Нагорское

 Светлой памяти безвременно
 почившей русской деревни Нагорское
 посвящаю...

 Почему-то считается, что красота средней полосы России скромная, неброская. Не знаю, мне так не кажется. Может быть, я и не права, да и родственников в качестве судий не привлекают: судить объективно не смогут. А я срослась душой с речками Обнорой и Учей, с болотистым лесом по имени Водянка, что разделял когда-то немаленькие деревни Нагорское и Семендяево. И давно уже стала родственницей этой самой «средней полосы». Немодно, не выгодно, не актуально и не практично в наше время объясняться в любви к тому, обо что походя вытирают ноги все, кому не лень: от простого бомжа до самых высокопоставленных борцов за процветание России и ее народа. Нет-нет не русских, Боже упаси, а россиян. Русские-то что, уже и не народ вовсе теперь? А я русская. И в любви признаваться кому-то другому не хочу!
 Сколько же ты выстрадала, земля русская, сколько вынесла тягот на плечах мужицких да бабьих! Неужто теперь не выдюжишь? Тебя не смог сломить враг, не уморил голод, не выжгла засуха, не утопили дожди. Нет, не от катаклизмов природных погибаешь Ты, родимая. Это мы, дети твои, предали и бросили Тебя на поругание, на растерзание Золотому тельцу. Он съедает твой народ, продает твои недра, на панель пускает русских красавиц. Чтобы не смогла больше ты восстать, как Феникс, из пепла: некем будет восстанавливать погибший от алкоголизма и СПИД(а) народ.
 Это мы, дети твои, уезжаем в дальние страны в поисках счастливой доли. Как совсем еще недавно разъехались жители одной русской деревни с красивейшим названием Нагорское. Почему именно Нагорское, объяснить нет ни какой возможности: вокруг деревни не то чтобы гор, а и бугра-то ни одного нет.
 Мама моя родилась в этой деревне. Бабушка подняла восьмерых детей одна. Раскулаченная голоштанниками в период поголовного коллективизма, лишилась в печально-памятном 1937 году мужа. Деда отправили на строительство Беломорканала, откуда Максимов Яков Филиппович так и не вернулся. Остались на руках у бабушки восемь душ: старший Володюха – 1921года рождения, младший Валентин – в пеленках. А между ними пятеро девок да еще один сын. Всех сохранила Елизавета Матвеевна, всех отправила во взрослую жизнь. Только вот старший, Володюха, сгинул в первые дни войны. На срочную службу в Красную Армию призвали как раз накануне войны. Новобранцев отправили на фронт эшелоном, который был уничтожен фашистскими самолетами еще до прибытия на передовую. Только открытку да фотокарточку, где он с друзьями в неподогнанной еще новенькой форме и прислал Володюха матушке из эшелона: едем на фронт, ждите с победой. А потом пришло известие – пропал без вести рядовой Максимов Владимир Яковлевич, ни в живых, ни в мертвых не обнаружен: прямо в вагон бомба попала. Сколько слез пролила Елизавета Матвеевна над единственной пожелтевшей от времени фотографией, где сын с двумя такими же, как он молоденькими солдатиками!
 Вот и осталась бабуля моя сорока пяти лет отроду с кучей ребятишек одна. Стройная невысокая красивая, не сломалась! А сколько мужиков к ней сваталось! Девушек красивых вокруг море, женщин молодых одиноких – хоть пруд пруди. Ан нет, к ней сватались. Представляете, какова была бабочка, если семеро детей мужиков не пугали! Да не пошла ни за кого Елизавета Матвеевна. Одна прожила всю оставшуюся некороткую жизнь. Верна была памяти мужа, верна осталась и Нагорскому своему, пока забывать не стала – ела сегодня что-нибудь или нет. Тогда уж обманом дочери к себе забрали. Увезла младшая к себе, в далекий Казахстан, в степь кустанайскую. Пешком уйти домой старушка грозилась, да не успела: через три месяца парализовало ее на чужбине.
 Давно умерла русская красавица Максимова Елизавета Матвеевна и похоронена вдали от родного Нагорского. Не долго простояло и Нагорское после смерти бабушки. Неперспективная, списанная партией и правительством, тоже умерла деревенька. Разобрали на дрова дома, заросли пруды, колодцы осыпались. Вода в них была страсть какая вкусная и в каждом разная. А про поля и говорить не приходится. Бывало, идешь летом босиком по дороге, ноги по щиколотку утопают в теплой пыли. Жаворонок повис в небе. Рожь высокая усатая колосьями в небо смотрит. По обочине васильки с ромашками тебе приветливо кивают. Руки сами сорванные цветы в венок сплетают. Воздух такой чистый и прозрачный звенит песней жаворонка. Вот оно, счастье!
 Мальчик с васильковыми глазами давно старается догнать меня. Я делаю вид, что не замечаю его. Наконец, снисходительно позволяю мальчишке приблизиться. Кличка у него странная – Чума. Время стерло из памяти его имя, а кличка засела намертво. Мальчишка давно и безнадежно влюблен в меня. Мне одиннадцать лет и свою первую любовь я встречу только через полтора года, поэтому никак не реагирую на его застенчивые неуклюжие ухаживания. Чума старше меня на два года и, видимо, страдает не на шутку. Все деньги, которые ему выделяют из более, чем скромного семейного бюджета (а у него еще четверо братьев и сестер) на школьные завтраки, он тратит на леденцы и пряники. Это для меня. Сам не ест, на двоих делить особенно нечего. Моя любимая бабуля стыдит меня:
- У тебя все дома есть, а он не то что конфет, сахара-то вволю не видит!-
 Мне стыдно. Однако история с угощением повторяется вновь и вновь. Я заканчиваю пятый класс, и мы переезжаем в Казахстан к маминой сестре.
 Прощай, Нагорское! Прощай синеглазый мальчик со смешной кличкой Чума. Никогда больше не встречу я такой бездонной синевы небесно- голубых глаз. Меня ждет другая жизнь. В ней будет и мальчик, в которого влюблюсь я. Прощай, бабуля! Я буду писать тебе. А приеду через несколько лет, уже девушкой. Чума к тому времени уйдет в армию, и мы так никогда больше и не встретимся.
Спустя много лет, мне будут сниться твои, Нагорское, высокие рубленые дома в полтора этажа, колодцы со студеной даже в самую сильную жару водой, палисадники с высокими черемухами и ульями… Я буду скучать по тебе, Нагорское. Как же мне будет тебя не хватать в моей такой благополучной и цивилизованной жизни!!!