Доктор мой, доктор твой

- Ты не веришь в любовь?
- Нет.
Хщщ! Удар по щеке, я покачнулась, не отстранилась и продолжала улыбаться. Ну, что ты мне еще сделаешь?
Ты побледнеешь, отступишь на шаг, ноги подкосятся, ты привалишься к стене и будешь смотреть из темноты коридорной ниши своими большими глазами. Ты бессильна передо мной. Мы будем смотреть друг на друга в упор, не мигая, а потом ты вздрогнешь, осядешь на пол, жалкая, сжавшаяся, спрячешь в худые локти какую-то больничную стрижку и завоешь так нелепо и безнадежно… Я не двинусь с места, буду стоять и смотреть, ничто не дрогнет внутри. А вокруг – пустота и холодное тридцатое декабря, когда Новый год ну никак не наступает, время тянется и невероятно надоедает предпраздничный уборочный бардак.
Я буду стоять в темном пыльном коридоре твоей квартиры, лишь тусклый свет из кухни, где окно на безнадежно заснеженную улицу. Я буду стоять и убивать тебя, чужая, молодая, непонятная тебе, так много значащая для тебя, но абсолютно равнодушная. Что Вы сможете сделать с этим, дядя Миша?
- Уйди! – крикнешь ты, заваливаясь на бок, съеживаясь на полу.
Ты уже погружаешься в свой привычный мир. Где-то глубоко ты знаешь, что через пару часов ты уже будешь плакать на плече или в коленки к мрачноватой девице в черном свитере. И на свет Божий выплывет излюбленная фляжечка с коньяком. И будет бесконечный телефонный звон, и траурные лица, и крепкий чай, и наморщенные лбы на кухне, и сизый сигаретный воздух… И меня будут называть сволочью, и коренастая черноволосая девица глухим голосом решит набить мне морду… Скомканные салфетки на полу, блаженное послеслезное опустошение… Испорченный Новый год в окружении сочувствующих лиц и концептуальных приглушенных разговоров…
Ты уже знаешь, что первого января, отупевшая от слез, серьезная, собранная, с кем-то под руку ты выйдешь «на воздух» и неспешно-осторожно пойдешь по новогоднему снегу, и детский смех будет ранить тебя своей непосредственностью. Ты осторожно, как полный стеклянный сосуд, понесешь свою боль через весь город на знаменитый дяди Мишин диван.
Сам дядя Миша появится из боковой двери, в вечных нейтральных джинсах и свитере, подтянутый, неопределенный, в тоненьких очках, и привычно по-деловому сядет напротив тебя. И ты не сдержишься сразу и начнешь выкрикивать обиду, а он будет слушать внима-тельно, но глаза-то его периодически будет подергивать тиком, и уголок губ тоже.
И все же я однажды без всякой злобы на него вылила ему в штаны бокал шампанского. И он не только не разозлился, но и обрадовался даже, и тут же на правах вашего штатного психолога начал говорить что-то о бессознательном и фрустрации. Пара девиц внимали ему, сосредоточенно кивая головами. Я курила на кухне, бессмысленно разглядывая заснеженный дворик за окном, а ты злилась, бледнела и шипела, и угрожала, и, кажется, ненавидела меня. И я, не дослушав твоей фразы, ушла из квартиры, натягивая на ходу куртку, не закрыв дверь и швырнув на новый линолеум непогашенную сигарету. И ты бросилась за мной через тот дворик, по снегу, в чем была, с перекошенным лицом, и кричала «Вернись!», и толкнула меня в снег, бросилась ко мне, и заботливо вела по лестнице обратно, порывисто приобнимая за плечи, и отпаивала коньяком. И плакала…
 Я ненавижу тебя и всех, кто тебя окружает. Твой дом, наполненный запахами, звуками, мне чужими и чуждыми. Твоих стареющих подруг, которых опытные взгляды, огрубевшие черты лица выдают с головой, несмотря на пирсинг в пупке и рваные джинсы с обтягивающими маечками. Твоих кумиров на книжных полках и в стойке с дисками. Ненавижу бесформенный бабушкин шерстяной жакет, в который ты кутаешь больное бледное тело. Ненавижу короткие пальцы с обрезанными ногтями, нарочитую небрежность хозяйства, равнодушие к парфюму… Ненавижу ночные посиделки с поиском глубинного смысла… Ненавижу облепиховое варенье (все от той же бабушки), коричневые разводы внутри чашек, плюшевые покрывала, дешевый крем на старом трюмо, твою хоккейную клюшку, торчащую из-за поцарапанного темного шкафа… Ненавижу пижаму в отвратительно-желтых цыплятах. Ненавижу манеру сидеть на унитазе с зубной щеткой во рту и закрытыми глазами…
Бокал шампанского был неслучаен тогда, в твой день рождения, как раз перед прошлым Новым годом, где-то в середине празднования…
- Ника, разрешите задать вам вопрос? – нервно дергаются глаза, пересаживается в кресло ближе, принимает профессиональную позу.
- А что, психологи разве первыми начинают разговор? – просто кладу себе еще один огромный кусок торта.
- А Вы эрудированны! – мудрая улыбка. – Да, это не совсем по правилам. И все же. Мне кажется, Вы немного агрессивны. Скажите, что вас беспокоит?
- Меня ничего не беспокоит, - торт вкусный.
- Это не совсем так, и вы это знаете лучше меня. У меня создается впечатление, что у вас есть некий комплекс, своего рода комплекс неполноценности. Вы, видимо, чувствуете себя несколько дискомфортно в данной обстановке. Ну, проще говоря, не в своей тарелке. Вы не принимаете этого общества, точнее, вы хотели бы быть лидером здесь, но не можете, а потому защищаетесь, убеждая себя, что вы выше окружающих.
Пауза.
- Я обидел вас? Сердитесь?
- Не сержусь, - вкусный был торт. – Почему вы так обо мне беспокоитесь?
Смотрю на него: легкий тик в правой половине лица. Но усмешка по-прежнему мудрая.
- Я, собственно, не о вас. Я, волею судеб, в некотором роде слежу за психологическим состоянием своих друзей, ну, как любой домашний врач. Вы понимаете? И это состояние для меня важно. И если я вижу опасность для душевного комфорта, старюсь устранить, если, конечно, я в силах. Ну, или предупредить об опасности.
Пауза. Легкий тик.
- Простите, Ника, но я уже несколько недель обдумываю сложившуюся ситуацию. И она мне не очень нравится. Я люблю Веру и очень хочу уберечь ее от опасностей.
Пауза.
- Мне кажется, что вы – опасность.
Просто встать. Просто взять бокал. Просто вылить ему на штаны. Ничего не говоря. Просто уйти на кухню. Не замечая приподнявшуюся с дивана черноволосую девицу. Слегка толкнув тебя в дверях комнаты, непроизвольно ( ты ничего не знала, возвращалась оживленная, это через пару секунд ты прибежишь, злая и бледная, и начнешь шипеть и угрожать у окна с видом на заснеженный дворик).
Было забавно смотреть на нее, конечно же, давно и безнадежно влюбленную в тебя (безнадежно не потому, что безответно, вы все в тот или иной момент переспали друг с другом и видели в этом основание вашей дружбы, когда чувства поостыли, безнадежно потому, что реального выхода этой любви не было, ну не ехать же жениться в Голландию!), тоже бледную, сжимавшую кулаки и цеплявшуюся к словам в поисках повода ударить. Ты испугалась за меня (ха!) и почти выпихнула ее в коридор, ты даже дверь хотела закрыть, а я не дала (еще трудиться открывать, когда буду уходить!).
Интересно, если бы я потом потребовала выгнать их всех из квартиры, ты бы согласилась? Да что тут думать, конечно, да! Выгнала бы, делая большие глаза и недоговаривая что-то трагическим шепотом. Я это знала, поэтому и не настаивала. Они сами тихо ретировались, а я осталась лежать на раскладушке, в вечереющем декабре, глядя в темноту перед собой.
Ты закрыла дверь за последним, вернулась, присела на край дивана.
- Я тебя не понимаю, - обронила тихо.
Я не ответила.
Вот тогда тебе надо было ударить меня. Ты была зла и, может быть, хотя бы почувствовала удовольствие от причинения физической боли ненавидимому объекту. Ты не ударила. А вот теперь не в кайф, и ты корчишься на холодном пыльном полу, а я лишь смотрю с гадливостью, как на нечто мерзкое и ничтожное.
Жаль, что ты скорчилась не у двери. Эффектно было бы перешагнуть через тебя, уходя. И при этом – черные армейские ботинки крупным планом, у меня таких нет, а вот у той черноволосой девицы… Хотя, может, и еще у кого-то, я не помню точно…
Я вообще не запоминала твоих подруг. Зачем? Мне они не были нужны, они – как довесок к тебе, все эти Лены, Наташи, Юли… Это ты, как сумасшедшая, вытаскивала меня из моего одиночества и чего-то хотела. И не понимала, почему я не сижу часами в Интернете, почему не несусь посреди ночи в клуб, почему не таскаю с собой фляжку с коньяком и, напившись, не ору песни, блуждая в лабиринтах незнакомого спального района. Там-то мы с тобой и встретились, когда ты попросила закурить, а потом долго и путано о чем-то говорила и в конце концов попросила телефон. Я дала, пожав плечами, сама не знаю, зачем. Мне было все равно.
Мне было все равно и после, в нашу первую встречу, а затем во вторую, в третью. И я с удовольствием вдыхала вечерний морозный воздух, когда возвращалась домой от тебя. Было тихо, молчаливо росли куда-то вверх девятиэтажки, и я наслаждалась одиночеством. Оди-ночеством и свободой.
- Свобода – это одиночество, - ответила я, глядя на задыхающийся огонек свечи.
- Ника, а вам комфортно в одиночестве?
- Нет. Мне плохо.
- А вам вообще бывает комфортно?
- Да.
- Когда? При каких обстоятельствах?
- Когда ухожу и знаю, что меня ждут. И будут ждать, пока не приду.
- Это несколько эгоистическая позиция, не согласны?
- Возможно.
Свечка выровнялась. Волшебное сияние пламени превращает все в нескольких сантиметрах от себя в таинственно-нереальное. Если поставить свечку к темно-красному шелку, если сандаловая шкатулка, лилового бархата подушечка, если тяжелые гранатовые серьги старого золота… Новогоднее шоколадное детство…
- Ника, вы - трудный случай…
Если бы я была волком, повернула бы голову и пару раз рыкнула на него, оскалившись. Наверное, удивился бы… Впрочем, зачем ему вообще отвечать?
- Ника, вы всегда уходите от разговора. Вы можете сейчас встать и уйти. Но это ничего не изменит. Вы не уйдете от проблем!
Ты, конечно же, ждала в соседней комнате. С гитарой в руках. Ты подняла на меня светлые глаза и улыбнулась милой улыбкой. Коротенькие белые волосы, гитара и толстые шерстяные носки. Ты вроде бы тут не при чем. Упрямо бросаюсь в кресло.
- Он вечно будет меня лечить?
- Тебе не нравится?
- Я его об этом не просила.
- Его попросила я.
Как ты мне надоела! Ты и вся твоя жизнь, все твои подружки, друзья и этот чертов психоанализ!
- Блин, ты можешь не хвататься каждый раз за бутылку! Ну, чего ты нервничаешь? Не тебя же допрашивали сейчас!
- Хорошо, - ты покорно отставляешь коньяк в сторону и, кажется, впервые в жизни складываешь руки на коленях.
Ты ждешь. Ты готова слушать меня. Готова слушать молча. И даже, кажется, благожелательно воспринимать. Ты готова ломать себя ради меня. И это меня еще больше злит.
Сигарета. Дым в потолок. Ты не любишь, когда курят в комнате. Ты не любишь, когда игнорируют. Что ж, два:ноль в мою пользу!
- Ника, что происходит? – а в глазах неуверенность.
- А что происходит?
- Что с нами происходит?
- А ни.. не происходит, - мат тебя слегка коробит: сказывается филологическое обра-зование.
- Ладно, - ты устала, это видно.
И ты встаешь и уходишь, плечи опущены, тебя, наверное, жаль, но это еще больше злит. Что ж такое, почему меня все злит, все, что связано с тобой?! И то, что ты не делаешь ошибки – не обрываешь меня, не даешь мне повода наорать на тебя, тоже злит! Злит! Злит! Мне просто так не уйти.
Дядя Миша в просвете двери.
- Вера, тебе надо отдохнуть. Пойдем, я отведу тебя, - приобнимает за плечи.
Я резко встаю, мимо них, больно толкаю плечом (кого?), я – как кусок железа, хватаю куртку и – на лестницу. Ты рванулась, я слышу, он держит, он сильнее, ты колотишься в же-лезную дверь, ты воешь. Кольцо его рук, удары, еще несколько всплесков, слезы твои, ут-кнулась ему в плечо, утешает, ты склонилась, он уводит тебя на диван (А я вот свободна! Почему ты так легко позволяешь себя успокоить?). И – плед, подушка, трубка телефона, трагический шепот. В разных концах города – тревожные взгляды в окно («Не приехало еще?» - о такси), потом тревожное путешествие, быстро взбегают по гулким ступеням ночного подъезда, задерживают дыхание перед дверью, робко скребутся («вдруг спит?»), чуткое ухо уловило, в полутемном коридоре дядя Миша с пальцем у губ («Только-только заснула»), пробираются на кухню, горький чай, сизый дым, нехороший блеск в глазах и кулаки сжимаются от ненависти ко мне. Вставляю смайлик.
Я этого всего не увижу. Я молча выйду из подъезда, закурю и пешком через весь город – домой. Я и тогда, когда в первый раз, отвернулась сразу же к стене. Ты потом рассказывала, что было темно, холодноватый мартовский рассвет, едва синело, и в темноте – худое беловатое мое тело - спина, руки, - уткнувшееся в ковер на стене. А я не могла заснуть, просто лежала с открытыми глазами, отгородившись от тебя…
Что мне твоя любовь, когда каждое утро в автобусе толпа толстых крашеных теток окружает меня, и в каждой желтой голове, в каждом перепудренном лице, в каждой неповоротливой шубе я вижу бессмысленность?! Ты – дура, как и все они, эти многочисленные девочки, которые тебя окружают! Вы вырвались из сумасшедшего дома стирки-глажки-уборки и воображаете, что живете правильной жизнью! Хотела бы я иметь вашу уверенность!
Вот и сейчас я ухожу, оставляя тебя корчиться на холодном полу. Как-то слишком тихо сзади закрывается дверь ( не хочет усугублять?). Я иду по ступеням, медленно. Декабрьский день сочится сквозь пыльные заляпанные стекла. Грязные темно-зеленые стены, заплеванные ступени, разодранный дерматин дверей, оплавленные обугленные перила… Вся жизнь – проход между заплеванными темно-зелеными стенами. Стандартные стены роддома, подъезда родительской квартиры, поликлиники, детского сада, школы, библиотеки… Растрескавшийся асфальт, покосившиеся трухлявые деревянные столбы. Разбитые бордюры. Пе-сочницы с запахом собачьей мочи… Ржавые, невыносимо-скрипучие качели… Щербатый штакетник вокруг заросшего лопухами газона… Обшарпанные трамваи… Вечно дырявые детские колготки…
Слезы наворачиваются на глаза. Почему ты решила, что может быть по-другому? С какой стати ты веришь в счастье?!
- Девушка, тут курить нельзя! – неприязненный взгляд из-под голубоватых век.
Ну, так и есть: 98х90х120, лицо в красных прожилках, малиновые губы бантиком, ржавый крашеный начес и эти чертовы «золотые» кольца на расползшихся пальцах. А ведь когда-то была молоденькой, тоже, наверное, верила в счастье…
- Ты что, глухая, что ли?
Ну, о чем с ней говорить?
- Ишь, морду отворачивает! Давай ступай отсюда, а то сейчас мужа позову! Ты!
Мужа мне не выдержать! Мужа этой тетки мне уже не выдержать! Почему, ну почему везде какие-то люди!
- Иди-иди! – успокаивается, но дверь не закрывает, смотрит в щелку: уйду ли.
Уйду! Чего волноваться! Если уж я сумела уйти от нее, то здесь-то мне точно делать нечего.
Где-то хлопнула дверь. Тяжелые шаги, сюда, наверх. Только не это, только успела устало и тупо устроиться на полу, неужели опять раунд бессмысленных пререканий?! Кто на этот раз: упитанный дядька, бегавший за водкой, бабка с авоськой мандаринов, лыжники, молодой муж, посланный за елкой?
О! быстро же ты успела до нее дозвониться! Сразу же метнулась к телефону, как только за мной заскользила дверь? Нечленораздельно рыдала в трубку? А трубку-то хоть повесила? Или валяешься там рядом с короткими гудками, означающими для нее ну полную безнадежность твоего положения?
Ага! Волчий взгляд, бледное перекошенное лицо (естественно, какой мужик на такое польстится!), черные тяжелые ботинки. Не подходи, убьет! Взглядом-то точно убила! Пошла ты… Прыгай через две ступеньки, спасай, мне еще успеешь дать по морде! Интересно, молча будет бить или скажет что-нибудь этакое, пафосное?
Так. Дверь закрылась. Наверное, на коленях у тела, тело прикидывается беспомощным, а для нее это – шанс. Почему бы и нет? Вдруг тело, наконец, сдастся? Мечта стольких ночей с зажатыми между ног ладонями! Дура!
Тошнота подкатывает к горлу. Дышать нечем. Провалитесь вы все, зачем вы существуете, почему не даете спокойно спать?! Не трогайте меня! Об одном прошу: отстаньте!
Окно не поддается, дергаю резко, так, что лопается стекло, осколки сыплются куда-то на пол. Жадно, всей глоткой – сырой серый воздух. Пью небо.
- Да это та самая, Борь! – сзади надрывный визг.
- Сволочь!
Опять?! Опять вы?! Почему? Ну почему не даете дышать? Что вам от меня нужно?
Тошнота возвращается, рот полон слюны, подступает нестерпимо. Плевать, вырвусь, будет легче! Желудок сжимается где-то внутри, потом в груди, не остановить, хоть что-то теперь никто не сможет остановить, хоть что-то вы не можете контролировать, анализировать, сублимировать! Это теперь выше ваших сил, да и моих тоже!..
Чувство невероятной легкости, свободное дыхание, вдруг исчезнувший из-под ног пол и катастрофически быстро приближающаяся снежная белизна…