жена царьева...

Уже несколько дней Лена выключала свет и садилась к окну.

В доме напротив она видела женщину. Та расстегивала пуговицы на халате, медленно проводила рукой по темному ободку соска. Поднимала одну грудь, пробуя на вес, а потом прикладывала к ней ребенка.
Женщина что-то говорила ласковое ему. А Лене казалось, что женщина успокаивает её.

Очень давно она с мужем жила на берегу белого моря.
Они ездили на остров. Там вихрем взлетали на последнюю ступеньку маяка. Белый ветер поднимал сарафан Лены и закручивал над головой белым платком богомолки. Руки мужа были дерзки, и над ними кружилось белесое небо.

Лена закрыла шторы и сбросила халат. Из зеркала на нее смотрела обнаженная женщина. Тело было еще молодым. Она могла бы еще рожать и рожать. Но этот вопрос она для себя закрыла несколько лет назад навсегда.

Они прошли обследование. За результатом Лена пришла одна. Муж был уверен, что причина в Лене. И, сидя у врача, она ждала приговор себе. Врач долго рассматривал мелко исписанный листок. Посмотрел на Лену, потом сказал ей, что она может родить ребенка, но не от мужа. И в том, что у них нет детей, виноват он и вылечить его нельзя.

Её накрыло волной холодного белого моря.

Лена вытащила из сумочки все деньги, что были у неё, плакала, уговаривала доктора написать, что причина в ней. В жизни всякое бывает. Чтобы не случилось, она будет с ним и без детей.

Бумага с переписанным результатом лежит в комоде давно.

Лена еще раз посмотрела на свое отражение в зеркале. Провела рукой по бедру, коснулась сосков... раздался пульсирующий звонок телефона:

-Ты для меня старая стала, я хочу ребенка, прости, - сказал муж.

Лена пошла ко дну холодного белого моря, где плавно колыхались большие листья ламинарии. Ноги запутались - погас свет.

Она шла наошупь, натыкаясь руками на камни... а за ними визг, говор, хохот, лай собак. Под ногами были кучи золы, старое тряпье, помои, битые кувшины.
Её хватали чьи-то губы, и пахло рыбьими пузырями. В руки давали пятаки, и пахло жалостью.
Только северный ветер был свежим, и она хватала его ртом.


Но навстречу уже летели стражники с факелами, - заломили ей белы рученьки, - ноги в шелковых чулочках  по булыжникам волочились, -  шляпа  черным кругом по улице  долго катилась. 
Мужики в армяках во след ей плевали, а бабы в сарафанах тихо шептали:

"Соломония... жена Царьева, Соломония... Царем брошена."

Ох, касатики лихо - лихо ей, ох, соколики лихо - лихо ей, - распевали колокола соборов.

За нею шли гончары, кузнецы сажею выпачканные. Девчонка конопатая под горшок стрижена, кричала всем радостно: "Комедия КлабЪ скоро будетЪ." На нее два солдата цикали. А Васек Трубачев прыгал козликом, дули всем показывал, да плевал на афишу кина Тарантино. Толстый боярин в очках, да с бутылкой smokeheada в руках всем выпить предлагал. Катерина картинно на землю бросалася. Мужики в мокроступах с тросточками в руках о чем-то с нею шепталися.

А на площади дожидались царь с молодой царевною, окруженные боярами. А ведь раньше она была Мииллаая. А сейчас лежит стражей битая.

И народ роптал: "как же так при живой то супружнице...Отче...сердце кровью то обливается. Ой, касатики воли хочется, ой, соколики волю дайте ей."

Вышел Вася - царь, да как топнет ногой:
"Подите прочь, смерды! А ема в монастырь, не надобна ми си...у ма си жена молода и краса".

Лена сбросила куколь монашеский, и давай каблуками топтать и рвать его, приговаривая:
"Не Соломония я, а Елена Прекрасная. А Василий не царь, а купи - продай. Поменял он меня на рылу крашеную, а ведь ручки и ножки зацеловывал."

Бич со свистом щелкнул над ней. Повалилась она, стала от боли корчиться.

Кто-то крикнул: "бесноватая." Подхватила толпа: "бес...бес...сноваттая,"
разбегаясь в разны стороны.

-Святая она, - шептали оставшиеся.

Ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы...ох, если бы да кабы... эх, если бы да кабы. Вот всегда у нас так, да не так.

Господи, прости!
И меня прости!