Besame mucho, или карабахские пленники

(повесть-драма)

Начало 1992 года застало Сержа и его жену в Карабахе, в деревенском доме близкого родственника Гали по отцу. Уже стояли морозы, которые создавали дополнительные проблемы с отоплением, главным образом с керосином, а также с едой и зимней одеждой, которую, спешно уезжая из Баку, они не смогли взять с собой. Вот почему в большом деревенском доме, в котором они поселились одни, так как хозяин дома, дабы уберечь свою семью от всякого рода неожиданностей, отправил ее к своим родственникам в Ереван, они выбрали небольшую комнату, которую легче было отопить при помощи керогаза – прибора, нагревающегося за счет керосина...
В этой комнате, служившей хозяевам спальней, стояли два шкафа – один платяной, другой – книжный, в который Серж поместил медикаменты. Они перетащили сюда и обеденный стол и стулья; вместе с двумя кроватями, уже имевшимися здесь, эта мебель составила их новую квартиру, или, как иногда иронизировал Серж, "гостиничный номер"...
Ночь в горах, в деревенском доме – это, как и везде, ночь. Ты не замечаешь ничего вокруг, ибо находишься в сладостных объятиях Морфея, то есть сна, – это любимое у Сержа определение сна, которое Галя не сразу поняла сперва, так что ему пришлось несколько раз объяснять ей, кто такой этот Морфей и почему его объятия такие сладостные.. .
И все же Сержу теперь приходится оторваться от этих объятий, когда внезапно тишину окружавших их гор прорезывает оглушительный грохот, раскаты которого здесь, в горах, отражаясь от них многократно, увеличивают его мощь и вселяют тревогу и ужас. Затем уже ближе раздается второй взрыв. Тишину ночи прорезают автоматные очереди. Их звуки приближаются к дому, и Серж сперва приподнимает голову, затем встает, подходит к комоду, зажигает керосиновую лампу и, прислушиваясь к стрельбе, оборачивается к Гале, которая, присев на своей кровати, с тревогой смотрит на него.
– Ну что за люди, а?!.. – не может удержать своего возмущения Серж. – Именно под утро, когда так хочется спать, они начинают свою стрельбу... Вот гады... Пойду посмотрю...
– Гадь?!.. Кого ты имеешь в виду? Возьми пистолет...
Серж, подойдя к комоду, выдвигает его ящик и берет пистолет. Некоторое время он вертит его в руке, потом кидает обратно.
– Да и тех, и других.
– Те, те... Ты что, не понимаешь что ли?. Не видишь, что творится вокруг?! Весь мир говорит о бедах Карабаха, карабахцев. А ты: "гады", "гады". Потуши лампу. Керосину мало. Ведь светает уже...
Сержа раздражают не столько ее слова, сколько то, что она вроде бы утвердилась в мысли, что те, азербайджанцы, уже не карабахцы. Или даже, быть может, что Карабах – это уже не Азербайджан. Как она утверждала не раз: если они здесь живут и на этой земле уже столько поколений армян бросило корни, то это уже их земля.
"Вот именно, бросило когда-то... – мысленно отвечал ей Серж, не желая начинать полемику с утра. – А ты вообще лучше бы помалкивала. Твои корни не здесь, а в Баку. Ты, как и я, бакинка. Мы с тобой как сорванный ветром куст... Как пушинки, согнанные с родных мест". Он прислушивается к утихающей стрельбе, затем оба начинают свой утренний туалет – он с бритья, она с расчесывания своих волос, став перед зеркалом, стоящим на комоде. Некоторое время каждый из них молча занимается своим делом. Расчесав свои пушистые волосы, Галя смотрит на мужа, затем, задумавшись о чем-то, произносит:
– Их командир, между прочим, показал мне карту древней Армении. Эту карту составили много веков тому назад...
Серж молча намазывает помазком мыльную пену, чтобы побриться, подходит к тому же единственному в комнате зеркалу, от которого отошла его жена.
– Хачик назвал и имя составителя, только я не запомнила.
– А кто это – Хачик? – Серж осторожно начинает бриться, вглядываясь в зеркало.
– Он... Ну этот... Из Еревана... С бородой, между прочим. Так вот, на этой карте Баку имеет другое название – Бакуракерт. И является, между прочим, древней столицей Армении. Не говорит это тебе кое о чем?.
Некоторое время Серж продолжает молча бриться.
Затем, не поворачивая головы, отвечает ей:
– Говорит прежде всего о том, что армяне были картографами. И историками тоже...
– Да ну тебя... Я серьезно. А ты все шутишь.
– Я тоже серьезно. Ты на секунду представь себе, что произошло бы в мире, если бы итальянцы начали сегодня рисовать карты тех земель, на которых они когда-то в прошлом были хозяевами. Вспомни масштабы Римской империи. А турки – Оттоманской, а англичане – Британской... А ведь эти империи существовали на самом деле, а не в больной фантазии какого-то историка... Что из этого хорошего получилось бы для европейцев, африканцев, азиатов... Ты представляешь?!..
– Ну и что? Что здесь плохого? Нужно помнить историю. Тем более историю своего народа...
– А то, что если бы печатающий карты древней Армении, причем от моря и до моря, был бы хоть капельку дальновидным, то мы с тобой не оказались бы в таком вот положении. – Он вытирает полотенцем лицо. – Вот здесь... В чужом доме... На положении...
– В гостях, ты хочешь сказать... – уже раздраженно поправляет его Галя.
– Знаешь, что?! Я предпочел бы в это время года, как обычно, оказаться где-нибудь на Черном море... Или, еще лучше, на Средиземном. – Он тоже не может скрыть своего раздражения. – Так сказать, от моря и до моря. По твоей древней карте, составленной, так сказать, во времена Геродота!..
– Не от Средиземного, а от Каспийского до Черного моря. Понятно? – поправляет она его, а потом, задумавшись, переспрашивает: – А может быть от Средиземного, а?.
– Может быть... Давай лучше позавтракаем с утра...
– А что ты хочешь?
– Кофе с булочками. Лучше с пирожными...
– Сейчас подам, мой дорогой. – Галя идет на кухню и приносит на подносе еду. – Вот вам кофе, – она кладет перед ним стакан с прозрачным чаем, – а вот вам пирожное. – Протягивает кусок лаваша. – Простите, но кофе со сливками еще не доставили.
Серж, невозмутимо разглядывая то, что она поставила перед ним, продолжает разговор в начатом им тоне:
– А когда доставят?.
– Скоро, скоро... Тебе только покушать. Ты никогда не интересовался историей. Даже памятники старины тебя не волновали... А ведь их очень много было вокруг нашего дома. В Баку. Христианских и мусульманских тоже. А ты знаешь, я как-то тебе рассказывала: года два-три тому назад, когда начали реставрировать Девичью башню, то... на камне у основания обнаружили крест... Это тоже ни о чем тебе не говорит?
– Как же, говорит... Что армяне были и остались хорошими каменщиками. – Серж резко отодвигает от себя пустой стакан. – Послушай... В Баку, да и в других городах Кавказа есть немало домов, построенных каменщиками-армянами. Но это еще ни о чем не говорит. Вернее, говорит лишь о том, что они, эти строители – хорошие каменщики. Только и всего. Кстати, только вот куда они все подевались после землетрясения в Спитаке...
Вспомнив о чем-то своем, он встает, подходит к шкафу с медикаментами, достает бутылку с разбавленным спиртом, наливает в пустой стакан, подносит ко рту. Услышав вдруг снаружи какой-то шум, он замирает на месте, затем осторожно, чтобы не расплескать, кладет нетронутый стакан, а затем и бутылку в шкаф.
Теперь уже и Галя слышит чьи-то шаги, направляюшиеся прямо к двери их дома.
Раздается стук в дверь и Галя идет открывать. В комнату входят Хачик и два боевика. У одного из них за спиной рация.
– Парлюс . Вот шли мимо... Решили зайти в гости. На чай... – Хачик за руку здоровается с Сержем, взглядом указывая своим подчиненным располагаться в углу.
Пока Галя ставит на керогаз чайник, Серж, чтобы поддержать разговор, интересуется, почему это с раннего утра слышится стрельба. И нельзя ли ее организовать на час позже, с рассветом, например?
Хачик, повернувшись лицом к Гале и разглядывая ее с ног до головы, останавливает ее:
– Ахчи , нам не надо чаю. Нам нужно другое. Более крепкое. У врачей всегда этого добра хватает. Утро в этих горах холодное. Не то что в Бейруте... – Теперь уже он обращается к Сержу. – Вот ты говоришь, на час позже?.. Можно и на два часа. Но тогда исчезнет эффект неожиданности. И наши ребята тоже могут пострадать. Темнота – лучший друг партизан... Которые, к слову сказать, рискуют жизнью каждую минуту. Одного боевого парня, Амаяка, мы только что потеряли. Очень умный был, историк. Еще студент. Мог бы стать академиком. Историю творил бы.
– Изучал бы, наверное, лучше сказать... – хочет поправить его Серж.
– Нет, именно творил бы.
"Нет, это какая-то особая порода людей, – думает Хачик, разглядывая Сержа. – Откуда они взялись?! Его ребята говорили ему, что он бакинец, полуармянин, как и его жена... Довольно приятная... Надо с ней подружиться... Но ведь с ними нельзя взять Карабах. У них нет национального чувства. Даже мы, приехавшие из Ливана, больше армяне, чем они. Да и карабахские армяне не первый сорт. Похоже, что близость к азербайджанцам, живущим здесь, изменила их природу . Не то, что ереванцы..."
Он вспомнил, как недавно благодаря помощи Сейрана... А ведь он тоже полуармянин. Причем его отец – тюрок... Но ведь, ей-богу, он оказался больше армянином, чем этот врач... Да и капитана, их ротного, которого захватили тогда под Гаяалты, смогли выгодно обменять. Хачик вспомнил, как тогда, после обмена с капитаном-тюрком, которому он прочитал целую лекцию о том, что они, армяне, хозяева этих гор... И кажется, убедил его в этом... Во всяком случае, тот пленный молча слушал его, опустив голову. Хотя и не казался трусом, робким в разговоре с ними. Да, приятно было вспомнить, как после его обмена на нашего человека из Еревана позвонил ему сам Серж Саркисян и поблагодарил его за спасенного из плена родственника. "Ты посмотри, каков тот Серж... И этот, который не может признать, что такие, как Амаяк, погибший в бою, творят сегодня историю". – Хачик, не сдерживая злости, резко отвечает Сержу:
– Нет, именно творил бы. Даже ребята загрустили мои... Поэтому, послушай ты... Для поднятия боевого духа моих ребят нужно выдать им что-нибудь крепкое. А, доктор?
– Что именно, уважаемый... – Серж не знает, как обратиться к нему.
– Хачик меня зовут. Хачик Арутюнян, член АОД.
– Член чего? – переспрашивает его Серж, не разобрав сокращенного названия организации, которую тот представлял. Это вызывает удивление Хачика, который с нескрываемым любопытством, в упор начинает разглядывать хозяина дома.
На его лице появляется ироническая улыбка. Некоторое время он разглядывает Сержа, как если бы перед ним находился редкий экземпляр экзотического животного или растения. Затем на его лице, видит Серж, появляется гримаса, выражающая одновременно жалость и презрение:
– Вот, оказывается, какие вы, армяне-бакинцы, не знаете организации, которая подняла вас на борьбу с нашими извечными врагами – тюрками?! И он почти с нескрываемым презрением отвечает Сержу на его вопрос:
– Армянского общенационального движения. Что, не слыхал разве? Ты, я вижу, не очень-то большой патриот... Он не может сдержать неприязни к Сержу и, вопросительно взглянув на Галю, мол, ахчи, откуда ты нашла себе такого, резко бросает ее мужу:
– Нам нужен спирт.
– Спирт? А где его можно достать?
– Это ты должен знать... Хачик подходит к окну, заглядывает за занавеску, затем нагибается и смотрит под кровать. Он осматривает всю комнату так, как осматривают квартиранты, желающие вселиться в нее.
– Может, посмотрите в шкафу? – Серж показывает на шкаф с красным крестом на дверце (он налепил его, вырезав из красной бумаги от плаката, который нашел в доме).
Хачик хочет сделать движение к шкафу, но останавливается. Некоторое время он внимательно и строго смотрит на Сержа. В его взгляде сквозит разочарование: мол, на нет и спроса нет. Затем он делает знак связисту начинать сеанс. Тот, установив рацию, спрашивает, что передать?
– Сообщи, мы тех, двоих, которых сейчас подстрелили, положили на прежнее место.
Заработала рация, и связист, напрягая голос, обращается к кому-то в эфире: "Прием, прием... Слушай, дорогой. Тех ваших двоих, которых сегодня... Ты слышишь? Два ваших "огурца" мы положили на прежнее место"...
Хачик, прохаживаясь по комнате, продолжает диктовать:
– Пусть заберут их и положат взамен десять канистр бензина...
Связист понимающе кивает головой и продолжает сеанс связи: "Слушай, десять штук минеральной положи на это же место. Понял?" – Устанавливается пауза. – Что? Что? – Радист поворачивает лицо к Хачику: – Говорит, что у них пропало трое, а не два...
Не скрывая своего недоумения, Хачик обращается ко второму боевику – Ашоту, который пришел с ним сюда: – Как это три? Тогда где третий? А... Ашот?
Ашот – родственник Гали, а по существу хозяин дома, в котором они все находятся. Пока налаживали рацию, он вышел вслед за Галей на веранду своего большого дома, чтобы вздохнуть полной грудью и почувствовать, наконец-то, себя как дома. Но Галя не дала ему времени для этого, потому что дверь одной из комнат от сырости разбухла, и она попросила Ашота помочь ей закрыть ее.
Ашот резким и сильным движением закрыл дверь, затем по-хозяйски прошелся по большой веранде, выходящей на подворье их дома, осмотрел заодно и другие двери и даже, поднявшись по лестнице, потрогал дверцу на чердак. На ней висел замок, который он тоже проверил. Как-никак, а там, на чердаке, было спрятано кое-что из вещей, которые не предназначались для посторонних глаз. Это уже отметила для себя Галя, наблюдая за ним, его действиями.
Ашот, он вернулся в комнату как раз в тот момент, когда речь зашла о пропавшем третьем, виновато и с недоумением смотрит на своего командира.
Он явно растерян, и тянет с ответом:
– Э... э... не знаю... я посмотрю. Поищу... Может ранен... Или спрятался...
Не в состоянии скрыть своего недовольства, Хачик кивает связисту: "мол, передай, что выясним", и слушает, как тот отвечает в эфир: "Вопрос выясняем". Сообщим следующим сеансом.
Связист снова нажимает переключатель. Сльшится зуммер, и он отвечает кому-то: – Да, да... Это я, "Орел", – повернув лицо к Хачику, – это Паруйр... Спрашивает, что случилось у нас...
Хачик явно раздосадован, ведь Паруйр – родной брат Амаяка, которого они только что потеряли. Теперь он просто не знает, что сказать... Он растерян. Надо, думает он, сказать как-нибудь мягче, поаккуратней. И чтобы враг тоже не понял, о чем идет речь. Ведь Амаяк здесь, в Карабахе, человек знаменитый... Он смотрит на радиста, который, уловив в его взгляде замешательство и растерянность, понимает, что нужно помочь ему и выходить из положения, в котором они очутились. Помедлив немного, он продолжает сеанс связи: – Apа, Паруйр, дорогой. У нас потери. – Он делает паузу. Мы хотели захватить неожиданно, тихо-тихо... Они, суки, оказывается, ждали... – Он снова молчит. – Пострадал бедный Амаяк. – Снова пауза. – Он серьезно ранен. Видя, что Хачик недовольно крутит головой, решается. – Приходи, слышишь?! Скорее, говорю, приходи. Похороны завтра. Спрашивает: жив Амаяк или умер... Что отвечать?..
Хачик растерянно разводит руками. Конечно, нужно отвечать неопределенно, чтобы они там, наши враги, не поняли, о ком идет речь...
И связист, словно угадав мысль своего командира, тихо говорит в эфир еще что-то, затем прощается:
– Пока... Что? Что? Да, да, поминки буду. Ну, давай.
Он кладет трубку, облегченно вздыхая: ведь это был разговор не из легких. Что правда, то правда.
Именно тогда, и недаром опасался Хачик, этот разговор был услышан на той стороне и правильно понят: Амаяк, который наводил страх на азербайджанские села, убит и больше никогда не будет беспокоить население.
Когда об этом передали и Мехману, тот не нашел ничего другого и лишь переспросил своего радиста, который знал достаточно хорошо, помимо азербайджанского и русского, и армянский язык:
– Так он убит или нет... Ты не можешь сказать яснее?
И увидев, как лицо молодого бойца – коренного шушинца расплылось в широкой улыбке, снова вопросительно посмотрел на него.
– Видите ли, точно так же и Паруйр, брат Амаяка, спросил у их командира по рации, – продолжал улыбаться радист.
– И каков был ответ? – нахмурив недовольно брови, резко спросил своего подчиненного Мехман.
– Что тот еще не жив...
Мехман некоторое время молчит, недоуменно глядя на радиста, потом, кажется, поняв смысл слов, произнесенных, точнее, повторенных радистом, начинает улыбаться. А затем, хлопнув себя по коленке рукой, начинает смеяться. Теперь они смеются, хорошо понимая, что скоро эта фраза станет крылатой и облетит весь край...
Но в тот момент ни Хачик, ни его радист не знали, что сотворили сообща один из самых популярных анекдотов. Да и до анекдота ли было им?!.. Похоже, сеанс далеко не окончен.
Снова зуммер и радист берет трубку.
– Да, да... Это – я. Что случилось? – повернувшись к Хачику, – это опять наш кирве. Он говорит, что приехал новый представитель из Баку и есть приказ начать атаку как раз на наши позиции.
Как бы в подтверждение этих слов где-то в горах начинается стрельба, которая резко усиливается с каждой минутой. Радист, успокаивая своего собеседника по эфиру, обещает ему помочь с лекарствами, которые нужны для его тещи.
– Ишь ты, как любит свою тещу этот тюрок, – иронически замечает Хачик и затем уже резко к своим подчиненным: – Уходим, уходим.
Один за другим они выходят из комнаты, и когда их шаги раздаются уже на лестнице, Серж не может сдержать своего возмущения:
– Видела?! Это – война? Нет. Это – настоящая спекуляция во имя высокой патриотической идеи... Патриоты! – презрительно бросает он вслед ушедшим.
– Это ты о ком, о наших, что ли?
– Да о всех.
– А это ты – напрасно так. Ты знаешь, Хачик идейный, настоящий патриот, федаин...
– Федаин? Да ведь так мусульмане называют своих борцов. Что, наши патриоты не могли придумать что-нибудь чисто армянское? Например, так: "Якобинец" или "Карбонарий", Робеспьер, Гарибальди, – почти издевается он. – Ведь есть же у нас нормальное армянское имя "Грант"... Кстати, я знал одного капитана милиции Гранта... Его сыновьям не давали проходу в школе. Называли "дети капитана Гранта".
Вспомнив то время, Серж улыбается.
– И вовсе не смешно... А те имена, что ты назвал, вовсе не наши. Вот "Роберт"...
Серж никак не может привыкнуть к такого рода "армихонским", как он их называл, рассуждениям своей жены. Подумать только: ведь если бы это говорила какая-нибудь деревенщина, он, ей-богу, простил бы. Но ведь она – преподаватель русского языка и литературы. Наполовину русская. Царство небесное ее матери Клавдии Семеновне. Да и отцу Арсену Сумбатовичу.
Он часто спрашивал себя: на кого же из своих родителей она больше похожа? На интеллигентную женщину, врача, или же на отца?!.. Отец ее был завмагом. Но, как не раз слышал от нее, был еще и патриотом. Как член "Крунка" отдавал ежемесячно взносов своей организации примерно столько, сколько Сержу платили в месяц в клинике, где он работал. Серж не знал, что она имела в виду, говоря об этом: то ли, что ее отец жертвовал большими деньгами ради национальной идеи, или же намекая на его маленькую зарплату?! Вероятно, думал Серж, и то, и другое. Он пытался при этом внушить ей, довести до ее сведения, что получал зарплату врача, а не левые с левого оборота, как ее отец. Все это он высказал ей теперь, не удержавшись от спора, который, он знал, не кончится для него хорошо.
Галя не собирается так просто сдаваться и парирует его выпады:
– А что касается того, на кого я похожа, – отвечает она ему, – то скажу тебе сама, раз ты за эти годы не понял сам. Я по гороскопу "Весы".
– А это что за чушь?..
– Это – не чушь. Всякий культурный человек должен знать свой гороскоп. И вообще... Так вот, я – "весы", а это значит, что во мне очень крепко мужское начало, сильный мужской характер.
Серж, чтобы ослабить напряжение, пытается все перевести в шутку. – Вот тебе на... Оказывается, я живу с мужчиной... Почти гомик, так сказать... Голубой...
– Сильный характер – это еще не означает быть мужчиной, – с ехидством отвечает она... К твоему сведению... я могу дать несколько очков любому мужчине...
Серж снова пытается перевести разговор в шутку:
– Не понял... Что это ты можешь дать любому мужчине?
– А ну тебя... Идиот, – говорит Галя и выходит из комнаты, накинув на плечи пальто и обернув голову шерстяным платком.
Задумавшись, Серж подходит к шкафу, открывает дверцу, берет стакан со спиртом, смотрит на просвет и подносит ко рту, но услыхав, как хлопнула входная дверь и голоса идущих, быстро прячет стакан в шкаф. Это кого несет еще?
Шумно переговариваясь между собой, входят Ашот и двое боевиков. Они тащат на плаще раненого.
Ашот, как бы извиняясь, объясняет Сержу: – Это снова я. Вот – третий Азер. Ранен в ногу... Прятался в лесу. Не смог уйти к своим. Стрелял, гад. Чуть не убил Хачика и его связиста. Он из отряда Саттара, который месяц тому назад захватил вашего Армена. Нашего бедного парня. Хачик его хотел пустить в расход. Я отобрал его для тебя, твоего Армена. Что поделаешь, придетсякормить и смотреть. На той неделе... Как немного стихнет... можно будет сторговаться с ними. Эх, тогда же и надо было выменять нашего парня. Это стоило тогда всего несколько кусков. Видя, что Серж разводит руками: "мол, денег не было". – Не было, так сказал бы мне, я бы достал сам... Ведь не чужие, а родственники как никак. Ну ладно, я спешу. Поставь его на ноги, ладно?!.. – Он кивает в сторону раненого. – Его зовут Азер. – На него и выменяем... Я очень просил Хачика... Тот хотел его на месте. С мертвым ведь проще. Труп можно выменять на несколько канистр бензина. Я попросил Хачика. А он мне был должен... э... кое-что... Ну вот... Смотри за ним в оба. – Ашот подходит к стонущему в углу Азеру, грозит кулаком. – Смотри у меня. – Он делает свирепое лицо и, подойдя со стороны, пинает его в здоровую ногу. – Веди себя смирно, а не то... Как сказано у какого-то писателя, чем я тебя породил, тем тебя и убью... Понял?
Он прощается с Сержем и уже собирается уходить вслед за двумя боевиками, вышедшими во двор, когда Серж, как бы спохватившись, останавливает его:
– Постой-ка, Ашот-джан. Большое тебе спасибо за нас, за заботу... И ради бога извини, что я не смог прийти на похороны твоего отца. Ты сам понимаешь. – Он разводит руками: мол, не взыщи, время такое. – Хотя всего восемь-девять километров, но сам знаешь... Говорят, он попал в засаду, отстреливался, умер как герой... Бог даст, годовщину отметим как следует... Всей родней. Кстати, мне говорили, что он после операции чувствовал себя вполне...
Внезапно сделавшись грустным, Ашот замер у самой двери, затем медленно вернулся и сел за стол. Он снял шапку и, горестно покачав головой, проговорил:
– Вот именно... Вполне...
– Как это случилось?.. – Серж сел напротив него и, проявляя искреннее внимание, приготовился выслушать рассказ своего родственника.
– Ну привез я его после операции из больницы. Хорошо прооперировали его... – начал Ашот. – Как никак знаменитый человек был у нас. Заведующий гастрономом... Ну, ты знаешь... Дома отец стал быстро поправляться. Начал ходить, шутил. Правда, тромб у него остался... Хотел даже выйти на работу. Мать, правда, считала, что ему пора на пенсию. Ну, сам знаешь, какая к черту пенсия, когда там живые деньги... Нет, – как бы возмущаясь кем-то, повышает он голос, – ты понимаешь, чем все это нам грозило.
Он пристально смотрит на Сержа, который явно не понимает ситуации.
– Ну, во-первых, это самое, – он потирает большим пальцем указательный... Но это – не главное. С его характером, темпераментом он всех нас прямо загрыз бы, если бы оставался дома. Ну, в тот день – день его рождения, мать сделала хороший обед... Плов, осетрина... Я говорю отцу: "Давай тихо-тихо выпьем". Поели, попили... Ну, я ему... Ты знаешь, он любил коньяк... А у меня была бутылка... Ереванская, юбилейная... Ну я на радостях открыл ее. Каплю налил ему в рюмку. Смотрю, обиделся... Ну тогда я ее наполнил до краев. Хоть бы тогда у меня рука отсохла. Ну, он чокнулся со мной, с матерью. Выпил. Хорошо так посидели... А потом смотрю, отец как-то изменился в лице. Побледнел, посинел, начал клониться на диван... на котором сидел... Я сначала подумал, что он устал, захотел отдохнуть, как обычно. А он что-то шепчет и шепчет. Наклонился к нему, слышу, он говорит: "все, я ухожу". Я ему: "куда?" Он говорит: "туда". Тут я понял, куда... Что он имел в виду. Плачу, – Ашот, всхлипнув, почти плачет, – говорю: "Ара, папа, куда ты? Куда? Не надо... Не уходи..." – Теперь он уже, вспомнив все это, рыдает. – Так он и умер. Выходит, не день рождения мы ему отметили, а поминки...
Серж вспомнил несколько другую версию его смерти: говорили, что на него напал азербайджанский ОМОН. Что он отстреливался до конца...
– Что поделаешь – судьба... – пытается успокоить себя Ашот. – Точно так... Ну, я пойду. А то Хачик, знаешь, иногда бывает как зверь.
Испугавшись своих же слов, Ашот оглядывается по сторонам, словно комната могла бы иметь уши, и попрощавшись с Сержем, уходит. А тот, сделав суровое лицо, подходит к Азеру.
– Ну, откуда ты? Из отряда Саттара, что ли? Ну, что молчишь? Строишь из себя героя... Подумаешь, военная тайна... Для них, – он указывает куда-то в сторону, – нет тайны... Ну, хорошо. Не хочешь говорить – не говори. Только скажи мне как отцу, у которого сын... Месяц назад, когда у села Гушчулар был бой, ты, наверное, помнишь, человек пять наших попали в плен к вам. Ты видел их?
Сильная боль мешает Азеру говорить. Он стонет и, посмотрев на Сержа, отрицательно качает головой.
– Но ты был там?! – не унимается Серж.
– Был... – Видно, что Азер пытается делать усилие, чтобы поддержать этот разговор. – Только в другом месте. Мне потом сказали, что их увезли, чтобы затем обменять на наших... Ой... ой...
Он начинает стонать, и Сержу не остается ничего другого, как пройти к шкафу за медикаментами. Он берет из шкафа ланцет, и с суровым видом надвигается на Азера, который испуганно от него отодвигается, забивается в угол. Видя испуг Азера, он разводит руками:
– Ну, ну, не бойся. Я – врач. Убивать тебя не собираюсь... Он наклоняется к ноге Азера, осматривает рану.
– Так, так... Ведь я давал клятву Гиппократа. И убивать тебя не собираюсь. Понял? Тем более, что ты мне нужен…
Он подносит ланцет к ноге Азера, чтобы разрезать его штанину, и слышит, как отворяется дверь на веранду, затем быстрые шаги Гали, которая прямо-таки врывается в комнату и уже с порога, запыхавшись, кричит Сержу:
– Где он, этот бандит? Ты знаешь, Хачик мне сказал, что он из отряда Саттара... Того самого... Который взял в плен нашего мальчика... Я сама его убью. – Она бросается к ящику комода за пистолетом и, схватив его обеими руками, целится в сторону, где находятся Азер и Серж... Вот сейчас ты у меня получишь. – Видя, что Серж загородил его собой, просит его: – Отойди, Серж, прошу тебя.
Серж подходит к ней, отбирает у нее пистолет, кладет его в комод на место. Затем он, осуждающе покачав головой, тихо произносит: – Не дури... Ты даже не можешь с ним обращаться. Успокойся, успокойся. Он ничего не знает, ничего не видел. Был в другом месте. К тому же он уже ранен... И, кажется, ранен серьезно. Придется с ним повозиться. Ты ничего не сделаешь с ним, поняла? Потому что он мне нужен... Нам нужен. Ашот обещал выменять его на Армена... Вот где его положить? Наверное, в этом же самом углу… На матрасе... У тебя, кажется, есть матрас?
Галя вопросительно смотрит на мужа... Затем, как бы опомнившись, тихо шепчет ему:
– Как, в этой же комнате, где и мы?! – Серж утвердительно кивает. Она уже громко и с вызовом в голосе произносит: – Ну тогда уж давай сдвинем кровати, и ты положи его между нами. – Она усмехается, игнорируя осуждающий взгляд своего мужа, который предлагает ей нагреть воду и подготовить инструменты. Пуля застряла в ноге и, кажется, прочно...
Серж еще некоторое время продолжает сердиться на жену, на ее недовольство тем, что Ашот, видите ли, привел им раненого, а не здорового пленного. Как бы не так, мысленно возражает он ей.
– Здорового пленного тебе не разрешили бы держать у себя. И отправили бы в Степанакерт, в спецлагерь. Понятно? Так что благодарить нужно Ашота, а не ругать…
Стук в дверь прерывает его мысли. Входит Хачик и, вежливо поздоровавшись, объясняет:
– Вот, решил зайти посмотреть, как пленник. Он еще не умер? Если умрет, сдашь его мне. Его труп у меня на балансе. Понял?
Серж недоуменно смотрит на Хачика, потом поворачивается к нему спиной, чтобы достать из шкафа медикаменты. Воспользовавшись этим, Хачик бьет сапогом Азера по простреленной ноге.
Услышав стон, Серж поворачивается, внимательно смотрит на Азера, подходит к нему.
– Хорошо, хорошо... – это он Хачику. – Я понял. Он у вас на балансе... мертвый... А живой – у меня. Я должен смотреть за ним. Ведь и за моим сыном, возможно, кто-то будет смотреть там...
– Как же... Будут смотреть... Чего захотел. Скоро некому будет смотреть. – Хачик усмехается. – Мы всех их отсюда выселим. Наша главная задача – очистить Карабах от всех тюрок... И установить свой порядок...
– Новый порядок... Уже слыхали когда-то...
– Не надо иронизировать, мой дорогой... Наше движение с самого того момента, когда я к нему примкнул...
– Какое движение?
– АОД. Сегодня уже второй раз я объясняю тебе: Армянское общенациональное движение... Неужели ты об этом не слыхал? Там, в Баку? – Хачик возмущен. – Ара, о чем вы тогда слыхали там, в Баку?
– Если бы в Баку об этом слыхали, то, наверное, тоже создали бы свое движение. Еще тогда... А мы, бакинцы, этого всего не знали. Там, между прочим, проповедовали интернационализм.
Хачик улыбается, потом начинает смеяться. Он подходит вплотную к Сержу и, глядя на него в упор, спрашивает с улыбкой:
– А что это значит, ты знаешь? Ваших жен, – запнувшись, он, как бы выбирая выражения, продолжает: – Это значит, что вас, армян, просто ассимилировали бы, превратили бы в своих... Вот смотрю на тебя и не вижу в тебе хотя бы каплю армянской крови.
Серж, словно не понимая, во что он метит, показывает на свои руки... Вы правы, это, – он кивает на Азера, – его кровь. А вообще мой отец был армянином, а мать еврейка.. .
Эти слова вызывают оживление Хачика, который торжествующе заявляет: – Вот то-то же. – У меня глаз снайпера.. .
Серж задумался, как бы припоминая что-то. Где он слышал это выражение про глаз снайпера?... Да... Да... Как же... Он, кажется, вспомнил, где увидел впервые Хачика. Но еще не уверен в своей догадке. Поэтому он продолжает с ним разговор как ни в чем не бывало:
– А вы, конечно, известный патриот. Вот моя жена говорит, что у вас соответственно вашему большому патриотизму и – большая карта... От моря и до моря... А мне интересно знать: как вы заселите эти новые земли, эти просторы, – он разводит руки в стороны, – которые захватите ...
Хачик поправляет его: – Которые освободим, ты хочешь сказать...
Не обращая внимания на его замечание, Серж продолжает: – Ну, сколько на свете есть армян, чтобы заселить эти обширные территории? И как быть с местными жителями, азербайджанцами? Куда вы их денете?
– О тюрках мы беспокоиться не будем. Пусть о них думает Турция. А что касается армян... Армяне там, где Армения. – Он, спохватившись, пытается уточнить... – И наоборот. Армения там, где армяне. А тебе пора стать патриотом. Вот как твой сын, который сражался за Карабах.
Серж смотрит на него в упор, как человек, которого задели за живое. И, не скрывая злости, бросает ему в лицо:
– Он сражался потому, что у меня не было денег отправить его подальше. И я, дурак, привез его сюда. Думал, что спасу его, спасу семью. А теперь вот, – он вздыхает, – нужны деньги, чтобы выручить его из плена... А денег опять нет. Откуда им, деньгам, здесь взяться?!..
– Ничего, ничего, – Хачик указывает на Азера... Вот твои деньги. Скоро обменяешь его на Армена. Как говорят в Бейруте, тебе – товар, мне – деньги. Ну, хорошо, хватит. Поговорили по-хорошему. А теперь давай бутылку... Спирт...
– Откуда я вам возьму? – Серж осмелел и не скрывает своего возмущения... Что это – магазин?!.. А спирта не хватает на обработку раненых...
Хачик взором указывает на Азера: – На него, что ли?
– Почему на него? На лечение настоящих патриотов, которых вы иногда сюда приводите на перевязку .
– А... а... Ну тогда другое дело. Ничего. Я скажу связисту. Он свяжется с ними, – указывает в сторону Азера. – Спирт будет. Не волнуйся. А теперь – пока.
Хачик выходит из комнаты. Слышно, как в морозном воздухе гулко стучат его сапоги по деревянному настилу веранды. Он спускается по каменной лестнице вниз, во двор, пересекает его, и уже закрывая калитку двора, видит метрах в пятидесяти от него идущую в том же направлении Галю.
В этот утренний час, когда бой затих, так и не начавшись по-настоящему, у Хачика хорошее, даже, можно сказать, игривое настроение. Он догоняет Галю и, улыбаясь ей, хватает ее за руку: – Ахчи, погоди. Куда идешь? – Галя, презрительно оглядев его с головы до ног, мол, кто ты такой, что позволяешь себе такие вольности, цедит сквозь зубы:
– Не видишь, в театр иду. Пусти. Куда может пойти интеллигентная женщина в горах? К Сусаник за лавашом... Или к Андро за керосином. – Она пытается высвободить руку... Для лампы... Между прочим...
Но Хачика не так-то просто смутить:
– Между прочим, здесь тоже театр. Театр военных действий. Так что ты должна быть довольна.
– Довольна?!. Просто счастлива!..
– А что касается куда пойти, – продолжает он, не выпуская ее руки, – то я в прошлый раз тебе предлагал. И сейчас говорю. Брось своего врача. И поедем со мной.
– Куда? – спрашивает Галя, вопросительно уставившись на него.
– А куда захочешь... Хочешь, в Бейрут? Там у меня родственник…
– Ай март, там вы тоже разрушили все до основания. Зачем мне из разрушенного Карабаха ехать в разрушенный Бейрут?!.
– Ну, тогда в Париж, а? – не унимается Хачик. – Там у моего двоюродного брата ресторан есть. – Он, видя удивленный взгляд Гали, поправляет себя. – Ну, не ресторан, а бистро. Он звал меня, чтобы я помогал ему. Эх, заживем там! Ну что, договорились? Хочешь в Париж?
– Хочу, конечно, – мечтательно соглашается Галя. – Что-то снова захотелось в Париж...
– Ты уже была в Париже? – Хачик заинтригован, не может скрыть своего удивления.
– Нет... В прошлом году тоже хотела.
– А... а... Это другое дело.
Хачик облегченно вздыхает, затем оглядывается и, видя, что никого нет вокруг, пытается привлечь ее к себе.
Она слегка отстраняется от него, его рук, которые гладят ее спину, а затем уже нащупывают ее грудь.
– Только вот как быть с Сержем? Он же из-за меня приехал сюда, а не в Москву, где у него полно родственников и где он мог бы легко устроиться... Это я его и Армена... дура я... уговорила приехать сюда. Один человек... Он был из Крунка... сказал мне еще тогда, в Баку, что здесь большая вакансия на учителей русского языка... Что все учителя – русские, азербайджанцы отсюда уехали. А в Москве кому нужна была моя специальность?!.. Оказалось же, что вместе с этими учителями отсюда уехал и русский язык. Так что мне и здесь делать нечего.
Теперь она обо всем этом рассказывала Хачику, который, все сильнее прижимая ее к себе, утвердительно кивал головой. Когда же она умолкла, он, чтобы успокоить ее, вымолвил, как если бы клялся ей:
– А насчет твоего мужа не беспокойся. С ним, как говорят в Бейруте, все будет "о'кей". Тихо, спокойно. Так едем?
– Прямо сейчас? – с надеждой и испугом спрашивает Галя.
– Сейчас? Ну, что ты? Кто сейчас меня отпустит? Да и доллары нужны там... Пока их у меня недостаточно... Я должен собрать... Здесь... И как можно больше, чтобы там жизнь была легче. А пока мы должны привыкнуть друг к другу. Как говорят в Бейруте...
Он что-то шепчет ей на ухо, расстегивает полы ее пальто и, просунув вовнутрь свои руки, начинает оглаживать ее спину, бедра, груди. Похоже, что его руки сильно замерзли и он пытается их согреть теплом, которое идет от ее тела...
Но вот уже вдали показался кто-то, и Галя, высвободившись из рук Хачика, уходит по своим делам. Когда, спустя полчаса, она возвращается домой, то застает все тех же – Сержа и Азера. Она понимает, что нужно быть внимательным к Азеру, ведь с ним связано освобождение их сына.
– Ты его перевязал? – сразу же с порога спрашивает она Сержа. – Дал бы поесть картошку... Знаешь, мне сказали, что наши меняют наших по линии Красного Креста... Может и Армена тоже?!..
– Вот видишь... Вот в чем суть конфликта: "Наших на наших". Здесь нет своих и чужих. Все – наши... Неужели эти безмозглые идиоты... там... наверху... это не понимали?!
Галя подходит к зеркалу, поправляет волосы:
– Почему же... У них своя логика...
– А ведь как жили... Как при коммунизме, – не может успокоиться Серж. – Только не понимали, что это и есть коммунизм – заветная мечта человечества! Сейчас вот митинги в России, в Москве, Санкт-Петербурге, везде... Чего хотят, знаешь? – Видя, что Галя вышла на кухню, он обращается к Азеру. – Знаешь? Чтобы их вернули в прекрасные застойные годы. Хотят застойного социализма. А почему? А потому что все эти безобразия нужны не им, то есть нам, не тем, кто зарабатывает на хлеб честным путем, ходит на работу и дважды в месяц получает зарплату. А тем, кто... Ты-то хоть сам зарабатывал?..
– Нет, я пока еще студент. – Азер смущенно улыбается.
– А здесь как очутился? А, впрочем, не говори. И так ясно... Те, кто мог откупиться, гуляют себе на бульваре. А вообще, где должна быть молодежь, как не на бульваре. Мы в свое время тоже любили Приморский бульвар. Помнишь, Галя, – он говорит громко, чтобы она могла услышать на кухне, – у нас была любимая скамейка. Около павильона...

Галя высовывает голову из двери, внимательно смотрит на него.
– Не помню что-то... Может быть, ты там бывал с кем-то другим... Да, да... я все хорошо помню. Наша скамейка была у парашютной вышки, а не у павильона какого-то...
Серж во власти своих дум: он подходит к окну, раздвигает занавески и смотрит на панораму гор, открывшуюся его взору. Да когда это было?! Павильон "Сахиль". Этот парень тоже, наверное, с друзьями любил кушать мороженое там. Можно было выпить и шампанское... Шампанское с мороженым. Красота! Предел мечтаний, а?! – вспоминает он. – Ведь прекрасное было время... Что сделали, а?!.. Негодяи! Схватить надо было сразу же пять-шесть зачинщиков и к стенке! Нет, не пять-шесть, а сразу пятьдесят-шестьдесят...
Что ты несешь? – останавливает он сам себя. – Как можно сразу столько людей, товарищ доктор? – И слышит другой голос:
– Можно. Я врач и знаю, что иногда для того, чтобы спасти человека, нужно пожертвовать чем-то... Он смотрит на Азера и, вспомнив что-то, с досадой опускает руку. Десяток-другой негодяев наказав таким образом, можно было бы спасти тысячи молодых людей... Не было бы беженцев, и этот тоже не повредил бы ногу... Нет, нет, не бойся, я сделаю все, чтобы ее спасти. Ты... У меня был товарищ... Мехман. Фамилия его была Гусейнов. Был... Что я говорю... Есть... Я надеюсь, что он жив. Мы очень дружили...
Серж вздыхает.
Он не может остановить поток воспоминаний и, уже обращаясь к Азеру, вслух продолжает: – А потом мы вынуждены были приехать сюда, в Карабах, из Баку... после январских событий... Ты знаешь... Так вот, нашего сына Армена отправили в отряд, сказав ему: с этим именем, парень... Это Хачик сказал... С таким именем стыдно отсиживаться дома. За тобой, Армен, вся Армения... Так и сказал, подлец, понял?
– А что он такое плохое сказал, а?.. – Галя не может сдержать своего возмущения.
– Но ведь этак интернационалиста можно превратить в кого угодно... Да... Что с нами сделали, а? Мы так дружили с Мехманом.
– Настолько дружил, что чуть даже не женился на его родственнице, Гюле...
– Знаешь, я до сих пор... Серьезно... Не понял, что тогда помешало моей женитьбе на ней. Ведь это было до тебя.
– А ты... Хотя бы сейчас ты понял, что Бог тебя спас? – Галя не может упустить этот момент, чтобы доказать ему, что, женившись на ней, Гале, он сделал правильный выбор... А то, не знаю, где бы ты был с ней сейчас: в Ростове, в Америке.. Или скорее всего в каком-нибудь подмосковном пансионате...
– А что в этом плохого... Наконец-то смог бы ходить в театр... В Большом театре никогда не был. Как, впрочем, и в Малом...
– Вот-вот... Галя оживилась при упоминании о театре.
– Сколько просила, пойдем в театр... В Баку же были хорошие постановки, гастроли отовсюду. В ответ: "нет" и "нет". А сам зато так любил с этим Мехманом ходить в рестораны и чайхану. – Она уходит на кухню, и голос ее раздается оттуда. – Да еще всякие там турпоходы и турпоездки...
– Не слушай ее. Вечно она ревновала меня ко всем. К Мехману тоже... К нему в особенности. Женщины ведь – дуры. Там, когда нужно... Галя высовывает голову из двери: – Это я – дура? Ну, знаешь... – Да я не о тебе только... А вообще... Абстрактно...
Галя передразнивает его: "Абстрактно... Попробуй, только сказать конкретно". – И снова прячется на кухне. Вполголоса, чтобы Галя не слышала, он продолжает говорить:
– Когда не нужно, они вдруг начинают беситься, ревнуют без всякого повода. Когда же по-настоящему...
Он вспоминает, и на его лице появляется мечтательное выражение. Забыв обо всем, он уносится к тем дням, когда по-настоящему был счастлив. Когда в его жизни появилась умная, красивая, стройная, симпатичная, скромная... Конечно, она никак не была похожа на Галю.
Такие женщины встречаются...
Галя выходит из кухни и заявляет Сержу, что идет к Сусаник за лавашом. Вчера она не могла купить, потому что мука у Сусаник уже кончилась...
Он снова возвращается к своим воспоминаниям, к тем дням, которые потом будут согревать его душу, во время ссор и стычек с женой. Особенно приятны они теперь, в эти холодные дни в Карабахе. Он хорошо помнил, и как, при каких обстоятельствах они с Мехманом взяли путевки и с группой туристов оказались на 45-м маршруте. Это – по Закавказью. Он помнил, как они оказались на Севане. Азербайджанцы называют его Гейчой... Ты, наверное, не знал об этом? – это он мысленно обращает вопрос к Азеру. – Ты даже этого не знаешь. Эх ты, азербайджанский патриот.
Но, впрочем, все мы, бакинцы, во всяком случае, многие, были далеки от всего этого. Так вот, это была хорошая компания. Он вспомнил, как они решили собраться всей группой в ресторане. Погулять в ресторане "Ах, Тамар". Знаешь такой? откуда тебе знать?
Я тоже был там тогда впервые. Ну, мы заказали столики на всех, всю группу. Все из России. В основном девушки. И мы двое – черно... кавказцев... бакинцев. Было весело... Мехман с Наташей и я с Дуней. Вся группа скинулась по десять рублей. Ну, что это были за деньги для такого ресторана, как "Ах, Тамар"... Но все же это были большие деньги, по сравнению... Он вздыхает... Когда все это было?!.. Тысячу лет тому назад.
Он задумался, мысленно уносясь к тому времени, когда, он явственно помнил, они с Мехманом, имея в кармане деньги, собранные со всей группы, вошли в ресторан и направились прямо к тому столику, за которым сидел Хачик. Да, тот самый. Серж, конечно, уже знал, что впервые увидел его именно там, на Севане.
Но тогда все было иначе. Командовал он, Серж, а Хачик был всего-навсего исполнителем их желаний, человеком на обслуге. Имея в кармане деньги, они чувствовали себя уверенно, как хозяева жизни, и могли, как говорится, заказать музыку. Свою музыку, которую они хотели...
Серж вспомнил, как они подошли к его столику и тот, приподнявшись, вежливо поздоровался с ними обоими за руку, назвав свое имя. И Серж тогда, он вспомнил, назвал его "дорогим".
– Дорогой наш Хачик... Мы – группа туристов, хотели бы провести у вас вечер.
Да, дорого обошлась потом ему эта встреча. Но тогда он еще не знал ничего: ведь он не был прорицателем. Он мог видеть лишь прошлое, а не будущее. И тогда, и сейчас. И вот он видит:
Справа появляются музыканты. Это – восточное трио – кларнет, зурна, нагара. Они усаживаются на принесенные с собой стулья и начинают душещипательную мелодию, почти заглушая беседу. Хачик удовлетворен беседой:
– Ну вот и договорились. Как говорят в Бейруте, с нас – услуги, с вас...
– Монеты... – Серж вынимает из кармана заранее заготовленные деньги и передает их Хачику. – Хватит, думаю.
Он вспомнил также, и не мог не улыбнуться тому, что на слова Хачика "не хотели бы вы оставить о себе память" он многозначительно ответил:
– Не волнуйся, дорогой... Оставим, оставим обязательно... У нас такая группа...
– Ради бога, только не это... я имел в виду фото... Ваши фотокарточки... Для семейного альбома, значит...
– Если не дорого, то можно договориться с фотографом... – отвечает Мехман, выразительно посмотрев на Сержа.
– Ну вот и говорите. Я – фотограф...
– Слушайте, дорогой Хачик. Вы, я вижу, мастер на все руки. Где вы всему научились? – Серж льстит ему, чтобы "сбросить" цены на фото.
– Я еще не научился, – вздыхает Хачик. – Вот окончу свой институт, получу диплом... И тогда... А вообще я из Бейрута. Там у меня было свое дело. Прогорело. Приехал вместе с репатриантами в Ереван. Думал, здесь будет легче открыть свое дело. Тогда первых репатриантов встречали хорошо... Носильщики спустили мой багаж из купе. Четыре чемодана вез... Доверху набитые всяким добром... Товаром... Ну, знаете, как бывает, родственники пришли встречать, объятия, поцелуи... Прошли сразу же в ресторан при вокзале, чтобы отметить это событие. И тут Ашот – сын моей двоюродной сестры, спрашивает: дядя Хачик, а где вы оставили свой багаж? Я говорю, не беспокойся, дорогой Ашотик, они на перроне стоят, где их оставили. А сам наливаю себе, пью за здоровье всех. Ашот снова: не возьмут их? Тогда я вынимаю из кармана, – он лезет в карман и достает ключи в связке, – вот эти ключи... Четыре штуки... И говорю: видишь, все ключи у меня, так что не беспокойся.
– Ну... Ну и что? – Мехмана заинтересовала история.
– А то, что эти ключи и остались только... На память.
Хачик встряхивает ключи, а Серж не может удержаться от смеха: – Ах, паразиты... Так сказать, негативные явления нашего советского образа жизни.
– Негатив, негатив, – утвердительно соглашается Хачик. – Надо бьло начинать все сначала, купил фотоаппарат, открыл фотоателье. Знаете, стали ходить клиенты... И клиентки... Знакомые всякие... Оказывается, то, что было законным в Бейруте, здесь каралось – законом. Отсидел три года. Теперь вот я здесь.
Серж вспомнил и то, что тогда Хачик назвался студентом-заочником филиала Московского пищевого института. Их особенно развеселило то, что тот учился, как потом уже определил Мехман, "без отрыва от производства". На вопрос Сержа, как часто он, Хачик, бывает в Москве, тот удивился: а зачем ему ехать туда? Он, институт, сам приезжает сюда...
– Ведь что такое институт? – популярно объяснял он Мехману и Сержу. – Те же самые люди. Очень симпатичные преподаватели... Мои друзья. Приезжают сюда часто... С женами, детьми... С подругами. Я их встречаю. Хорошо, гостеприимно. Они довольные, уезжают. От благодарности даже отметки здесь же и ставят мне, – он лезет рукой в задний карман брюк и достает книжку, вот в этой зачетке. Я на всякий случай держу ее при себе... А на прошлой неделе сам декан был здесь... Так он настолько довольным остался, что обещал... А он мужчина серьезный, принципиальный такой, строгий, настоящий партийный человек... Так он в присутствии своей дамы... Вот за этим же столиком они сидели... Обещал торжественно вручить мой диплом об окончании. Ну, конечно, будет банкет. С ним могут приехать еще несколько человек...
Хотя с тех счастливых дней прошло несколько лет, точнее, целая эпоха, как можно было бы признать сейчас, думает Серж, но он помнит до мельчайших подробностей тот вечер. Он смотрит на свои ручные часы – подарок матери, словно имитируя такой жест, сделанный им в тот час, перед застольем в ресторане, когда они с Мехманом ожидали появления их туристов. Перед его мысленным взором явственно появляется интерьер ресторана, зала, который постепенно наполняется голосами прибывающих гостей, туристов.
Музыка усиливается. И вот уже вечер в самом разгаре.
Серж снова, в который раз за это утро, подходит к окну и смотрит на пасмурное небо и силуэты гор; они, эти горы, открываются его взору как грандиозная декорация того действа, участником которого он стал тогда на Севане.
На Севане шел дождь, и небо грохотало в полную свою мошь. Раскаты грома и сверкание молний, можно сказать, они не ощущали в зале, превратившемся в царство музыки и веселья. Сейчас перед взором Сержа возникла именно эта картина застолья и веселья, оживленной беседы, звона стаканов и посуды, которой манипулировали официанты, снующие в зале. Все это виделось Сержу как большая театральная сцена, с передвигающимися по ней исполнителями, шумовым фоном, отдельными голосами и репликами актеров-участников этого неповторимого для него действа.
... Мехман (несколько захмелевший). Друзья, староста группы хочет сказать тост... То есть я сам. Я, как тамада, прошу тишины. Дорогие гости. Разрешите от имени хозяев...
Женский голос. Это вы-то хозяева? Тогда почему нет на столе хваленой севанской форели?!
Мехман (Сержу). Да, почему нет хваленой севанской форели на нашем столе? Которая, кстати, была обещана вами еще в Баку?!..
Серж. Обещана мной?
Мехман. Ну, так во всяком случае написано было в путеводителе, который нам показали в Баку. Там было написано, я помню: "На Севане вы сможете отведать знаменитой золотой форели" (обращаясь ко всем). Так?
Голоса. Так... так...
Серж (парирует). Но то же было написано и в отношении Каспия. Знаменитая икра, лососи, осетровый шашлык. А мы и этого всего не отведали почему-то... Кстати (обращается ко всем), форели вы могли бы попробовать в небольшом кабачке, рядом с турбазой...
Женский голос. Да, знаем, знаем. И цены такие, что не знаешь, чем потом расплачиваться будешь.
Мужской голос. Ну, положим, тебе грех жаловаться. У тебя этого добра навалом (оживление возрастает).
Мехман. Товарищи, не отвлекайтесь на второстепенные вопросы. Я хочу сказать, во-первых, что радость – не в осетрине или какой-то там форели...
Голоса. И в них тоже... Дело не последнее...
Мехман (продолжает)... Запасы которых, как вы сами видите, катастрофически убывают... Особенно с наплывом туристов... А в нашей дружбе, в спаянности всей группы...
Женский голос. То-то и видно, как вы, кавказцы, спаиваетесь с нашими девушками...
Мехман. Ну зачем так плоско?!.. Мы – ваши товарищи по турпоходу. И это – главное. И за это нужно выпить. Нет возражений?
Голоса. Какие могут быть возражения, когда... можно выпить... Правильно... Будь здоров!
Мехман (выпивает из бокала, садится, оглядывается). Эй, а почему затихла музыка? (Сержу, который, наклонившись к Дуне, шепчет ей на ухо, на что она, довольная, визжит и смеется). Послушай, Серж (видя, что тот, увлекшись, не реагирует, громче). Серж, дорогой, тебе это не надоело?
Серж (не отстраняясь от Дуни). Нет и никогда не надоест...
Мехман. Слушай, я тебе не об этом.
Серж. Так о чем же?
Мехман. О том, что хочется танцевать, понимаешь?
Дуня (отстраняется от Сержа). Вот именно, где оркестр, где танцы... От этой музыки повеситься можно...
Мехман (делает знак появившемуся Хачику, который слушает его, указывая на музыкантов, разводит руками, затем отходит от стола). Ну, действительно, под эту музыку не потанцуешь.
Наташа. А мне нравится эта музыка. И вообще все кавказское...
Серж. Молодец, Наташа... Давайте пойдем все танцевать...
Мехман. Послушай, Серж, мне хочется что-то такое...
Серж. Наташенька (игриво), это по твоей части. Послушай, что хочет твой партнер...
Наташа (тоже игриво). Что ты хочешь, мой милый? Я готова выполнить любой твой каприз... Я сегодня такая добрая...
Серж (в том же тоне). И немного захмелевшая...
Наташа. Это само собой. Ведь закуси почти совсем нет. Пьем, как алкаши. Почти не закусывая. Где хваленые кебабы, шашлыки? Или хотя бы плов?!..
Серж (укоризненно). Ну, Наташа, Наташа, мы же почти в конце маршрута, кошельки пусты. Мехман, дамы хотят танцевать.
Мехман. Я тоже... Нет, надо что-то придумать. Какую-нибудь танцевальную мелодию, а...
Наташа. А какая тебе нравится?
Мехман. Ну, например, "Караван", "Линдотель" или "Бе саме муча"... (напевает) Бе саме, бе саме муча...
Серж (подпевая, приглашает всех петь). Нет, черт, не получается.
Мехман (встает, идет к музыкантам, что-то объясняет, дает деньги и возвращается к столбу). Сейчас пойдем все танцевать. "Бе саме муча... (голосом конферансье). Внимание, внимание... Дамский танец. Музыка латиноамериканская, слова – народные. Итак, "Бе саме муча", что в переводе означает: "Целуй меня крепче" (к кларнетисту), маэстро, прошу!
Кларнетист ясно выводит начальную мелодию песни, к нему присоединяются зурначи и нагарачи. Все танцуют в ритме танго. Темп музыки постепенно возрастает, и теперь мелодия даже отдаленно не напоминает начальную, танец приобретает хаотическую форму: Здесь и "твист", и "рок-н-рол", и "самба", и "вагзалы"... Завершается танец под звуки кларнета, четко выдавшего мелодию "Где же ты, моя Сулико?"
Все танцуют.
Серж (ведет в танце Дуню и, приблизившись к тому месту, где танцуют Мехман с Наташей, кричит им). Привет, люди. Ну что, Мехман, лучше, да? Хорошо, да?!
Мехман. Хорошо... Хорошо... лучше не бывает... (многозначительно кивает на музыкантов, которые пытаются вложить в музыку все свое умение).
Серж (в упоении, прижимая к себе Дуню, подходит к своему столику, берет стакан с вином, поднимает его).
– Точно так, мой дорогой. Что хорошо, то хорошо! Эх, Мехман!.. Выпьем за это... За тебя, дорогой тамада!.. За здоровье тамады!..
Неожиданно прогремевший выстрел прерывает ход воспоминаний Сержа. Он замирает на месте со стаканом в руке, который достал из шкафа. Исчезает так же неожиданно сцена, которая погружается во мрак.
Серж со стаканом в руке все еще во власти воспоминаний. Он не может успокоиться:
– Черт, все испортили... Ну что за гады... Не дают даже вспомнить.
Снаружи выстрелы усиливаются, и Серж идет к шкафу и кладет стакан, так и не пригубив.
Интересно, где Мехман теперь? Что делает? Наверное, преподает свою литературу в какой-нибудь школе... Кто-то идет. Это, наверное, Галя. Он зовет ее. Входит Галя, которая с порога заявляет:
– Лаваша нет... Муки у Сусаник нет... Завтра, говорит, завезут...
Она уходит на кухню, а Серж остается со своими воспоминаниями: когда-то в детстве он прочитал рассказ. Кажется, Толстого. Назывался он "Кавказский пленник". Русский офицер... Фамилию его помню хорошо – Жилин... Попал в плен к горцам. Его держали в яме, хотели взять за него выкуп. Ну, хорошо, Жилин был неприятель, на чужой земле, как теперь говорят, оккупант, который сражался в русской армии, пришедшей для покорения горцев Кавказа. Ну, а мы... мы... Ведь мы сами – кавказцы. Почему мы оказываемся пленниками на своей земле? Карабахские пленники, как вам это нравится... Ты – здесь... Это он мысленно обращается к Aзepy, который, вытянув в сторону раненую ногу, молча лежит на матрасе в углу. И я – тоже ведь пленник. Но вот за что? Кого пленники? Почему мы все оказались на положении пленников, а?.. У Гали все просто. Во всех бедах, своих и чужих, она обвиняет азербайджанскую сторону. Обычно на сетование Сержа, почему они оказались в Карабахе, она тут же находит ответ: А почему они устроили погром в Баку? И впервые увидев Азера, она заявила, кивая в его сторону: он убивал армян. Серж спросил все же Азера об этом. Но тот ответил, что никого не убивал, мои товарищи по институту и сами спасали, увозили людей на корабли, охраняли их от ваших беженцев, азербайджанцев, которых выгнали из Армении. Они-то и требовали вашего изгнания. Хотели занять ваши квартиры...
Как когда-то в Армении, подумал Серж, когда наши захватывали квартиры ваших... или наших, тьфу, черт... запутаться можно...
– Когда мы, – продолжал Азер, спасали наших армян, одна беженка, то есть ваша азербайджанка, оцарапала мне лицо... Хотела выколоть мне глаз. Так и сказала: "Я тебе выколю глаз из-за моей обесчещенной дочери"... Плюнула в лицо... В этом месте его рассказа Галя спросила Азера: "Ты что... что-нибудь сделал с ее дочерью? Маньяк ты, да? И посмотрела вопросительно на Сержа.
Оказалось, как сообщил Азер, это сделали ваши... Вернее, армянские армяне.
Серж улыбнулся: "Пожалуй, это наиболее точное определение". Как оказалось, боевики изнасиловали ее и ранили из ружья в ногу... Сейчас, конечно, они бездомные, живут как беженцы...
Но Галя прервала рассказ Азера, возразив:
– Думаешь, среди наших армян мало беженцев? Смотри, сколько их в Степанакерте, в Москве, даже в Америке. И уже обращаясь к Сержу: Сержик, ты хотел бы быть беженцем в Америке?!..
– Всю жизнь мечтал... – промолвил тот, думая о своем.
Внезапно грохочет взрыв, затем второй. Раздаются автоматные очереди. Похоже, рядом идет бой. Слышится топот чьих-то сапог по настилу веранды. Это вбегает Хачик, который явно обеспокоен и, запыхавшись от бега, уже с порога кричит: "Все уходите. Тюрки вот-вот должны быть здесь. – Он явно удивлен, увидев Азера в углу. – А, так ты еще жив, сволочь? – Он поднимает автомат, чтобы выстрелить в него, но Серж закрывает его своим телом. Но ведь и Хачик не может допустить того, чтобы пленного оставить живым здесь.
– Дорогой Хачик. Пленник мой, и я сам его убью... – настаивает Серж. – Понятно? Прошу вас. – И он указывает на дверь Хачику, который недоверчиво смотрит на него и, махнув рукой, выходит.
С появлением Хачика Галя мечется по комнате, собирая вещи: документы, деньги, инструменты Сержа, одежду... Видя, что Серж не двигается, она резко бросает ему: "Что, не понимаешь? Сейчас они придут и заберут нас. Давай шевелись..."
– Ты иди. А я хочу остаться... – Серж старается быть убедительным с ней в этот момент.
– Послушай, в последнее время ты стал какой-то тупой... – взрывается от негодования Галя. – Они же тебя поставят к стенке... Как врага… В лучшем же случае они заберут тебя в плен... Не боишься оказаться в плену?
– Я и так в плену... Я уже говорил тебе об этом... Какая разница, у кого быть в плену: у своих, у чужих... Я – врач. Я, – он указывает на Азера, – спасаю раненых. И он подтвердит это. Подтвердишь, да? – Азер утвердительно кивает головой. – Ну, вот видишь...
– Послушай, они не посмотрят, что ты врач, и запрут тебя вместе со всеми с другими, – не унимается Галя.
– С Арменом что ли вместе? Так я этого и хочу.
Галя уже собирается уходить. Бросив прощальный взгляд на Сержа, она уже спокойно говорит:
– Ну, как знаешь... Может, ты и прав. Не знаю. Я, наверное, остановлюсь у своей тети, в Степанакерте...
Однако неожиданно для всех шум боя стихает. Через минуту-другую, пока они не понимают, что происходит снаружи, слышится топот чьих-то сапог на веранде и появляется Ашот, который, увидев их, улыбается от радости:
– Слава богу, что вы еще здесь. – Он, едва сдерживая дыхание, объясняет, что бежал как заяц, хотел успеть предупредить их, что могут уже не собираться. – Они сюда не придут...
– Как не придут? Почему же? Мы готовы. Пусть приходят! -Галя говорит с нескрываемым раздражением.
Серж, смирившийся с такой развязкой, тоже недоумевает: – Да, и вправду, почему не придут? Ведь Хачик сказал...
Ашот, улыбаясь, мотает головой, словно сетуя на таких несообразительных, какими оказались эти его родственники. Что поделаешь, наверное, думает он, условия жизни, питания, отсутствие витаминов сказались на их умственном состоянии:
– Ара, не понимаешь что ли! Хачик успел все же договориться в последний момент с Курбан-киши. По рации. Остановил их наступление.
– Нет, я действительно ничего не понимаю в этой войне. Объясните мне, пожалуйста, это война? Или не война?
– Ну, как тебе сказать? Когда выгодно, говорят: "война". Когда нет – говорят "конфликт". Все связано с выгодой... Как на базаре. – Ашот ухмыляется, довольный, что нашел подходящий ответ.
Серж снова в плену своих дум: вот именно, какой-то сплошной базар, где все идет на продажу – люди, военная техника, даже земля... Родина... Это, наверное, единственная в мире такая война: кавказская, карабахская…
Он вспомнил, как несколько дней назад, когда Ашот зашел к ним на огонек и задал ему вопрос, видимо, давно засевший у него в голове:
– Сержик, – спросил он тогда, – скажи, пожалуйста. Я никак не пойму, почему тогда, ну в самом начале наши подарили бриллианты не руководителям Азербайджана, а этой, как ее... Раисе Максимовне. Давно Карабах уже был бы наш... Ведь, смотри, весь христианский мир за нас. Все четко было продумано, а вот с этим просчитались... Две недели назад, когда поехали встречать эту англичанку, баронессу, как ее там?..
Серж, чтобы уйти от серьезной темы, улыбаясь, подсказывает:
– Баронесса Кекс. Или, постой, Секс...
Это вызывает возмущение Гали: – У тебя в голове один только секс... Ее имя Кокс. Баронесса Кокс. Она, между прочим, регулярно приезжает сюда. Хотя в Англии она – большая шишка. А вот азербайджанские и армянские руководители редко бывали здесь... Кстати, даже Горбачев хотел, говорят, приехать в Степанакерт... Но наши додумались написать на стене: "Раиса, верни наши бриллианты"... Ну, скажите, после такого можно приехать?!.. А он, между прочим, любил ездить...
Да, думает Серж, что правда, то правда, он наездился вволю... Зато мы уже никуда не можем поехать... Галя убирает собранные в саквояжи вещи обратно. Теперь она накрывает на стол. Ведь уже давно полдень. А они еще не ели. Да и Ашота нужно угостить. Ведь как-никак родственник. Да еще и боец. Когда он ел в домашних условиях? – думает она, раскладывая на столе еду. – Кушайте на здоровье... что, как говорится, бог послал...
Ашот достает из сумки початую бутылку тутовой водки: – Это чача... Нам хватит понемножку. А ему, – он смотрит в сторону Азера, – вообще не положено. – Он берет со стола тарелку, кладет несколько картофелин, лаваш, кусок мяса и относит Азеру. – На, кушай... А то скажут, что армяне не кормят своих пленников. – Затем возвращается к столу, наливает в стаканы чачу! – Кажется, всем хватило... Эх, было время, в этом доме гуляли по-настоящему. Давайте этот единственный стакан выпьем за все сразу.
– За победу... – говорит Галя, поднимая свой стакан.
– Можно и за победу. Какую-нибудь. Пусть, наконец, кто-нибудь победит. И оставят нас в покое, – произносит Ашот и пьет до дна. – Мы живем здесь давно. Среди азербайджанцев у меня было друзей даже больше, чем среди армян. Мы, карабахские армяне и азербайджанцы, валлах, не знали никаких различий. Вместе хоронили, вместе гуляли на свадьбах. Ара, эти, – указывает куда-то в сторону, – откуда они свалились на нашу голову?!.. А сейчас им самим же, в Ереване, тоже плохо... Хлеба, – он берет в руки кусок, – вот столько в сутки выдают... А нас почему-то к себе не пускают. Говорят, идите, воюйте с Азербайджаном. Ара, с кем... э... с кем? С самим собой что ли? Мы же в Азербайджане, в конце концов, а не в Америке!..
Галя старается быть вежливой с ним, ведь как-никак, а он хозяин дома, в котором они с мужем нашли пристанище. – Ашотик, джаник, зачем так говоришь? – А кто нас, то есть вас, здесь притеснял? Ведь об этом все газеты мира писали...
– Ахчи, кто притеснял? Кого притеснял? – Ашот не может скрыть своего раздражения. – Эти газетчики пришли бы ко мне, и я им сказал бы, кто кого притеснял... Ты понимаешь, я боец отряда самообороны Карабаха, так? Их всех, азербайджанцев, должен ненавидеть, так? А я не могу... Понимаешь ли ты, не могу ненавидеть… Хочу… иногда… когда стреляю из автомата… Но не могу. Понимаешь, ахчи?!..
– А ты вспомни сожженные села, – продолжает Галя, – своих родственников убитых, раненых, нашего Армена вспомни...
– Как? И его тоже ранили?.. – вскидывает голову Ашот.
– Типун тебе на язык, – говорит Серж и потом уже к Гале: – И ты тоже хороша. Не знаешь, при каких обстоятельствах они погибли или ранены, не говори. И если азербайджанцы по этому же принципу начнут ненавидеть армян, что из этого получится, Ашот, ты знаешь... Не слушай ее. Эти женщины...
– Что, эти женщины?.. – с вызовом говорит Галя, договаривай... Говори... – Она с угрозой поднимает со стола вилку. – Небось когда какая-нибудь шлюха появляется в поле твоего зрения... как та Дуня, Дуняша, Дунька, которая тебе открытки посылала из Иванова... Так ты сразу голову теряешь. Тогда, небось, не говоришь: "Эти женщины"...
– Успокойся. – Серж явно обеспокоен неожиданной агрессивностью жены. – Я так... Абстрактно рассуждаю о жизни. Не мешай. Хочу просто сказать, что мужчины не всегда и не во всем должны слушаться женщин. Вот и все. Знаете, есть азербайджанская поговорка...
– Вот именно, азербайджанская, – презрительно замечает Галя. – Ты больше азербайджанец, чем армянин. И в этом, пожалуй, твоя основная беда...
– А ты... – Серж и в самом деле не хочет ссоры, но и не может оставить без ответа ее выпады против него, тем более в присутствии Ашота. – А ты... Успокойся, успокойся... Ты больше всего на свете армянка. Дочь своего отца... Арсена Сумбатовича. А вот где твоя русская половина? Хочу увидеть, но не могу.
– Не беспокойся, еще увидишь.
Серж, улыбаясь, дружелюбно, переспрашивает: Скоро? Сколько ждать?
– Скоро. Очень скоро...
Эти слова произнесены с многозначительным нажимом, и Серж, привыкший ко всякого рода неожиданностям со стороны жены, внимательно смотрит на Галю, а затем, стараясь перевести разговор на другую тему, предлагает вспомнить историю.
– Итак, об истории. Но сначала, чтобы развеселить вас, приведу поговорку: если хочешь получить мудрый совет – спроси его у аксакала. Если аксакала нет, спроси у любого мужчины. Если мужчины нет, спроси у ребенка. Коли нет ребенка, спроси у женщины...
– И сделай все наоборот. Ха-ха... – смеется Ашот.
Галя замахивается на Ашота: – И ты тоже хорош. Сказал бы такое своей Свете, получил бы по шее...
– Так поговорку эту впервые она мне сама и рассказала.
– Ха-ха, – продолжает смеяться Ашот. – И знаешь когда? Когда я по ее совету купил не "Жигули". Тогда мне его давали почти даром... А свой "Москвич", мотор которого оказался бракованным. Сержик, расскажи про историю, а то мне скоро идти...
– Да ладно... Не обязательно...
Галя требовательно стучит кулаком по столу. – Нет уж, хотел рассказывать, так рассказывай... Наверное, какую-нибудь гадость... Фу...
– Да я просто хотел напомнить некоторые исторические факты, связанные с войнами и конфликтами, происходящими в мире за последние тридцать-сорок лет. Вот возьмем арабо-израильский конфликт. Кто первый начал войну? Голда Меир... Женщина... Между Пакистаном и Индией? Индира Ганди... Женщина... Между Англией и Аргентиной? Маргарет Тэтчер. Женщина... И это были настоящие войны. И женщины, а не мужчины их начинали...
– А между Арменией и Азербайджаном? – не удерживается Ашот, стремясь внести свою лепту в тему. – Какая женщина начала войну? А, не знаете? Так я скажу: Раиса Максимовна! – Теперь он хохочет, довольный тем, как ответил на главный вопрос.
– Ну хватит тебе... Сказал тоже... Вечно на женщин валите все свои неудачи. Я тоже скажу вам: а кто стреляет друг в друга? Женщины? – сопротивляется Галя.
– Этого еще не хватало...
– То-то... Кто ради денег готов отдать самое дорогое? Это вы – мужчины. И хватит. – Галя ставит точку на нежелательной дискуссии и, уже обращаясь к Ашоту, спрашивает его: – Хочешь, принесу еще картошки?
– Нет. Спасибо... сыт по горло...
– Извини, я не хотела тебя обидеть, – спохватилась Галя... Гость как-никак. Что я говорю? Какой гость? Это мы – твои гости. Спасибо, что ты нас приютил, дал нам кров. Мы с Сержем каждый раз с благодарностью вспоминаем твою заботу. Правда, Сержик? Ну скажи, скажи ему...
– Да, да... – Серж действительно благодарен ему.
– Ара, бола , бола. Хватит вам. Это ваш дом, живите, сколько нужно, – говорит Ашот, а Галя начинает убирать со стола, уносит посуду на кухню.
– У меня, слава богу, есть отцовский дом... Да еще пост, окоп, любой куст, любое дерево – моя крыша над головой. А отцовский дом – это, так сказать, моя крепость.
– Отцовский дом, – повторяет про себя Серж: – Это – вещь. Это – прочно, цемент и камень... Интересно, сколько самосвалов камня и цемента ушло на постройку такого дома, в котором мы живем?! У меня ведь никогда не было своего дома, – вздыхает Серж. – И не будет, наверное, никогда.
Он жил в ее доме. В доме жены. Или, лучше сказать, тещи... Тому, кто не испытал это, трудно это представить. Знаешь, как это бывает, мысленно обращается он к Ашоту. Лучше, чтобы ты не знал. И врагу своему не пожелаю... Вернее, ему-то и пожелаю... Знаешь, когда в доме спор и жена говорит тебе: "Не нравится, можешь уходить. Я тебя не держу". Понимаешь, не держит. Потому что она – очень гуманная и честная. А куда мужу идти-то?! Не говорит, куда. Может, в отель? Он как-то фильм видел. Французский. Муж с женой ссорятся. Он надевает пальто и идет в ближайший отель. Потом к нему приходит его подружка. Такое, скажи, возможно у нас? Просто какая-то фантастика. Когда они с Галей вышли из кинотеатра, где шел этот фильм, и Серж, чтобы заострить внимание на положении мужчины, оказавшегося в такой ситуации, сказал, что так бывает, когда жена... Но Галя, не дав ему договорить, сразу же "поправила" его, заявив, между прочим, что он, этот француз, поступил честно. Не домой привел свою подружку, а в отель. Не осквернил семейный очаг.
Галя возвращается в комнату, садится за стол и задумчиво произносит:
– Все мы стали немного чужие друг другу. Это все из-за наших врагов... Азербайджанцев.
– Ахчи, каких азербайджанцев? Они бывают разные: бакинцы, карабахцы, эразы, гразы, кельбаджарцы... Галя-джан, я простой шофер. А знаешь, сколько у меня здесь и там друзей-азербайджанцев?!.. Захочу, они меня повезут через посты прямо до Баку, любую вещь для меня достанут... и целым и невредимым доставят обратно. А ты: враги, враги... И вранье это – про притеснение наше. У моего отца, ты знаешь, был винный магазин. Гастроном... Его все знали здесь вокруг. Уважали. Все это время, что он был завмагом, один всего раз приезжал из Баку какой-то ревизор, и то мы узнали потом, что это его же продавец, написал анонимку на его заведующего, на отца... А наш участковый капитан Мамиконян каждую неделю, как в кассу, ходил к отцу за деньгами. Даже в кассу обычно ходят два раза, в аванс и получку. Отец однажды при мне и сказал ему в шутку об этом. Мол, приходи в аванс и получку. А он, паразит, только улыбнулся и мне: "Твой пахан отстал от жизни. В Америке давно платят понедельно. Забрал в придачу к деньгам два коньяка: мол, гости, и ушел довольный... А ты говоришь, враги, притеснения... Кто кого притеснял, неизвестно: – мы вас или вы нас? Знаешь, как в том анекдоте: "Два армянина, один деревенский встречает городского. Городской предлагает ему: "пойдем тихо-тихо посидим, чачу выпьем". И деревенский, чтобы доказать, что он тоже "асма" знает русский, предлагает: "Куда пойдем – к нас или к вас?" Он хохочет, довольный, что перевел все в шутку.
Серж думает: да, хорошо, когда есть куда пригласить. И у каждого должно быть место, где он мог бы уединиться, остаться наедине со своими мыслями... Хотя бы на время. Так сказать, реализовать свое право на одиночество. Будь на то моя воля, я включил бы такой пункт в текст Конституции. Только ведь какой страны? Армении или Азербайджана? Лучше всех стран, решает он. И утвердил бы лозунг: Одинокие всех стран, соединяйтесь! Ара, ты говоришь, как настоящий коммунист! Он в духе Ашота иронизирует над собой.
Это я так, абстрактно рассуждаю, думает он. И уже с упреком к себе: Что-то у тебя в последнее время много абстракций.
Он берет стакан с чаем и два куска сахара и относит в угол, где лежит Азер, кладет перед ним. На, пей, бакинец. Затем возвращается к столу, смотрит в сторону кухни, и думает: Что это она сегодня сердита, смотрю... Это что, из-за Дуни... Дуняши?
Кто их поймет, этих женщин. Эх, Дуня... Дуня, – вздыхает он, вспоминая свое. До сих пор ведь не забыл ее. Тогда чуть не остался с ней. Чуть не уехал в Пензу, хотя, иронизирует он над собой, чуть-чуть не считается, дорогой Серж... Да и бывают моменты, когда жена вот так... Хочется взять чемодан... Надеть пальто, шапку-ушанку... Вот-вот. – Это уже другой голос, отрезвляющий и контролирующий его действия. – Там все же холоднее... И уехать к ней в Пензу. Войти в ее дом... Поздороваться с ее мамой, – это все тот же голос, – то есть с будущей своей тещей, увидеть приятную обстановку...
Серж вздыхает: Вот именно. Тещу и прежнюю обстановку... И желание исчезает.
Да такие желания лучше оставить при себе, дорогой Серж. И не забывай, что Галя – родственница Ашота. Не обижай ее, пожалуйста, – как бы слышит он его голос. Ну, он пошел. Зайдет как-нибудь еще. Всем до свидания.
Кажется, он так и сказал, когда уходил, тепло попрощавшись с Сержем. За ним и Галя, надев пальто и накинув шаль, выходит из комнаты, объясняя Сержу:
– Я тоже иду. Нужно еще керосин достать. Подожди, Ашотик... Я тоже иду. Пойдем, проводишь меня. Когда же они оба уходят, Серж подходит к Азеру, осматривает его ногу, дотрагиваясь до него, спрашивает: – Тут болит? А здесь? А ниже? Ничего, ничего... До свадьбы заживет. Терпение, терпение, друг... Только терпение... и это он говорит то ли себе, то ли ему. Терпение и выдержка.
Он подходит к шкафу с медикаментами, открывает дверцу, немного раздумывает, увидя наполненный стакан, затем берет его, поворачивает к свету... И тут раздаются выстрелы. Причем огонь усиливается с каждой минутой. Через две-три минуты на веранде раздается топот шагов и в комнату входят Хачик и связист с рацией.
– Сегодня очень неспокойный день, – с порога говорит Хачик.
Сразу видно, что какое-то начальство из Баку понаехало... Ждем их наступления...
Серж незаметно прячет стакан со спиртом в шкаф, затем спрашивает, кто же наступает? Хачик, не обращая внимания на вопрос, приказывает радисту связаться с Курбаном-киши, который, уже знает Серж, является их далалом , посредником. Тот в курсе всех дел. Прежде чем начать какую-нибудь операцию, объяснил Хачик, сперва советуются с ним. Как с аксакалом. И он дает очень умный совет. Такой, какой нам нужен.
Идет сеанс связи, который напоминает Сержу театр абсурда. Несколько пьес такого рода он читал. Кажется, автором был румын – Ионеско. Он скажет теперь, изумляясь и понимая, что никакой Ионеско, даже десяток таких, как он, драматургов, не придумает такую сцену. А если придумают, то им мало кто и поверит.
Связист. Курбан-киши. Салам. Ара, ты получил лекарство для тещи? Как какое?! Которое мы оставили в нужном месте. Там оно, там. Пошли кого-нибудь, пусть заберут.
Хачик (насмешливо Сержу). Он, Курбан-киши, между прочим, тещу, наверное, любит даже больше, чем свою жену (смеется).
Серж (кивая). Даже больше, чем свой род. Свое я.
Хачик (многозначительно). Не будем усложнять...
Связист. Курбан-киши. Тут Хачик – твой друг. Передает привет и спрашивает, что там у вас? (пауза) На каком участке? (пауза). И куда должны выйти? (к Хачику). Сюда...
Хачик (связисту). Передай ему: какую технику им дали?
Связист (по рации). А какую технику дали взводу Мамедова? Три "бэтээра" и два танка?! Понял, понял...
Хачик (связисту). Передай, не может ли он один танк списать для нас. А я ему дам то, что давно обещал.
Связист (по рации). Курбан-киши, Хачик говорит, не мог ли ты одну коробку передать нам? Списать для нас. А он тебе даст то, что обещал давно (долгая пауза, во время которой Серж смотрит то на Азера, то на Хачика).
Хачик (заметив это, Сержу). Ара, не бойся. Он (кивая на Азера) ничего не понимает по-армянски... Он – не то, что мы: знаем и свой родной, армянский, и азербайджанский, и русский... Да еще и французский. А если нужно будет, и японский изучим. (Связисту). Ну, что он говорит? Даст? Хорошо... Только скажи, чтобы полный бак горючего наполнил и оставил в условленном месте. Ночью заберем его с боем... Боеприпасы не нужны. У нас этого добра хватает.
Связист (по рации) Курбан-киши. Коробку наполнишь до краев минеральной водой. Понял? А пряники не нужны. У нас есть. Спасибо. Ночью, как всегда. Привет своим. Спасибо, передам...
Хачик (связисту). Да, еще спроси, когда они начнут...
Связист (по рации). Хачик спрашивает, когда ваши начнут... Как, уже начали? (тревожно переглядывается с Хачиком). Силами батальона? Что ты говоришь... (выстрелы за домом усиливаются). Ну пока... Пока...
Хачик (берет автомат). Уходим (делает знак связисту). Иди быстрей на свое место. Я сейчас догоню (связист уходит). Хачик задумчиво смотрит то на Сержа, то на Азера, который забылся от боли. Нужно уходить...
Серж. А знаете, я узнал вас. Долго вспоминал, но узнал... Конечно, конечно... мы встречались... Там, на Севане... Помните... "Ах, Тамар", ресторан...
Хачик (внимательно смотрит на Сержа, усмехается) "Ах, Тамар"... (резко повернувшись, уходит, выходит в подворье, в котором видны всполохи огня). "Ах, Тамар"... "Ах, Тамар" (возвращается в комнату в момент, когда Серж, открыв шкаф, взял в руки стакан, собираясь выпить).
Серж (со стаканом в руке) Что? Что-нибудь забыли?.. (сурово)
Хачик. Вот именно... Забыл попрощаться... Как говорят в Бейруте, аривидерчи, гуд бай (перекладывает автомат в левую руку, а правой достает из кармана френча пистолет и, целясь в грудь Сержа, стреляет, затем подходит к столу, к которому, держась одной рукой, наклоняется Серж, и кладет пистолет на стол. Стрельба идет рядом с домом, и Хачик спешит, но, вспомнив об Азере, возвращается. Однако голоса атакующих уже слышны у двери, и Хачик, распахнув окно, бросается наружу.
Серж (все еще держась одной рукой за стол, в другой руке – стакан, поднимает голову). Как говорится, за все хорошее... Вот и все, мой милый... Получил за все... За что же? (в сторону Азера, который медленно встает и, держась за палку, приближается к столу) Как говорят ваши (поправляет себя) наши бакинцы: Эх, дунья , дунья (смотрит на содержимое стакана, пытаясь поднести к губам), дунья, дунья... Дуня, милая моя...
И вот он уже далеко; взмыв вверх и пронесясь над крышами деревенских домов, оголившихся от листвы деревьев, над холмами, покрытыми кое-где снегом, он, точнее его душа, которая только-только покинула его бренное тело, вырвалась на свободу, удаляясь от земли, – словно какая-то сила – может быть, у него появились крылья? – мелькнула мысль где-то в подсознании, – подняла его ввысь. Он уже был как бы в состоянии невесомости, если, конечно, это была невесомость. Какие-то лица, знакомые и незнакомые, картины, словно страницы его жизни, мелькали перел ним. Наверное, – возникла еще одна, но уже последняя мысль, – так бывает, когда душа человека покидает его тело. Последнее он теперь мог засвидетельствовать сам, хотя, как врач, получивший определенное образование, всегда игнорировал это...
Он уже не видел, не мог увидеть, как в сопровождении солдат в комнату входит Галя и, обращаясь к ним, говорит:
– Вот, он здесь, ваш Азер. Живой и невредимый.
Внезапно она останавливается и, увидев лежащего на столе Сержа, вздрагивает от ужаса. – Это что… А... а... Это кто его... а? Она смотрит на Азера, стоящего у стола, на котором лежит пистолет, и понимает все. – Неужели это ты его так?! За что?! Ах ты гад!.. Он же лечил тебя. Спас тебе ногу... Спас тебе жизнь... А ты его за это? Да?
Она оглядывается на солдат, ища у них сочувствия, но видя их недоумевающие взгляды, бросается к комоду, достает пистолет и несколько раз стреляет в Азера. Потом, решившись, направляет дуло на себя, но стоящий рядом солдат выбивает пистолет из ее руки.
– Люди, что это такое, а?.. Такие страдания... Кому, кому это нужно?.. Пусть у того сгорит его дом...
Она будет долго так причитать, пока солдаты будут выводить ее из дома, затем, наклонившись над трупом своего мужа, когда его положат на землю, рядом с Азером, накрыв их одним одеялом...
Всего этого уже не дано было увидеть Сержу. И, слава богу, этого он не перенес бы. Зато он слышал чудесную мелодию, которая как бы была в нем самом. Он ее уже когда-то слышал: ведь она была откуда-то из его жизни и несла с собой воспоминание о самом светлом, самом радостном миге, который он испытал когда-то. Начавшись в духе тихих и протяжных восточных мелодий, она, постепенно усиливаясь, обретала звучание симфонии, а после превратилась в торжественный хорал, как бы сопровождающий его в другую жизнь, в которую он проносился над распростертым под ним великолепием долин и гор Карабаха.