Черная каска

Поезд громко выпустил пар, встрепенулся, запыхтел и неуклюже тронулся с места. Груда мешков лежала на платформе, прекрасно соседствуя с тысячами своих собратьев. Было пасмурно. Дым от дешёвых сигарет витал в воздухе, и всё было как-то жестко и некрасиво.
Молодой парень сидел на бугристом мешке и стеклянными глазами глядел куда-то в даль.
Перед его взором падали желтые листья, кружились, парили в воздухе и грациозно опускались на красно-желтую тропинку в лесу. Через кроны деревьев проникал свет заката, а по тропинке, словно купаясь в этих вечерних лучах, шло, будто танцевало, прекрасное создание: длинные волосы, цвета дёгтя, лежали на белых, словно выбитых из мрамора плечах, густые брови, влажные губы, испившие вечерней росы, ясные чистые глаза – всё сказочно, волшебно, не хватало лишь крыльев, чтобы спорхнуть к ней.
 - Иван – раздался грубый крик-зов, и сказка, ярко вспыхнув, растворилась и, извиняясь, исчезла в серых облаках.
 На платформу высыпали люди. Человек в черной грязной каске, очень похожий на сумасшедшего фрица, громко кричал, что перерыв окончен и при этом барабанил металлической трубой по железной тарелке. На платформу прибывал новый поезд.
Иван сплюнул, выкинул бычок, жадно затянувшись напоследок, и прежде чем взвалить на плечи тяжёлый мешок, пнул его с такой ненавистью, что если бы здесь была мадам Смирнова, то у неё случился бы сердечный приступ. Мадам Смирнова была чрезвычайно практичная и в меру доброжелательная женщина, настолько в меру, что ей определённо было на всё и на всех всё равно. Она часами могла сидеть за дешёвым бульварным романом и доброжелательно отвечать на все вопросы, разуметься, не отрываясь от своей бессмысленной книжки. Её муж был уже лет пять как тяжело болен, настолько тяжело, что каждый день здоровался с рабочими этой станции в дешёвой пивной и спрашивал всех, знакомы ли они с его женой. Смирновы были высшим звеном на этой станции и все знали, что лучшего союза, чем у них придумать было просто невозможно.
 Мадам Смирнова была маленькая, хрупкая женщина, с чуть вздёрнутым носиком и белоснежной улыбкой. Лёгкая сеточка морщин лежала на её лице, которое можно было бы назвать милым, если бы не большие и всегда какие-то сонные глаза, в которых можно было увидеть отражение любого предмета. Её кабинет располагался в самом дальнем углу станции и представлял собой маленькую библиотеку любовных романов, в каждой из героинь которых, она непременно видела себя.
 Жизнь на станции всегда была копией её сонных глаз, только здесь, вместо любовных романов в руки брали тяжёлые мешки. Вот и сегодняшний день не был исключением: всё теже бегающие взад вперед люди, всё теже приходящие и уходящие поезда, которые неся надежду, уезжают в серую дымку вместе с ней, - всё это было так однообразно, повседневно и монотонно, что в памяти сразу же всплывала мадам Смирнова, прячущаяся в своём « любовном» бункере, также как и рабочие в своих мешках. Да, эта станция была бункером, бункером монотонности.
 Прозвонил колокольчик « Черного фрица».
 - Домой! – радостно подумал Иван
- Наконец-то домой!
 Как по щелчку погасли лампы, и только сейчас стало заметно, что уже вечер и серебряная паутина звёзд окутала холодное небо.
Иван быстро шел домой, он знал зачем ему станция – что бы жить. Ведь он один, уже давно один. Единственное что его удерживало здесь – это старая женщина, в большом старом доме, которая почему-то называла его внучком. Прошлое было как в тумане, окутанное серой дымкой: далёкий смех, звон битой посуды, темные углы…
 Перепачканные в саже руки тихонько повернули ручку двери, в нос резко впился запах болезни. Иван поворотил нос, снял перепачканную курточку и зашел в ванну. Со стороны зеркала на него уставилась чумазая, лохматая физиономия: копна белых волос слиплась и представляла собой неясное, необъяснимое явление, едва различимый за слоем грязи нос совершенно сливался с тёмными глазами – вообще было трудно определить личность персонажа, стоявшего рядом с зеркалом.
 Через два часа, проведённых в ванной комнате, эффект был на лицо, теперь из зеркала не Ивана смотрел паренёк среднего роста, худощавый, но жилистый. Высокий лоб вырисовывался на фоне неярко выраженного подбородка, а нос, похожий на картошку так и хотелось обозвать шнобелем. Весь облик Ивана был какой-то нескладный, неуклюжий и от этой неуклюжести казался немного забавным.
 Тихий вздох послышался из соседней комнаты, послышался и резко утонул в холодных стенах и грязных окнах маленькой квартирки.
 - Бабушка – подумал Иван, наскоро оделся и тихонько зашёл в комнату. В углу на кровати копошилось что-то скрюченное и ужасно несчастное, тихо вздыхая и кашляя.
 Из-под бесконечной массы серо-коричневых одеял, похожих на тряпки, показалась маленькая головка с высохшими щеками и тёмно-синими кругами под глазами. Приглушённо всхлипнув, оно разлепило беловатые губы и выдавило из себя удивительно нежным голосом:
 - Ванечка! Подойди поближе…
Голова Ивана наклонилась к комку одеял, несколько задержалась там, а затем поднялась обратно. От шёпота одеял глаза Ивана как-то почернели, мягкая улыбка пропала с его губ, и несколько побледнев, он вышел из комнаты.
 Через окно на него смотрели миллионы желтых глаз соседних домов. Вздрагивая, и что-то шепча самому себе, Иван сидел на кухне с кружкой чая и грел, почему мерзнувшие руки. Через два дня бабушка умерла.
 Поезд громко выпустил пар, встрепенулся, запыхтел и неуклюже тронулся с места, увозя ещё кусочек надежды вместе с собой. Иван сидел на бугристом мешке и вспоминал бледное лицо матери с красными глазами, её нежные губы, заботливо шепчущие что-то ему на ухо. Вспоминал тёплые руки и какое-то спокойствие, и надёжность на этих руках.
Затем картина сменилась: в его уши влетел стук дверей, крик, топот в маленькой кухне, звон битой посуды. Иван думал о том, что именно из-за этих звуков в его доме появился неуловимый, но нарастающий с каждым днём запах болезни и затхлости, именно тогда начали пачкаться окна и горы грязной посуды начали нарастать словно сталактиты. Всю эту атмосферу Иван чувствовал и сейчас, через много, много лет. И вместе с появлением этой грязи Иван перестал чувствовать эту теплоту и надёжность в бледном лице и нежных руках. Он вспоминал, что потом его куда-то вели, грубо держа за руку: перед глазами мелькали черные улицы и тысячи этих жёлтых глаз, смотрящих из больших холодных громадин…. Потом темнота и зябкий холод и опять темнота…
 - Иван - крикнул « фриц » в чёрной каске и кто-то взвалил на спину Ивана тяжёлый мешок. Перед глазами всё вывернуло на изнанку: темнота смешалась с серой станцией, а чёрный поезд уныло загудел, - скоро отправление.
 Взгляд прояснился, а что если? Иван запрыгнул на задний вагон, крепко схватившись за ручки, и покатился, набирая скорость, по рельсам. Он ухватился за этот кусочек надежды, в который раз уезжающий от него.
 Взрыв криков ослепил станцию, даже мадам Смирнова выбежала на станцию и что-то громко кричала, даже она позабыла про любовный роман и что-то кричала уезжающему поезду. Иван широко улыбался и смотрел на эти уменьшающиеся фигурки, ему было жаль их…. Было жаль « фрица » в черной каске, в глазах которого появилось удивление и страх, было жаль все эти лица….
 Мимо летели жёлтые глаза домов, затем их сменила зелень и поля, зелень и поля. Они мелькали и радовали глаз, радовали глаз….
 - Какое красивое здесь всё, светлое, чистое!
 Улыбка не сходила с лица Ивана, счастье светилось в его глазах. Он закричал, закричал во весь голос, развернулся и замелькал вместе со всеми этими деревьями и полями, слился с их зеленью и чистотой и засмеялся ярким смехом, а потом во весь голос:
- Я люблю, люблю вас! Люблю вас всех, люблю!
 Казалось, что эти слова разнеслись по всей земле, и каждый одинокий огонёк на мгновение загорелся чуть ярче.
 Зелёная картина полей сменилась красно-жёлтым ковром листьев, стволы деревьев встали стройными рядами, мелькая перед взором Ивана. Лесная тропинка, идущая вглубь леса, стремительно приближалась. Белая точка, идущая по ней, преображалась, принимая облик молодой девушки. Зрачки Ивана вспыхнули, огонёк загорелся в них….
- Сойду, спрыгну – его нога повисла над землёй.
- Сойду, спрыгну – уже вслух, негромко.
- Сойду, спрыгну! – громко закричал.
 Руки медленно разжимались… взгляд на землю – страшно.
 Тропинка, силуэт, большие глаза! Мигнуло… и скрылось за плотным строем стволов, одетых в жёлто-красные платья. Поздно, слишком поздно…
 Воздух застыл, превратившись в холодное тянущееся желе. Листья, зелень, красно-желтые платья, - всё как-то посерело, когда тропинка скрылась за поворотом.
 Перед глазами стояли большие удивлённые глаза, полуоткрытые губы, длинные волосы, с которыми играл ветерок… и эти мысли – поздно, слишком поздно.
 Крупные капли начали падать с неба, потом хлынули сплошным потоком, загремел гром – началась гроза.
 Каждый поезд рано или поздно приходит на станцию, а мгновенная вспышка, озарившая сердце Ивана, проскочила, промелькнула, промигнула и осталась где-то позади. Многие, многие годы он держался за эту вспышку всеми силами души, всеми корнями сердца.
 Поезд громко выпустил пар, встрепенулся и неуклюже тронулся с места. Морщинистое лицо дернулось, глаза на шарнирах – всё заходило из стороны в сторону. Обладатель этого образа запыхтел, засопел, встал, взял тарелку с ложкой и, барабаня по металлической тарелке, закричал, что перерыв окончен, и по распорядку мадам Черновой пора приниматься за работу. Проходя мимо очередной груды мешков, до Ивана донеслось тихое ругательство, а затем молодой чумазый парень буркнул себе под нос: « фриц – черная каска!». Морщинистое лицо дернулось, глаза замерли, воздух застыл и превратился в желе…
- Фриц в черной каске – грянуло в голове Ивана, 30 лет фриц в чёрной каске!
 Пребывает новый поезд, люди забегали, словно тараканы, схватили мешки и потащили в вагоны. Вдруг, тот самый молодой парень разбежался и запрыгнул на последний вагон отправляющегося поезда. Кто-то махнул рукой, кто-то покрутил пальцем у виска, кто-то закричал. Выбежала мадам Чернова, заохала и заахала, хваталась за голову….
 Иван, очень похожий на фрица в чёрной каске, смотрел стеклянными глазами на парня и на удаляющийся поезд. Внутри всё горело, сердце сжалось в комок. Осень, желто-красные листья, большие красивые глаза…! Иван побежал, вскочил на последний вагон, встал рядом с парнем и смотрел на эту удаляющуюся серую станцию с маленькими человечками, бегающими по ней взад вперёд.
 Парень широко улыбался Ивану, мимо них проносились поля, зелень, хотелось кричать.
 Вдруг Иван схватил парня обоими руками и закричал:
- Не верь им, не верь! И не бойся, прыгай, прыгай, не сомневайся ни на мгновение! Прыгай и лети! Лети к ней! Вот так!
 И Иван, широко расставив руки, оторвался от края поезда и полетел, слился с этой зеленью и с этой жёлто-красной тропинкой, где его ждали большие чистые глаза. Поезд ехал дальше, а на последнем вагоне стоял парень, недоумённо вглядываясь в уменьшающуюся фигурку, лежащую посреди рельс.