Дед, не волнуйся!

…Олечка была нежна и податлива. Она прижималась к Денису, а он, оглаживая ее белый халатик и задыхаясь от ощущения упругих соблазнительных форм, лепетал ласковые слова.
Молодые люди сидели на жесткой двухъярусной койке, заправленной серым байковым одеялом. Под дружный казарменный храп Денис осторожно и медленно, чтобы не вспугнуть девушку, пуговку за пуговкой расстегивал халатик, подбираясь к тем заветным местам, на которые он раньше не смел посягнуть даже в самых дерзких мечтах.
Вдруг в самый волнительный момент в казарме раздался оглушительный бой курантов, и Николай Николаевич, почему-то в военной форме с погонами сержанта, обвисающей вокруг его костлявой фигуры, торжественно объявил: «Московское время – шесть часов»…
В маленькой поселковой больнице единственным окном в огромный мир, единственным затейником, который не позволял затосковать и отвлекал от невеселых медицинских мыслей, был радиоприемник. С радиопередач для больных начинался день, ими же и – заканчивался.
Обычно Олечка, молоденькая, пухленькая и симпатичная медсестра, завершив вечерние процедуры и объявив отбой, повыключав свет в палатах, тоже ложилась у себя на посту на топчан и спала, укрывшись серым больничным одеялом. И чтобы не проспать утреннюю побудку (сон в юности еще так крепок), она с ночи оставляла включенным радиоприемник, который будил в шесть часов не только ее, но и все отделение.
- Ольга, - взревел Денис, просыпаясь, - такой сон прервала…
Радио в коридоре во всю мощь своих катушечных легких передавало последние новости так, что резонировали стены палаты. На соседней койке мирно похрапывал Николай Николаевич.
Дениса направила на обследование в больницу призывная комиссия военкомата, которая подозревала у него гастрит. Живой как ртуть, смешливый паренек в первый же вечер в больнице заявил Олечке, которая делала больным в палате перед отбоем уколы:
- А меня мама на ночь всегда целует!
- Ну, поцелуев я тебе не обещаю, - ответила Олечка, - а парочку успокоительных укольчиков гарантирую.
Николай Николаевич, вечно брюзжащий старичок с блестящей лысиной, недовольно заворочался на койке:
- Вот кобель-то. Теперь всю больницу вверх ногами поставит.
- Ух, ты! Ах, ты! Все мы – космонавты, все мы – председатели, - начал припевать Денис, но не закончил, поняв, что зарывается.
Николай Николаевич, гневно буркнув: «Вот хамло-то», - отвернулся к стенке. Дениса он с самого начала невзлюбил. Старика раздражала даже его легкая, привскакивающая походка, его подшучивания над медсестрой.
- Олечка, - говорил Денис, - давай вместе ночью не спать. Выключим радио и дадим старикам утром поспать подольше.
- Вот, вот, - бубнил Николай Николаевич, - выметайся на ночь из палаты, а то надоел всем своими анекдотами.
Особенно любил Николай Николаевич поворчать, прослушав новости по радио. На волне начавшейся горбачевской гласности журналисты готовы были сами устраивать катастрофы в стране, чтобы первыми сообщить слушателям ужасную новость.
- Вы только послушайте, что делается! Опять катастрофа, теперь уже на железной дороге. А правительство только комиссии создает, которые работают «четко и умело». Лучше бы в свое время дороги ремонтировали так же умело.
- Дед, ты опять разбушевался, - встревал Денис, - вот критикан-то, все ему не так, все не устраивает!
- Вас-то всегда все устраивает, - горячился старик, - ни до чего дела нет, только бы девок тискать.
- Ох, дед, и надоел же ты мне, - подначивал Денис. – Смотри: плохо станет, Ольгу не позову, помрешь ведь.
- Да какая на тебя надежда. Никакого уважения к старости. Сам когда-нибудь старым станешь, тогда поймешь… Палка-то о двух концах. Пожнете тогда, что посеяли.
Бесило Николая Николаевича и то, что Денис поздним вечером прилипал к радиоприемнику и слушал концерты разнообразных групп. От рока парень был без ума.
- Совсем дебилом станешь от этих воплей, вообще тогда тебя в армию не возьмут. Это больница или дискотека? Дашь ты людям отдыхать или нет? Ведь здесь больные лежат…
- Дед, не волнуйся ты так, я тихо сделал. Ты сам сильнее радиоприемника шумишь, - оправдывался Денис.
Но Николай Николаевич, если он разошелся, то ни сразу замолчит.
- Завтра все врачу доложу, пускай хоть приструнит тебя немного, да и пора выписывать такого разгильдяя (он постоянно собирался жаловаться врачу, но еще ни разу не выполнил угрозу).
Вдруг старик замолчал. Только что возмущался на всю палату, а тут лежит тихий, задумчивый, как будто язык откусил.
По радио передавали песню для воинов-интернационалистов.
Денис насторожился:
- Дед, ты чего, тебе плохо?
На лбу у Николая Николавича крупными каплями выступил пот, руки судорожно тискали одеяло, он застонал.
Денис вскочил:
- Оля, скорей, скорей!
Забегали медсестры. В палате запахло спиртом. И когда исколотый Николай Николаевич уснул, Денис спросил у соседей по палате:
- Что это он вдруг?
И услышал в ответ:
- Внук у него там…
Утром, когда ночная темнота расцветилась бледноватыми оттенками, Денис осторожно, чтобы не разбудить медсестру, пробрался на пост и отрезал бритвой шнур у радиоприемника. Затем в палате соорудил из него, бутылочной пробки и двух бритвенных лезвий кипятильник. Вскипятил воду, заварил чай и поставил в баночке на тумбочку Николая Николаевича.
Этим утром в отделении больницы стояла непривычная тишина.