Душа изнывает

Пить! Водку! По настоящему, по-мужски – вот что нужно!
Вот уже час в гордом одиночестве Кизимов сидел за кухонным столом и пил. Перед ним пол-литровая бутылка водки, рюмка граммов на двадцать и тарелочка с тонко нарезанной семгой и лимончиком. Слово «пил», конечно, громко сказано, потому как выпита была только одна рюмка и, хоть больше не мог, но твердо считал, что пьет он по настоящему, по-мужски, как пьют с горя правильные мужики.
 Зашел бы Володька Попков, увидел бы его такого и точно спросил бы: «Что Танька ушла?» «Нет. Причем тут Танька? - Ответил бы он с ухмылочкой, - куда она от меня». «Ну, а что же еще? Ты так сидишь тут, что другого и не подумаешь… Налей и мне». «Не налью… Уходи… Я хочу быть один».
Зачем прогнал?
Пришла бы жена с работы, бросила бы сумки на пороге, всплеснула руками, увидав картину, и спросила: «Что с тобой, Кизимов? Тебя что с работы уволили?» Какая еще работа? Он бы промолчал, или, может быть, решился на что-нибудь типа: «Молчи, женщина. Что ты понимаешь?»
Почему именно работа, или жена должны быть виноваты в моем поступке? Как они все поверхностны. Заглянули бы в душу к нему, тогда бы не лезли со своими банальными глупостями. Какие плоские люди.
Или тесть бы. Подсел, не спрашивая, налил бы себе, выпил, крякнул. Потом бы еще налил, выпил, глянул бы на него с иронией и только и сказал бы: «Ну-ну». И ушел бы. Через пол часа вернулся, забрал бы бутылку и пошел играть в домино.
Что за люди? Тут душа изнывает, а им, хоть трава не расти.
Кизимов взял бутылку, встал, что-то надумав, подошел к раковине, намереваясь отлить из нее грамм сто пятьдесят, занес уже было руку, но вдруг остановился. Жалко стало беленькую. Налил вторую рюмку, постоял над ней, а потом, направился ко входной двери. Вспомнив о бульоне на плите, вернулся и выключил газ, еще раз осмотрел кухню и, увидав грязную шумовку, вымыл ее и убрал в стол. После он вышел на площадку и позвонил в соседнюю дверь. Долго не открывали. Наконец, минуты через две-три на пороге появился Иван Данилович, изможденный, не бритый, сгорбившийся.
- Проходи, - сказал сквозь силу.
- Да нет, - ответил Кизимов, - я хотел, чтобы вы ко мне…
- Не могу… болен…
- Извините, извините…
- Так что у тебя?
- Да так, ничего… извините…
- Может, завтра? Если мне полегчает…
- Да нет, нет, не беспокойтесь.
Кизимов вернулся на кухню. Взял рюмку, сморщился, выпил и сел на прежнее место.
Если бы Иван Данилович зашел к нему, то наверняка насторожился бы, проявил бы, как говорится, бдительность и спросил: «О, дружок, что-то с тобой случилось. А ну-ка рассказывай». «Да что тут рассказывать… - ответил бы Кизимов, - могу я хоть иногда выпить… посидеть в одиночестве…» «Да нет же, не ври… Неспроста эта водочка… и сам ты какой-то уж больно печальный… задумчивый… пригласил меня… Рассказывай, что с тобой».
Нет, пусть бы он лучше пришел не по приглашению, а сам. Нечаянно. Тогда бы он ответил ему: «А что мужчине остается, как не пить... Когда душа изнывает, что может помочь, кроме хорошей выпивки, и откровенного разговора самого с собой?» «Разговор - это хорошо, но вот водка, я думаю, не обязательна. Тем более, что ты ее не любишь, насколько я знаю». «Почему же не люблю? Каждый мужчина в той или иной мере любит беленькую… Не откажетесь?» - И Кизимов предложит рюмочку и своему соседу. Иван Данилович выпьет и скажет: «Вижу, что ты не хочешь поделиться со мной. Ну что ж, это вполне по-мужски. Не буду тебе мешать,… мужчине иногда надо побыть одному».
Вот так-то лучше.
Кизимов глянул на часы, что-то высчитал, встал из-за стола, спрятал в холодильник закуску, взял бутылку и пошел в туалет, плотно закручивая пробку на ходу. Там он поднял крышку на сливном бачке и опустил водку в прозрачную воду. Выходя из туалета, он снова глянул на бачок, проверяя, плотно ли прикрыта крышка…