Цвет глаз

- Ну и чего стоим? Кого ждём?

Этим серым вечером наша давишняя шутка-приветствие смешной не кажется. Я оборачиваюсь – медленно, так медленно, как только могу.

- Покоя.

Он, конечно, не понимает. Приходится объяснять:

- Я стою здесь и жду покоя. Поскольку света, видимо, не заслужил.

Он фыркает.

- А, ты всё так же со своим Булгаковым носишься. Ладно, стой, жди, а я пока побуду молчаливой галлюцинацией.

Офигеть. Мальчик подрос. Книжки читать начал. Сколько ему сейчас, двадцать пять уже натикало? А я вот в свои тридцать всё также циничен.







Он начинает нервничать. Я слышу это в его шагах – он не может стоять спокойно, шатается у меня за спиной от края обрыва к обочине и обратно. А я стою на маленьком выступе и смотрю вниз. Река в этом месте совсем неглубокая, но дно зато – высший класс: каменистое, с острыми выступами битого стекла. Упадёшь – и всё, конец.

- Слушай, - не выдерживает он, - какого чёрта? Семь лет не писал, не звонил, не подавал дымовых сигналов, а тут вдруг объявляешься, вытаскивае6шь меня неизвестно куда на ночь глядя, сам стоишь здесь, как самоубийца-неудачник...

Я криво усмехаюсь.

- Неизвестно куда? Это НАШЕ место. Мы здесь познакомились. И часто приходили сюда вдвоём: ты – рисовать, я – писать стихи.

Молчит.

- Ты, вижу, всё забыл. Только и помнишь, как мы здоровались. Остальное в голове не уместилось, да?

- Почему же. Я много чего помню.

Я ему не верю.







Он подходит ко мне сзади, обнимает-связывает. На безымянном пальце правой руки – кольцо.

- Помнишь Ленку? - спрашивает он вдруг.

Если он ждёт, что я обернусь, он ошибается.

- Помню. И Ольку помню.

- Мне кажется, из-за них мы и перестали быть друзьями... - рассуждает он. - Или нет, хуже: из-за них мы остались друзьями. Да?

Молчу. Раньше не водилось за ним привычки подмечать очевидное. Меня за неё укорял. Эх, годы, годы...

он зарывается лицом в воротник моей куртки, дышит мне в затылок моё имя, каждый отдельный звук жгучей струйкой стекает по позвонку вниз – и вперёд.

- Прекрати. Кто тебя окольцевал, не Олька же?

Отстраняется. Вздыхает.

- Она. Кто ж ещё? Я же не искал... специально... а она...

- Можешь не продолжать.







- Знаешь, почему нам сейчас, вот в данной точке пространства и времени, так хреново вместе? - патетически вопрошает он, усевшись на какой-то камень. Я на своём выступе пожимаю плечами.

- Потому что мы так давно не виделись, что теперь дышим разным воздухом.

Нет, он положительно меня раздражает.

- Воздухом? Хм. А водой ты дышать не пробовал? - и, не дожидаясь его реакции, принимаюсь объяснять: - В воде содержится кислород. Я бы даже сказал, его там вполне себе много. Только отдельно от водорода его вдохнуть не получится. Вдыхаешь, борешься за кислород... а твои лёгкие заполняет дурацкая жидкость. И убивает.

- К чему это ты? - спрашивает он с каким-то звериным отчаянием.

- Да так, просто... Ты, может, и воздухом дышишь, а я водой. Давно уже, лет семь.

Жалею о сказанном. Он молчит и наверняка кусает губы. А потом признаётся шёпотом:

- Знаешь, и я тоже... водой.







- А ты... ты ни с кем не пробовал?

- Что не пробовал?

- Ну... то, что у нас не случилось.

Специально оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как он краснеет. Тут же вновь перевожу взгляд на реку внизу, хрипло смеюсь.

- Пробовал. Ещё до знакомства с тобой. И, представь себе, продолжаю практиковаться по сей день.

- Так ты...

- Угу.

Я кожей чувствую его растерянность.

- А как же Ленка?

«Ленка – провалившаяся попытка спровоцировать тебя хоть на какие-нибудь действия».

- Ленка – эксперимент.

Он нервно смеётся.

- А я тогда думал, что роль эксперимента отведена была мне.

«Тебе была отведена роль центра моей вселенной.»

- О, ты бы тоже был экспериментом. Только, возможно, чуть менее болезненным.

Минута молчания. Давно я не лежал в колонном зале...

- Со стороны у вас с Ленкой всё так серьёзно было. Вместе в Россию уехали.

- Ага. Вместе. Я в Петербург, она в Москву. - И, пресекая ненужный поток междометий на корню, спрашиваю, - А как Ольке-то удалось тебя захомутать?

- Ты уехал, а мне всё было пофигу, - лаконично отвечает он.

Ещё двенадцать мгновений тишины и тысяча лет одиночества.

Я спрашиваю:

- А ты пробовал?

Он качает головой.

- Я же верный муж и отец семейства.

Надо же, мой мальчик освоил сарказм.

- А хотел бы?

Не отвечает







- Я сейчас ощущаю себя бензином в луже, - заявляет он. Я хмурюсь.

- Объясни подробнее.

- Ну, знаешь, если пролить в лужу бензин, плёночка такая появится... радужная. Красиво, но абсолютно бесполезно и даже вредно, потому как негативно влияет на и без того хилую экологию городских джунглей.

Мальчик, что же мы с жизнью с тобой сотворили?

- Это я заставляю тебя такое чувствовать?

Хмыкает.

- Много чести... Нет, не ты. Оля. Родители.

Даже так... ну, тогда ещё не всё потеряно.







- Как поживают твои картины?

Он реагирует как-то чересчур бурно:

- Какие к чертям картины? Я закончил юридический и бизнес-курсы, работаю у отца на фирме. Вот и вся картина. Плохенькая такая, в духе соцреализма.

- Жаль, - роняю я.

- Кого, меня? - ожесточённо спрашивает. Я качаю головой.

- Картины. Искусство.

Он вскакивает с камня и вновь начинает нервно бродить туда-сюда. Наконец, выдаёт:

- А как поживают твои стихи?

Мило отвечаю:

- Спасибо, хорошо. Теперь, правда, пишу только для себя и самых близких, но года три назад издал сборничек из юношеского. А вообще, на прозу переключился.

- Это я знаю... - чуть слышно.

Приподнимаю бровь.

- Читал что-нибудь?

- Нет, ни одной книги. Из принципа. - Пауза. - Если бы читал, не стоял бы с тобой здесь. Сломался бы давно.







- Посмотри на часы, а?

- Пять минут первого, - откликается он. И добавляет: - Можешь оттуда слезать.

Я настолько изумлён, что даже не имею сил удивиться. Просто делаю четыре шага назад и оборачиваюсь. Он смотрит на меня как-то... необыкновенно. Как мессия на ангела.

- Когда мы впервые встретились... здесь... - говорит медленно и тяжело, - ты сказал, что прыгнешь с этого обрыва в день, когда тебе исполнится тридцать. И я очень хорошо помню дату твоего рождения.

Безмятежно пожимаю плечами.

- Ну да. А ты сказал, что будешь отвлекать меня, пока не настанет следующий день, в котором старым целям места не будет.

Я направляюсь к обочине, где припаркованы наши машины. Он спешит за мной.

- Так почему ты меня сюда... вызвал? Поэтому? - в его голосе тревога смешана с надеждой.

Ну что тут скажешь? «Конечно. Всё было очень романтично. Я понял, что ты один способен удержать меня в этом мире, и...»

Ради разнообразия, впрочем, я говорю правду:

- Я просто хотел дать тебе возможность исполнить ту клятву. Теперь ты – свободен. Радуйся. А мне давно уже не двадцать три, и у меня есть масса поводов жить.

- Мне тоже уже не восемнадцать, - объявляет он. Слабо понимаю, что он хочет этим сказать. На ходу надеваю тёмные очки – люблю ходить в них по темноте, чтобы ночь в глазах и сердце достигала абсолюта.

Он перегоняет меня, хватает за плечи. Я аккуратно разжимаю его пальцы, отталкиваю закованные в деним и трикотаж руки. Он тяжело дышит.

- Я никогда не хотел быть свободным от тебя, - его голос срывается. - Мне очень жаль, что... что всё так...

Я отодвигаю его в сторону и иду к своей машине; он обречённо бредёт к своей.

- Я люблю тебя, - сообщает он, отпирая дверцу.

- Ты даже не помнишь, какого цвета у меня глаза.

Он отвечает сразу, без запинки:

- Карие.

- Неправильно, - вру я, и он захлопывает дверцу и жмёт на газ.

Я тоже сажусь в машину. Достаю мобильный. Нахожу в шаблонах одно слово: «Спасибо». Закуриваю в ожидании отчёта о доставке смс. Вот и он – а сигарету я прикурил от фильтра. Смеюсь. Достаю из бардачка кожаный блокнот и ручку...















Но всё прошло... а нам осталось лето,

прикуренный от фильтра Captain Black

и два давно просроченных билета

в любовь.







Fin