Эпистолярий

Сон был такой плотности, что позавидовал бы сам Павич и при желании мог бы его, как масло, намазывать на хлеб и съедать с утренним чаем, в окружении медленного снега, бабочек-капустниц, майских жуков, листопада и собственных быков, запряженных буквами-мечтами. Мечты – мачтами с реями над моими кораблями (на реях позабытыми словами болтаются нелепые трупы взбунтовавшихся матросов). Но... по утрам я предпочитаю кофе (сладкий) с табачным дымом.
Нет. Ну не паразит ли он. Снится и снится. И не надоедает же. Будь я на его месте, давно бы уже устал. Или сказал. В течение последнего месяца он с завидной регулярностью приходит с бокалом дождливого красного, как чёрные дыры, вина в руке – под рельефными рифлеными ногтями грязь – и всё пытается мне что-то сказать беззубым ртом. За спиной его нехилой едва угадывается маленькая черноволосая девочка на красных пуантах. Не иначе как балерина. Свободной рукой он ненавязчиво берёт меня за шкирку, словно котёнка, поднимает и припирает к стене. В этот момент я отчетливо вижу девочку. Точно. Балерина. Она скользит на пуантах по воде, как на роликовых коньках. Но талантом её катания насладиться мне не удаётся, потому что,… а хрен его знает почему. Меня нежно, но настойчиво, словно коктейль в шейкере, встряхивают и подносят к своему лицу. Но стоит раскрыть ему рот, как я просыпаюсь.
Жарко. Не спасает ни холодный пот, ни кошка, ни горячий кофе, ни пережаренные мечты о бессоннице. Вентилятор не работает.
Стук. Целую босыми ногами целую (неделимую) половицу. Та в приступе эротического экстаза поскрипывает мелодично. Открываю дверь.
- Вам письмо.
- Спасибо.
Она написала, что война – не больше, чем один из конвейеров по производству святых (услыхав это, её придворная муха покончила жизнь самоубийством) и что природная устойчивость на пуантах помешала ей быть откровенной. Вспомнила устойчивое словосочетание «интеллигент вонючий». Предложила мне купить у неё за бутылку водки смысл жизни и, не дожидаясь ответа, оборвала провода, чем убила почтальона нашего Тамару. Потому что вместе с проводами оборвала призрачную надежду на чаевые. Чай потребляют не только официанты.
«Привет, - ответил я ей. - Спасибо за письмо (откровенно говоря, думал, что это фонарь). В твоём стиле.
Не хотел бы я с тобой... нет. Не так, потому что с тобой я как раз хотел бы.
Не хотел бы я стать твоим врагом.
Пять дней тому скушал в одну морду литр водовки. Четыре дня тому, понял, что уже не мальчик, потому что много. Говорю Лиде: сходи за пивом. А она мне: я вообще-то в течение часа не собиралась никуда. Наивность. Откуда ей знать, что просьба страждущего – закон? Впрочем, ей я завидую. По крайней мере, в плане неведения. Благо, у меня гуманная сестра – налила виски полстакана, а потом ещё и спиртом подтвердила. Святой человек. Её я люблю».
К вящей радости Тамары, я получил ответ. В нем была лишь цитата из Павича. Одна. Интересуюсь: уж не из "Пейзажа ли, нарисованного чаем"?, и на всякий случай добавляю: кстати, чем хорош (по крайней мере, для меня) Павич? Тем, что я могу читать его практически постоянно – сюжет нихрена не запоминаю, а от слога его меня плющит, как медузу на солнцепеке.
Вместе с ответом я всучил почтовой Тамаре двадцатку и вежливо попросил её сходить в магазин. Не за кефиром.
Мысль может быть накачанной, как бицепс. Мне было видно, как она напрягла своё серое вещество в поиске слов, пригодных для воспроизведения в данной ситуации, но, похоже, гораздо сильнее ей приходилось думать над тем, чтобы не ляпнуть чего-нибудь такого. Даже не лишнего, а так, неуместного что ли. Говорить или молчать – вот в чём вопрос. Чего тут думать-то? Надо не молчать или говорить, а идти надо. Но она не торопилась. Я смотрел на её красивое лицо и тщетно силился понять: дура она или просто притворяется? Её голый череп напрочь лишил меня возможности сделать хоть какие-то выводы относительно умственных способностей его обладательницы по классической классификации: блондинка – брюнетка.
- Ну! Чего ждешь? - поинтересовался я.
- Так я… это… вроде как на работе.
- Ну, хорошо. Хочешь, пойдём вместе?
- Да, - обрадовалась она, сразу же забыв о производственном долге.

Полдень. Очередь к кассе длинна, как удав в дебрях Амазонки. Прямо передо мной стихами маячит соблазнительная задница Тамары, а перед ней, как вкопанная стоит зарифмованная с нестрогим совершенством этого мира мужская спина огромная и держит за руку маленькую чёрноволосую девочку. Та, в свою очередь, в свободной руке держит красные пуанты. Догадка вместе с потом минусовой температуры пробивает меня мгновенно. И я шепотом в сердцах выдыхаю:
- O Dio! Poverino! Maladetta strada!
Он это слышит. Он медленно поворачивается. Он доволен. Он улыбается победоносно, и у него во рту моментально вырастают зубы.
- А! - наконец-то разрождается словом мой немой ночной пришелец. - Это я знаю. Это по-итальянски. - И, выдержав глубокую паузу, гордо добавляет: - пошёл на ***, Antonio.

30.05.2007 г. Ялта.