Жили-были

Жили-были тётя Нина и дядя Володя. Дела у них шли с переменных успехом, а именно – зеброй: то всё хорошо, то уж совсем не пришей рукав. В общем, как у обычной среднестатистической семьи. Они знали, что жизнь полосатая, и если сегодня всё валится из рук, то завтра уж наверняка что-то удастся удержать. Даже если руки дырявые, как частенько говаривала тётя Нина про руки мужа. По этой ли причине, или по другой, но дяде Володе казалось, что жизнь у него не зебра, а сплошняком чёрная. И тут уж получается совсем не как у людей: у всех – зебра, а у него, выходит, – чёрная лошадка, поскольку зебра не обладает свойством быть полностью чёрной. А когда жизнь не как у всех людей, то остаётся и жить не как все. Так думал дядя Володя, покупая очередную бутылку водки в соседнем магазине. Он не понаслышке знал, что так тоже кто-то живёт. Но не все – в этом он был уверен.
Была у дяди Володи и тёти Нины дочка Юля. Папу она не любила, поскольку он прибавлял чёрных полос в её и без того очень полосатую жизнь.
Потом тётя Нина и дядя Володя развелись, а Юля, наоборот, вышла замуж, тем самым компенсировав развод родителей и обеспечив мировой баланс браков в стране. Тётя Нина переселилась к возлюбленному, а дядю Володю выселили куда-то в глубинку, освободив квартиру для новобрачных. И мигом про него забыли. А что, почти всех всё устраивало: образовались две здоровые ячейки общества, съев одну больную и не поперхнувшись. Не устраивала ситуация только одного члена развалившейся ячейки, а именно – дядю Володю. Факт выселения сверкал в памяти белым пятном, утопая в тумане опьянения. Как хорошо ему жилось в просторной квартире в Москве! Как близок был магазин спиртных напитков, и как знакомы и приятны ему были лица собутыльников!
Очнулся дядя Володя уже в маленьком неуютном домике в ста пятидесяти километрах от Москвы. Как выяснилось впоследствии, теперь это было его место обитания. Дочь с бывшей супругой провернули всё очень живо, так, что он и глазом не успел моргнуть.
И начал дядя Володя с тех пор посещать старую квартиру в Москве, чтобы вспомнить былое и проведать дочь, которая не слишком-то и желала быть проведанной.
Вставал он ни свет ни заря, долго ехал на чём-то сильно трясущемся, потом на электричке, затем на автобусе, уже до дома. Завидев родные края, у дяди Володи сжималось сердце, и горько становилось на душе.
«Как же несправедлив этот мир!» - под этой фразой он мог подписаться, как подписал ранее, в пьяном забытье, документ на выписку из родного дома.
У него не было ключей, поэтому он терпеливо ждал, когда дочь вернётся с работы. А потом новая ячейка общества терпеливо ждала, когда папа покинет дом.
И вот недавно дядя Володя предпринял очередную вылазку в родные края. На радостях он распил Столичной, и внутри сладко потеплело, вместе с потеплением на душе. И внутреннее, и погодное состояния совпадали: светило солнце. Добравшись, наконец, до дома, дядя Володя обнаружил, что квартира закрыта, и никого нет дома. И, как всегда, для него это явилось откровением. Хотя ситуация повторялась каждый раз по приезде. От соседей он узнал, что дочь на даче и возвращаться до завтрашнего дня не намерена. Дядя Володя был не из робкого десятка, и решил добиться-таки своей цели. Он прилёг на коврик и вскорости уснул. Нужду он справил на общественном балконе, чем чрезмерно порадовал соседей. Да и пах он так, будто и до балкона не дошёл. Но нет: там явственно присутствовали следы, и явные, справленной нужды. Соседям приходилось затыкать нос, ожидая лифта. По словам свидетелей, пахло невыносимо. Так он проспал всю ночь и утро. Днём вернулась дочь, посмотрела на это безобразие, перешагнула через оное, зашла домой, чтобы взять необходимые для дачи вещи, и уехала обратно. Наверное, она тоже затыкала нос, когда ждала лифта.
А потом кто-то куда-то сообщил, и дядю Володю забрали в больницу.
Дальнейшая судьба его неизвестна.
Продолжение, возможно, следует.