Это я - Зина!

В старой ленинградской коммунальной квартире, где жила Зина, было пять комнат. Две занимали одинокие старичок и старушка, которых жильцы всё время хотели поженить, в двух других жили семьи: полноценная и неполноценная, последняя комната – самая маленькая – принадлежала студентке-выпускнице университета Анне Мохиной.
Коммуналку можно было смело отнести к разряду спокойных. То есть, именно так протекала жизнь квартиросъёмщиков, обречённых на вечное совместное существование.
В квартире к неполноценной семье относилась Зиночка Зиновьева и её маленький сынишка Павлик. Муж Зизи, как ласково называли Зину соседи, объединив два первых слога от её имени и фамилии, давно и куда-то у…шёл, у…ехал, у…бежал, в общем, улетучился. Ни алиментов, ни иных знаков внимания жене и сыну не посылал.
Зине помогали все. Это был тот случай из коммунальной жизни, когда удачно сочетались доброжелательность и взаимовыручка, жалость и искреннее желание помочь одинокой матери. Ссудить денег до зарплаты, связать шерстяные носочки для мальчика, опустить в почтовый ящик письмо для Зининой бабушки, живущей где-то в Архангельской области, написанное «сто лет назад» и столько же лет пролежавшее в сумочке и не отправленное только потому, что почтовый ящик не встречается на маршруте дом - детский сад - работа, и ещё много разных мелочей, на которые Зине просто не хватает времени, - всё это с удовольствием делали для неё великодушные соседи. К сожалению, эти мелочи кажутся мелочами только тогда, когда на них есть время или в них нет нужды.
Но вот за что Зина готова была благодарить их с утра до вечера словами и делами – так это за внимание к сыну. Если Зина не успевала вовремя забрать Павла из садика, на помощь приходила Аня. Она приводила его домой, переодевала, кормила и сидела с ним до прихода Зины с работы. Когда сынишка болел, выручали опять-таки соседи, и в основном, Аня. Зине по роду службы приходилось выходить на работу в обязательном порядке, потому что она работала бухгалтером в библиотеке. Не главным, но и не простым. Её называли «народным» бухгалтером, потому что она «делала зарплату» два раза в месяц! И уж совсем редко, когда болела сама Зиночка, Павлика, чтобы он дал возможность отлежаться маме и просто отоспаться, забирали к себе все по очереди.
Благодарная мамочка отвечала соседям, как могла: старикам оформляла квитанции на оплату коммунальных услуг, подписывала поздравительные открытки от их имени (что же делать, когда «глазки не видят, руки дрожат, ох, старость - не радость!»), а для Ани Зина была самым надёжным будильником: ни разу ещё она не забывала не только растормошить, но и заставить встать с кровати постоянно не высыпающуюся студентку.
Но основным Зининым «коньком» было угощение пирогами и плюшками. Когда маленькая Зина жила с бабушкой, та научила её печь изумительную деревенскую сдобу. Замешивая тесто, бабушка приговаривала: «От уксуса – куксятся, от горчицы – огорчаются, от лука – лукавят, от вина – винятся, от сдобы – добреют. Ели бы сдобу и добрели». Это были слова Алисы из любимой книжки маленькой Зиночки «Алиса в стране чудес» Кэролла.
Внучка оказалась толковой ученицей и выросла ко всему прочему прекрасной кулинаркой. На праздники, дни рождений и в дни своей зарплаты она пекла на всю квартиру пироги с капустой, с яблоками или с грибами. И здесь уже не принимала никакой помощи! Крутясь у плиты, Зина напевала слова из песни «Я люблю тебя, жизнь», и только в конце заменяла слова, и выходило «Я люблю печь пирог, я люблю это снова и снова…» Царская получалась выпечка, наверное, потому, что делала она всё с желанием, удовольствием и хорошим настроением.
Так и протекали трудовые будни взрослых квартиросъёмщиков, озаряясь моментами личных и общественных праздников.
И только жизнь маленького Павлика, всеобщего любимца квартиры, помимо будничной суеты была наполнена самым светлым, самым искренним, но и самым мучительным чувством – любовью к женщине...
Четырёхлетний сын Зины «очень сильно-пресильно» любил студентку, комсомолку и, наконец, просто красавицу - Анну Мохину. Аня тоже любила Пашку, но или не сильно, или не очень, в общем, так, что Павлик сказал однажды:
- Мамочка, Аня меня не любит. Она меня истерзала совсем, а когда любишь, то не терзаешь человека, да?
И как ему было объяснить, что Анна его любила, но только как очаровательного ребёнка соседки, которой никогда не отказывала в том, чтобы погулять, поиграть, почитать с ним и проделать всякие другие «по», так любимые Павликом! Надо отдать должное Аниному терпению и ответственному отношению к тем часам, что она проводила с Пашкой. Она никогда не сидела с ним просто так, пассивно поглядывая в ту сторону, где он играл. Либо они шли гулять, «в экспедицию», так называла Аня их прогулки, либо они играли в её комнате в развивающие игры, которых Аня знала превеликое множество, либо они читали любимые Анины или Пашины сказки, либо они бесились. Не стоит описывать то, что они делали, когда бесились, потому что, это действо в принципе не поддаётся описанию. И вообще, наука ещё не дала точного определения такому роду занятий взрослых с детьми. Но то, что эта разновидность общения с ребёнком даёт положительный результат в виде отличного настроения обоих, это факт! Правда, первые их бесовские занятия напугали соседей так, что бедные жильцы не знали, что и подумать - такой стоял визг, писк, грохот, стоны, вопли, нечленораздельная речь, глухие удары чего-то обо что-то и даже совсем непонятные звуки.
Всё было бы хорошо, если бы не одно «но». Аня заканчивала учёбу и начинала писать дипломную работу. Училась она хорошо, без «хвостов», регулярно получала стипендию и нерегулярно подрабатывала. Иметь постоянную работу она не могла, потому что почти всё время уходило на университет. Готовясь к сессиям, Аня полностью погружалась в учебники, лекции, ходила в библиотеку. Она действительно училась.
В период сессий, как раз тогда, когда больше всего нужны тишина и покой, Аня вот уже два года подряд лишалась возможности сосредоточиться на учёбе. И вот почему. Пока Павлику не исполнилось двух лет, он спокойно обходился без Ани, сидя в кроватке или в манеже. С того дня, как он стал сам выползать, а затем выходить из комнаты, чтобы перебраться в «кониту» Ани, неся в своём маленьком сердечке безудержно развивающуюся любовь, без которой он уже не мог жить, Аня физически начала ощущать на себе все «прелести» Пашкиной привязанности и влюблённости.
«Все дороги ведут в Рим». Это сказано для всех. Но у Павлика все дороги вели в комнату Анечки. У него было такое счастливое личико, когда ему удавалось самому открыть Анину дверь, что не улыбнуться и не умилиться было просто невозможно! Дверь в её комнату открывалась вовнутрь и поскольку почти всегда была приоткрыта, то лёгкого толчка вполне хватало, чтобы войти. Чистенький, складненький, со светлыми кудряшками, всегда вкусно пахнущий чем-то необъяснимо нежным и свежим, маленький ангелочек протискивался где-то внизу дверного проёма в не широко открытую дверь, и так преданно и радостно смотрел на Аню, что у неё не хватало сил отправить его обратно к маме, хотя ох, как некстати бывал приход малыша! Бедная Аня во время экзаменов таких визитов начала бояться. К тому же, Павлика невозможно было забрать от Ани без слёз. А его плача, хотя он очень редко капризничал, никто из жильцов не мог спокойно выносить. Какое-то тайное собрание защитников детских глаз от слёз образовалось в квартире! Чтобы ни одной слезинки не пролилось из карих очей любимца коммуналки, жильцы готовы были на всё! Только одного они не могли сделать – доучиться за Аню и написать диплом.


     Однажды Зина пекла пирог по случаю именин Татьяны Тимофеевны, соседки-невесты из первой комнаты налево по коридору. Услышав на кухне, как Аня безрезультатно пытается упросить Пашку уйти к себе и дать ей поучить билеты, Зина пришла на помощь подруге.
     - Павлик, Ане надо уроки учить, понимаешь? Пойдём, ты поможешь мне пирожок в печку ставить, хорошо?
     - Я не хочу печь пирожок, я хочу с Аней! – Спокойно, но достаточно твёрдо сказал сын.
     - Ты понимаешь, если Анечка не сдаст экзамен, она очень расстроится, будет плакать, ей тогда нельзя будет дальше учиться, пока она не сдаст этот экзамен. Пашенька, ты мешаешь Ане, пойми ты это! А если ты Аню любишь, то ты, наоборот, должен всё делать для того, чтобы ей было хорошо. Вот Аня закончит учиться, и тогда вы будете играть, сколько хочешь. Пойдём, дорогой мой, помоги мне.
- А когда мы пирог в печку поставим, она уже выучит экзамен?
- Нет, не выучит. Это долгий процесс. О, Господи, Паша, пойдём со мной! Ну что ты прямо терзаешь нас с Аней! Всё! Идём.
И тут Пашка лёг на пол, скрестил руки на животе и спокойно сказал:
- Нет, я буду тихо-тихо здесь лежать, и смотреть, как Аня учит. Я буду с ней и с радостью, и с горем. Иди, мамочка, я-то всё равно к тебе приду, а у Ани же нет никого, только я.
Зина и Аня вошли в ступор. Что ответить? Павлик лежал, ровно дышал и невозмутимо смотрел на растерявшихся взрослых женщин. Мужчина высказался.
- Хорошо, - первая пришла в себя Зина, - оставайся. Но если только Аня скажет мне, что ты её отвлекаешь, я сразу же тебя заберу. Договорились?
- Да, - ответили в один голос и Павлик, и Аня.
Пашку хватило на пять минут. Для него это был рекорд! Он перевернулся на ковре и первый вопрос после пытки долгим молчанием был:
- Аня, ты всё?
- Нет.
- А когда ты будешь всё?
- Пашка, молчи. У меня послезавтра только первый экзамен. Это ещё долго.
- И учить тоже долго?
- Да.
- А ты можешь быстро учить?
- С тобой – нет. Одна – да.
- А давай я ещё так долго помолчу, а ты быстро всё выучишь? Давай? – Перейдя с шёпота, уже в полный голос спрашивал Паша.
- Паша, - повысила голос и Аня, - ты отвлекаешь меня! Я из-за тебя сбилась с мысли…
- А как это – сбилась?
- Ну, прошу тебя, помолчи! А лучше иди к себе, поиграй пока в игрушки. Я позанимаюсь и приду к тебе.
Павлик хотел что-то ответить, но не успел: в комнату резко вошла Зина, молча подошла к нему и, взяв за руку, стала поднимать с пола. Паша, также молча, упираясь ногами изо всех сил, вырвал руку у матери и мгновенно снова оказался на полу, между столом, за которым занималась Аня, и шкафом на «золотых копытцах» (деревянные ножки шкафа были покрыты золотистого цвета тонким металлическим ободом и поэтому назывались «золотые копытца»). Пока Зина, не так проворно, правда, как сын, наклонялась к нему, она потеряла какую-то долю секунды. За эту «долю» Пашка успел крепко ухватиться одной рукой за ножку стола, а другой – за ножку шкафа. Но Зина не растерялась: ноги-то у него были свободны! Она взяла его за ноги и волоком попыталась вытащить из комнаты. Не тут-то было! Павлик намертво вцепился в ножки мебели. Аня, широко раскрыв глаза, не подавая ни звука, наблюдала за душераздирающей сценой. Минуту спустя, она не выдержала и, встав на коленки, попыталась разжать Пашкины пальчики и оторвать их от мебельных ножек. Если бы в этот момент кто-то зашёл в комнату, не зная в чём дело, то изумлённому (без сомнения) взору вошедшего предстало бы зрелище не для слабонервных: две молодые женщины, молча, сосредоточенно … четвертовали маленького мальчика.
Зина всё-таки забрала сына и через пару минут вернулась в комнату Ани.
- Скажи, у тебя ключ есть?
- Есть, правда, не помню где, - Аня открыла ящик стола и пошуровала в его глубинах, - вот, нашла. Тебе отдать? Или что …
- Аня, я всё понимаю, поэтому давай договоримся так: когда ты занимаешься, закрывайся на ключ. На кухню я Павлика брать не хочу, а в комнате закрывать его боюсь. Обещаю тебе, в коридоре он шуметь не будет. Если ты мне понадобишься, я уж как-нибудь достучусь до тебя. Идёт? А с Пашей я поговорю. Но и ты меня поддерживай, раз запрет, значит, запрет от обеих.
- Зинуля, ты только не ругай его очень, он же не виноват, что полюбил меня, неуча такого.
- Вот-вот, это у них с детства: пока ты глупая и неучёная, он тебя любит, как только станешь умной и образованной – всё, пойдёт искать объект для применения своего превосходства. Все они такие – их превосходительства! Но ты слушай, да не мотай на ус, а учись, Анюта, пригодится!


Ни в этот вечер, ни на следующий день Павлик не приходил к Ане. Она виделась с ним пару раз, первый, когда выходила на кухню, а он с мамой одевался гулять, и второй, когда выходила за почтой, а они возвращались из магазина.
Столько грусти и обиды было в его глазах, что Аня почувствовала себя виноватой. Она хотела что-то сказать Паше кроме обычного «Здравствуй», но Зина (из женской солидарности, бесспорно) так посмотрела на Аню, что желание говорить тут же превратилось в желание промолчать.
А маленький Павлик страдал. После разговора с мамой он не ходил к Ане не потому, что всё понял, а потому, что существовал запрет на вход в комнату любимой, и нарушение этого запрета грозило ему отправкой жить к далёкой и неизвестной бабушке, такой далёкой, что Анечку он может уже и не увидит никогда больше... Вот какой серьёзный был разговор, и какое страшное наказание было уготовано несчастному влюблённому.
И ещё его мучило то, что мама несколько раз заходила к Ане, чтобы угостить её пирогом. Он слышал, как она стучалась к ней в комнату, что-то говорила и Аня открывала дверь. Гордый мальчик не стал упрашивать, чтобы она взяла его с собой, когда снова пойдёт к соседке. Он сам решил пойти и отнести Ане пирог.
Выбрав подходящий момент, когда в коридоре никого не было, Паша достал из секретной коробочки припрятанный с ужина кусочек пирога, завернул его в салфетку и вышел из комнаты. Зина была в ванной. Он подошёл к Аниной двери, остановился и о чём-то задумался. Из своей комнаты вышла Татьяна Тимофеевна и бесшумно направилась на кухню.
Мальчик стоял перед заветной дверью и не решался войти. О чём он думал? Какие мысли были сейчас в его маленьком любящем сердечке? Он теребил в руках кусок пирога, крошки сыпались сквозь разорванную салфетку на пол. Павлик сжал пальцы в кулачок и осторожно, с замиранием и трепетом, постучался. Строго и громко прозвучал вопрос из комнаты:
       - Кто там?
       Павлик растерялся, негромко, с надеждой в голосе, произнёс:
       - Аня, открой, это я – Зина.
       И наступила минута молчания.
       Застывшие в неудобных позах за углом между коридором и кухней Зина и Татьяна Тимофеевна, не моргая и не дыша, наблюдали за происходящим. Они боялись выдать своё присутствие Павлику, потому что не хотели вмешиваться, а очень хотели узнать, чем же закончится эта драматическая сцена.
       В замке повернулся ключ, открылась дверь, и они увидели друг друга… Большая Аня и маленький Павлик. Он смотрел на неё с таким благоговением, протягивая вконец измятый кусок пирога, что Аня еле сдерживалась, чтобы не поддаться жалости и не нарушить данное Зине слово не пускать сына к себе.
- Аня, это тебе.
- Спасибо, Пашенька.
- А ты ещё учишь?
- Да.
- Аня!
- Что?
- А ты долго будешь учить?
- Да.
И вдруг Аня заметила, как задрожали губки у Павлика, он стал быстро-быстро теребить маленькую пуговочку на своей рубашке, не отводя глаз от Аниного лица. Она увидела, как эти милые, полные искренней любви, глазки начинают наполняться самыми грустными в мире слезами…
«Да что же это такое!?» Аня почувствовала, что и у неё глаза «на мокром месте».
- Так, вот что, - она начала говорить нарочито строго и сердито, больше даже для себя, чем для малыша, - я тебе сейчас передам вот этот ключ. Ты его будешь хранить. Теперь я не буду закрываться, но учти, никто не должен знать, что дверь не на замке. Это первое. Второе, никто не должен знать, что ключ у тебя. И последнее. Как только я освобожусь, я позову тебя. Запомни, это наша тайна, самый большой секрет. А чтобы ты не скучал, иди и рисуй для меня что хочешь. Вечером, перед сном, будешь подкладывать рисунки мне под порог. Ты меня понял, Павлик?
- Да! А когда ты меня позовёшь?!
- Через четыре дня, в понедельник. Всё, теперь быстро иди, - тихо, заговорщицким голосом сказала Аня.
        - Ты лучше всех, - шёпотом ответил мальчик.


        - Зиночка, ты только подумай! Такой маленький и такое большое чувство! Бедный малыш! – Татьяна Тимофеевна делилась впечатлением о подсмотренном и подслушанном.
        - Да-а, хотя, почему «бедный»? Вы думаете, любовь обедняет?
        - Нет, я имею в виду, что его любовь – безответная. А это так печально… Ты уж его утешь, пожалей, а то пусть ко мне приходит, я ему книжку почитаю.
        - Спасибо Вам, Татьяна Тимофеевна, что-нибудь придумаем. – И «невольные» свидетели разошлись по комнатам.
        Уложив сына спать, Зина зашла к Ане.
        - Аня, ну сил моих нет, что же ты дитё-то моё так мучаешь!? Мы с Татьяной всё слышали. У меня аж комок к горлу подступил. Как же парень до понедельника-то доживёт?!
        - А ты думаешь, что не выдержит? - Анечка испуганно посмотрела на соседку. Только не понятно было, чего она так испугалась: того, что придёт или того, что не придёт. – Я, Зинуля, сама распереживалась, чуть не заплакала, когда он так смотрел на меня… Я даже какое-то время ничего учить не могла. Представляешь?! Такой малой, а такие чувства вызывает!
        - Он не придёт. Он дождётся понедельника. Я тебе точно говорю. Я ничего ему не скажу.
        - Откуда ты знаешь? Ты так думаешь? Ты уверена?
        - Я чувствую, Аня. Я – мать.
        Вернувшись к себе, Зина увидела Павлика крепко спящим. Она подошла, нежно поцеловала его за ушком и прошептала:
        - Спокойной ночи, маленькая ты моя Зина…

        До понедельника Павлик к Ане не ходил. Сын сдержал слово!