Сны разума Сон 7 Джоан взглянула на часы...

 *

 Джоан взглянула на часы, стрелки показывали пять минут десятого. Она уже сожалела о своем согласии на свидание, опрометчиво данном Дэвиду. Следовало признать, она была благосклонна к неожиданным случайным встречам. Эти встречи, подобно импровизациям в музыке, вносили некую свежую струю в размеренный и предсказуемый уклад жизни. Но последующее понимание, что  идешь на первое свидание с человеком, о котором  еще ничего неизвестно – всегда испытание, вносящее известную сумятицу в чувства и мысли, охлаждающее то желание, которое  первоначально спонтанно возникает в момент согласия на встречу. Тот факт, что ты даешь согласие и приходишь на это свидание - уже к чему-то обязывает. Но к чему и насколько – выясняется только во время встречи. Своим согласием, чем бы в этот момент ты не руководствовался, ты подаешь надежду на продолжение отношений, без всякой уверенности в том, захочешь ли ты, в последствие,  продолжения этих отношений. Романтические иллюзии, авантюризм, любопытство или … одиночество, неустроенность в этой жизни, вот основные мотивы, - подумала Джоан, - которые движут нами в тот момент, когда мы соглашаемся на подобные свидания, ...если только не возникающее внезапно чувство влюбленности, рожденное импульсом или гормонами, которые правят нами в значительно большей степени, чем рассудок. Но в этом она не могла сейчас себя заподозрить. Джоан не была даже уверена в том, узнала ли бы она его с первого взгляда, будь на палубе многолюдно в этот час. И тем не менее, покинув каюту, она направилась к назначенному месту встречи. Сонное дыхание океана, глубокое ночное небо, цвета темно синего бархата, усыпанное мириадами мерцающих звезд, подчеркивающих таинственную неразгаданность космоса, лишь усиливали нарастающее в ней волнение. Джоан почувствовала легкий озноб, несмотря на теплые воздушные потоки, нежно струящиеся по обнаженным плечам. Однако опасения Джоан оказались напрасны - она узнала его сразу же, как только он возник перед нею, с удовлетворением отметив заметные перемены в его облике, который на данный момент соответствовал великосветскому приему. Он, улыбаясь, устремился к ней навстречу. Это сразу же сняло то напряжение, которое она испытывала.
- Джоан, Вы покоряете меня пунктуальностью женщин, которые полагают, и, очевидно не без основания, необходимым вводить мужчин в состояние трепетного ожидания. Последние слова Дэвида звучали с облегчением и, вместе с тем, с нескрываемой иронией.
 - Дэвид, простите, я заставила Вас ждать...
 - Не извиняйтесь, пунктуальность и точность - вежливость королей. Вы - женщина и было бы непростительной глупостью оценивать Вас исходя из тех же критериев.
 - Довольно сомнительное замечание, ибо то, что для коронованных особ вежливость, для вежливых людей - прерогатива.
   Дэвид сделал многозначительную паузу, продолжая пристально смотреть в глаза Джоан, затем произнес
 - Для меня сейчас Вы ... королева. Честно говоря, я уже подумал, что в Вашем настроении произошли кардинальные перемены, и Вы не придете. Но Вы здесь … и я благодарен Вам за это, - Дэвид с нескрываемой нежностью и восхищением смотрел на нее - кстати, я должен заметить … Вы необыкновенно обворожительны.
 - Благодарю за комплимент - Джоан смущенно улыбнулась, мысленно произнеся, - Вы удостоились чести лицезреть меня лишь по одной причине - мы находимся в столь романтически замкнутом пространстве, каким может явиться только корабль в океане или необитаемый остров, что, рано или поздно, избежать встречи все равно не представлялось бы возможным.
   Это ее мысленное замечание не грешило легковесным кокетством. Как много случайных встреч по ее воле были лишены какой бы то ни было перспективы развития - случайно знакомясь и даже, иной раз, соглашаясь на предложение  еще раз   встретиться, она, как правило, не приходила, жестокосердно обрывая еще только зарождающуюся нить взаимоотношений. Эта недосказанность случайных встреч была необходима Джоан как воздух,  создавая  скрытую от посторонних глаз многомерность пространства, в котором протекало ее существование, многовариантность, которой она вольна была распорядиться по своему усмотрению, создавая иллюзию творения собственной судьбы. Ей представлялась ценным сама возможность делать выбор, но в самом выборе она не нуждалась, ограничивая себя тем пространством, которое не только обеспечивало ей душевный комфорт и покой, но, прежде всего, позволяло созерцать внутренний зрением мир, наполненный образами, рождаемыми ее собственным воображением.
Дэвид взял ее руки в свои, и, приблизив к губам, поцеловал. Джоан, как бы со стороны, наблюдала за происходящим с ними, и в ее голове, временами тяготеющей к ироничному восприятию действительности, проскользнула ассоциация с романтическими мизансценами, которыми так грешат мелодрамы. Что это - элемент проявления зарождающегося чувства или же отработанный жест опытного соблазнителя? Джоан осторожно высвободила свои руки и повернулась лицом к дремлющим водам океана.
 - Я что-то сделал не так?
Почувствовав в голосе Дэвида некоторую растерянность, Джоан обернулась - на ее губах играла снисходительная улыбка.
 - Все так, Дэвид, все так... Если Вы будете подвергать сомнению каждый свой жест, Вы не освободите меня из плена.
 - Можно узнать, кто он?
 - Я не могу Вам этого сказать. Впрочем, я не могла бы и себе ответить на этот вопрос.
Дэвид взял Джоан за плечи и, повернув ее лицом к себе, пристально посмотрел ей в глаза. Джоан закрыла их, не давая прочесть то, что она сейчас чувствовала, затем, как бы стряхнув с себя налет нахлынувших воспоминаний, уже вымученно улыбаясь, произнесла,
 - Дэвид, Вы намерены меня развлекать?
 - К Вашим услугам. Дэвид протянул ей руку, мысленно уже осязая соперника, с которым ему предстояло состязаться за право ее выбора.

                * * * 

            .                Коль изловчусь схватить за горло небосвод,
                Не отмолчится, нет, открою силой рот.
                Пусть скажет: почему одним дает лепешку,
                Другим же – сотни благ и тысячи щедрот?
                Баба Тахир


 Судьба Дэвида, подобно матери, предчувствующей скорое расставание с сыном и, одновременно, сложные перипетии, ожидающие его на жизненном пути, слишком рано приоткрыла тайный занавес знаний о природе земного бытия. Занавес, до времени скрывающий волчий оскал законов той жизни, на которую обречен человек, вследствие его изначальной греховности, диктуемой не только законами физиологического выживания, но и тех скрытых доминант, которые проявляются ликами тщеславия, властолюбия, гордыни. А, потому, как полагал Дэвид, суровая необходимость следовать тем биологическим законам выживания, которые диктует земное пребывание, освобождает  от каких бы то ни было угрызений совести за те поступки, мотивация которых предопределялась этими законами. Впрочем, иной раз его одолевали сомнения. Сомнения, возникающие относительно причин, по которым одни, оказываясь под сенью земных законов, дающих преференции силе и прагматизму, стремятся любой ценой, даже через подавление нравственного начала в себе, достичь иллюзорной «вершины» социального успеха, тогда как другие, приходя в тот же самый мир, изначально или пройдя часть отмеренного им пути, неисповедимыми путями прозревают, отдавая дань служению иным, высшим ценностям. А именно - духовному началу в себе, которое, подобно зерну, брошенному Сеятелем на ниву жизни, должно по замыслу произрасти в колос, в очередной раз опровергая или подвергая сомнению главенствующую роль биологических законов выживания над законами Духа. Не потому ли, во все времена, приверженцы силы и прагматизма так страшатся и так ненавидят утопические идеи и их проповедников, призывающих к милосердию, равенству, братству, что нутром чуют исходящую от них угрозу тому выбору жизненных ценностей, который сделали они сами. Да, да, несмотря на весь кажущийся утопизм, эти идеи привносятся в мир тем самым Духом, который через религиозные проповеди и учения пытается образумить, усмирить гордыню в тех, кого природа наделила высоким потенциалом для реализации совсем иных целей, нежели тех, которые, под воздействием искушения, избираются приверженцами силы, прагматизма, тщеславия и эгоизма. Хотя, с другой стороны, … о каком равенстве может идти речь, - размышлял Дэвид, - когда природа изначально, уже на генетическом уровне, закладывает неравенство, перерастающее, при рождении и в дальнейшем, процессе жизни, в неравенство социальное. Нет, о равенстве не может быть и речи, - думал Дэвид, - ибо именно неравенство является детонатором процессов развития социума, задуманного свыше. Но неравенство, - слышал он голос в себе, - это, одновременно, и путь к гибели, если оно не уравновешивается христианским милосердием, чувством братства и любви к ближнему, социальной ответственностью перед обществом тех, кто вознесен Проведением на вершину его. По какому, неведомому смертным, замыслу предопределено через плоть взращивать семена Духа? И не с тем ли, чтобы через извечную борьбу этих двух начал в человеке, в конечном итоге, по замыслу, одерживал победу Дух? Да, да - то, брошенное Сеятелем зерно Духа, которое должно в течение земного цикла произрасти, проходя сложный путь становления, исканий, освобождения от греховных помыслов, с целью последующего возвышения, вопреки столь же возвышающимся, в искушении, потребностям плоти, в предложенном замыслом плане, каким является тот или иной сценарий земного пребывания? Но эти мысли еще не были оформлены до той степени убеждения, которое было бы способно заставить его отказаться от тех преференций, которые дарует ум, сила и прагматизм своим избранникам. В возрасте десяти лет он остался без попечения родителей, погибших в автомобильной катастрофе. Сбежав из детского приюта, куда волею судьбы, был помещен, он оказался в среде таких же, как он, бездомных обездоленных детей, лишенных тех социальных гарантий общества, которые смягчают, вуалируют законы биологического выживания, подспудно вступающие в противоречие с моральными постулатами, привносимыми устами апостолов и проповедников в общественное сознание. Наблюдения давно привели его к мысли, что законы биологического выживания, как правило, берут верх в периоды как социальных потрясений, так и личных трагедий, ставящих человека на грань выживания. Однако эти же законы, из-за опасения всеобщей вакханалии, ведущей к самоистреблению и гибели, не становятся господствующей идеологией всех и на все времена. Рано или поздно, они уступают пальму первенства законам, на которых собственно строится и удерживается фундамент человеческого сообщества, с целью все того же выживания, а, возможно, с какой-то иной, до времени не проявленной целью, которая будет приоткрываться постепенно, как занавес в театре, по мере развития общественного сознания. Два года, проведенных в среде собратьев по несчастью в одной из стран Восточной Европы, не прошли бесследно. Даже будучи в последствии усыновленным четой одиноких стареющих, но весьма  состоятельных американцев, в которых, путешествуя по странам Европы, неожиданно проснулись матримониальные чувства к обездоленному, лишенному родительской любви и внимания, но весьма смышленому мальчику, Дэвид на уровне подкорки запомнил те уроки, которые уже успела припадать ему до встречи с ними  жизнь. Эти уроки высветили ему тот принцип, которым руководствуются не только те, кто обстоятельствами поставлен на грань выживания, но и те, кто ни в чем не нуждаются, а потому наркотически  нуждаются во все большем возвышении своих потребностей. Этот принцип, по образному выражению, можно было бы словесно охарактеризовать, как принцип «натягивания на себя одеяла». В последствие, жизненные наблюдения привели его к мысли, что искусство «натягивания» - важная составляющая данного принципа. Ему ни раз приходилось наблюдать неисповедимость путей тех, кто «натягивал» на себя это пресловутое «одеяло», пользуясь лазейками в законодательстве, а, иной раз, и вовсе пренебрегая им. И вот что было ему удивительно. Одних практика «натягивания одеяла» делала изгоями, ненавистными и презренными в глазах тех, с кого это «одеяло» срывалось, тогда как других, в действиях которых просматривались все те же пресловутые мотивы, искусно отрежессированное общественное мнение возносило до уровня благодетелей. Благодетелей, в руках которых, как предполагалось, и было заключено светлое будущее обиженных и обездоленных, оказавшихся лишенными этого самого «одеяла» по злому умыслу тех самых благодеятелей. Эта слепая вера, пребывающих в заблуждении, а потому продолжающих верить в то, что эти «благодетели», рано или поздно, обратят внимание на обездоленных, предложив хотя бы край этого пресловутого «одеяла», была столь велика, что не оставляла сомнений в том, что эта вера была ничем иным, как последним жестом слепого отчаяния, порожденным бессилием что-либо изменить в этой жизни. Многие так и умирали в состоянии этого ожидания, усыпляемые то ли своими иллюзиями, то ли … смирением, посланным им свыше … в утешение. Дэвид был благодарен своим приемным родителям за то движение души, которое подвигло их остаток жизни посвятить чужому ребенку, выведя его «в люди». Они  покинули этот мир, передав ему свое состояние и те надежды, которые они возлагали на него. Впрочем, вскоре его признание перестало распространяться дальше того состояния, которое он получил в наследство. Те ожидания, которые возлагались на него приемными родителями, засохли, подобно срезанным и оставленным без ухода цветам. Он не стал ученым, продолжателем той научной школы в области антропологии, которую по эстафете хотели передать ему его приемные родители. С детства его преследовали их постоянные дискуссии относительно происхождения homo sapiens, когда, возвращаясь из очередной экспедиции, отец привозил образцы останков далеких предков. Он был ярым сторонником теории эволюционного пути, тогда как мать, занимаясь исследованиями мозга, относилась к эволюции только как к подготовительному этапу, предшествующему очередному эволюционному скачку.
 Исследуя мозг современных детей, она обратила внимание на появление у них новых нейронных связей. На основании сделанных наблюдений, в совокупности с тенденцией увеличения и изменения формы черепной коробки, наблюдаемой на протяжении многих тысячелетий, о чем говорили добытые в экспедициях черепа древних предков, она предположила подготовку к новому очередному эволюционному скачку в развитии homo sapiens. Можно, и не без основания, доказывала она мужу, сделать предположение, что эволюция – ничто иное, как запрограммированный процесс, процесс, осуществляемый по определенной программе, подобно тому, как в чреве матери развивается по заданной программе зародыш. Трудно предположить, к какой эволюционной вершине движется homo sapiens, на какой эволюционной ступени в своем развитии находится сейчас человечество, но что-то подсказывало ей, что те существа, которые очевидцы принимают за инопланетян - возможно, какая-то грядущая стадия в развитии homo sapiens .

 Помнится, однажды, Дэвид не выдержал и вклинился вопросом в одну из таких дискуссий.
 - Интересно, это отразится как-то на внешности человека?
 - Разумеется, но мы с тобой не сможем этого увидеть – эволюционный процесс растянут во времени на десятки, сотни, миллионы лет, подготавливая тот или иной скачок в процессе развития. Хотя, … надо заметить, между каждым таким скачком время все более сокращается, - произнося эти слова, Саманта неожиданно поймала себя на мысли, что разговаривает с сыном на равных, не испытывая ни малейшего желания снисходить в беседе с ним до его уровня понимания.
 - Время ускоряется?
 - Ускоряются все процессы во времени, даже социальные. Вырастишь и выведешь закон ускорения, договорились?
 - Нет, я лучше создам машину времени. … А может быть она уже создана? - Дэвид вопросительно посмотрел на мать.
 - Интересно, что заставило тебя прийти к подобному выводу? - Саманта устремила свой взгляд на сына.
 - Что если инопланетяне, появление которых время от времени наблюдают, по их же собственным уверениям,  земляне, вовсе не инопланетяне, а никто иной как наши будущие потомки, овладевшие способностью проникать в прошлое, перемещаясь во времени?
Мать и отец выразительно переглянулись, после чего отец, потрепав его по голове и предположив, что сын далеко пойдет, закрылся в своем кабинете, сославшись на необходимость поработать.
 Нет, Дэвид не стал ученым. Отец ошибался в своих предположениях относительно приемного сына. Дэвид хотел все и сразу, но, понимая, что это невозможно, он предпринял определенные усилия, чтобы оказаться в среде тех, кто жил теми же иллюзорными представлениями и желаниями, что и он сам. Он стал фоторепортером светской хроники. Охотясь за «жареными » фактами для «желтой» прессы, запечатлевая искусные образчики бутафорской жизни для глянцевых изданий, он пополнял отряд таких же, как и он сам, беспринципных представителей прессы, небескорыстно потакающих как нездоровым желаниям светской публики  до времени пребывать в публичной «патоке» сплетен и пересудов, так и желаниям простых обывателей непрестанно заглядывать в «замочную скважину двери», отделяющей мир простых смертных от мира «избранных». За этой «дверью» скрывались, одновременно весьма  навязчиво заявляя о себе всему миру, те, кто, тем или иным способом, преуспел в этой жизни, достиг этих иллюзорных, а по сути, бутофорских вершин, которые даже неясным миражом не маячили на многотрудном пути обывателей. Это стало не только его профессиональным занятием, но его хобби. Хобби, позволяющим увидеть мир с изнаночной стороны, до известной степени обнажить те скрытые, завуалированные многовековой историей развития морали, пружины, которые, со всей очевидностью, указывали на давление биологической природы на человека и подчинение его тем законам, лейтмотивом которых является мораль, основанная на биологическом выживании индивидуума, а, следовательно, отсутствие всякой морали. Дэвид не признавал той, выстраиваемой и корректируемой через проповедников, морали, стыдливо не замечающей или замалчивающей биологическое естество человека, не лишенное плотской греховности. Он усматривал некую противоестественность в посылах морали, подвигающей человека, не смотря ни на что, все же пытаться подняться на Олимп Духа через жертвенность и отречение от мирских благ. Благ, искушению которых смертные подвержены на протяжении всей земной жизни, исходя из того замысла, который был задуман падшим ангелом в его чертогах. Что подтолкнуло Дэвида на этот путь и что удерживало его от того шага, который бы позволил сойти с этой дистанции - он не мог бы однозначно ответить на этот вопрос. Возможно, полагал он, это был необходимый фрагмент жизненного пути, без которого были бы немыслимы остальные, еще сокрытые в туне неизвестности.