Какой-то такой still life

Этот ветер, гуляющий где-то над крышей, завывал, путаясь в своих порывах. Мысли парили, и ныряли под железный флюгер. Ветер нес слова песни, такой тихой и грустной, что и слышал то ее только ветер, гуляющий над крышей. А небо роняло свой взгляд не в силах смотреть на идиллию рая, но забывшее, в какой стороне парила душа. Ветер небрежно играл, даже не играл, а касался мимолетными движениями слез, срывающихся с облаков, повисших грязной вуалью над пологом мира. Душа пела, ее белое крыло, растрепанное нашей жизнью, бессильно свисало с крепкого волевого и безвольного плеча. Она знала этот мир, и ведала его законы, но не понимала, что случилось с нами, с людьми, обретшими жизнь, и забывшими души. Почему крылья за нашими плечами больше не держат воздух, и окрыленный поэт волочит намокшие перья по земле, вместо того, чтобы взмыть к небу, которое не может больше смотреть на рай, и забывшее, когда в последний раз видело поэта. Наверное, просто пошел дождь, наверное, во всем виновато небо, роняющее свою слезу на мое легкое перо. А перо намокло, и мне бы его выжать, но так страшно касаться этой тонкой материи грязными пальцами. А ветер, насытившись дождем, снова начал робко трогать флюгер, и тонкий скрип вливается в звуки песни, такой же тихий и одинокий, как и песня. Настолько тихий, что услышит его только певец, но даже он не поймет, зачем, и что олицетворяет одинокий скрип.

Ветер знает, что стоит ему… И там солнце и праздник… Кому нужен праздник если небо не видит куда делся свет? А еще есть Солнце, и оно давно не ведает, что твориться в миру. Его свет отправляется в путь, без надежды достигнуть благоухающей зелени листвы. Тонкий лучик света, оторвавшись от короны миров, видит, что осталось позади: свет, и бурлящее тело звезды. Но что впереди? Мир вокруг ныряет во мрак, и даже лучи-братья, с кем вышел вот-вот, секунду назад из чрева Солнца, уже не видны. И луч света один, да и не свет он уже, а просто луч, одно направление. Мир вокруг сменяется, но это не зелень леса, это снова мрак. И рядом, плечо о плечо с ним мчатся сотни лучей не света.

Зыбкая вязкая мрака пустошь…

Флюгер отяжелел, веками вращаясь за ветром. Как воздух сдвинет сталь, когда сталь мертва, а ветер – всего лишь вдох? И в памяти оборвется тот тонкий-тонкий скрип, и был ли ветер, когда флюгер показывал на запад? Ветер снова слышит обрывки песни, и в ней грусть, и злоба, такая тихая песня. И ветер вдруг вспомнил, как тогда он… и скрип, словно смычок. И ветер поднырнет под флюгер, и снова тишина. Он сначала даже не понял, что случилось. Ничего. И ветер подумал о певце: «В его голосе боль. Он не знает, что я не в силах сдвинуть металл». Шел дождь, хотя с неба не упало и капли. Нельзя ударить ветер, но ветер почувствовал боль. Боль. В горах выл ветер, с тех пор не скрипел флюгер. А ветер почему-то думал о неведомом певце как о друге.

Сходили лавины. И наверное все так бы и закончилось, не начинаясь. Но однажды под крышей того старого дома не раздалась грустная мелодия, со злобой или тоской, не важно… Нет, не то что бы там каждый раз раздавалась эта песня. Наверное, просто она не раздалась, как не раздавалась уже много лет. Но что такое год для ветра, для ветра, что живет в горах.

А где-то начинался праздник, и люди надували разноцветные шары – что это если не вандализм. Ветер, или даже не ветер, а просто… Зачем нужно веселье! Когда улыбка стала преступлением. Он все равно не желал слушать свои мысли. Да и какие мысли у ветра, так обрывки, куски слов, тени фраз.

Наверное, в это время луч вдруг понял, что он совсем один. Он уже забыл зыбкое тело Солнца, из которого вот только вырвался. Он забыл ту пустошь, через которою мчался сотни лет.

А небо…

Луч вдруг понял что-то главное, но в этот миг он прорезал, словно ножом, тонкую голубую вуаль неба. И ворвался в мир, где свет снова обретал свою природу. Луч понял, что он луч света, и даже хотел этому обрадоваться, но, наверное, он слишком состарился. В его душе был холод. И сразу удар под ребро. Что-то мерзкое зеленое двинуло его, и он отскочил от него. Не успев и вдохнуть, он пропал: отразился на сетчатке глаза, и все.

Может быть, ему было бы приятно узнать, что вместе с миллионами и даже больше, так же как и он попавшими на сетчатку лучами, он нарисовал там картину. Что ударило его дерево своей веткой. Что глаз этот был направлен на холодный пруд, и на утреннюю зарю. Почему-то хозяин глаза подумал, что это очень красиво. И тяжелый вздох. И если с ним сейчас ничего не произойдет, то история действительно закончится.

Потому что ветер давно забылся в своем упоением ненавистью, а небо так и противится смотреть в рай. Грязное, запачканное крыло не встрепенется, и уставшее плечо не поднимет его из-под ног.

Где-то разгорался карнавал пошлый и мерзкий в своем неистовом безупречном веселии.

– А ты знаешь, что произойдет, когда наш флюгер повернет на восток?– Голос возник из-за спины, и я даже не сразу понял, что разговаривают именно со мной.

– Нет…– выскользнул из моей груди вздох. Голос надломился на середине слова, и вышло так, будто я сидел здесь и плакал. Вообще-то я здесь сидел и плакал, но нельзя было в этом сознаваться. Впрочем, сырой воздух мог сыграть с любым голосом злую шутку. Любой голос мог дрогнуть в этой холодной промозглой стране, особенно на вечернем воздухе. Уже твердым голосом я поправился,– Нет, а что?

– В этом доме должен родиться великий пророк,– Теплым, совсем домашним голосом произнес мужчина,– и повести за собой весь народ. Это будет настоящий сын Божий, как Христос. Вот только флюгер давно заржавел, и он не повернет на восток.

– Тогда его надо починить,– проявил я интерес, чтобы сгладить свою неловкость, чтобы скрыть красноту глаз.

– Э, брат, так нельзя. Повернуть флюгер должен волею Божию. Иначе это будет не честно. Не взаправду.

За время разговора я так и не обернулся на говорящего. Гладь озера сменилась рябью, становилось холодно. Ветер так и норовил задрать рубашку. А человек сел прямо рядом со мной, и от него повеяло теплом. И ветер словно обступал его, а заодно и меня.

– Грустишь?

– Нет.– Неуверенно ответил я. Это слово мне показалось таким крохотным, таким ничего не выражающим, что пришлось добавить,– На все воля господня.

– Как знаешь, как знаешь.

Теперь, когда я взглянул на человека, я видел его косматые грязные, сбившиеся в локоны, но все равно развивающиеся на ветру, волосы. Грубая темно-грязная ряса обтягивала его здоровенное тело. Он был настолько огромен, что я подобно метеориту, падающему на Землю, приник к его боку. Совершенно случайно, не по своей воле.

– Я Брат Огня.– Сказал он, его рука легла мне на плечо, а взгляд взобрался к горизонту.

– А я…

– Нет, не говори своего имени. Тебе дадут имя только на рассвете. Раз уж ты попал в наш монастырь, имя твое будет наше. Меня тоже раньше иначе звали, а теперь…

– А можно оставить прежнее имя?

– Нет,– вздохнул Брат Огня,– Брат Ветра проведет церемонию на рассвете. Ты будешь один из нас.

– А если…

– Пойдем, ты, наверное, совсем замерз.

Брат одной ладонью обнял всю мою спину, и повел к дому.

Пока мы шли, я чувствовал, как за моей спиной сереет небо, наливаясь росой, еще не решившей стать ли ей дождем или осесть только под утро. Деревья шуршали ветками, но волны плескали громче. И казалось, что меня ведут в другой мир. Выдергивая из нашего живого и наполненного жизнью в суровый и сухой, не мертвый, но и никогда не знавший жизни. К горлу подкатил комок. В животе разлился холод, и душа в испуге оторвалась от земли, но тяжелые мокрые крылья… Если бы не крылья, то душа воспарила бы в небо, но намокшие перья тянули в низ. Когда я занес ногу за порог, я понял, что больше не увижу прежнего мира, или точнее не увижу себя прежнего в этом мире. Как только нога коснется пола по ту сторону порога, я изменюсь. Мир содрогнется, и останется прежним, а я скомканной бумагой паду на дно непонятной и уродливой урны. И даже имя не останется прежним. И я не понимал, почему мои ноги босы, и почему под ними старые рассохшиеся доски. И почему моя занесенная нога все так и не опускается на пол? И почему Брат не поторапливает меня? И почему сзади сгущается темнота…

Странно, что я понял, что падаю в обморок. Раньше я думал, что обморок это что-то спонтанное и мгновенное… Он обволакивал. Я понял удар о доски, но без боли. Потом меня удержали две руки. Лицо…

А потом сразу сон. И я уже спал. Я заснул, так и не придя в себя.



Шов на скатерти с болью вдавался мне в щеку, неудобная полусидящая поза запрещала дыхание, и казалось, что сейчас вырвет. Теплый спертый запах истлевших трав клубился в носу. Потрескивал огонь.

Я отходил от сеанса. Это каждый раз давалось все с большим трудом. А вот погружение в транс становилось чуть ли не спасением. От одного прикосновения белой дымки я проваливался в мир грез. Точнее сказать в мир чужих грез, мыслей. Это сладостное предчувствие касания чужой мысли. Он давило волю к моей собственной жизни. Моя жизнь становилась, все больше и больше, похожа на лоскутное одеяло. Пора завязывать, но кто сможет отказаться от этого? Где тот человек, который не воспользуется шансом понять других людей. Ворваться в святую обитель зарослей чужого сознания. Так получилось, что это еще и идеальное средство шпионажа. Не совсем точное и надежное. Но зато исключающее возможность разоблачения.

Сколько я провел времени в трансе на этот раз? Песчинки в часах давно скатились на дно. Значит, прошло больше двух часов, и скорее всего гораздо больше двух часов. День, или два. Я мог проваляться так и месяц. Хотя нет, еще жил огонь в печи, и еще не осел дым. Значит, это было три часа.

Поразительно! Всего за три часа я пережил две вечности и еще кусок чьей-то жизни. Я был лучом света, и я был ветром, а потом я был каким-то мальчишкой. Я сидел у монастыря, и не знал, что же пророчит мне будущее. Какой я был тогда смешной. Но это был и не я вовсе. Но мысли лились, и я был их свидетелем. И я видел мысль о будущем, но мысль рвалась и сразу же терялась. И прошлое. Страх и какое-то теплое воспоминание.

Но все-таки на этот раз я уже почти добрался до этой проклятой кельи. Я уже увидел стены монастыря, но не смог переступит его порог. Если бы не боль по всему телу, я незамедлительно спалил бы еще одну чашку порошка. Но я слишком хорошо знал, что мне нужен отдых, что если я снова окунусь в мир духов, то не захочу, не смогу вернуться обратно.

Надо еще было оторвать голову от стола, и прибрать вещи. Отправиться на рынок. Наверное, надо купить еды. Сдалась мне эта еда… Лучше отправиться в поле и сорвать трав. Может быть, стоит наконец-то добраться до далекой поляны.

Я снова напряг всю свою волю, чтобы сосредоточится на одном очень простом действе – поднять свою голову, но оказалось, что воля мне просто померещилась. Это у того мальца у монастыря были какие-то крупицы воли, мою же волю сожрало путешествие. Начинать надо было с малого, и я лениво пошевелил ногой. Странно, но это вышло с первого раза. И следующий шаг к возвращению в свой мир…

В комнате раздался тихий шум, и мгновенно вспомнил, что я не один. Меня мигом сковала неловкость. Стыд хлестнул фонтаном, и оказалось, что стыд, при желании может запросто заменить волю. Но даже стыда не хватило, чтобы окончательно овладеть собой. Это я понял, когда увидел прямо перед глазами выгоревшие от времени бревна потолка. От стола я оторвался, но сразу повис на спинки стула, безвольно откинув голову. На грудь перестало давить, но зато сдавило шею. Дышать не стало легче.

– С тобой все в порядке?– равнодушно поинтересовался голос.

– Нет.– Прохрипел я.– Со мной… не в порядке. Я… видишь ли… сеанс путешествия… по чужим… разум.

– Выглядишь ты, если честно, ничего.

– Это ты с похмелья ничего выглядишь… А тут магия. Вся боль внутри, а не на лице.

– А. Ну извини.– Голос нырнул ко мне.

– Сколько я…

– Час, может чуть больше.– С обидой сказал голос, который, как я вспомнил, принадлежал Арту.– Я уже ждать замучился.

– Радуйся, что не через месяц очнулся. Я же говорил, что это займет много времени.– Я наконец отыскал силы, что бы усесться на стуле, и сфокусировать взгляд на рыцаре.

– Ну, что?– Потрясая бородой прошептал Арт.

Арт был закован в тяжелые доспехи, и нетерпеливо тискал рукоять меча.

– Ничего,– пожаловался я,– не могу я внутрь попасть. Меня каждый раз выкидывают за секунду.

– Защита. Но сейчас ты пробыл в трансе гораздо меньше, чем в тот раз.

– Сколько повторять, что в тот раз, я в трансе не был, в тот раз ты меня пивом напоил, и сжег половину моих трав!

– Ну!?

– Нет там защиты. И вообще, может ты не будешь приходить во время сеанса? Ты мне только мешаешь.

– А кто ж тебя потом отпаивать будет?– Мягко мурлыкнул Арт в усы, от чего стало немного страшно.

Рыцарь встал со стула, который скорбно скрипнул под его весом. И отправился греметь посудой. А я получил секунду передышки. Оказалось, что я уже сижу не за столом а на своей постели. Когда мое перемещение произошло, я не помнил. Но от сюда я видел благородное опустение своей избы особенно четко. Окно цедило свой свет не скатерть одинокого стола. Из нормальной мебели был только он. Даже постель, на которой я спал, состояла из дров, запасенных на зиму. По весне я обычно спал почти на полу.

По скатерти был варварски рассыпан пепел трав, и перевернутая миска валялась на полу. Зато с этим отсутствием мебели идеально контрастировали два маленьких стога, в которых вперемешку были свалены самые различные травы. С потолка свисала гирлянда колючей зелени. Некоторые из висящих кустиков имели обыкновение осыпаться иголками, и одаривать меня невыносимым зудом.

И только сейчас я вспомнил, что Арт ушел греметь посудой, и более того он уже гремел посудой, хотя из посуды у меня была только миска, в которой жег смеси, ступки, да чан.

– У тебя жрать вообще нечего.– Сообщил рыцарь вылезший из-за печи, и держащий в руке одну половицу.– Я вот, у тебя все закрома обыскал – любая мышь повесится. Кстати там у тебя мышеловка сработала надо снова зарядить.

Арт демонстративно поднял увесистую мышеловку, вытряхнул из нее маленький скелетик, и взвел затвор. Засунул обратно за печь.

– Ты мне зачем пол разобрал?

– Так жрать охота.

– Я на рынке кушаю.

– У барыга. А дома, значит, не готовишь? Все готовенькое покупаешь.

– Я вообще ничего не покупаю. Слышал, что деньги зло?

– Ты это брось. Ты хоть знаешь, сколько этого зла заработаешь, если все как надо сделаешь?

– Сколько договорились, столько и заработаю. И вали отсюда. Мне работать надо.

– Что, прямо сразу. Опять в транс?

– Нет, займусь подготовительной работой.

– Какой?

– Спать буду. Знаешь ли, это тебе не мечом махать.

– А когда в следующий раз?..– С нетерпение проревел рыцарь.

– Утром. А потом я пару дней отдохну. Трав прособираю, душу почищу.

– Не прохлаждайся. А то…– Клацнул мечем в ножнах Арт и вылез из моего дома, прислонив за собой дверь.

Угробить меня он хочет. Каждый день в дозор отправляет. Нет, вот утром на их церемонию гляну, если получится. И на отдых. Пусть хоть голову сносит.

А там и дом куплю. Сколько мне золота отсыплют? В другое село уеду, избу построю. Сразу мебель поставлю. И посуды. Да и сарай с сушкой. И чтоб от рынка не далеко. И на обочине. Лес там какой-нибудь. Ученика взять. Да, подмастерья. А то замучился миску драить. Или самому на службу к магу? Нет уж, что бы посуду чистить. Не пойду в подмастерья, лучше пусть ко мне идут.