Дранг нах вестен. Однажды в ГСВГ. ч5

Деревня в сорока километрах от Новгорода и двенадцати от железнодорожной станции Уторгош называлась «Медведь». Сохранилась легенда, буд-то бы царь Петр завалил в здешних лесах косолапого, и деревеньку назвали в честь убиенного- «Медведь». Сельцо вполне могло называться и «Заяц», если бы этаким пустяковым трофеем удовольствовался Петр Алексеевич, но такую мелочевку он обычно оставлял Алексашке Меньшикову для его фирменных пирожков с зайчатиной.

Топонимических легенд, связанных с Петром Великим или последствиями его бурной деятельности масса, таков уж масштаб личности. Многие события норовят перекочевать из динамичной, но ветреной истории и закрепиться в статичной, зато основательной географии. Пустые хлопоты, забронзоветь на глобусе, точнее, закрепиться на одной шестой части суши удается не всякому подстреленному медведю или зайцу, или даже вождю народов, их подстрелившему. Бытует мнение - имя собственное оказывает на судьбу определенное влияние.

Был Ленинград, и бежали из него поезда, к примеру, Ленинград – Ржев, и летели самолеты, ну хоть бы Пулково - Темплин, и плыли мимо крейсера "Аврора" пароходы с пионерами – Салют мальчишу! Но больше города великого Ленина нет, приказал долго жить, и вновь сияет первозданной красотой город святого Петра. О влиянии таких перемен на судьбу страны каждый имеет свое мнение, но отрицать это влияние - чистой воды глупое упрямство. Что же касается нашего «Медведя», то после той охоты никто на его имя не покушался.

Правда, «шкуру» его моль безвременья побила основательно, но от той роскошной жизни с царскими медвежьими охотами, с собаками и лошадьми остались стоять стены манежа красного кирпича. Это подобие Колизея носило название Аракчеевских казарм. Наша учебка в военном городке «Медведь» обустроилась на месте пришедших в упадок дореволюционных построек и остатков манежа. И тем не менее, несмотря на всю кажущуюся мерзость запустения, именно из "Медведя"начали мы наш натиск на запад.


Зачуханный поезд Ленинград-Ржев 5 мая доставил на станцию Уторгош призывников из Ленинграда и области. К самим же «Медвежьим» объятиям их привезли автотранспортом.
В ситуациях стрессовых, а призыв на срочную службу таковой по определению, люди проявляются с первых минут. Даже в больших группах, стихийно сбитых райвоенкоматом, кто-то замкнут и сосредоточен, а кто-то бузит напропалую. Сопровождающие из офицеров до определенной степени закрывают на это глаза, зная, что после стрижки и помывки все устаканится.

Одно из главных мероприятий по прибытии новобранцев это, безусловно, баня. Не та, конечно, баня с парилкой и потным томлением, с телом, истерзанным березовым веником, напоенным квасом, сбитьнем или пивом или, наконец, водочкой. Армейское чистилище, косившее под баню, заглатывало гражданских, а выплевывало через санпропускник вполне военных, даже по образу мыслей, людей. Новобранцы, сняв все гражданское до последней нитки, с интересом приподнимали на вытянутых руках и рассматривали галифе на приличный вырост. И только один салабон оставался в сугубо гражданских плавках и синими семейными трусами пренебрегал, во всяком случае, никак ими не интересовался.


-Эй ты, дятел, снимай плавки, надевай трусы, здесь баня, а не Сочи. Года через два на пляже будешь кобыл охмурять,-сержант Черенков назвал парня в плавках дятлом скорее в силу привычки, ну никак не напоминал он эту занудную птицу. Не дюже рослый, телосложением напоминал он подростка гориллы, а смуглая кожа, толстые губы и голова в форме боеголовки  намекали на интересную родословную. И чум, и вигвам, и юрта, и даже хижина дяди Тома с равной вероятностью могли бы претендовать на  место зачатия такого чудного младенца, но не судьба. Так что появился он на свет без какой-либо экзотики, в обычной русской семье

-Это гигиенические плавки, они из специальной ткани,- зачем-то прояснил вопрос - из чего сделаны плавки - басовитый здоровячок.
-Представляться надо, когда к Вам обращается старший по званию,- сержант Черенков решил обескуражить непонятливого чудика переходом к уставным нормам обращения, принятым в армии. Но баня хоть и армейская, а все же, люди в ней голые, и козырять не очень принято.

-Алексей меня зовут, Леша Неспелов,- представился не совсем голый новобранец.
-Курсант Неспелов, надо представляться только так, вам понятно?
-Курсант Неспелов,- понял свою ошибку и поправился бывший на гражданке Алексеем курсант Неспелов.
-Купила мама Леше отличные калоши...здоровый дурак, а как из детского сада, честное слово,-никаких калош, разумеется на курсанте Неспелове не было, но гигиенические плавки имелись.

Возможно, сержант Черенков, парень с русского севера, впервые слышал такое слово, «гигиенические», и постеснялся обнаружить невежество перед Питерскими, а возможно, решил, что достаточно приструнил борзого салагу и спорить дальше не стал.
Статус кво, в смысле формы одежды, на этот раз устоял. Неспелов остался при плавках, а плавки остались на нем.

Бывший студент ЛИВТа (Ленинградский институт водного транспорта), отчисленный за неуспеваемость, Алексей Неспелов решил не терять понапрасну время в армии. Осознав ошибки, допущенные в ходе учебного процесса в институте, заложить фундамент карьеры Алексей решил в армии. Начинать по его расчету нужно было со вступления в партию. Для вступления в КПСС в период прохождения срочной службы достаточно было написать заявление и получить две рекомендации. Ни с тем, ни с другим проблем не возникло, и Леша стал кандидатом в члены КПСС.

Он и Нершаков, его тезка и земляк, жили в Магадане, но грызть гранит предпочли не на берегах Колымы, а на Невских просторах. Здесь его вроде больше, одна набережная чего стоит. Оба призывались, соответственно, из Питера и отчества у обоих было на букву «Ф», один - Филиппович, другой - Федорович. Отложиться всему этому в моей памяти помогла надпись на моей сапожной щетке «НАФ-НАФ». Они сперли ее в первый же день из моей тумбочки и пометили, этой поросячьей меткой.

Провожали и наставляли меня честно служить родине мой приятель - сокурсник и земляк из Грозного Толик Голиков и моя будущая жена. На отвальной, на столе стояла перловая каша в железной банке. Денег у нас с Толиком было, кот наплакал, но предметы личной гигиены: бритва, лезвия, ножницы имелись, а мыло, пасту, щетки - зубную и сапожную я купил новые. В казарме мою тумбочку почистили в первый же день. В Ленинграде, когда негде было жить, на первом курсе, мне пришлось закосить под пэтэушника и месяц прожить в рабочей общаге.

Еще в Грозном, три осени я провел на уборке винограда в студенческом лагере Грозненского Нефтяного Института в станице Наурская. С таким беспардонным крысятничеством никогда ранее сталкиваться не приходилось. Свою сапожную щетку я опознал в тумбочке магаданской диаспоры, но горлопан Неспелов сразу же пресек все мои поползновения:

-Чувак, эту щетку мы перли с самой Колымы, видишь написано НАФ-НАФ, это Неспелов Алексей Филиппович и Нершаков Алексей Федорович, это наша щетка, отвали, чувак!
«Спер собственноручно»,-понял я, но пилотка на его башне не загорелась, а других улик у меня не было. На зубную щетку и пасту потратил последние копейки, остальное пришлось одалживать у товарищей, в том числе, у магаданских чуваков - их фирменный колымский раритет.

Леша Неспелов хрипел басом блатные магаданские саги и песни в стиле анималс
про крокодилов и стадо горилл. Играть на гитаре он совершенно не умел, но при потрясающей наглости и Колымской приблатненности неудивительны были его претензии на лидерство в среде молодых курсантов.

К учебе курсант Неспелов относился серьезно и на занятиях работал с полной выкладкой. Он сосредоточенно вникал в учебный процесс, и было не понятно, как такого грызуна науки могли отчислить из вуза недальновидные водники?
Наш комбат - капитан Выгодин наглядно пытался передать курсантам свои впечатления о последствиях взрыва мегатонной бомбы:


-И вот, как звезданет такая штуковина - сто мегатонн..., и полетели..., яйца Неспелова в одну сторону, а голова Неспелова в другую.
Тема занятий называлась «Поражающие факторы ядерного оружия», в конце курса нам предстояло сдавать экзамен. Серьезному отношению к этому предмету мешала простая мысль, что, если такая штука действительно звезданет, то экзамены, должно быть, отменят, и ничего и никому уже больше сдавать не понадобится.


На занятиях Неспелов занимал первый стол и ел преподавателей, из числа офицеров и сержантов учебки, глазами. Наверное, поэтому Выгодин и использовал для наглядности пример именно с его, Неспелова гениталиями и головой в форме конусообразной башенки, напомнившей капитану - ракетчику боеголовку.

Никто, естественно, не мог знать о той реакции, которая замкнула контакты цепи в Лешиной боеголовке в ответ на страшилку капитана. Процесс протекал глубоко интимно и последствия его на поверхность еще не вырвались. Над шуткой комбата, а скорее репризой, повторяемой каждый курс с новой фамилией, курсанты посмеялись, и казалось, забыли. Неспелов посмеялся вместе со всеми и даже, громче всех, но  как-то деревянно.


На занятиях по тактической подготовке, проводимых ретивым сержантом Черенковым, мы осваивали основные навыки ведения боевых действий, принятые в пехоте: Разворачивание в цепь при атаке, короткие перебежки, окапывание и прочую древнюю и современную пехотную лабуду. Стоял жаркий июльский денек, тела были так взмылены, что, как говориться, «инда взопрели озимые».

Последовала команда «Воздух!» и все рухнули в траву, словно срезанные очередью из пулеметов атакующего штурмовика. Бойцы перевернулись на спину и выставили стволы автоматов в невидимую угрозу в небе - обычные действия пехоты при воздушной атаке. Некоторые вяло отбрехивались от виртуально наседавших «Фантомов» противника, имитируя голосом автоматную очередь. Высоко в белесом небе мелькали стрижи или ласточки, и в тишине знойного полдня я крикнул:

-Летят! Летят яйца Неспелова!
Это была разрядка,  минут десять никто встать с земли не мог, снова валились в траву от хохота и конечно от желания продлить паузу в тактике боя. Черенков так же катался в траве, в приступе смеха. В таких случаях говорят: «смешинка в рот попала». Как отнесся к моей попытке разрядить  обстановку  Неспелов, стало ясно на комсомольском собрании. В конце собрания, после обычных протокольных ритуалов и регламентов, слово попросил кандидат в члены КПСС Неспелов.


-Товарищи коммунисты и комсомольцы, я хотел бы поднять вопрос о курсанте Атарщикове. Дело в том, что этот курсант…
-Комсомолец,- поправил комсорг,- комсомолец Атарщиков
-То есть, комсомолец…, смеется над своими товарищами, зло над ними подшучивает.
Я сидел и слушал, не веря своим ушам. До сих пор я не вполне осознавал себя человеком, взрослым в части интриги, сохранялся инфантилизм, свойственный комплексу Питера Пена.

Хотя жизнь в большом городе вдали от родного дома закалила меня, сделала автономным. Три года учебы в ГНИ, а затем, еще год в медицинском институте в Ленинграде вобрали меня в студенческое братство, но в нем не возможно было ничего подобного. Посвящать преподавателей или чужих людей в наши отношения неписанными правилами запрещалось

Это был наш  внутренний  мир, другие могли его разрушить внешней скверной.  Частично это миропонимание переносилось по инерции и на среду учебки - наш взвод на 90 процентов был укомплектован отчисленными студентами. Да, настоящая взрослая жизнь - где-то в будущем. Мы -свободные радикалы, нам только предстоит создать и обустроить свои семьи, стать мужьями и отцами, найти свое место в обществе. Молодые беззаботные парни, призванные защищать Родину, не ощущали того бремени, которое спустя шесть лет ляжет на плечи ребят в Афгане.


Кстати, сам Неспелов давал обидные клички тем парням, которые были и по возрасту младше, и вели себя не так нагло и отвязано. Каким- то образом он повлиял на троих самых забитых курсантов нашего взвода, Самонова, Волынина и Хачатряна, и они подтвердили мою способность насмехаться. Самонов, которому Неспелов метко прилепил позывной- «овцебык», отличался невероятной волосатостью и заторможенностью.

Как-то в воскресенье, в надежде на счастливый случай, мы ошивались около гостевого помещения, где обычно проходило общение курсантов с навещавшими их родственниками. Многие курсанты призывались из Ленинграда, поэтому родственников, преодолевших расстояние около 180км от Питера, хватало чуть-чуть и на нас - детей Магадана и Грозного, Мурманска и прочих задрищенсков. Из их дали бедные мамы не могли так часто навещать своих сынков.

Наша небольшая голодная стая - Неспелов с Нершаковым, мурманчанин Тишкин и я, ласково перехватили Самонова на ступеньках гостевого домика:
-Самоныч, дай конфетку.
-Нету, последняя,- с сожалением отказал Самонов, усиленно запихивая в набитый, перемазанный кремом рот, конфету.

-Ах ты, сволочь жмотная, сам обжираешься, а товарищам конфету жалко, гад ты оказывается, Самонов, овцебык,- Леша Неспелов вложил всю силу презрения к гаду и плюнул на ступеньки. Спустя, может быть, минут пятнадцать радовались я и Леша Нершаков, нас тоже приехали навещать наши девушки. У Алексея девушка Светлана притарахтела на мотоцикле из Питера, а моя Людмила автобусом - до Новгорода и затем на местном транспорте- последние сорок км до «Медведя».


Мы всей компанией расположились за столом и стали такими же полноценными участниками праздника жизни, как Самонов. А тот сидел с матерью к нам спиной за соседним столиком. Они почти умяли десерт, огромный жирный торт, и последний треугольный ломоть лежал в ожидании своей участи. Мама Самонова - очень объемная женщина с прекрасным аппетитом, что-то сказала сыну, и он, обернувшись, предложил от всего овцебычьего сердца.

-Ребята, возьмите, у нас торт остался.
-Да нет, Самоныч, спасибо, кушай сам.
Ребята, правда, возьмите, нам уже не съесть,- у мамы тоже было щедрое сердце.
-Спасибо, у нас самих полно всего, сейчас помощь будем звать,- вежливо отказывались мы от десерта.

-Ну что, выбрасывать что ли?- Такая мысль была неприятна Самонычу, но в казарму брать съестное было нельзя, а дружба с Вологодской глубинкой Волыниным и уроженцем Армении Хачатряном имела пределом принцип раздельного питания. К этим никто не приезжал, и ответить Самонову алаверды они не могли.

Теперь же, объединенные волей кандидата в члены КПСС Неспелова, трое друзей, потупившись, подтвердили обвинение: "Да подшучивает комсомолец Атарщиков над товарищами, а другие смеются, а ответить ему тем же трудно, потому что другие не смеются". Приговор комсомольского собрания был суров, но справедлив: «Поставить на вид комсомольцу Атарщикову, а если подобное повторится, рассмотреть его персональное дело».

Это решение стало определенной вехой в моей жизни, во-первых, я понял, что есть другой способ дать сдачу обидчику, кроме того оружия, которым владел я - кулаков и языка бандерлогов. Во-вторых, осознал, что чувство юмора вещь не безобидная и не безопасная, я, по видимому, очень сильно задел людей, и они ответили мне доступным им оружием.

Что же, если обидчиком действительно был я, то надо признать справедливым право выбора оружия за обиженными. Я повзрослел, столкнувшись с интригой, в которой был не силен
Сознательным комсомольцем, в райкомовском смысле, я никогда не был, но понимал, что неприятности в этой сфере могут как-то повлиять на личное дело и аукнуться в другой жизни.

Неспелов в бане продолжал щеголять в плавках, и на вопрос сержанта Черенкова о причинах такого необычного поведения уклончиво отгребал острие вопроса от себя, сосредоточившись на том, что плавки гигиенические. Черенков вновь не нашелся, повергнутый загадочным словом «гигиенические» в легкий ступор, но выяснять таинственные свойства плавок и углубляться в вопросы гигиены снова постеснялся.

Как-то старшина Пупов мылся вместе с нами в бане. Он когда-то учился в МИМО, куда поступил раза с пятого. Со стажировки в Будапешете, он неудачно завернул в Белокаменную и был отловлен военкоматом. Ссылки на гигиену при нем не прошли, и он настоял на соблюдении всеми без исключения уставной формы одежды, принятой в бане. Воспользовавшись любезной помощью еще четырех сержантов, Пупов помог Алексею снять гигиенические плавки.

Статус кво, так долго цеплявшийся за Лешины спецплавки, пал. Его шумное падение позволило окружающим лицезреть, что скрывалось за туманными словами о гигиене. Никогда не были в кунсткамере? И не надо, не ходите, по крайней мере, деньги сэкономите. Ну, что за нездоровый интерес у некоторых созерцать параметры не вписавшиеся в ординар?

Когда мы стреляли на стрельбище из автоматов, мне показалось, что острота зрения как-то притупилась. В санчасти мне выдали направление в Новгородский госпиталь к окулисту. В госпиталь отправились вместе с Лешей Неспеловым, у него возникли жалобы на жжение в области сердца. Мне выписали очки минус единица, а Лешино жжение в сердце, как показало обследование, объяснялось растяжением семенного канатика или подвешивающей мышцы, ответственной за поднимание яичка. Жжение просто заблудилось. Говорят, на нервной почве такое бывает, психосоматические фокусы, короче.

- Мускулюс кремастер,- я глубокомысленно изрек по латыни название этой важной мужской мышцы, чем слегка потряс Алексея. Мертвая латынь живо отзывается,когда дело касается лично тебя в интимной сфере. Так же авторитетно я успокоил его и пообещал, что жить он будет. Лучше Пушкина не скажешь: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Знай мы о его проблеме раньше, капитан Выгодин и я, наверное, никто бы ничего о яйцах Неспелова не услышал.

Меньше, чем через месяц мы выпускались из учебки в званиях сержантов, это называлось малым дембелем, хотя все еще было впереди. В учебке все были равны, разумеется, кроме офицеров и сержантов, которые для нас мало, чем отличались от офицеров. Не уставные отношения, в смысле «дедовщины», мы знали только понаслышке. Основная часть выпуска отправлялась за границу: в Польшу Чехословакию, Венгрию и ГДР, кто-то оставался в Союзе. Из наших в союзе остался Вова Мочкин - наш добрый приятель, плутоватый, но смешной малый. Его мама работала в баре «Нептун», в Ленинграде и помогла с обеспечением свадьбы дочери прапорщика Илюшкина.

Музыкально одаренным гитаристам Шуре Берендееву и Леше Нершакову, а гитаристы были в фаворе у штабного писаря Била Ивановича, свезло остаться дома, в Ленинградском военном округе. А вот вокалисту, выпускнику капеллы, Александру Покладову, пришлось петь в ГСВГ, в капелле на гитаре не обучали. Писарь - это почти дьяк посольского приказа, выражаясь языком допетровской Руси, и в иностранных делах, как известно, не последний человек.

В культовом фильме Терри Гилиама «Бразилия», есть вроде смешной эпизод, впрочем, у Гилиама все смешно, только потом плакать хочется. Там вместо госпреступника Татла, подвизавшегося в сантехниках без лицензии, спецслужба повязала и пустила в расход одуванчика Батла, а виной всему был таракашка, замкнувший контакты принтера. А тут- никакая не таракашка, а целый сержант Билл. Сознавал ли он судьбоносную роль своего корявого пальца, кто знает?

Я думаю, нашу судьбу решали такие же парни, как и мы, сержанты. Они вели практически все занятия, кроме политподготовки, разумеется, в том числе, и основную специальность –радисвязь. Они гораздо лучше офицеров знали, кто из нас, чем дышит. Поэтому и списки на отправку составляли, скорее всего, они, а взводные и комбаты их только визировали. Офицеры, разумеется, рвались в ГДР, это давало хорошую перспективу, опять же - Европа.

Служить срочную лучше было в Союзе, исключая, конечно, экзотические места с экстремальными климатическими условиями. Основной массе, к которой я принадлежу с рождения, повезло, как всегда меньше везучего меньшинства. Группа советских войск в Германии ждала молодых и сильных. Бронекулак нашей ударной группировки, стоящей форпостом на крайнем западе советской ойкумены, еще крепче сжал пальцы танковых армий в натиске на Запад. Дранг нах вестерн!- это наш ответ всяким там чемберленам и прочим черчилям.


Ту- 154 из Пулково через два с половиной часа приземлился на военном аэродроме «Темплин». Борта садились один за другим, днем и ночью. Нас набивали в транспортные «Уралы» и везли на вокзал городка с красивым названием Фогельзанг. Кто-то перевел его на русский, как песня птицы или птичье пение. Видимо, был не сезон и Божьи птахи не пели нам своих песен, разве, что транспортные птеродактили Ту и Илы сипло свистели на взлете и посадке.

Пассажирские вагоны, типа наших электричек наполнились свежим контингентом из Союза, и мы с комфортом поехали по Германии. Куда нас везут, мы не знали, о самом маршруте, о пункте назначения информация отсутствовала, но прошел слух, что во Франкфурт. Возникла полемика, одни полагали, что Франкфурт это в ФРГ, но поскольку туда везти никак не могли, то другие считали - везут куда-то в другое место. И в этот раз, и в дальнейшем, и прежде я отмечал некую информационную блокаду. Какой-то смысл в этом умолчании вероятно был. Так же этапировали зэков во все времена, и то, что зэками мы не являлись, ничуть не смягчало ощущение несвободы.

Скотина, перегоняемая на пастбище или ведомая на продажу или бойню, информирована больше, благодаря животному инстинкту, утраченному людьми.
Прибыли действительно во Франкфурт на Одере, город в ГДР, вблизи Польской границы.
Следом прибыл такой же поезд с остальными бойцами. Построившись в колонну по четыре, растянулись по ночному Франкфурту и слепо шли за своими поводырями по пустынным улицам спящего города.

Середина ноября ощущалась и в Германии глубокой осенью или ранней зимой. Из зябкого мрака лепил колючей крупой первый снег новой зимы. Шли молча, монотонно топая сапогами. Ощущение физического дискомфорта дополнялось скотским унынием, висевшим над нами в стылом воздухе. Впереди показалась голова колонны, идущей встречным курсом. Мы были одеты по-зимнему, в шинели и шапки, погоны на плечах черного цвета. Встречная колонна - еще по летнему, в парадных кителях с красными погонами и околышами на фуражках - пехтура.

Им приходилось явно хуже нашего. Может, они кантовались на пересылке, но, скорее всего, это была партия из южных округов Союза. Почему их везли по- летнему - не понятно, хотя, столкнувшись с армейским бардаком, перестаешь чему-то удивляться. В узбекских , таджикских и прочих туркменских военкоматах еще царило лето. Вдруг в тишине, нарушаемой только работой тысяч ног, отбивающих брусчатку улицы, зычно гаркнул одинокий голос:


- А с Самары есть кто?
Рядом со мной не в ногу и без настроения шел Толик Буйтович, мрачноватый темперамент окрашивал его веские сентенции в камуфляжные расцветки так, что не всегда и не все понимали, что Толик пошутил.
-Нашел, мудак, когда земляков искать!- Гаркнул Толик и на этот раз народ его понял.
Несколько человек рядом с нами заржали, и тут же раздался совершенно истерический хохот с повизгиванием. Смех прокатился по шеренгам, и ржали уже эскадронами. Ржачная волна пошла по нашей и встречной колонне в разные стороны, дошла до конца и вернулась обратно.

Мы шли мимо друг друга минут пять, и все это время ночной город сотрясался от хохота, в домах открывались окна, и ничего не понимающие мирные бюргеры недоуменно крутили головами в поисках причины веселья. Из нескольких окон нам прокричали приветствия на русском, это были молодые девушки, которым не так важна причина смеха, ведь девчонки всех времен и народов умеют смеяться просто так, без причины. Из одного окна бросили живые цветы, где они взяли их в это время, почему бросили, нас ли ждали, как будто знали когда мы пройдем, разве узнаешь? Никогда я не был так рад цветам, хотя мне не досталось ни одного.

Пунктом, к которому мы топали, была советская воинская часть, оборудованная под пересыльный пункт. Нас ждали казармы с нарами, где спят, не снимая шинелей и сапог. Тут же подрулили местные коммерсанты с предложением поменять тридцать рублей, которые разрешалось провозить с собой через границу, на марки по курсу 2:1, то есть два рубля за одну марку. Кто понимал, что это грабеж, а у кого вообще денег не было, но многие меняли и радостно похрустывали купюрой банка ГДР достоинством десять марок.

На нее можно было купить в чайной три пачки сигарет «Столичные, а в Союзе за эти деньги продавались пятьдесят пачек тех же сигарет. Запад встретил нас дороговизной жизни и подпольной валютной биржей. Вчерашние трактористы и пэтэушники, заделавшись маклерами, нагревали своих земляков, как ломбардские менялы. Подорожные и лесные душегубы не оперировали столь ловко кистенем, как эти - обменным курсом. Я не попал в их паучьи лапы, благодаря предусмотрительно засунутому блоку «Стюардессы» в вещмешке.

Дефицит никотина в крови предъявляет ультиматум курильщику и действует с наглостью урки гоп-стопщика. В процессах метаболизма на клеточном уровне с ним не поспоришь. О сигаретах в Союзе принято заботиться самим утопающим в той маленькой капле, которая убила целую лошадь. Но Союз остался далеко на востоке, а на западе, в ГСВГ, табачным довольствием солдат обеспечивался централизовано, из принципа гуманизма и соображений экономии.


Вот так на собственной шкуре пришлось убедиться - « Запад есть запад, восток есть восток…» Певец имперской экспансии, Киплинг ничего не выдумал и в одну фразу умудрился втиснуть мировоззренческий смысл, который не вмещали ни наши головы, ни наши вещмешки. Одни, напиханные под завязку полезными вещами, типа «Стюардессы», а другие – образами, напоминавшими самих авиафей без всяких кавычек, в натуральном, так сказать, формате.

Прокантовались полтора суток на нарах во Франкфурте и дальнейшее знакомство с Европой продолжили из маленьких окошек вагонов теплушек. Состав шел ни шатко, ни валко. Вагоны, оборудованные нарами, к которым поначалу примерзали почки, печкой-буржуйкой и походной парашей, постукивали на стыках колесами как-то не по-нашему, не по-русски. В чем тут дело - не скажу, может, просто впечатление, а может, другая колея и стучит по-другому.
Широкая русская душа и ж/д колею придумала пошире, а в Европе- узкая. Какое влияние оказывает узкая ж/д колея на ширину души среднего европейца, то же не возьмусь судить, оставлю этот вопрос душеведам.

На стоянке, в городах приходили барышники, офицеры из дислоцированных поблизости частей и покупали нужных им специалистов. Дежурные из невостребованного контингента выносил парашу и воровали брикетированный бурый уголь, с оттиснутой надписью «REKORD». Свободные от хозработ рисковали отстать от эшелона и затеряться в Пруссии, Саксонии или Тюрингии. Они делали молниеносные вылазки в город, вооружившись заученной фразой «Камрад гебен зи мир битте айн цигаретен».

Остались позади Котбус и Дрезден. В пряничном Веймаре довелось повстречать, чуть не плачущего прапорщика, у которого в самоволку повадилась ходить вся рота с лопатами на плечо. В целях конспирации они косили под бойцов, разнаряженных на хозработы в городе. Эрфурт и Гера уклонились от наших объятий, не став для нас местом дальнейшего прохождения службы. В теплушках становилось все просторнее, пока в вагоне не остались только мы с Толиком Буйтовичем.

В учебке сначала не обратили внимание на парня, похожего на ворчливого барсука, который стучал левой. Но радийные машины оборудованы под правую, и пришлось упорному Буйтовичу по быстрому переучиваться, чтобы его не отчислили в гиблые заправщики ракет. Они, по слухам, после службы быстро теряли шевелюру и имели проблемы с потенцией. Толику потенция и прическа были нужны, а проблемы нет, оставалось, не досыпать и стучать ночами в пустом классе. К экзаменам он стучал с обеих рук по-македонски


«Станция Фогельзанг!»,- мог бы объявить проводник, но за не имением такового в нашем «восточном экспрессе» надпись на фасаде вокзала мы прочитали сами:
- Не понял!- не понял Буйтович,- мы что ли кружок заложили и обратно вернулись? Мы же отсюда выехали, Фогельзанг, птичьи песни.
Из всего состава остались только мы двое, я и Толик:

-На кой... нас вообще в армию забирали, если мы здесь никому не нужны?- сварливо удивился Толик
-Интересно, если нас никто не взял, может, нас и в списках нет, может, ошибочка вышла? Давай подцепим вагон, и - в Союз. Мне по годам давно на дембель пора, а ты Толик в Белоруссии в партизанах дослужишь.

Состав загнали в тупик и стало не до песен и не до стихов, провиант кончился, от «Стюардессы» остались только нежные воспоминания .
-Эй вы, воины, давай сюда, бегом ко мне!
Через ряды рельсов из стоящего на дороге Газ-66 кричал и махал рукой, как будто он заводил машину кривым стартером, офицер.
-Ага, сейчас, с низкого старта, - ворчал Буйтович.- голенища погладим, и встречай, раздолбай. Уже завтрак и обед не жравши, а он явился, сука в ботах, «бегом, ко мне»,- передразнил он шустрика-офицера

Поворчав для порядка, строптивый Буйтович сел вместе со мной в машину. Неожиданно быстро газон подъехал к КПП, за ним раскинулась в хвойном лесу, теперь уже родная, дивизия. Наконец, настоящая столовая распахнула двери перед оголодавшими, умученными сухим пайком служивыми. В штабе Буйтовичу объявили - он остается здесь, а мне судьба подкинула новую дорогу в гостеприимный городок Пренцлау, приютивший целый реактивный дивизион.

-Здесь как раз - капитан Богданов, он тебя заберет,- сообщил мне дальнейшую разнарядку, какой-то штабист. Из двух тысяч человек я остался один, кто, объехав всю ГДР по часовой стрелке, замкнул кольцо, а теперь готовился, как заяц, путающий следы, сделать скачок в сторону. Скажете, не судьба?


Мне кажется, динамику событий лучше удается передать в нарушение хронологии, мазками набрасывая на холст краски времени, дискретно, отрезками, иногда, вообще оборачивая время вспять. К тому же, армейский обычай ведет особый отсчет времени- до дембеля

-Старики! День прошел,- дрожащим от волнения голосом, каждый вечер на сон грядущий сообщает бессменный дневальный по дембельскому календарю, Гена Меленков
-Ну и хрен с ним! Дружно отзываются, лежа в постелях, легкомысленные транжиры казенного времени, младостарики.

Ритуал прощания с прожитым днем - незыблем, а его главный жрец, Малащенко-непоколебим. Стоит бедному, утомленному тяготами служебного распорядка, служке Меленкову забыться, как скрипучий голос служителя культа, Малащенко строго напоминает:
-Геня!

-Старики! Еще один день прошел,- подстегнутый и пришпоренный, Геня вкладывает максимум чувства в процесс отрывания очередного листка дембельского календаря, и блеющий козлетон его в эту минуту особенно плаксив,-
-Дембель стал на день короче, старики, спокойной ночи!
-Геня, ты что там, плачешь? Ты не рад, что день прошел? Может, ты в душе меня на хрен посылаешь?

Гена пугается еще больше:
-Нет, я рад, я очень рад, я сильно радуюсь.
-Да я вижу, что ты рад, наверно, ждешь не дождешься, когда я уеду?
-Нет, что вы, живите сколько хотите,- разрешает Гена, окончательно сбитый с толку ловушками Малащенко
Последние Генины слова вызывают общее ржание, и даже суровый жрец не выдерживает. Гнетущая календарная процедура, казалось бы, мирно разрешается, но тут кто-то из стариков задает Гене далеко не праздный вопрос:


- Геня, сколько мне осталось до приказа?
Сапер ошибается один раз, как ни печально, но право на ошибку у него есть, кто с него потом спросит за неё? У Гены права на ошибку не было, в отличие от сапера, спросить с Гены было даже очень кому. Вопрос задавал один, а ответ он держал перед всей бандой, и спрашивали старикашки строго. Первая же Генина ошибка привела к назначению его дневальным по календарю бессрочно. Ошибись он еще раз..., чувствую, как и вам стало страшно, и Гена целый день шелестел в голове листками календаря, чтобы после отбоя доложить срывающимся фальцетом им, ждущим приказа, точное, как в аптеке, число дней.

6 декабря дивизион выехал в зимние лагеря на Виттшток. Во взводе управления, обычно отряжаемом на регулировку, я прослужил недели две. Весь маршрут от Пренцлау до Виттштока, примерно сто с небольшим километров, занимал около пяти часов. Меня высадили на перекрестке какого-то городка с задачей: обеспечить колонне безостановочное продвижение. Нужно было осмотреться на углу небольшого и симпатичного чужого мирка. А он, казалось, не замечал вторжения черного комбинезона, обвешанного, как елка светящимися штучками и увенчанного белой каской. Он жил мимо меня своим привычным ритмом.

Городок еще не знал, что в моих руках была волшебная регулировочная палочка. Одного мановения ее было достаточно, чтобы остановился ручей «трабантов» и «варбургов», текущий по древней брусчатке. Метров за триста, с соседнего перекрестка махал полосатой палкой регулировщик Иванцов, он недвусмысленно показывал мне, чтобы я шел к нему. Ну что же, он в Германии уже пол года, может, хочет поделиться опытом, ведь никакого инструктажа не было. Следовало пойти. Иванцов стоял у ларька, спрятавшись за него от дороги и, открыв подсумок, показал мне небольшую бутылочку квадратного сечения с темной непрозрачной жидкостью:


-Что это такое?- поинтересовался я
-Сам не знаю, вот купил в ларьке, сорок три градуса, давай попробуем?
-А, если колонна пойдет?
-Еще не скоро, они едут двадцать кэмэ в час, пол часа у нас есть, а может больше, спокойно успеваем.
-Ну, давай, открывай.

Это был какой-то бальзам или эликсир, остро пахнущий и на вкус, как детское лекарство «пертусин», все же, это предпочтительнее водки, которую не могу пить из горлышка глоточками или из непрозрачной посуды и без закуски.
Штука оказалась очень пьяной, захорошело быстро и, когда показалась колонна, мы не простояли и пятнадцати минут. Головная машина материализовалась из-за поворота, а за ней и вся кишка приближалась к моему перекрестку. Бежать прытко в таком наряде ой как непросто, а они ехали гораздо быстрее обещанных Иванцовым двадцати кэмэ.

Какая досада, неудачно выронил свою волшебную палочку, хотел вернуться, замешкался, потерял еще какие-то секунды, ох уж этот бальзамный эликсир…Колонна поравнялась со мной, успел таки. Стоя на перекрестке, я отмахивал транспорту рукавицей. Она тоже, кстати, оказалась не простой варежкой, поток машин замер, как вкопанный. Через лобовое стекло головной командирской машины поймал взгляд подполковника Капустина и прочитал по губам:

«Замудонец»
«Ага»,- подумал я,- «так точно, товарищ подполковник, как-то я уже это слышал, мы с вами где-то встречались»
Замыкал колонну кунг-варем, в него собирали с перекрестков отрегулировавшихся - меня с Иванцовым и весь взвод.


Бывать в зимнем лесу мне никогда раньше не приходилось, а тем более обустраиваться на жительство, но бывалый народ взялся за дело дружно, и работа спорилась. Отрывали места под палатки, с траншеями посередине для прохода к спальным местам. Рубили колья и лапник и застилали им спальные места под матрацами. Важно было правильно вывести трубу из печки, под землей, чтобы не загорелась палатка и, чтобы не дымила внутрь угаром.

Затопились печи-буржуйки, провели свет от дизель-генератора, раскочегарили кухню, и жизнь наладилась вполне. Каша и чай с дымком на дровах - объедение, все оказалось совсем не страшным, даже - наоборот. Правда, ночью замерзли, дежурный заснул, и печь погасла. Геню Меленкова, позывной - Душа, не досмотревшего печь, примерно наказали ложкой по заднице, это была его прописка в зимнем лагере.

Боевые машины притаились на огневых позициях в 10-15 кэмэ от КП, от нашего взвода управления. Мои подчиненные телефонисты бегали, разматывая полукилометровые телефонные катушки, соединяли отрезки проводов и дотягивали связь до КП батарей, а к концу дня сматывали обратно. Через несколько дней стало голодно, перестали выдавать дополнительный паек, кусок сала с хлебом, положенный в полевых условиях, да и содержимое котелков как-то съежилось.

Вдали от дома, от боевых подруг, длинными зимними вечерами господа офицеры позволяли брать на грудь. Судя по тому, как стремительно исчезло наше сало, закусывали они основательно, приговаривая при этом: «Не зато отец сына бил, что пил, а за то, что не закусывал». Мысль о том, чтобы подкрепиться, навязчиво свербила в желудке. Как-то, проверяя работу телефонистов на норматив, я отошел на приличное расстояние в сторону и увидел чужую транспортную машину, а возле нее - часового, совершавшего странные скачки:


-Зэмляк, дарагой, иды суда тущенка хочешь, тэбе дам,-похоже, азербайджанец, и ему что-то было нужно.
- Ну, что тут у тебя, земляк?
-Туалэт хочу, умираю, пусты, дорогой, банка вот ест, тущенка дам.
-Хочешь в туалет, так давай, я, чем могу помочь?
-Можешь, зэмляк, здэсь нэ могу, болшому хочу какат, ты автомат вазмы, пока сторжи, я бистро, хорошо, да?

-Ну, давай автомат, не бойся, иди, посторожу.
Он бросил мне автомат и, подвывая, помчался в кусты, их верхушки торчали из дальнего овражка. Голодное чутье заставило заглянуть в кузов с ящиками, несколько были небрежно вскрыты, «наверное, боеприпасы»,- подумал я, но на всякий случай заглянул. Машина была набита тушенкой.

«Вай, вай, Али-Баба, нас грабят, просрали тушенку- противно по-ослиному, наверное, закричал бы в этот момент внутренний голос земляка, оставшийся на стреме, но испугавшись моего противогаза, он убежал в те же кусты, в овражек, где облегчался его хозяин.
"Всему свое время,- мысленно дополнил уже мой внутренний голос премудрого Еклезиаста,- кому-то время опорожнятся, а кому-то время загружаться. Выкинув противогаз из сумки, запихнул туда четыре больших банки и вылез из кузова. Справив нужду, азербайджанский минометчик вернулся к исполнению обязанностей часового.

Он честно отблагодарил меня обещанной банкой тушенки и, понятно, я торопился откланяться. Но этикет землячества требовал обменяться информацией о малых родинах. Услышав про нефтеобильный Грозный, уроженец селения Маштаги, близ Баку, уважительно пригласил меня после дембеля в гости. Что-то слышал я от моего институтского друга, Игоря Слипченко, уроженца Баку, о населенном пункте Маштаги.

По его авторитетному мнению, там жили какие-то странные люди с нехорошими привычками. Игорю я доверял и к мнению его прислушивался, поэтому в гости решил не ездить. К тому же, как я слышал, это очень сейсмоопасный регион, сами понимаете, не дай Бог -землетрясение... Испытывал ли я угрызения совести, обманув доверие попавшего в безвыходное положение человека? Скорее нет, чем да.

«Зачем было переть столько тушенки в поле? Не понятно, несколько ящиков взломаны, то же странно. Опять же, странные Маштаги... И то, как обожравшийся тушенкой минометчик минировал овражек. Народ не доедал в армии повсеместно, но государство тут было не причем, просто много всяких присосок терлось вокруг провианта, бензина и других материальных ценностей. Я успокоил себя мыслью, что компенсирую, украденное у нас и по-братски поделился с товарищами. Их радость стала моей радостью.



На следующий день выдалась оттепель, и пошел проливной ледяной дождь. Промокли до нитки, пришлось беспорядочно свернуть маскировочную сеть, собрать манатки и в спешке рассредоточиться по машинам. Я оказался с массетью в кузове Газ-66, в кабину забрался начальник штаба Богданов. Зубы лязгали от холода, зависть к водителям, все стрельбы проводившим в теплых кабинах, змеей свернулась в сердце. По дороге объехали заглохший Газ-69-«козел» Капустина и остановились.

Он застыл в глубокой луже, как надорвавшийся ледокол в окружении взломанных льдин. Капустин орал на маленького Кузькина, своего водителя. Тот выскочил из кабины, чуть не по пояс в воде, расталкивая льдины. Бросился назад, достал лохматый стальной трос и, ныряя глубоко в лужу, тщетно старался завести трос и зацепить за «рога». Я с ужасом смотрел на его суетливые неумелые действия, парализованные страшной руганью Капустина.

Надо было бы ему помочь, но меня колотило от холода, не соображая, что делаю, я накрылся такой же мокрой, как сам, сетью. Хотелось улиткой заползти в раковину, свернуться ежом, стать маленьким и незаметным, затушеваться, урыться, слинять. Но Кузькину сейчас было хуже, руки, израненные тросом, кровоточили. Температура воздуха быстро понижалась, и одежда покрывалась льдом на ветру.

На помощь пришел водитель нашего Газ-66 Бабакин. Кузькина, наконец, подцепили и вытянули из ямы с водой и льдинами. Богданов бросил мне свой тулуп, есть в жизни счастье!. Постепенно тепло овчины возвращало меня к жизни, и я уже не завидовал везунчикам водителям, вспоминая моржевание Кузькина. Змея в сердце сдохла.

Кто дает нам такие наглядные уроки? Этого я не знал, хотя сознательным атеистом никогда не был. Но душа спала, укутанная, нет не теплом золотого руна с плеча Богданова, но чем-то, похожим на мокрую сеть, не дающую покрова, и под которой нельзя согреться.


Шустрый Иванцов раздобыл где-то десять пар рукавиц и подбивал меня сделать вечером вылазку в немецкую деревню, с целью реализации товара, ну и остальное, как получится. У него оказалась карта полигона и окрестностей, с его слов, он нашел ее возле палатки. Карта принадлежала кому-то из офицеров, но шума пока не было. Ближайшим интересным местом выглядела деревня Цемпов, в шести кэмэ от лагеря, если в темпе, два часа в оба конца, пол часа в деревне.

Выходить надо было в промежутке между пятью и шестью часами вечера. Самое спокойное время, никто искать не будет, никаких построений не проводится. К ПХД на ужин ходит каждый сам по себе, ужином, конечно, придется пожертвовать. Рысью по просекам, карта видна при луне, серебром сиял снежок, видимость почти как днем, только все призрачное и зыбкое, звуки и лес вокруг нас. Короткая автоматная очередь бросила нас на снег, тенькнула рядом пуля, и послышался крик:

-Есть, попал, один готов.
Мы вроде живы и даже не ранены, повезло. Что это за гады стреляют в людей? Вот сволочи, свои, русские. Да они на охоте. Точно, пьяные, приняли нас за кабанов.
-Эй, сволочь, не стреляй! -Заорал Саня Иванцов.
-Мужики, стой, не стреляй, своих побьем,- голос одного из охотников отрезвил стрелков.

-Да свои, вроде, все здесь,- они говорили, даже орали громко, и звук в ночном зимнем лесу слышно было за версту
-Эй, вы кто? Опять спросил первый голос
-Конь в пальто, люди мы, а не кабаны,- переговоры взял на себя басистый Саня, так получалось солиднее.

-А ну, люди, поть сюды, коль не шутите. Да это солдатня по лесу шастает,- кто-то стал соображать, раз мы не стреляем, значит не на охоте, офицеры или прапора в деревню пешком не попрутся, возьмут машину. Точно, салабоны поблудные шастают.
-Эй вы, самоволка, сами идите, поймаем, хуже будет.

-Ты поймай сначала, Ворошиловский стрелок!
-Саня, ты что, дурак, пристрелят на хрен, никто не найдет, идиот, у них автоматы чужие.
- Тогда давай, ходу!


Мы рванули с просеки в лес, никто не гнался за нами и не стрелял, проскочив полосу леса, выскочили на заснеженное поле, за которым виднелась кирха. Значит, рядом должен быть гаштет. Дом молитвы и питейное заведения располагались практически в одном здании. Рядом, вдоль дороги несколько рабочих укладывали керамические канализационные трубы. Наверное, аварийная бригада, для обычных работ было поздновато. Почти ни у кого на руках не было рукавиц, и это радовало. Подошли, поздоровались:

-Гутен абент.
-Гутен абент
-Камрад…, Саня, как рукавицы по-немецки?
-Откуда я знаю.
-Подожди, по-английски перчатки, главз, может, и по-немецки...
-Камрад, главз кауфен?
-Вас?

-Саня, не понимают, покажи.
-Камрад,-Саня показал голую руку,- Арбайтен нихт гут, шлехт! -Достал рукавицы, надел,- -вот, теперь видишь? Гут.
Сане бы переводчиком работать, мимика, жестикуляция, язык тела, думаю, мог бы и станцевать, любой папуас бы понял, не то что культурный немец.

-Вифель костен?- Приценился понятливый, по виду,- бригадир.
-Фюнф,- Саня растопырил пятерню.
Немцы перекинулись двумя - тремя словами между собой:
-Гут,- согласился бригадир и полез за деньгами, сначала взяли пять пар, на каждого - по паре, а потом решили взять остальные.

-Ну что, не плохой бизнес, по двадцать пять на рыло, а?
-Моя месячная зарплата,- эйфория легких денег кружила головы, тем более, что зарплату в Германии я еще не получал.


Только взяли в гаштете по высокому стакану пива, как услышали звук подъехавшей машины и, выглянув в дверное оконце, увидели нашего комсомольца, Витовченко и командира ремонтников и транспорта, Бабкина. Саня мгновенно перемахнул через стойку и скрылся за дверью, а мне было не перескочить, подобно длинноногому Иванцову. Хозяин, оценив ситуацию, приподнял крышку барной стойки и впустил меня в ту же дверь.

Мы стояли за ней и слушали обстановку. Наши взяли водки с собой, пару гроссовских и по пиву в розлив, потом еще подошли за пивом. Интересно, сколько они намерены здесь просидеть и пива выкушать? У нас то машины нет, так можно и на вечернюю поверку опоздать. Ага, предлагают хозяину бензин, сто литров, не слабо, хозяин, вроде, не против, берет. Немец вышел к нам и повел коридором к следующей двери, вошли в нее и очутились в зале кирхи, темном и таинственном, с рядами скамей.

На ощупь дерево было теплым и пахло чем-то неуловимо, может быть стариной. Я помню ощущение от прикосновения и незнакомый аромат, когда мы пробирались вдоль рядов к выходу с противоположной стороны. Хозяин выпустил нас на улицу, вежливо попрощавшись. Культура, Европа, а мы опять поскакали рысью. Время вращало свои стрелки все быстрее, но на этот раз удалось уложиться в лимит, успели вовремя, за пол часа до поверки. Гормон погулял в жилах и, успокоившись, все же, перед сном шепнул на ухо: «сволочи, могли пристрелить, как кабанов, ни хрена себе бизнес!


Тема бизнеса в советской армии, как отображение изнанки интендантского плутовства и обозной возни, вообще-то мало интересна по причине пошлости накала страстей из-за ничтожного повода. Исключая, быть может, годы вывода войск из ЗГВ, там чувствовался размах, и не снившийся похитителям хлеба и консервов в ГСВГ. Но мы тоже своими крысиными перебежками торили ту же тропу, не видя большого греха в том, что бы изловчившись, подобрать или загнать те крохи, которые случайно смахивались с казенного стола.

При этом, безусловно, осуждалась склонность к воровству и мелкому подворовыванию, ревниво замечаемая косым взглядом самого зачуханного салаги. Как ни объемисты были закрома родины, а на всех не хватало. Редкий офицер мог равнодушно пройти мимо хлеборезки, чтобы не захватить домой буханочки хлеба. О прапорах молчу, прапор старинное слово, означающее знамя, прапорщик это знаменосец. Вот они и несли, только шорох стоял, а на знамени улыбался Веселый Роджер.


Искушение стяжательством выдерживали не многие, не владея никакими статистическими данными, я думаю, их не существует, передаю только свое личное впечатление и пристрастное мнение сослуживцев. ГДР была витриной социализма, и здесь в изобилии водились те остро дефицитные товары, которых вожделели советские обыватели. Добротная немецкая мебель, ковры, наш и чешский хрусталь, книги на русском, самые недоступные в Союзе подписные издания, просто женские тряпки итд.

Потребительский рынок манил безо всякой рекламы голодных варваров с востока, но деньги, где взять? Этой проблемой озаботился передовой вооруженный отряд еще в то время, когда весь остальной народ на родине метался, где достать? Перспектива сэкономить на питании была доступна любому не ленивому и не дюже щепетильному, но иногда доходило до патологии.

Прапорщик Косырев, занимавший неважную должность командира взвода в третьей батарее, был лишен возможности вести коммерцию, но делал покупки, которые взволновали замполита.
В частных беседах с личным составом солдат и сержантов Дуст непедагогично язвительно, но политически грамотно рассуждал в сравнительной манере:

-Вот я, к примеру, майор, замполит части, имею зарплату больше тысячи марок и работающую жену, так? Прапорщик Косырев имеет зарплату пятьсот марок, неработающую жену и дочь пяти лет, так? Я покупаю стенку, и прапорщик Косырев покупает стенку, я покупаю ковер и Косырев покупает ковер, я покупаю сервиз и он покупает такой же. Но я объездил весь Союз, бывал на Чукотке и Камчатке, Кавказе, Крыму, он нигде кроме своей деревни и Пренцлау не был.

Ребенку раз в год покупает леденец на палочке за пять пфеннижек, она детям пол года рассказывает какой он вкусный, а следующие полгода,- что ей скоро опять папа с мамой купят леденец. Стыдно товарищи, стыдно, экономика должна быть экономной, но это уже болезнь. Надо всем задуматься.


Косырев, позывной- Волк, жена его соответственно- Волчица, оба поджарые с шарящими голодными глазами. Косырев одним из немногих садился за солдатский стол, ел с удовольствием отвратную пищу, нахваливал ее и говорил, что так привык к ней, что другая - просто в глотку не лезет. Дело даже доходило до карикатуры. Когда его батарея заступала в караул, и пищу доставляли в термосах, его Волчица приносила свои емкости под пайку из общего кошта.

Вот так, экономя каждый пфенниг, люди ковали счастье, как они его понимали. Не зная всей подноготной такой жадности, легко осудить другого, впрочем, в диагнозе соглашусь с замполитом. Но борьба не с болезнью, а с больным может только доконать последнего и привести к эпидемии. Здесь позволю себе хронологический пассаж, для иллюстрации своей мысли о заразности лихоимства.

Дело происходило летом следующего года в промежутке между стрельбами и земляными работами. Первая батарея в очередной раз несла службу в наряде, а я заступил начальником караула. У Чирина в связи с этим созрел план хищения бензина из парка. План возник в беспокойной голове внезапно, и времени на проработку и тщательную подготовку не было. Чирин заступал на второй пост в парке и мог ночью беспрепятственно слить бензин из баков машин, стоящих вне боксов.

Для этого я должен был обеспечить его канистрами и провернуть операцию прикрытия, используя служебное положение. Лучше всего для этой акции подходила смена с часа ночи до трех, в это время на второй пост я определил Чирина. Разводящий увел смену, выполнив первую часть нашего плана. Через пол часа начальник караула, то бишь я, собственной персоной, решил проверить посты. Проверка второго поста показала, что Чирин не спит и готов к действиям.

Оставив Чирина в режиме ожидания у забора парка, примыкавшего к спортзалу, я направился в здание казармы, где в мансардном этаже, в хозяйственной каптерке хранились пустые канистры. Путь наверх шел мимо комнаты дежурного по части, рядом с площадкой второго этажа, и пройти надо было тихо и аккуратно. Подъем удалось преодолеть без срывов. Дверь отпиралась примитивной отмычкой конструкции Коли Носа, ответственного за хозяйство.

Такими обычно пользуются в украинских селах для запирания хат. Спуск прошел не так гладко, я чуть не напоролся на дежурного по части офицера, фамилия его испарилась из головы, лишь кличка Хапчик или Хапец, застряла в памяти, так его называли все. Они стояли с телефонистом Горбунковым, каморка станции располагалась смежно с комнатой дежурного, и люди коротали боевое дежурство.


Пришлось ждать на площадке третьего этажа, пока они неспешно курили трубку мира. Ну, наконец, ушли, вот площадка второго этажа. Дверь в дежурку открыта. Доносились голоса, если дежурный, как обычно сидит за пультом с высокой стойкой или прилег на топчан, видеть площадку ему невозможно. Я поймал на себе чей-то взгляд, округлившиеся глаза Горбунищи смотрели на меня по диагонали через открытую дверь. Он стоял, подперев косяк, и разговаривал с Хапчиком, когда увидел, крадущегося по лестнице начальника караула с канистрами.

Горбунище любил подслушивать телефонные разговоры в гарнизоне и нити многих секретов, интриг и интимных деталей быта, если и не держал в своих руках, то пикантная информация распирала его внутренности. Внешностью, походя на хищную рыбу, скорее всего щуку, соображал он мгновенно и быстро возобновил разговор, Хапец ничего не заметил. «Надо будет Горбунище, помочь с идеями по разрисовки дембельского чемодана, услуга за услугу»,- подумалось мне по пути к спортзалу.

-Чиря, ты здесь? Тихо окликнул я чуткое ухо за забором.
-Здесь я, здесь.
-А куда ты на хрен денешься?- Плосковато пошутил я, бодрясь сам, и подбадривая Чирина.
Парк был освещен, но этот аппендикс у спортзала- слабо, и канистру, летящую сверху из темноты, поймать было непросто.
-Готов?
-Давай, ловлю.

-На счет три: раз два три, оп,- первый, пошел
-Поймал, давай вторую
-Раз, два, три, оп,- осечка, Чирин вторую не поймал, она грохнула о брусчатку.
-Тихо!- тишина, вроде все спокойно
-Я нигде не нашел в парке шланг, ни кусочка, как отсасывать?- Ну вот опять осечка, что же делать?
-Погоди Чиря, есть идея, я сейчас вернусь.


Идея заключалась в том, что в радиомастерской, хозяином которой я был еще пару месяцев назад, валялось много обрезков разнокалиберных кабелей и, если вытащить провода, трубку оболочки можно использовать вместо шланга. Ключи были в кармане, но предстояло новое восхождение на вершину мансарды и спуск мимо дежурного по части. Дверь в дежурку была закрыта,- «Надо будет Горбунище еще в чайную сводить»,- благодарно подумал я о догадливом телефонисте. Используя тиски, мне все же удалось вытащить, упиравшиеся провода из оболочки кабеля и изготовить инструмент для забора бензина.


Перебросив шланг, я возвращался в караулку и выглянул из-за угла казармы. Передо мной был хорошо освещенный плац, на нем стояло несколько транспортных «Уралов»: наших и разведчиков, изготовившихся к броску на целину. Дополнительно к бакам между кузовом и кабиной закреплены были по восемь канистр с бензином. По пути в караулку предстояло обогнуть плац слева и мимо столовой пройти в направлении караулки метров сто. Я еще раз окинул взглядом пространство, которое готовился пересечь, как вдруг услышал топот сапог и увидел двоих неизвестных, стремительно выскочивших из-за угла нашей казармы, ближнего к разведбату.

По скорости, с которой неслись спринтеры к машинам на плацу, я понял- «разведчики», нашим увальням - артиллеристам такая техника бега не снилась. Одним броском заскочив на машину, одним рывком выпростав по паре канистр, уже неслись они во весь опор обратно, чуть пригнувшись под бременем трофея. Дерзость молниеносного экса, добавила уверенности - определенно разведка, да, кажись, матерые. Мастерство и ловкость, достойные лучшего применения, стало обидно, канистры то сперли с наших машин, хотя свои были чуть ближе.

А мы, что же, лыком шиты? Взыграла обида, подогретая ревностью за похищенный играючи, наш бензин. Защемило, когда представил Чирина в антисанитарных условиях на боевом посту, отсасывающего бензин, а тут так нагло и просто! Решение урыть разведку созрело и оформилось. Ниньзей нырнул за ними под забор и тенью ниньзи скользил до террикона песка на форштадте, где проследил, как зарыли уворованное горючее налетчики от разведки.


Зачем я с такой подробностью описываю, можно сказать, мелочные в своей незначительности дела давно минувших дней? Ну во-первых, других-то не было, жизнь казармы рутинна и уныла, как говориться, на западном фронте без перемен. С другой стороны, есть странные люди, описывающие жизнь различных букашек, и многие находят это интересным, а тут вовсе - люди в форме. Первыми додумались, что каждый человек- это целый мир, кажется древние евреи, умное, надо сказать, было племя.

И еще, довелось как-то посмотреть старый французский фильм «Красный круг», в нем занята четверка великолепных актеров: Ален Делон, Джан Мария Волонте, Ив Монтан и Бурвиль. Жесткий криминальный сюжет, но не он, не актеры, привлекли мое внимание к фильму. Я впервые видел столь детализированное, происходящее, как бы в реальном времени, развитие сюжета о подготовке и самом ограбление. Этот почти репортажный прием потом использовали другие режиссеры, но вторично.

Такой скрупулезный реализм с концентрацией внимания на предметах и инструментарии, с топографической привязкой и хронологической фиксацией планов, по-моему, является, как бы светочувствительным фоном, нарочито выпяченным, на котором постепенно проявляется внутренний мир криминальных героев. Ну вот, вроде, объяснился.

В три часа разводящий увел новую смену на посты, а через пятнадцать минут я услышал по селектору:
-Часового второго поста нигде нет.
Екнуло сердце, не успел или что-то случилось?
-Вы везде смотрели в парке?
-Везде, Чирина не нашли.
-Постой, не паникуй, я - к вам

Мы вместе стали обходить парк, негромко окликая Чирина, на мойке у эстакады что-то затрепыхалось. Фу ты, полегчало, обнаружился пропавший без вести часовой. Чирин барахтался в глубокой луже. Тяжелый брезентовый плащ, надетый им по случаю моросящего дождя, намок, и его длинные полы мешали Чирину принять вертикальное положение. Все же, он справился без нас, глаза у часового страшновато горели красным огоньком, и от него разило бензином. полное впечатление, что заправщик с бензоколонки неслабо подзаправился.


-Поскользнулся, упал в лужу, плащ зараза намок, еле вылез, глубоко, как в озере.
-А чо ты сюда полез? Разводящий Федько похоже не очень поверил Чирину
-Застирать хотел плащ, а то воняет бензином, чуть не угорел.
-Не понял, он бензином вроде не вонял, висел в караулке, ничего не воняло
-Да я в нигроле его испачкал, разлил кто-то, суки, прям на землю. В бензинчике вот отчистил и застирал.

-А ты зачем на землю-то..., ты чо, спал что ли?
-Я же сказал, поскользнулся.
-Ты на мойке поскользнулся.
-И на мойке и там. Дождь идет, не видишь? Брусчатка скользкая..., ты че прикопался, уже поскользнуться нельзя?
Надо было прикрывать Чирина:

-Ладно, пошли, что здесь под дождем разговоры разговаривать.
Я и сержант Федько шли сзади смены, и он шептал мне.
-Он же пьяный, ты чо, не видишь? Во алкаш, на посту в парке нажрался, а бензином запах перебил, понял? Если бы дежурный проверил, все, хана!
-Ладно, Федя, ты не болтай, разберемся.

Федько, молодой сержант из учебки, был хорошим парнем, я его не обижал и он меня похоже уважал, болтать не будет.
В караулке плащ с Чири сняли и засунули в дальний ящик с ветошью. Он прошипел мне свои злоключения. Отсасывая бензин, он так надышался, что реально угорел, да еще хлебнул малость. Ему поплохело, и он пошел на мойку попить воды. Там не понял, как оказался в луже.

-Очнулся, гипс,- пошутил я, чтобы подбодрить Чирина.
-Бензин, гад, какой-то неправильный, отрыжка от него
-А ты щей похлебай кислых, третья батарея Косыреву оставила, а Волчица не зашла, будешь?
-О, класс, щи это вещь, щами после бензина хорошо поправиться.

Хапчик пришел утром, покрутил носом:
-А, что так бензином воняет?
-Думали, жидкость для мытья, налили чуть в воду, попробовали пол помыть, бензином воняет, вылили все, а запах остался.
-Ну, ладно, так все в порядке?
-Да все нормально.


Вечером после смены надо было заняться реализацией добычи.
-Ты хорошо канистры спрятал, запомнил место?
-В песочке на форштадте прикопал, ну чо, порыли?
Наш песочек был перекопан бульдозером, я видел, как напрягся Чирин.
-Вот скотина, бульдозер все перекопал, может, выкопал, а может, закопал
Потыкали палкой, протыкая песок, но палка уходила вглубь, не встречая препятствия:

-Чиря, может, ты их в другом месте закопал, вспомни?
-Да здесь, зря только бензину наглотался.
-Пойдем, вон в той горке поищем,- потянул я Чирина за рукав и показал на соседнюю горку
-Нет, я там не прятал, нечего смотреть
-Ты бензина надышался, угорел, Федько думал ты пьяный, сам сказал, не помнишь, как в лужу упал, может глюки, мог место перепутать.

-Ну хочешь, иди, сам смотри.
Я подошел к тайнику разведчиков и, потыкав палкой, нащупал канистру. Есть, не успели еще распорядиться. Я откопал одну канистру:
Чирин офонарело смотрел на нее.
Я нащупал и откопал вторую, картинка на лице Чирина из удивленной менялась на радостную.

-Чо-то я перепутал, точно угорел, бензин мне сразу не понравился, сволочи, какую-то хрень подмешивают, наверное, чтоб не продавали, как в денатурат, что бы не пили.
-Может быть, может, это этилированный бензин, тогда точно глюки идут, мы с отцом в детстве таким заправлялись, он мне даже дышать не разрешал.
Когда я откопал третью и четвертую канистру, Чирин меня спросил:

-А сколько у нас канистр было? Я бы четыре точно не утащил.
-А может, ты два рейса сделал?
-Нет, ну ты же помнишь, сколько ты мне в парк перекинул?
-Вроде две
-Откуда же я еще две взял?


-Помнишь, как Буратино сольдо закапывал на поле чудес, в стране дураков? По-моему, это то самое место. Чиря,признавайся, ты брекс, фекс, кекс, говорил?
-Языками не владею, не мог я такого даже в бензиновом угаре наговорить.
-Ты что, Буратино, не доволен, закопал две, откопал четыре?
-Да нет, доволен, конечно...А этот бензин этилированный? Как думаешь, не опасно?

-Если пить, опасно, а продавать, наоборот, полезно. Теперь, после отсоса можно продать даже твою мочу. Её октановое число где-то за 78 зашкаливает, для "Трабанта" самый зер гут.
-Ты шутки шутишь, а я чуть не загнулся, еще не известно, как аукнется.
-Не ссы, Чиря, хотя, если че, вот канистра, не пропадать же добру. Поднатужься, сделай полную, это же месячная зарплата сержанта.

-Да хорош тебе ржать, может, в санчасть сходить? Помнишь - два танкиста откинулись, антифриза нажрались и до гаштета не дотянули?
-Да они его пили, думали - это спирт, все сожгли себе. Ну хлебнул ты грамульку, выплюнул, внутрь же не глотал. Первый признак отравления - это рвота, а ты ведь не блевал...
Последний довод показался ипохондрику Чирину убедительным, и он успокоился.

Продали бензин там же, на Форштадте по 25 марок за канистру вместе с тарой. Не тащить же пустые погремушки назад себе на засыпку. Тем более - мы решили, больше бензином не спекулировать, Чиря из соображений охраны здоровья и детства. Он хотел жениться сразу после армии и заделать дитятю по-быстрому. А я тоже из морально-этических. Ведь выходило - вор у вора дубинку спер, а так глубоко погружаться в безнравственные недра криминального бизнеса я не планировал.

А на Виттштоке прошлой зимой особых происшествий не случилось, ночью сгорела пара палаток, но, к счастью, никто не пострадал. Ваня Дрема, дремучий Дрема, по выражению майора Ивашова, охраняя продовольственную палатку из ведомства того же Ивашова, тиснул мешочек рафинаду. Бедного Ваню распекали на все лады, Ивашов даже сыграл в театре одного актера роль дремучего Дремы, пробирающегося в заповедную палатку.

И никому невдомек, что Ваня - большой и добрый медведь с казачьего Дона, ему бы спать в берлоге, ведь зима в лесу, ан не дают. Разбудили супостаты, лапу сосать разрешают, а жрать не дают, ну и потянуло Ваню-шатуна на сладенькое. А вы, как думали, такой весь кругленький, глазки маслены, майор Ивашов?


Еще замполит отличился в стрельбе по бегущему кабану, когда я заступил дежурным по кухне. Туда каждую ночь наведывались дикие кабаны потолковать с прапорщиком Олексащенко и спросить у него, хватает ли подножного корму солдатикам? Дуст строго-настрого приказал будить его при появлении этих оглоедов,

- Понимаешь, жрут и жрут свиньи проклятые, отходы у прапорщика Олексащенко. При таких отходах доходов не напасешься, а истребить подлую тварь больше некому, окромя замполита. Народы по полигонам разъехались, из пушек палят, понимаешь, в основном по воробьям, прицел сто двадцать, бац, бац и мимо. Так что буди, милый, что бы я тебе со сна не лепил, автомат заряжен и стоит на предохранителе, ждем только хрюшек.

Кабаны пришли, как и обещали, я тоже честно разбудил Дуста, хотя он и отпирался спросонку, мол, не виноватая я, никогда не печатала фальшивых немецких денег. Весь дивизион содрогнулся в сонном кошмаре, когда загрохотал грозный автомат майора Тазова, изрыгнувший весь рожок в нахальное рыло вожака. Но выхлопные газы задрали ствол калаша высоко вверх. Где-то в ночном небе надсадно охнул старый немецкий «мессер», стал оседать, заваливаться и с воем полетел умирать на кладбище в деревню Гадов.

Секач-ветеран плюнул, по-свински выругался, хрюкнул расстроенному Дусту что-то на ухо и увел стадо. Как не спрашивали потом замполита, что сказал ему вожак на ухо, отмалчивался говорливый майор Тазов. Галустян утверждал, что был рядом и слышал, будто бы кабан посоветовал Дусту: «Пить надо меньше, дядя».

Капустин же был уверен, что старый хряк сказал замполиту: «Настоящий офицер после такого позора должен застрелиться» «И я,- сказал подполковник,- держусь одного с кабаном мнения». Замполит стреляться, конечно, не стал, видимо боялся снова промазать.
Оценки за стрельбы дивизион получил хорошие, отличился лейтенант Понамаренко, впрочем, он всегда стрелял супер, а самое главное, послезавтра был Новый год, что год грядущий нам готовит?


Я напился на обратном пути на регулировке самым позорным образом. Стоял себе вечером, ждал колонну, смеркалось, я просто подпирал стену гаштета, что бы не упала. Жажда замучила, и я подумал, а не выпить ли мне стаканчик янтарного? Подойдя к стойке, торопливо заказал и выпил пива, как вдруг кто-то из публики предложил:

-Камрад, водка.
Я показываю, мол, финансовые проблемы, но они решили меня угостить. Налили наперсток, и тут меня понесло, сам не знаю, как получилось. Вспомнил я Андрея Соколова из «Судьбы человека» и объяснил камрадам, спасибо, мол, ребята, но из мелкой посуды мы не привыкши. Обрадовалась немчура, провокаторы, пошептались, скинулись и налили мне водки в стеклянный сапог, украшавший стойку, почти бутылка туда вошла.

Испугался я маненько, но виду не подаю, не срамиться же теперь перед Европой. Ухнул этот сапог, немчура аж заколдобилась, сосисок навалили, закусывай. Хотел сказать, что после первой не закусываю, но поостерегся, пожалел демократов, тогда их точно кондрашка хватит, да и язык как–то на сторону повело. Хотели меня на руках подбрасывать, но я не дался - уронят еще черти пьяные.

Стало совсем хорошо, а от добра - добра не ищут, испугался я, что станет еще лучше и вышел на воздух. Опять прислонился к стеночке, и теперь она, благодарная, уже подпирала меня. Тут и ВАРЭМ наша, собирающая отрегулированный контингент подкатила, подняли меня сильные, родные русские руки.

«Эти не немцы,- подумал я,- эти не уронят». Дальше плохо помню, кто-то возмущался, сетовал, мол, нажрался салага, как прачка зело безобразная. Дорогой я проспался и на подъезде к Пренцлау уже оттопыривался огурчиком пупырчатым.

Почему из великого фильма о войне многим памятен и близок эпизод, когда герой пьет водку в концлагере? Он отказался пить за победу врага, но выпить за свою смерть согласился. Не закусил после первого стакана, и после второго - лишь утерся рукавом. Только после третьего отщипнул кусочек хлеба. В чем смысл и сила этого противостояния?

Я, конечно, обезьянничал тогда на регулировке, потому что водку недолюбливал. Но в том эпизоде из фильма понятна мне была лишь некая удаль, заключавшаяся в способности перепить другого. Эту удаль многие русские люди почитают за реальную силу, присущую именно русским, на этом стоит и героизация пития, как занятия мужей достойное.


Теперь я понимаю, в фильме говориться о другой силе, о силе духа, который превозмогает немощь истерзанного тела. Да разве мог лагерный дистрофик, не имея этого духа, выпить стакан водки и не упасть под стол? И он, этот русский дух являет рациональной бездуховной нацистской сущности, являет не кичливо, не из гордыни превосходства , а от широты. Может от той широты, о которой сказал Достоевский устами Мити Карамазова: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил…»

Не всегда эта широта была Русскому человеку душеполезна. В чем заключалась наша миссия в ГСВГ, когда мы расширились за свои естественные пределы? Что хотели мы взять там, на западе или дать Европе, чему научить, чему научиться? Где та тонкая грань, за которой освободители превращаются в оккупантов? Прозревать эти тонкие грани способны лишь  умудренные люди. Вот она, стезя "замполитов"! Если вспомнить Отечественную, а по сути, тоже мировую войну 1812 года, ведь «двунадесять языков» пришли на русскую землю, то тогда русские войска продвинулись на запад еще дальше.

Соловья-пташечку горланили в Булонском лесу и на Елисейских полях, рубленные бани стояли по берегам Сены, а в Парижских харчевнях дикие бородатые казаки командовали гарсонам: «Быстро!». Ну постояли, да и вернулись на Русь- матушку, кто землю пахать, а кто и с царем воевать. Укоротили западных бонапартов с робеспьерами, да болезнь оказалась заразная. Её в Петербург завезли доморощенные робеспьеры. На сенатской площади в декабре они то и вылупились. Перестояли, однако, в Парижике.

Потом ещё интернациональную помощь братскому австрийскому народу, в лице Габсбургов, оказывали - мадьяров замиряли. Что хочу сказать - хватало работы на западе. Но какое, однако, понимание миссии! Как затвор передернуть - «Жандарм Европы». Никакой проституции. Кто еще, мол, хочет комиссарского тела? Вот это "замполиты"! Какая ясность ума! «У Росси нет друзей, у нее есть лишь союзники, это ее армия и флот» Никакого лицемерного блуда!

Вот век девятнадцатый, а что у нас в двадцатом? Опять стоит наш бронепоезд в Европе, давненько стоит, с пол века, почитай, а че стоим?
 Старая еврейская хохма:

Где стоим?
В Бердичеве
А Що стоим?
Да паровоз меняют,
А на що меняют?
Да на другой паровоз
Паровоз - на паровоз? Это не Бердичев!

Не хочу сейчас перетряхивать научно-коммунистические и геополитические штампы. Да, конечно, великое противостояние двух сверхдержав со всеми вытекающими последствиями, но вот оно рухнуло, все пришло в движение. Достигнет ли система состояния нового равновесия? Из ряда декларируемых целей советского руководства борьба за мир во всем мире воспринималась советским народом, как одна из лицемерных абстракций при крепкой броне и быстрых танках. И все же именно эта цель изо всех других была достигнута - горячей войны не случилось.

Гарантированной ничьей в термоядерной анигиляции мы предпочли поражение в холодной войне. В этом ли была наша миссия во время великого противостояния? Даст ли нам наша жертва новое качество? Ведь что бы ни говорили, но партия на великой шахматной доске еще не закончена, ее окончание будет концом истории. И, если говорить серьезно и ответственно, мы ведь не только куролесили и бедокурили, выпивали и нарушали. Мы служили и делали это совсем не плохо. На стрельбах, за редким исключением, показывались хорошие и отличные результаты. Временные нормативы перекрывались, боеготовность была высокая.

В Голливуде - свои фильмы на вечную тему о человеке на войне, и при всем скепсисе по адресу фабрики грез, есть тоже глубокие и достойные ленты о войне во Вьетнаме,к примеру, «Взвод». Фильм, в том числе, и о проблемах межличностных и расовых отношений в американской армии, о подобии нашей дедовщины, о тех же неуставных отношениях военнослужащих. Честный и жесткий фильм показывает мужество и честь, достоинство и милосердие наряду с жестокостью и подлостью, малодушием и коварством.

Скрытые до поры страсти обнажаются войной до предела. Поэтому было бы не верно полагать, что только в Советской армии имели место неуставные отношения. Не знаю, есть ли в мире армии, где нет этих проблем? Говорят, есть, приводят в пример Израильскую. Я не то что не верю, не это есть предмет веры, я понимаю - здесь есть лукавство.


Во всякой избушке свои погремушки и в Израильской - свои проблемы и своя специфика, остальное – пиар. Вспомним хотя бы девушек, взявших в руки оружие. Армия ГДР имела очень высокую боеспособность, как и ее супер разведка Штази, но потерпела поражение, не защитила конституционный строй.

В январе 1996г в Берлине, на выставке-ярмарке «Грюне вохе»(Зелёная неделя) стенд Санкт-Петербурга представлял пищевиков России. В том числе и традиционную забаву - русскую водку. Масса разных людей прошла мимо нас и через нас. Многие имели удовольствие заценить 50 грамм Питерских сортов. В субботу подошли мужички-человек шесть, лет по пятьдесят с хвостиком. Тяжелые натруженные руки выдавали рабочий класс. Они взяли по порции, выпили и вроде хотели еще, но пять марок - рекомендованная цена, видимо, кусалась.

Я вспомнил, как меня щедро угощали водкой из стеклянного сапога такие вот мужички и предложил им за счет заведения. Они поколебались и согласились. Мы сели за столик на стенде. Строго говоря, они были не нашими клиентами, то-есть не оптовиками, с которыми подписывают контракты. Но я выпивал с ними, потому что мне приятно было выпить именно с ними и хотелось, чтобы они чувствовали это. Разговор получился не веселый и не простой, водка не снимала груза проблем с их плеч. Претензии были серьезные и обвинения тяжелые, как их натруженные руки.

- Мы верили вам, а вы нас бросили! У нас была хорошая, достойная жизнь, мы честно трудились, а теперь жизни нет, для нас все кончилось, вы нас обманули. У некоторых слезы стояли в глазах. Нет, не пьяные слезы, водка только подогрела кровь, и языки сделала откровенней и находчивей - ведь языковой барьер чувствовался. Я, как умел, объяснил этим хорошим людям, что хорошие люди в России согласны с ними и солидарны, только растерялись. Пришла беда, откуда не ждали. Лед не то чтобы тронулся, но потихоньку таял.Мы поняли друг другу и расстались тепло.

Я встречался со многими другими людьми в Германии и беседовал с ними. С бывшим генералом, который работал снабженцем, а потом лишился и этой работы, с репатриантами, с продавцами магазинов и учителями, с коммерсантами, с атеистами и баптистами, с лютеранами и католиками. Я вспомнил тракториста из соседнего кооператива в Пренцлау, мы помогали им в уборке сахарной свеклы. Моей задачей было вилами подгрести самые непослушные клубни в систему захватов погрузчика.

Вместе пообедали в прекрасной кооперативной столовой, и я, будучи убежден, что все немцы в ГДР мечтают жить на западе, спросил у него об этом. Он рассмеялся, искренне считая, что по сравнению с родственниками на западе живет намного лучше. Мы знали о безработице теоретически и наивно полагали, что, кто хочет, тот работает, они же знали об этом не понаслышке, а из переписки и, пусть не частых, но встреч с западными родичами.


Моего коллегу по уборке свеклы как раз устраивала незыблемая стабильность и социальные гарантии. Кто мечтал о «Мерседесе» - бросался на проволоку и рыл тоннели под стеной. Просто отчаянный бросок на проволоку и гибель при попытке преодолеть стену и обрести, наконец, «свободу высшей пробы» в самой последней инстанции, были событиями сами по себе экстра ординарными, привлекавшими СМИ и имевшими колоссальный резонанс. Мнение на этот счет тракториста из-под Пренцлау и подобных ему людей, международной мафиозной общественности не интересно.

Историю взбадривают и пришпоривают храбрые безумцы, экстремизму которых поют песни и славицы буревестники революций. Этот зуд заявляет о себе громче всех, это ему хочется и не терпится, это он ввергает нормальное большинство в беды и катаклизмы.

Когда мы строем и с песней ходили к танкистам в столовую, то однажды разведчикам удалось блокировать автомобиль с американцами. Дело в том, что военные миссии основных стран победителей во Второй Мировой Войне по договору имели право посещать чужие оккупационные зоны на территории Германии, за исключением закрытых зон, которыми являлись районы дислокации войск.

У нас иногда возникали разговоры о том, что где-то, кто-то поймал «миссию». 90% личного состава никак себе таинственную коварную и неуловимую «миссию» не представляло, но мечтало ее поймать. Кое-кто по этому случаю даже таскал с собой вещмешок, не очень представляя габариты «миссии».

По прибытии пополнения из Союза, примерно, раз в пол года, проводился инструктаж по «миссии», состряпанный специалистами. Из него можно было понять, что «миссия» это такая марка машины, в основном болотного цвета, на которой ездят нехорошие люди, и вот их-то и надо поймать. За поимку миссии был положен отпуск.

Однажды  разведбатовцы нашего гарнизона блокировали машину с американской военной миссией по пути в столовую танкового полка. Они и верили, и не верили, что америкосы «нечаянно заблудились и случайно углубились», но вели через стекло с ними беседу в стиле запорожцев, пишущих письмо турецкому султану. Миссионеры, не выходя из машины, поначалу запаниковали и затребовали своего консула и военного атташе. Но, раскурив трубку мира, типа Мальборо с обмякшими от доброго табака разведчиками, янки откочевали нах хаузе  без всяких дипломатических протоколов и прочей бюократии.

Такое непонимание чужой миссии было отражением непонимания своей собственной. В исторически обозримый период западная экспансия в мире осуществлялась под девизом «Дранг нах остен», в двадцатом веке восток в лице Союза ответил «Дранг нах вестен» и победил во Второй Мировой Войне. Советское военное присутствие в Европе продолжалось почти пол века. Столько же длилась холодная война, в которой Союз потерпел поражение.

Холодные войны всегда проигрывают замполиты и, если вы спросите у них о причинах поражения, и в чем же состояла наша главная задача все эти годы, врядли получите вразумительный ответ. Спрашивать комиссаров в пыльных шлемах - истинно ли в этом великом противостоянии заключалась наша миссия и решались судьбы мира не стоит. Не спрашивайте замполитов ни о чем - ведь они слепые поводыри слепых.