Молодой владыка

Молодой владыка – мужчина лет сорока пяти, высокий, стройный, благообразный. Его всё ещё называют «молодой владыка», как при жизни старого владыки, мощи которого уже несколько лет лежат в церкви Св. Троицы. Мы встречаемся во второй раз. В первую встречу, он освящал квартиру наших знакомых и потом, за столом, показался мне вполне светским человеком, разве только одетым в рясу. Тогда ещё был жив старый владыка, древний старичок с наивными голубыми глазами, казалось, плохо понимавший на каком свете пребывает, и уже все знали, что именно он, молодой владыка, сменит старого.

Мы говорили в тот раз о России, об Америке, о языке, литературе, ели рыбу, им же приготовленную по особому рецепту, пили водку. Именно он объяснил мне, почему старые русские, потомки эмигрантов времён революции, говорят, что России больше не существует, чем вызывают сильную досаду и раздражение у новых эмигрантов, не понимающих, где же тогда они жили всю жизнь – в безвоздушном пространстве, в мире теней?
 
По его словам, имеется в виду, что не существует старой, царской России, Святой Руси, которую они только и признают единственной природной, а нынешняя Россия – это государственное новообразование, ни в каком смысле не являющееся её приемницей и наследницей. Но собственно, так же считали и к этому же стремились в своей деятельности и большевики, признавая лишь выборочное наследие, в основном, разрушительных социалистических идей и им сопутствующих действий.

Владыку сопровождала молодая женщина, несколько лет как приехавшая из России. Ясноликая, остроглазая она напоминала по виду и одежде провинциальную богомолку или даже инокиню, непонятно, как и почему оказавшуюся в Америке. У владыки в то время умерла нежно им любимая мать, за которой до последнего часа самоотверженно ухаживала эта молодая женщина, и владыка считал себя очень ей обязанным, покровительствовал ей и всюду с ней появлялся. К тому же она преподавала русский язык и литературу в церковно-приходской школе, которую он курировал. Она относилась к тому типу женщин, которые не бросаются в глаза, чувствуют себя естественно и непринуждённо в любой обстановке, не прилагая для этого никаких усилий и, порой, даже, не участвуя в беседе.

И всё же странно было видеть рядом с владыкой хорошенькую девушку, несмотря на его молодость и красоту, а, может быть, именно из-за этого. Молодой владыка – монах. Говорят, что в юности он был очень болен, чуть ли не смертельно, и дал обет пойти в монастырь, если выздоровеет. Так и случилось. Он выздоровел и постригся в монахи. Вера в нём очень сильна. Он не сомневается, что Святой Дух всегда с ним и Сатана ему не страшен. Он даже, как мне кажется, иногда искушает нечистую силу, как в случае с этой девушкой, чтобы твёрдой рукой затем отринуть соблазны и лишний раз убедиться в своей стойкости. Он, в некотором, можно сказать, «американском» роде, как бы чемпион духа, всегда готовый проявить его силу и стойкость.

В тот вечер он много пил, не пьянея и в этом тоже как бы демонстрируя свою удаль. Мы стали говорить о различных видах пития, и я предложил попробовать «перегородку», котороя в студенческие годы была у нас популярна: наливаешь в бокал пиво, а затем через платочек, желательно чистый, сцеживаешь грамм пятьдесят–сто водки в тот же бокал. Получается слой водки, а под ним пиво. Коктейль, одним словом. Молодой владыка очень заинтересовался, так как никогда такого не пробовал. Однако после второй или третьей «перегородки» несколько сник и, почувствовав, что пьянеет, скоро удалился вместе с сопровождавшей его женщиной.

После его ухода компания как-то сникла и распалась. Никто, как это обычно бывает, не стал обсуждать ушедших и, даже, сопровождавшую владыку девицу. Старая хозяйка дома, энергичная полная дама за семьдесят с блестящими чёрными глазами, тоже работающая в церковной школе и знающая все околоцерковные интриги, которая в течение всего вечера пыталась завладеть беседой и выяснить у владыки, кто же был самым близким другом его матери, явно намекая на себя, тоже удалилась в свою комнату. Дамы стали беседовать о шмотках, магазинах, ценах. Стало скучно, пить уже было не с кем, и скоро мы уехали домой.

Прошло несколько лет. Старый владыка умер. Молодого владыку мы видели только иногда во время службы на Рождество и Пасху. Но кое-какие вести от него до нас доходили. Серафима Ильинишна, пожилая дама в доме которой мы познакомились с владыкой, сама или через свою дочь Глашу несколько раз передавала нам, что он нас помнит, интересуется, как мы живём, и шлёт своё благословение. Волновало его и то, что мы с женой не венчаны, и он предлагал повенчать нас в любой церкви своего прихода. Делал он это мягко, без настойчивости, но мы как-то так и не собрались. Со своей стороны, через тех же общих знакомых мы приглашали его в гости в наш новый дом в любое удобное для него время. Владыка приглашение принял, но долгое время никак не находился подходящий момент: то Великий Пост, то мы уезжали, то ещё что-нибудь...
 
Наконец, день был назначен. Была середина сентября, чудесное время. Моя жена приготовила обед, в основном, что-то рыбное, интернациональное. Я же всё больше беспокоился из-за места расположения икон: никак не получалось установить их в нижней комнате ликами на восток – мешал камин, картины, и, в конце концов, я оставил их в кухне-столовой, где они с самого начала у нас стояли. Как бы сами нашли себе место. Проблема с иконами заключалась ещё и в том, что мы хотели попросить владыку освятить наш дом. Святая вода была у нас припасена ещё с Пасхи, а вот какая икона нужна для этого, мы не знали и надеялись, что одна из наших подойдёт.

К четырём часам мы накрыли стол, приоделись и стали ждать. Через некоторое время слышим, кто-то ломится в заднюю дверь со стороны кухни. Я поспешил туда и обнаружил возбуждённую, покрасневшую Глашу, нервно дёргавшую ручку двери. Она ворвалась внутрь и сообщила оглушительным шёпотом, что когда войдёт владыка, нужно попросить у него благословения и поцеловать руку. В это время в дверях со стороны кухни появился сам владыка в сопровождении Серафимы Ильинишны и своей вечной ясноликой спутницы, которую, как выяснилось, звали Таней. Мы чинно подошли к ручке, получили благословение, владыко перекрестился на образа, и я подумал, как удачно, что они остались в кухне.

Вечер, как часто бывает, начался с некоторого замешательства и неразберихи: никто не знал, где сесть, с кем говорить. Я стал усаживать всех за стол, а моя жена вела в гостинную. Но постепенно всё образовалось. Гости, было, сели, но владыка, продолжая стоять, повернулся к иконам и стал читать молитву. Все встали и слушали, крестясь, когда владыка крестился. Он говорил высоким негромким голосом, и молитва его действительно была просьбой, просьбой благословения.
 
Потом мы обедали: ели, пили, о чём-то беседовали. Я был возбуждён и много говорил, порой слишком много. Владыка ел с аппетитом, попивал водочку и поддерживал разговор с благожелательностью. Но основная тема беседы как-то не появлялась.
 
Потом владыка заговорил о Грузии и её патриархе Илье, с которым собирался встретиться. Я знал о конфликте между американской и грузинской православными церквями от своего одного очень религиозного знакомого, приехавшего несколько лет назад из Грузии и принципиально не посещавшего американскую церковь, так как она, следуя традиции, идущей ещё с царских
времён, не признавала грузинскую церковь автокефальной. Про этот конфликт мы, конечно, не говорили, но я немного рассказал владыке о грузинском патриархе, с которым имел, однажды, весьма странную аудиенцию за года два до своего отъезда в Америку. Собственно аудиенция предназначалась для моей авантюрной и совершенно нерелигиозной тётки, третьей жены моего любвеобильного дяди, которая вечно организовывала какие-то сомнительные мероприятия, обладая, однако, достаточно подмоченной репутацией. Это, впрочем, не мешало ей иметь весьма обширные и влиятельные связи. В то смутное время, собственно, такие люди и заправляли всеми делами. Меня же к патриарху она взяла, как я понимаю, за компанию. Зачем нужна была ей эта аудиенция, каких целей она добивалась, был ли это какой-то тайный сигнал или просто визит вежливости, я так и не понял, и от неё никакого толку не добился.

Ничего не понял, как мне показалось, и патриарх. Но виду не подал и, как человек умный и выдающийся политик, при всех властях и строях сохранявший огромное влияние, моментально просчитал все возможные и невозможные последствия этого визита, поговорил с нами о том, о сём и в конце, вместо, по видимому, полагающейся притчи, рассказал почему-то историю места, где теперь высится восстанавливаемый в то время храм Христа Спасителя в Москве.
 
Оказывается в ХIХ веке на месте, где собирались строить огромный, помпезный храм, стоял старинный женский монастырь, который предстояло разрушить. Игуменья монастыря всячески препятствовала этому, вплоть до того, что её под причитания послушниц силой пришлось на руках выносить из здания. Кончилось всё тем, что, забыв о подобающей сану кротости, осерчавшая игуменья прокляла то место на веки веков, и теперь патриарх очень сомневался, что восстановление однажды уже разрушенного храма сможет снять это проклятие. На этой ноте наша загадочная аудиенция и закончилась.

Собственно эту историю я и рассказал молодому владыке. Впрочем, хотя он и многозначительно улыбался по ходу рассказа, но никак на него не отреагировал и никак не прокомментировал.

Мы закончили есть, перешли в гостиную и стали пить коньяк со сладким.

Потом, по просьбе дам, я играл на рояле Шопена, Листа, Рахманинова, что, как это обычно бывает, вызвало у них некоторое волнение и подъём чувств и что, как мне показалось, не очень нравилось владыке. Я подумал, что это, наверно, слишком светское для него развлечение и перестал играть. Тут сопровождающая его Таня вспомнила название своей любимой музыкальной вещи – «К Элизе» Бетховена, заезженную пьесу, столь популярную среди людей мало знакомых с классической музыкой.

Владыка спросил могу ли я её сыграть. Я не помнил её наизусть и предложил подождать пока найду ноты.
«Нет, не надо. Не стоит» – сказал владыка, как бы говоря, играешь тут всякую чушь, а как попросили тебя сыграть что-нибудь серьёзное, так и не можешь.

Потом мы некоторое время пили коньяк молча. Дамы же были оживлены, много говорили, смеялись. Я, в основном, разговаривал с Таней. У нас нашлись общие интересы и она, даже, оставила мне свой номер телефона. В какой-то момент она, продолжая что-то возбужденно говорить и слегка раскрасневшись, вдруг, сняла с себя свою лёгкую накидку и оказалась в платье на бретельках, с порядочно оголённой спиной и шеей. В принципе, в другой ситуации ничего особенного никто бы в этом, разумеется, не усмотрел. Но в присутсвии владыки это выглядело, по меньшей мере как стриптиз, и все на какое-то время умолкли. Однако Таня чувствовала себя совершенно естественно, владыка даже глазом не повёл, и все сразу успокоились.

Казалось, обед удался. Все явно были довольны, но меня не оставляло чувство, что владыко изменился с прошлого раза, стал суровее, напряжённее, старше, но не годами, а как бы навалившейся на него ответственностью. Да и я ему в этот раз как-то не понравился, хотя всячески старался быть предупредительным, и это меня всё время сковывало, заставляло говорить натянутые фразы, искусственно и не умно. Зато моя жена была в великолепном состоянии духа, успевала угощать всех, менять блюда, посуду, и при этом со всеми разговаривала, веселилась, смеялась и обращалась с владыкой, как хорошенькая женщина обращается с красивым, обаятельным мужчиной. И ему это, по-видимому, нравилось, хотя, порой, и несколько смущало.

Уже к концу вечера, когда владыка с гостями собрались уходить, моя жена спросила не мог ли бы он освятить наш дом. Владыка, которому, видимо, неудобно было отказывать, смутился и, глядя куда-то вбок, сказал, что это невозможно сделать, так как мы всё ещё не венчаны. На что моя жена, изящно изогнув шейку и улыбаясь, прощебетала:
«Неужели это действительно невозможно? Ведь это же всего лишь ритуал!»

Владыка ещё больше смутился, мило покраснел и пояснил, как иногда кротко объясняют не в меру расшалившимся детям, что нельзя вызывать Святой Дух в дом, где живут не по христианским обычаям и законам. Моя жена была очень разочарована, что такой во всех отношениях интересный и обходительный мужчина отказал ей в такой безделице, что в некотором роде ущемляло её достоинство как гостеприимной хозяйки и хорошенькой женщины. Но, впрочем, не подала виду.

Потом все прощались, целовали друг друга в щёки, а владыко в руку, прося благословения, которого, как я понял, мы с женой всё равно не заслужили. Потом мы махали вслед уезжающим машинам. Потом убирали со стола и мыли посуду. Потом сели, обнявшись, на диван и стали смотреть телевизор. Я смотрел на экран и видел потуги разнообразных людей убедить нас, что то, что они показывают, есть реальная жизнь. Потом жена ушла говорить с кем-то по телефону, а я стал смотреть баскетбол.
 
Я следил за фигурками, бегающими по экрану, и думал о владыке. О том, что этот умный и красивый человек не только верит, но и точно знает, что через него Святой Дух нисходит на землю. Что он, обыкновенный человек во плоти, постоянно общается со сверхчеловеческим, реально и почти осязаемо существующим для него и вокруг него. Что знание и ощущение этого дают ему возможность побеждать свои слабости и желания и жить аскетической жизнью среди людей, почти не сожалея о человеческих радостях и утехах, о том, что никогда он не увидит своих детей, никогда не будет, всматриваясь в детское личико, узнавать в нём черты своих родных, своей любимой женщины или, наконец, самого себя. Что никогда он не создаст книги, картины или музыки не связанной с религиозными канонами, представлениями и уставами. Что никогда его избранница не обнимет его, пылая страстью, может быть, греховной, но такой прекрасной и всепобеждающей…
 
Но зато каждый день прилюдно или в одиночестве он будет обращаться ко Всевышнему, молиться ему по давно заведённому распорядку и давно записанными словами, вкладывая в них всю свою душу, всю свою суть, свершая ежедневный подвиг отречения от суетной жизни во имя людей и Веры. Будет он, наверно, молиться и за меня, и за мою жену, втайне удивляясь нашему наивному неверию, как, впрочем, и за многих многих других людей, сильных и слабых. И, главное, он всегда, всю свою жизнь до последнего вздоха будет знать для чего появился на этот свет и для чего прожил каждый день, каждый миг своей жизни.

Да укрепит Господь твою душу, счастливый человек!

Блажен, кто верует…