Старик

В черном небе были звезды. Изредка ночами наплывали серовато-желтые облака. Потом они уходили и снова появлялись звезды. А иногда, в разрывах облаков, озаряя все фантастическим светом, сияла луна. И мысли были полны луной, звездами, облаками. И была ясна дорога.
Так шли годы. Сначала он был ребенком, потом юношей, потом – зрелым челове-ком. Потом он стал стариком, и все окружающие знали, что он скоро умрет.
Давным-давно, в детстве, когда луна обливала странным светом старые березы под окном, он боялся ее и мечтал о чем-то неясном, но счастливом. В юности он томился, по-нимая, как бессмысленна сейчас луна в его одиночестве, и что не так, не глядя на нее че-рез оконное стекло, подобает быть в такие моменты. В зрелости луна раздражала, отрывая драгоценные минуты у неспокойного тяжелого сна между двумя пустыми рабочими дня-ми. Все время страстно желалось, чтобы пришло такое время, когда можно будет спокой-но сидеть у окна и просто смотреть на луну. А днем – спать, если вдруг будет хотеться. И вот теперь, в старости, наконец, он мог себе позволить это. Был ли он рад? или, может, он уже не соображал ничего?
У него было двое детей. Старший – сын, до времени располневший, лысеющий инженер, задерганный своей семьей и многочисленными родственниками жены. Дочь – сухощавая, строгая, старая дева, с брезгливым выражением лица меняла ему постельное белье и приносила продукты, расставляла их потом методично в холодильнике. Была еще племянница – тоже полнеющая и тоже задерганная. Впрочем, старик, кажется, не разли-чал, кто и что ему приносит. Он лишь сидел у окна и ждал появления луны.
Иногда, по пятницам и субботам приходил внук, высокий костлявый двадцатилет-ний парень с длинными темными волосами. Худыми пальцами, с желтыми обломанными ногтями он перебирал гитарные струны, и старик, ожидающий луну, слышал странные и грустные звуки, которым радовался: они, казалось ему, означали приближение заветного мига.
Если внук приходил не один, старик неслышно шагал туда-сюда по коридору, пе-ред закрытой дверью маленькой комнаты, подозрительно глядя на туфли у двери и свет-лый плащ на вешалке. Впрочем, туфли и плащи часто менялись на пальто и ботинки, а вне смены сезона – на другие плащи и другие туфли. Да, это происходило часто. Но старика это не волновало. Ему только хотелось, чтобы другие ушли, и он смог бы поговорить с внуком, кто знает, может, рассказать ему про луну в разрыве желтовато-серых облаков и про ее свет, теплый летом и ледяной зимой… А еще он мог бы рассказать, как искрится снег по ночам в свете фонарей, как гонит ветер по небу голые березовые ветви, как с шу-мом врываются через балконную дверь потоки крупного и холодного октябрьского дождя, так что кажется, будто наступил потоп, как долго мечутся вверх и вниз одинокие березо-вые листья, увлекаемые порывами ветра… Он мог бы вспомнить знойное, густо-голубое, выцветшее у горизонта небо, ослепительное солнце и то, какие чудные и холодные мысли о смерти приходят в голову, при взгляде на вечность и отстраненность летнего города под этим ярким солнцем…
 Наверное, они вместе могли бы сидеть ночью у окна и слушать тишину. И мысль о том, что внук никогда не узнает того, что знает он сам, старик, его беспокоила и волнова-ла и заставляла, шамкая беззубым ртом, бродить по коридору.
Впрочем, в последнее время внук чаще появлялся один, без чужих. Он все так же скрывался в комнате, и когда старик, обеспокоенный возникавшими в голове картинами, тихо прокрадывался туда, то его взору открывалось малопонятное: внук лежал на диване то с открытыми, то с закрытыми глазами, странно вытянувшись, а на ковре, рядом с дива-ном, валялся жгут, еще дальше – шприц, вата, вымазанная кровью. Это напоминало ста-рику жуть больниц, и он скрывался так же тихо, как приходил.
Беда была в том, что внук постепенно уходил от него, старика. Куда? Старику это представлялось довольно ясно. Внук уходил к луне. Только луна, всю жизнь мучавшая его самого странными загадками, могла медленно и непреклонно забирать к себе. Внук ме-нялся: его кожа становилась желтой, на лице появлялись красные пятна, он все больше и больше худел. Но не это было главным. Главное, что болезненно интересовало старика, – взгляд внука. Взгляд терял осмысленность и когда внук смотрел, чувствовалось, что он не видел. Старик обижался и не желал разговаривать с внуком. Он с отчаянием понимал, что внук попадал туда, куда он сам всю жизнь стремился попасть. И мысль о том, что этот мальчишка, возможно, бывает в настоящем лунном мире, убивала старика. Он стал сторо-ниться внука. Он обиженно сидел у окна, ожидая, что тот придет и сам все расскажет. Так он и не заметил, что внук больше не приходил.
Зато приходили какие-то люди. Он не помнил, кто это, знал только, что они не чу-жие, что они как-то связаны с ним. Он догадывался, что зачем-то им нужен. Они приноси-ли большие куски хлеба, до которых он не дотрагивался, потому что они пугали его свои-ми размерами и желтым цветом. Они кормили его овсяной кашей. Он ел ее, он хотел дос-тавить приятное тем людям, ибо понимал, что в их мире эта каша и сам факт ее поедания значат очень много. Они включали свет в комнатах, а он волновался, что этот свет спугнет луну. Они ходили и улыбались ему, что-то горячо обсуждали. Он тоже улыбался им в от-вет – это тоже много значило для них.
Сам же он думал о лунном мире и о том странном полузабытом парне, который мертвыми желтыми руками с сильно выступающими костяшками перебирал гитарные струны. Кто это был? Зачем он, старик, помнит о нем?
Самое интересное было в том, что старик был уверен: этот парень когда-то принад-лежал к их миру, но больше не появлялся, значит, окончательно расквитался с ними и ушел туда, в лунный свет. Потому-то каждый раз, когда появлялась настойчиво желтая луна, старик улыбался ей, и подмигивал, и сердился на нее за то, что она не отвечала ему полной правдой.
Он чувствовал, что с каждым днем становится все ближе и ближе к ней. И однажды, в тот день, когда его сын попал с инфарктом в областную больницу, семья была в ужасе, а су-хощавая дочь, презрительно усмехаясь, говорила, капая кому-то корвалол в стаканчик, что она всегда говорила, что этим закончится, что детей надо воспитывать, иначе вот так и выходит, в тот день старик в полубреду увидел на луне улыбающегося желтого внука. Старик встал с кровати. Комната была озарена холодным лунным светом. За окнами было пустое небо, сказочные деревья и леденящая душу темнота в окнах домов напротив.
Старик, бормоча что-то про себя, смеясь и качая головой, подошел к окну, с силой распахнул его и взобрался на подоконник. И, прежде чем сделать первый шаг по направ-лению к луне, старик схватился за грудь, тихо охнул, присел. И когда в доме напротив, в окне, странная фигура в белом прислонилась лбом к стеклу, желая, видимо, отдохнуть так от кошмара действительности, все, что она успела увидеть, – это как падало из распахну-того окна на пятом этаже безжизненное тело.