо вскипело, как только он почувствовал её влагу, её тепло, которое окутывало его, как только её ноги обвили его худощавое тело, прижали плотно к себе, как только её пальцы впились в его спину, волосы. Он не смог сдержаться. Все закончилось довольно быстро. Несомненно она была расстроена. Она хотела. Она хотела намного большего. Она горела как та свеча. Не зря она указала на неё.
Он познал женщину. Сколько раз он представлял этот момент. Фантазировал и предполагал. Комната, свечи, музыка, нежные и долгие поглаживания и похлопывания. Прелюдия длинною в ночь и секс длинною в день. А вместо этого несколько секунд животной похоти с дикими движениями, отрывистыми резкими стонами и довольно нищенская обстановка. Но …
Он был счастлив. Никогда он не чувствовал себя настолько хорошо. Он понял, что если бы это было как в его мечтах, он бы разочаровался. И он был счастлив, что это было так, что его первой женщиной стала Она. Он был на вершине.

- Правда как мальчик, хм, - усмехнулась она каким-то добрым, милым и нежным смехом.
Она улыбнулась так нежно, что в нем не появилось ни досады, ни обиды за эти слова, никакой … литости.
- У меня ощущение, что я знаю тебя как минимум месяца два, - сказала она.

Засыпая, он услышал, как по пустой улице, на которой каждый звук преобразуется в гигантского размера звуковое чудовище, как это происходит в пещерах, шагает парень, напевающий Его любимую песню …

 Меня ждет на улице дождь,
 Их ждет дома обед …


Северный Кавказ. Город Есентуки. Местное кладбище. Дождь.
Как непредсказуема жизнь. Сегодня человек идет по улице, радуется всему вокруг как ребенок, или просто шагает, думая о своем, или, может, стоит на парапете утром, курит и вспоминает прошедшую ночь, пытаясь уловить каждый момент, а вот уже и машина переезжает его, или случайно на дороге попался открытый люк, или кирпич падает с крыши, потому что пьяные ребята из этого дома любят пошвырять кирпичи. И все. Жизнь, полная прежде переживаний и страстей, обрывается. Когда только начинаешь жить, когда вот только понял, что теперь-то у тебя все будет хорошо. Когда наконец встретил … Её. Просто кирпич падает на голову. Простая случайность. И винить некого.
Смерть.
Одиночество и пустота. Но не то одиночество, которое бывало хочется ощутить, уходя в Сад или на набережную. Не та пустота, которую может заполнить один лишь звонок от неё. Одно только сообщение. Нет совсем не то.
Одиночество вечное и пустота, которую теперь вряд ли можно будет заполнить.
Смерть.

Северный Кавказ. Город Есентуки. Местное кладбище. Дождь. Свежая могила. 190 сантиметров в длину, около метра в ширину. Много людей, плачущих и не только. И надгробный камень. И надпись на камне: «Н****** Д****** А************ 1987 – 2007. любим, помним, скорбим.»
И тишина. Абсолютная. Только капли дождя барабанили по крышке гроба.


- Может кто-то хочет сказать что-нибудь? – дрожащим голосом проговорила девушка, проводя глазами по незнакомым лицам.
- Он боялся умереть несчастным, - начал кто-то после некоторого молчания.


 ОДИН ЧЕЛОВЕК

 Я все больше понимаю,
 Что он смог бы стать
 Мне другом …

 Игорь Тальков

Он проснулся, почувствовав, как его ладонь упирается в чье-то плечо. Он невольно стукнул его, но не сильно. Просто они проснулись. Ему снился сон. О ней. Но гораздо трезвее и яснее ему теперь казалось все, после этого сна. Длинный, странный сон. Ему вообще везло со снами. Они снились ему очень редко, но если вдруг выдавалась такая неудачная минута, и он видел сон, то это обязательно был длинный, страшный, наполненный страхом и дрожью сон. Он не понимал этого. Может, просто слишком он угрюм в последнее время? Наверно.
Вот и этой ночью, а скорее этим утром ему приснился сон. Этот сон был о них. Он не был настолько страшным как его обычные сны, но он был жутким. Он тоже заставил его сердце побарабанить в его грудь и её спину.
Прошлая ночь была трезвой и ясной, именно поэтому он понимал все более четко и видел все более ясно. Он помнил все до мельчайших подробностей. Все.

- И никогда не называй то, что ты пишешь, бредом, хорошо? – поцеловала она его в лоб и улыбнулась.
- Хорошо.

Она ушла. Перед выходом она сама обернулась и обняла его. Он поцеловал её в губы и посмотрев как она шагает за поворот, закрыл дверь. Он бросился на диван. Тот самый диван, который этой ночью узнал для себя два тела, два новых тела, которые ласкали и нежили друг друга.
Он посмотрел на потолок. Потом в окно.
«Не понимаю, ничего не понимаю. Кто я? Для чего я? Зачем я? Интересно, эти вопросы часто занимают тех, кто стоит сейчас возле ларька, тех, кто мерзнет сейчас на трамвайной остановке? Или они вообще ни о чем не задумываются? Хотел бы я ни о чем не задумываться. Наверно это приятно. Хотя с другой стороны ты не будешь задумываться даже о том, что это приятно – ни о чем не задумываться. Но все же. Какого это?
А что думает она? Почему она пришла? Просто посидеть. Она хотела уехать. Её должны были забрать. Забрать от меня. Она хотела уехать. Потому что надо или потому что хотела? Но хотела. Не важно почему. И хотела ли она заниматься любовью. Мне было хорошо, а ей? Но если бы ей не было хорошо, она бы этим не занималась? Правильно? Верно. Но почему? Тратить время на меня. Зачем? Вокруг много парней, мужчин, которые старше, умнее, опытнее, и вообще интереснее во всем. Странно. Кто я? Почему я? Зачем я?».

Он встал. Достал сигарету и хотел пойти покурить. Шел дождь. Мелкий, противный дождь, как раз такой который он любил.

-Терпеть не могу этот мерзкий дождь.

Он огляделся вокруг. Люди шагали по тротуару, он смотрел на них сверху вниз. Он всегда любил смотреть на людей сверху вниз. Но никогда этого не выказывал, просто потому что понимал, что это не правильно и нельзя смотреть на кого-то сверху вниз. Ну и в конце концов он позволял себе эту шалость только в одиночестве, чтоб никто не видел его убожества и ничтожества. И смотрел-то он только чтоб хоть как-то уйти от себяненавистничества. Он не мог понять, что в нем находят люди.
«Вранье. Вранье. Они находят во мне плоды моего вранья. Какой я лгун. Ведь действительно. Я ведь не такой. А какой? Если бы я со всеми и везде был такой, какой я есть, я бы уже давным давно сидел в лечебнице для душевнобольных. И что? Значит я лгун? Я лгун. Странно, нет ни стыда, ни сожаления. Я лгун. Ну и пусть».
Она говорит, что он хитрый. Она так убедительно и так часто это говорит. Он уже сам начал в это верить и вдруг в голове его мелькнула шальная идея. А что если ему действительно научится вертеть ими, как ему этого захочется.
«Одна, другая, третья. Какая разница. Научится быть безупречным. Честным. В конце концов, правда у каждого своя. Истина одна. Вот и у меня будет не одна правда»
 Он подумал, что не способен любить. А раз так, то к чему собственно пытаться? Зачем? Нужно признавать вещи такими, какие они есть на самом деле. Пусть это мерзко, то о чем он думает, но так он хотя бы сохранит жизнь. Так у него будет цель. Вся жизнь игра, так почему не попробовать сломать, обойти, нарушить правила? Он попробует.

Он вернулся в комнату. Лег на диван, снова посмотрел на потолок и уснул.
«Как холодно, как пусто, как много место … омерзительно много места. И холодно … жутко холодно … без неё».

Ночь. Она его убивала. Она его мучила и трепала. Она играла им, как ей вздумается, и с этим он ничего не мог поделать. Ночью он становился сумасшедшим. И от этого он много натерпелся в жизни. Он становился другим человеком по ночам, если это вообще можно назвать человеческим поведением. Он превращался в животное. Нет, он не насиловал и не терзал все, что попадалось ему на глаза, но он был безумен. Инстинкты, которые он научился за эти годы сдерживать, находили выход ночью, поэтому он любил быть один. Он не мог смириться с этим сумасшествием и поделать с этим тоже ничего не мог. Когда он рассказал это ей, ей показалось это смешным, хотя может, и нет. Он уже ни в чем не мог быть уверенным. Скажем так, ему показалось, будто она подумала, что это все его собственное воображение и самоубеждение. Поэтому он не смог продолжить говорить. Он закрылся. Хотя хотел рассказать намного больше. У него наконец появилось желание рассказать все. Хоть кому-то он мог теперь рассказать все. Без стеснения, без мыслей о том, что над ним посмеются в самом омерзительном смысле этого понятия. Он хотел поделиться тем, что было у него. Тем, что он держал внутри пять лет. Та боль, которую когда-то закопал глубоко в себе. Хотел, но не смог. Он снова закрылся, принял непонятное выражение лица и сидел молча.

- Опять закрылся. Оба такие закрытые … поза замкнутости, - проговорила она.

«А ведь действительно, почему она закрыта, если сама же пытается меня открыть? Теребит в руках не от нервов, ну это ладно, у меня тоже бывает, но закрытость. Как я понял, она довольно открытый человек. Тем более я незнаком настолько, что мне страшно было доверять. Странно»
Он хотел поменять позу, но понял, что не хочет. Ему так комфортнее. Он смотрел на неё и с каждой секундой все больше понимал, что ничего не будет. Что он для неё не больше и не меньше (а может даже меньше), чем просто знакомый, а может и не знакомый, а так, приятель. Что она может даже пожалела о том, что было тогда ночью. Да, тем более узнав, что он был девственником.

- Ты меня подставил. – сказала она тогда.

«Странные люди. Живут и не понимают, что каждый день проходят мимо сотен, тысяч таких же как они. И при этом все равно каждый мнит себя особенным, каждый мнит себя кем-то важным, кем-то вселенски значимым. А по сути-то. Да никто не важен. Важна масса. Вот что важно. По честному, никому нет дела до того, что ты человек, который чувствует и переживает. Их задача сделать из тебя робота, машину.

 … Пишите заявление …

Это огромный инкубатор, из которого выходят батарейки. Они занимают себя какими-то якобы делами, которые никому никакой действительной пользы не приносили. В жизни можно обойтись без наверно процента девяноста того, что является плодом труда этих самых элементов массы. В жизни вообще можно обойтись всем естественным. А то, что они называют блага, это что, блага что ли? Да какие же это блага? Бред какой-то».
Он шел, думал и не заметил как его пальто окатило грязью. Проезжающему автомобилисту ведь совершенно наплевать на то, что он может кого-то облить. А ведь это очень опасно. Если вдруг у человека тяжелое время и он на грани. Он уже идет к тому, чтобы выйти из окна. Ведь этот автомобилист может стать последней каплей. Да, мы все привыкли громко заявлять: «Ну и пусть кончает с собой, одним дураком меньше. Сам виноват, ума нет. Это все больные люди». А почему не попытаться понять и помочь? Да потому что человеку на человека наплевать. Потому что гораздо легче и уж куда приятней осознать себя здоровым, сказав, что «я так никогда бы не поступил, я что, дурак?»
Мир сошел с ума.

Он вспомнил, что давно хотел посетить любимое кафе. Вспомнил, что из меню давно убрали горячий шоколад. «Зачем? Ума не приложу. Он у них был великолепен». Решил, что зайти все же стоит, и направился к станции метро.
«Опять это душное место, этот отстойник, ненавижу!»
В метро он начал смотреть по сторонам.
«Поезд в ад. Это точно поезд в ад. Вот стоит пустоглазый. Губа почти проглочена, один глаз (а точнее глазница) нервно дергается аккурат два раза в минуту, вторая не двигается вовсе. Жуть. А вот путана, бедра у которой едва удерживают тонкую, прозрачную ленту – юбку. Да уж. Вряд ли что-нибудь прикрывает это заношенное лоно. А вот стоит герой. Одет по последней моде. Франт тоже. Лицо – камень … как, в принципе и все остальное. Ничто не свалит этого гиганта. Все девки его. Точно. Только вот взгляд глупо – напористый не выражает ничего кроме наглости и страха, скрытого в глубине (если таковая вообще присутствует). Черт, что я делаю в этом вагоне. За что?
Я их ненавижу. Вот за что. И несусь вместе с ними в ад. Там мне и место».
Мимо окна пролетела кошка, и он подумал: «А все-таки она дикая». Он улыбнулся.

 Тот, кто знает, о чем я
 Тот навсегда один …

Строчка пронеслась и на слове «один» почему-то растянулась и закисла.
Недавно он прочел один рассказ. Как он назывался, он помнил смутно. Толи «Роман» толи «Романс». Не суть важно. Он смотрел по сторонам и начинал понимать этот рассказ. Он абсолютно не понял его, как только прочел. Зато теперь ему становилось ясно все. Каждое слово как будто стучалось в его сердце, душу. И он открывал, открывал, открывал. Он как будто подпитывался. И вот ему самому захотелось сделать тоже самое. Вот уже и мотыльки облепили лампы, горящие в вагоне. Они начали раскаляться и мотыльки мертвым грузом посыпались на пассажиров. Они скидывали их друг на друга и кричали с каждой секундой все громче и громче.
Он наблюдал это все с некоторой ухмылкой, потом стал серьезен.
«Ну, когда же, когда?»
 И вот он почувствовал, что можно. Он достал револьверы, вставил их в уши и нажал на курки.

Очнувшись на улице, он долго осматривался и не мог понять, где он. Потом прочел название метро, подошел к маленькому латку, в котором продавали искусство, и, слушая убаюкивающую игру аккордеона, стал вспоминать, а слышал ли он звук столкновения пуль? Нет, это был совсем другой звук. Это был странный звук. Как будто поезд на бешеной скорости несся на него, а потом просто стих. И наступила дикая, остервенелая, вопиющая своим холодом, молчаливая, белая и голодная тишина. Он вспомнил этот звук, и ему стало холодно. Он четко видел перед глазами белый цвет. Рвущий и режущий белый.
Он закурил. Начал оглядывать прохожих. Ни в ком он не находил интереса. Аккордеон вдруг стал играть тише и тише. Появился какой-то звук. Как будто кто-то кричит. Совсем рядом. он повернул голову направо, звук начал нарастать в левом ухе. Повернул налево – звук с новой силой продолжил нарастать в правом. Крик все нарастал и нарастал. Вскоре он понял, что крик этот нереален (хотя, смотря, что в данной ситуации называть реальностью; если сам факт крика, то он был нереален, но если боль и страх, и ужас, который появлялся от этого крика, то это было реальным). Вслед за нарастающим воплем появился этот ужас – белый цвет. Яркий белый цвет. И чем громче становился крик в его ушах, тем больше становился белый цвет, заливая все пространство. Он закрыл глаза и попытался подумать о чем–нибудь другом, но у него не вышло. Яркость заливала все его мысли, она заливала мозг, душу, сердце, она занимала все и ему становилось все хуже и хуже, все ужасней и ужасней, его бросало в пот, холодный мерзкий пот, когда ты не понимаешь, где кончается твое тело и начинается воздух, когда ты растворяешься во влажности воздуха и чувствуешь, будто распадаешься на мелкие куски, растворяешься.
«Детские кошмары», - звучал в его больной голове собственный голос, почти не слышно, как будто из глубокого-глубокого подвала.
Крик превращался в нечто подобное тому, когда поезд несется на всех порах, а ты лежишь на рельсах и слушаешь его приближение, только в сотню раз громче. В конце концов, если не проконтролировать это состояние, то ты обернешься, а поезд будет слишком близко. Он это понимал, и понимал, что если не справится с этим немедленно, то у него просто разорвется сердце. Оно просто не выдержит. Оно и так колотится уже слишком громко.
«Детские кошмары, детские кошмары, детские … стоп».
Шум прекратился, белизна мгновенно исчезла. Остался только звук приятного аккордеона. Он сидел на скамейке, имеющей вид двух колес, вогнанных в землю; между колёсами располагалась сама скамейка. Он сидел и вспоминал моменты детства и подросткового периода, когда ему по целым ночам снился один и тот же сон. Этот сон. Он вспоминал, как он вскакивал с постели, крича не своим голосом посреди ночи, пугая семью. Он вспомнил все. Но он никогда не мог объяснить этот сон.
«Нет, пора выгружать это. Не могу больше. В следующий раз не смогу».
Нет. Он не употреблял наркотиков, не доводил организм до такого состояния алкоголем и прочим хламом. Он испытывал это все в общей реальности. И это было самое ужасное. Если наркоман, который испытывает это может покончить с подобным бредом, бросив курить, колоться или ещё что, то ему приходилось бороться с этим всеми силами. Выкладываться на полную.


Он поднялся и пошел по некоему подобию бульвара, ведущему от станции метро. Аккордеон удалялся и все постепенно становилось на свои места. Он старался не вспоминать прочитанное, потому что боялся, что вернется это белое оно.
Он завернул в какой-то переулок. Он вообще любили переулки и подворотни. В них было что-то особенное. Он не мог объяснить что. Он просто входил в подворотню, поднимал голову и смотрел на окошки неба, видневшиеся между домами, или смотрел на окна, в которых торчали какие-то лица, или была вывешена постель, или может быть просто была открыта форточка, из которой доносились голоса. Это был совершенно другой мир. Его невозможно было ни приобрести, ни потерять. Он просто был. Как бы он себя не ни выражал. Это был мир его снов. Тех снов, которые он сам себе конструировал, в которые верил, которых не боялся.
Желтые дома словно нависали над ним, но они не пугали его своим грозным видом. Они его будто грели. Желтый цвет согревал и обнадеживал. Темнота подворотен приветствовала его своим угрюмым молчанием, как будто признавая в нем своего. В этом мире он мог находится подолгу. Они не лгали друг другу, не могли предать, не могли подвести и посмеяться друг над другом. Они были как братья. Это был мир без проблем и боли. Мир без обманов и обид. Это был его собственный мир, в который он уходил все чаще, но по какой-то странности не боялся этого.
Пройдя сквозь несколько дворов, он вышел на улицу. Она вела от станции метро к какому-то каналу. Он посмотрел в сторону метро, вспомнил белое и скоро повернул к каналу.
«Пешком. Сколько угодно. Пешком. Хорошо. Воздух».
Набережная реки Фонтанки. Он остановился и задумался в какой стороне находится Невский. Здесь он раньше не бывал. Подумав недолго, он повернул направо.
«Странные люди. Идут, опустив головы. Даже не смотрят по сторонам. Жить в таком великолепии и не замечать этого. Безумцы. Неужели они не понимают. Какие дома, они ведь так и напрашиваются на разговор. Они ведь столько могут рассказать. Эти камни стоят здесь веками, они повидали не одно поколение таких как мы, просто проходящих мимо. Мы проходим, кто-то проходил до нас. Мы бегаем и суетимся также как суетились сотни лет назад, а эти дома, этот гранит, эти волны и берега. Они здесь веками. Они видят как бегают какие-то люди, как ночь сменяет день. Как дождь проходит за дождем. А они стоят. Они видят каждую ошибку каждого из нас. Они тянуться к нам. А мы что делаем? Мы просто проходим мимо, да ещё и плюем в эти здания, ещё и бьем их, спуская свою злость. Это непростительно. Кто мы такие. К ним надо всего-навсего прислушаться. Их надо послушать».
Он остановился, сел на бордюр и, закрыв глаза, начал вслушиваться в звуки улицы. Вслушиваться в открывающиеся двери, окна, в стук волн о гранит, в плеск, в гул ветра по крышам. Ничего уже не занимало его. Он ушел в эти звуки. Он слушал.
Он был один. Нарочно ли, случайно ли. Это важно? Наверно уже нет. Все равно ничего не исправить. Все равно это ничего не изменит. Он так и будет один сидеть на гранитном берегу этой, тоже, по своему, одинокой реки. Этого плывущего чугуна ночью и стали днем. Он все равно будет ехать один в метро и слушать Виктора Цоя, а не собеседника (а уж тем более собеседницу), он все равно будет один кричать «Детские кошмары», и никто его не вытащит. А однажды он уйдет в них и никто его не удержит, потому что он будет один. Он точно также будет ходить по ночам и смотреть на тот самый чугун, а не в Её глаза.
«Не могу вспомнить, было ли оно когда-нибудь не черным. Забавно» , - подумал он, глядя на кольцо.
«Странно … страшно».


Вечером, придя в свою комнату, он бросился на постель, как был. В обуви, в одежде. Ему было плевать на все. Он плакал. Он плакал, потому что не хотел возвращаться в этот мир. В мир сильных и властных. Он хотел остаться тем, кого он сам в себе воспитал. Он не мог смотреть на лица прохожих. Они его просто убивали. Они как будто были с другой планеты. Они были пришельцами, которые варварски захватили все в этом прекрасном мире. Он не мог больше этого терпеть.


Понедельник. Восемь часов утра. Средний проспект Васильевского острова. Улица оцеплена. На тротуаре, недалеко от края дома лежит юноша. Лежит на спине. Глаза открыты. Улыбка на лице. Через час тело заберут, асфальт почистят от крови и остатков одежды. Мир заживет по-старому. И никто не заметит его смерти. Мир продолжит свое движение. Потому что останавливаться нельзя. Невозможно и глупо.
И только изредка, в какой-нибудь пьяной компании, кто-то вдруг вспомнит сумасшедшего, который сидел на скамейке, зажав руками уши, и кричал во весь голос: «Детские кошмары, детские кошмары … стоп …».
 

 ПОСТСКРИПТУМ

 Дальше действовать
 будем мы …

 Виктор Цой

Мимо трупа прошел молодой парень, примерно второго десятка лет. На нем были черные брюки, кеды, которые он звал «ретро», черная рубашка и того же цвета вельветовая куртка с закатанными по локоть рукавами. Он шел всю ночь. Он успел обдумать многое. Тающую и вновь разгорающуюся, но постоянно живущую любовь к О**, его место в этой жизни, в этом мире, в этой стране, в этом городе, свое место в сердцах его друзей и просто тех, кто находится рядом с ним, тех, кто ему нужен, приятен, выгоден в конце-концов, свою психологическую клетку, свои желания и амбиции. Он шел всю ночь, но даже не устал, потому что не замечал пути. Вечером тот, кто проходил мимо окон, в которых были слышны два голоса, был одним человеком. Утром этот, проходящий мимо улыбающегося трупа, стал уже совсем другим, новым человеком. Просто стал человеком.
Он остановился, медленно достал из правого кармана куртки сигарету и зажигалку фирмы «Крикет», потом закурил, выпустил первый, голубоватый, густой и вообще, приятный на вид клуб дыма и, посмотрев на лежащего, произнес два слова: «Бедняга … слабак».
В этот момент в его голове раздался странный звук. Как будто камень падает кому-то на голову. Он оглянулся – все в порядке. «Странно», - подумал он, и, приняв манерно – безразличный вид, направился в свою комнату.
Он шел, в ушах его стучала музыка, а мозг жадно прокручивал одну и ту же фразу:

 Играть … побеждать … жить.




КОНЕЦ