Снег

К вечеру наконец-то похолодало. Впервые за эту осень падающему снегу удавалось ухватиться за постаревшие травинки, облеплять их. Земля казалась по-настоящему белой, казалось что снег наконец-то сможет больше не исчезать, превращаясь в такую недоедающую грязь. Но этому тонкому слою замерзшей воды предстояло просуществовать в таком состоянии лишь до завтрашних лучей солнца.

Он любил снег с самого детства. Любил несмотря на что, что с трудом переносил холод, несмотря на то, что постоянно умудрялся отморозить то уши, то руки, или даже все лицо, засмотревшись на так спокойно и мирно падающие снежинки среди тишины какого-нибудь двора, куда его приводили его самостоятельные ноги. Быть может он любил снег за то что тот скрывал своими кристалликами весь хаос современного мира, мусор, почти вытоптанные до конца островки дворовой зелени, прячущиеся от неосторожных ног вблизи уже впавших в кому деревьев, продукты жизнедеятельности животных, в основном конечно собак. Снег скрывал под собой чьи-то следы, чью-то потерянную мелочь, милиионы пробок от пива, окурков и только сотни тысяч шелушинок от семечек. Проходило время и весь этот разнородный макромир превращался в белую гладь, поначалу практически безупречную, ненастойчиво прикрывающую все недостатки этой земли. Ведь никто не помешает остановиться, и раскопать этот еще такой легко ретирующийся снег. А приходила ли кому-то в голову такая мысль? Зачем? Кому надо рыться в снегу при всей сомнительность такого удовольствия, да еще зная, что ой как тяжело найти под ним хоть что-то не отталкивающее предполагаемого снегокопа.

Наступали первые холода, наступали первые снегопады и подУмерший мир приобретал так любимую им почти камерную красоту. В такие дни как этот ему вспоминалась одна давняя глупая мечта – быть похороненным в снегу, где-нибудь в антакктиде, чтобы его мертвое замороженное тело не оказалось не для кого неприятной находкой, чтобы его, ставшим окончательно непривлекательным навсегда упрятал снег.


А где-то за гранью своих мечтаний. В гораздо более комфортных условиях, сидел он. Полураздетый, такой открытый показывающий несуществующему зрителю всю худобу и тщедушность своего ослабшего тела, не спрятанный за грудой дел, не прикрывающийся каким-либо занятием, такой абсолютно обесснеженный, немного вспотевший и думающий о чем-то противоположном происходящему вокруг.

Началу лета.