Крик на вдохе

 Крик на вдохе

 « And if you save yourself
 You will make him happy
 Hell keep you in a jar
 And youll think youre happy
 Hell give you breathing holes
 And youll think youre happy
 Hell cover you with dust
 And youll think youre happy now»
 “Sappy”, Nirvana





Кромешный свет. Вспышка. Смех. Мой.
Открываю глаза. Выплёвую воду изо рта в стакан с тем же. Опускаю руку, ставя ёмкость на отполированную поверхность стола. Напротив меня сидит не человек. Это просто собеседник. Он устало смотрит в мои глаза. Немного грустно так, курит. На столе лежит пустая бумажка формата а4, чёрная авто-ручка и серебристая пепельница, усыпанная дымящимися окурками. Я пытаюсь вспомнить, когда же я видел последнего человека? Может, вообще никогда?

- А вчера? – говорит мне собеседник.
- Какой там. Ничего не помню. А точнее, вспоминаются какие-то, видимо, особо важные моменты из жизни и всё.
- Да, да! Слушаю, расскажите.
- Я работаю клерком…почему-то, мне кажется, что именно так.
- Любопытно… Почему вы так считаете?
- На «ты» бы.
- Как хоти…т..ш.

«Я возвращаюсь к себе домой, и тихо открываю за собой дверь. Шелестит маленький чёрный проигрыватель вечерними новостями, стоя на голом полу, у края высокой, скрипучей кровати. Мерцают огнями проезжающие мимо машины, блестя любопытными фарами сквозь сонные белые шторки на пол-окна. В моей комнате сыро, темно, и только лунный свет освещает обнажённое тело моей любимой, сидящей на краю высокой кровати. Её повисшие в пространстве ноги обиженно дотрагиваются друг к дружке кончиками больших пальцев, выдавая настроение моей актрисы, девушки Весны. Она встаёт, и мы делаем шаги друг другу на встречу. Моя душа чувствует её улыбчивый трепет. Моя уличная мимика отчуждённости сменяется гримасой лёгкости, доброты и ласки. Я закрываю глаза.
Я одеваю свою Весну, собирая ртом разбросанный по комнате дым одним вдохом. Словно дуновением ветра, её тонкий чёрный сарафан поднимается из подножья до уровня плеч. Своими руками я набрасываю ей на плечи узкие сарафановы поворозки, шепча ей на ушко что-то тихо и ласково. Моя весна улыбается мне, моя весна притрагивается своими губами к моим. Я знаю: не каждый может прожить без любого.»

- Хм…- мой собеседник отводит свой взгляд в сторону окна. Там, откуда свет.
- А утро, это как? – спрашиваю я, и мне становиться неловко от моего вопроса. Он снова переводит взгляд на меня. Смотрит как-то недоверчиво и говорит:
- Это когда… - собеседник дотрагиваться пальцами руки к своей нижней губе, немного отводя её. Большой и указательный слегка прижимают её, а потом резко отпускают. – Когда все снова родились. Или что-то в этом духе, или попытались родится заново. Люди ведь, то есть мы, мы как, мы каждое утро рождаемся и умираем ночью, засыпая. То есть, это всё конечно образно. Японская философия одним словом. …Не важно.
- А клерк – это кто? Скажите мне: что делают клерки? Я, кажется, был клерком.
- Клерки? – мужчина повторяет гимнастику своей нижней губы. – Не знаю. Это что-то ответственное, но не очень важное, ну как родить ребёнка. Т.е. главное воспитание.

Некоторое время мы молчим. Т.е. мы просто молчим. Время, я …я не помню …что это. Что?
- Ва…твоё воспоминание, твоя девушка…это имеет какое-то отношения к тому, что меня интересует? Ну, ты понимаешь, это важно.
- Я не уверен, вполне возможно, что всё было не так. Это могло быть и наоборот.
- Т.е.?
- Т.е. остаётся вопросом, что было первей: открывание дверей или мысль. ДА, всё может быть наоборот. Всё. Не облокачивайтесь сильно на мои воспоминания, не понятно, где всё-таки у них начало. Понимаете?
- Т.е. да. В конце вы могли уйти, правильно? Я правильно понял вас?
- Да. Нас. – сказал я и улыбнулся. Наверное, это была улыбка.


* * *

«вдох.
произношу буквы только на вдохах.
Думаю только на вдохах.
Говорить о том, что тоскливо и больно - глупо и незначительно. Хотя я уже сказал. Глупо и незначительно. Это должны чувствовать окружающие. Никто не чувствует, а ты, наверное, могла бы, но ты далеко и спишь. По-поводу думать - соврал, но получилось красиво. Прости. Врать тебе - не люблю, потому есть за что.
3-15, а это значит, что я тебя не видел прошлый час.
Первая.
Ощущения от "первой":
будто раскаленный торт вошёл в меня. Боль резкая и это неприятно. Стало тепло в той точке и уже не больно, просто начало сильно трясти. Особенно руки, особенно левая. Когда ты говорила, что если тебе больно, то это приятно - я тебя неправильно понял. Подумал, что ты говоришь о физической боли. Потом, ты объяснила, и я понял, что ты имела ввиду боль душевную, то, что она рождает мысли. У меня сейчас так, но с небольшой поправкой - думаю только о тебе. Иных мыслей нет!

Смотрю на следующую сигарету как на врага...

Вспомнил твоё обещание...
Поставил грустное троеточие, хоть ты и не клялась, а просто обещала. Потом улыбнулась и повела головой... уже высохшей. Твой волос пахнет так, как и должен пахнуть твой волос (именно так я себе и представлял этот запах).

Не знаю на сколько раз меня хватит. Это неприятно. Более того – это не красиво.
3:36 по Киеву. Почему-то кажется, что ты проснёшься не раньше 6-и. Но во сколько ты проснёшься для меня? Кляну себя за то, что видел твой он-лайн-овский ник на протяжении 17 вдохов и ничего не написал. Ненавижу «асю», твои буквы не могут заменить тебя. Пытаюсь всё делать на вдохах, и считать их. Это далеко не всегда получается. Я не знаю зачем пишу тебе это всё. Сейчас попробую обдумать...
 1. Для того, чтобы ты меня пожалела (глупо, ведь жалость - это не то, чего я хочу от тебя. Опа. Я от тебя что-то хочу, а думал, что просто хочу тебе давать. Чувства, мысли и цветы. Снова ошибся).

 2. Рассказать тебе о всех своих мыслях, ощущениях на протяжении такого-то отрезка времени. Хотя влазит где-то около сорока процентов. И как их измерить? Чувствами посчитать цифрки - чушь!

Надеюсь, что "детство" отойдёт и второго не будет. Надеюсь, что это детство. Хотя...

Целый день мой плеер играет "Мураками". Где-то на 7-8 часу я назвал Сурганову - сукой. Это её "УлеееЕееееетааааАаааааааааааааааааешь" слишком сильно увеличивает тоску. Тоска в факториале. Надеюсь, батарейка сядет раньше, чем я научусь летать. Потому что полёт может быть недолгим. Когда тоскливо - тоски хочется больше, потому сам не выключу. Ты права. ВЫключить можешь только ты.

Я жду тебя уже больше суток...
Говорить о том, что соскучился - глупо.
Говорить, что хреново - глупо.
Говорить, что предельно влюблён - глупо.
Это должны понимать и так.
Глупо.
Никто не понимает. Можеееет ты? А ты спишь!
Тебя неееееет для меня.
Всё это глупо. И я всё это сознательно делаю. Потому что иначе не могу.
Я себя ненавижу. За то, что, видимо, не вызываю в тебе тех чувств. НЕ-НА-ВИ-ЖУ. Я эгоист - я хочу твоих чувств в меня.

(Вдох) Но
(Вдох) Ты не говоришь
(Вдох) Ничего
(Вдох) Даже "стоп"

Прости, если всё что ты прочла тебе не нужно.
Кстати, получилось письмо, хотя я не думал об этом.
Погода нормальная - обещают дождь.»

Банальщина какая-то. Лучше бы я вспомнил как это, хотеть в туалет. Может получиться очень неловкая ситуация, ведь я не был там довольно продолжительный отрезок времени. Сижу без дела уже который час. Чёрт, ведь за окном уже темно, а я так и не сдвинулся с места. На том же стуле, перед тем же гладким столом. Впрочем, я теперь знаю, что был влюблён. Хоть что-то. Тем более, я был влюблён в человека. Это был человек, в этом у меня сомнений нет. Но, каким же слюнтяем я всё-таки был! Люблю, не люблю, вдох на выдохе.
Отворилась дверь в комнату. В комнате стало светлее.
- Добрый вечер, - сказал посетитель. И тут я понял, что значит время – это когда он говорит мне «Доброе утро», а не «…вечер» и наоборот.
 Это не тот, с которым я беседовал в прошлый раз. Я промолчал, наблюдая исподлобья за его телодвижениями. Могу поспорить, что он сейчас с опаской поглядывает в мою сторону. Он ставит свечу на небольшой столик, что стоит слева от входа, потом перекладывает содержимое подноса. Моё лицо окутано полумраком, голова опущена. Я чувствую, как трусятся пальцы на его руке из-за возникшей в комнате напряжённости. Парочкой робких фраз он разрушает повисшую из-за моего молчания паузу. Я злорадно улыбаюсь – он меня боится. И он это осознаёт. Чувствую себя прячущимся в тени персонажем из фильма ужасов. Для того, чтобы перестать бояться таинственности темноты – нужно стать её частью. Из памяти выплывает ещё один короткий диалог:

- Далеко пойдёшь, сынок!
- (пауза) Никуда я не пойду, мама!

- Доброй ночи, - тихо говорит мне мой посетитель, стоя уже спиною ко мне. Двери закрываются. Щелчок дверного замка. Значит, меня всё-таки держат взаперти.





 * * *

 Меня держат в этой комнате вот уже несколько дней. Я не спрашиваю, почему «Они» меня «держат», и по каким причинам. Мне, почему-то, абсолютно не интересно. Не припомню, что бы я был пофигистом. Смею догадываться, что это какая-то организация. Но я видел только двоих. Один приносит мне еду (мой кормилец), другой – робок собеседник. Если с первым всё ясно, то со вторым не ясно ничего. И, опять-таки, вообще не интересно. Ежедневно он приходит ко мне в комнату и пытается узнать что-то важное для него. Спрашивает, спрашивает, но в чём собственно дело – для меня загадка, которую я не пытаюсь отгадать. Каждый день он приносит с собою чистый листок и ручку. Как правило, он так и остаётся пустым, если «собеседник» вошёл со спокойным лицом. И наоборот, - если «собеседник» встревожен, то листок исписывается от начала и до конца. Я продолжаю «чесать» всё то, что мне удалось вспомнить, не имея понятия о важности произносимой мною информации для кого бы то ни было. Собственно, вся моя не оглашённая задача сводится к тому, что я должен ковыряться в своей памяти. Никогда бы не подумал, что это может быть для кого-то важным. Но, неспроста же меня запирают? К чему же всё идёт? Надеюсь, что ни к чему. Потому что лень.
В таких размышлениях проходит целый день. Сегодня «собеседник» не пришёл. Я лежу на невысокой кровати, любезно предоставленной мне вчерашним утром, подложив обе руки за голову, и смотрю на идеально бежевый потолок, до которого хрен доплюнешь. Еду приносили уже в третий раз за день, а это значит, что меня сегодня никто, скорее всего, не потревожит. К ней, к еде, я не притрагивался. Никакого протеста, просто не могу думать о еде, просто не хочу. А должен ли человек думать о ней? Дабы развлёчь своё сознание, я пытаюсь прорисовать в воображении черты лица моего «собеседника». Как ни при странно, это удаётся, и я нахожу черты его лица знакомыми мне, почему-то. Наверное, где-то пересекались, но так, мимолётно. Я закрываю глаза и перехожу к своим прямым обязанностям, т.е. вспоминать. И у меня получилось: из глубин моей памяти слышится непонятный шёпот, плавно переходящий сначала в неразборчивую речь. Далее, я начинаю понимать отдельные слова, потом – целые предложения. Появляется «картинка»: Ночь. Тёмный силуэт, произносящий слышимые мною слова. Тусклый свет из салона «Мазды», припаркованной в двух шагах от нас. Мы стоим у одного из многочисленных подъездов «девятиэтажки» и дружно смотрим на светящиеся окна этого самого дома. На голове «напарника» чёрная «бизболка», он постоянно жестикулирует и жует жвачку, продолжая смотреть на жалюзи одного из окон. Я занимаюсь тем, что слушаю его. Это моё занятие кажется мне одновременно единственно важным, и что самое забавное, абсолютно бесполезным.
Слова «система», «власть» и «нахуй» - становятся первыми, которые мне удаётся разобрать из всего того несвязанного шумового потока, генерируемого скорее голосовыми связками, чем его мозгом. Мы кого-то ждём и, если бы мне удалось на мгновение вознестись на высоту, что бы посмотреть на нас со стороны, то стало бы совершенно ясным, что мы партизаны, пытающиеся украсть очередную партию «ЕЩЁ сгущёнки!» у фрицев.

- …и имя им – толпари, - заканчивает свою длинную речь мой «напарник». Он продолжает смотреть на фасад дома. Применительно ли слово «фасад» к нашим «многоэтажкам»? Почему-то меня бесит его чёрное кепи на его голове, звук радио из открытой машины и последнее произнесённое мною слово. Я чувствую, секунда за секундой, как моё негодование тем, что меня окружает достигает своего придела.
- Ещё пять минут, - говорит «Он» мне так, будто ощущает себя главным персонажем. Лёжа неизвестно в какой точке планеты на кровати, и глядя в окно, я понимаю, что на дух не переношу всё главное – главных персонажей, главных сцен фильмов. Всего того, что якобы ключевое и решающее. Пытаюсь доплюнуть до потолка. Слюна резко выскакивает из моего рта и через мгновенье, не достигнув цели, повисает в воздухе несколькими прозрачно-жёлтыми комками жидкости, что бы потом … я мог сказать «****ь».

- Слушай, - бормочу я своему «Анархисту».
- Чё? – он поворачивает ко мне своё лицо, а я начинаю смотреть на дом.
- Не дом, а многоэтажный террариум, да? Я знаю, нет, я понял зачем придумали всю эту хренотень: отдельные квартиры, двери, замки. Знаешь? Решётки на окнах. Это для того, чтобы эти пауки, гадюки и ящеры не покусали друг дружку (друг дружку?) раньше срока. Хозяева контролируют выполнение ими божественного проведения. Хотя, скорее всего, нет. И я ошибся. Да, ошибся! Хозяева то наши давно сбежали, глядя на это ядовитое кубло, разделённое тоненькими перегородками. Я даже представляю перед собою их глаза, когда они на всё это смотрели – они покрывались «голубой блевотой». Забили они на нас, в общем. Раньше я думал, что они мол те козлы отпущения, которые по-своему врождённому наебательскому статус-инстинкту «отпускают» как раз нас. Это да, они-то «козлы», но в кого превратились мы? Тут совсем другая история. Слово «эволюция» приобретает новый облик, применимо к человечеству, понимаешь? Человеческая эволюция – это когда из яиц, отложенных овцами, появляются на свет пауки. Пауки рождаются для того, по сути, что бы посадить дерево, но незаметно для себя садят траву и умирают в агонии, так и не исполнив свой гражданский долг. Трава из протеста тянется к небу и превращается, по смерти соответствующих паучочков, в деревья (исполнив этим свой гражданско-деревянный долг – наебать паука). Овцы, соответственно, являются на земле, упав с дерева. И первое, что с ними происходит на планете – это то, что они раз и навсегда ударяются головой об асфальт. И ни у кого нету того долгожданного счастья, которое вот-вот должно явится из-за угла.

«Напарник» вопросительно смотрит на меня – не то, как на гуру, не то просто как на идиота. Впрочем, какая разница?
- Что есть человек, - продолжаю я, - спросил себя человек. «Кто есть питон?» - спросил себя питон.


 * * *

- Вы знаете меня? – спрашиваю я «собеседника», и это становится первой сказанной мною фразой за сегодняшнюю встречу.
- Конечно, вы всеми известная личность. – совершенно серьёзно отвечает он мне. Он достаёт из кармана пачку с сигаретами и закуривает.
- Личность? Наверное, у меня есть даже имя. – говорю я ему с ухмылкой, которую он не замечает.
С любопытством я смотрю на его дымящуюся сигарету, и во мне просыпается непонятное и призабытое мною чувство.
- Можно и мне?
- Да, конечно, угощайтесь.

Я закуриваю и начинаю рассматривать парня, сидящего напротив, моего «собеседника». Он абсолютно не похож на того, кто приходил ко мне до этого, но я не ощущаю никакой разницы. У них разная внешность, разные жесты и мимика, манера разговора, голос. И что мне с этого? Сиди сейчас передо мной кто-нибудь другой или третий, что бы это поменяло? Если я ничего не хочу от него, если не имеет разницы то, что скажет он или кто-нибудь другой. Мне попросту не интересно. Мне пофигу на то, что он обо мне думает, как и на всё то, что он вообще думает. Что такое человек? Попросту – это животное, способное мыслить. И кто тогда сидит передо мной сейчас. Человек? Нет. Просто животное? Вряд ли. Передо мной сидит «собеседник». Мне плевать на то, что и как он думает. Мне безразлично, БЕЗ РАЗ ЛИЧ НО его философская позиция, социальное положение, моральные устои и принципы. Хотя, я предварительно сомневаюсь, что хотя бы половина из названного мною у него есть. Он может быть и человек для себя, но не для меня, как и тот, что приходил до него, как и тот, что приносит мне три раза в день пищу. Честное слово, я не могу вспомнить того, кто был для меня человеком, хотя кто-то был. «Собеседники», «продавцы», «партнёры», «водители», «уборщики», «политики» - ни один из них не есть человек. Они могут быть таковыми для кого-то, например, для себя, но какое мне до этого дело. Моя отличительная черта – я не пытаюсь мыслить объективно. Я субъект, мыслю субъективно и я прав, потому что моя правота не выходит за рамки меня самого. Я не знаю их способности мыслить, хотя она может быть. Они могут говорить, а я могу даже слушать, потому что я вежлив, нравственен или, скорее всего, чего-то от них хочу. Они могут чувствовать, наверное. «Они» - это «они», а не несколько человек.


 * * *


Кормилец мой, в необычайно приподнятом для него настроении, явился сегодня в положенное время и оставил поднос с разноцветной пищей. Я сижу на кровати, спустив на пол ноги, и, подперев рукою подбородок, наблюдаю за его перемещениями. Оставив поднос, он подходит к окну и распахивает бежевые шторы. В комнате резко светлеет.

- Как твои дела? – спрашиваю с наигранной дружелюбностью я.
- Очень, очень хорошо, - по-солдатски отвечает тот и разворачивается в сторону выхода.
- Что, девушка не бросила?
- Ну, и это тоже. – произносит он, и я понимаю, что не имею никакого желания продолжать монолог.
- Вам что-нибудь нужно?
- Нет, можешь идти.

Кормилец уходит. Дальнейшие минут 15 я сижу у подноса с едой и угадываю названия блюд, размещённых на нём. Хуже всего то, что я не могу понять – нравятся мне или нет запахи, излучаемые ими.
От этого моего занятия отвлёк меня стук в дверь. Спустя мгновение входит с виду «Собеседник», но, видимо, повыше рангом, так как одет он более чем солидно. Благородным жестом своей правой руки он приглашает меня к столу. Я сажусь. Садится и он, как всегда напротив.

- Вы не притронулись к еде, вам не понравился завтрак?
- Да нет, очень даже вкусно.
- Хм…ну ладно. Я пришёл с хорошими новостями. С сегодняшнего дня мы сможем вас выпустить, то есть мы не имеем больше морального права содержать вас взаперти.
- А почему вы меня вообще держали?
- Ну, это что-то похожее на реабилитационный период, который должен пройти член нашей организации, долгое время пробывший не у дел.
- А разве я член вашей организации? – говорю я, наблюдая за его улыбкой.
- В неком роде да.
- Мне бы хотелось встретится с начальником вашей организации. Или нашей, - не имеет значения.
- Запросто, - отвечает «Собеседник», - хоть сейчас.
- Отлично. Тогда пойдёмте.
- Уже пришли.
- А-аа. Ты, значит, и есть начальник?
- Нет, начальник – это вы.
- Я?
- Да, Вы.
- Мда… ты что, серьёзно?
 - Совершенно. – произносит он, и продолжает улыбаться с таким видом, будто я только что выиграл в лотерею автомобиль.
- Я понимаю, сейчас для Вас это всё довольно неожиданно. Но, поверьте, вы для нас больше чем начальник. Вы продумали всю нашу организацию. Вы создали «Крик на вдохе».
- Что ещё за «Крик на вдохе»?
- Крик на вдохе – это безудержное стремление жить, не смотря ни на что. «Крик на вдохе» - это разработанный вами тест, отбор членов нашей организации. Суть в том, что тестируемого человека опускают в небольшой бассейн. Под водой, на уровне его головы висит табло, на котором высвечиваются указания к требуемым действиям. Перед погружением, этому человеку говорят, что для успешного теста ему нужно в чёткости выполнять эти указания, иначе он умрёт. На табло высвечивается надпись, как правило, это «хочу жить» или вариации на эту тему, которую он должен произносить в трубку на N-ом отрезке времени. Этот отрезок определяется по одной формуле, в зависимости от физических характеристик человека. Скажу сразу, что это производится с тем расчётом, что по истечении отведённого времени, лёгкие опустошаются настолько, что сказать что-либо становится невозможным. Далее следует пауза. Она нужна для того, что бы организм почувствовал кислородное истощение и попросту захотел жить. Табло высвечивает ещё одно, завершающее указание. Тестируемый должен прокричать ту же самую фразу ещё один раз, но максимально громко. В скобочках идёт указание: крик возможен только на вдохе. И это действительно так. В этот момент тестируемый понимает, что если он сделает то, чего от него требуют – в его лёгкие неминуемо попадёт вода и он захлебнётся. Перед ним восстает выбор: побороть страх мгновенной гибели, грозящей ему, по средствам этой вот фразы, которую ему необходимо прокричать на вдохе или пожить ещё, но точно умереть. Впрочем, некоторым кажется, что это самое «ещё чуть-чуть» - их единственное спасение. Над поверхностью воды стоит Контролёр, который должен разобрать фразу, которую прокричал тестируемый. Если ему это удаётся – тестируемого спасают, если нет – то нет. Одно из главных сложностей заключалась в том, что Контролёр не должен знать ни этого человека, ни фразу, которую он должен прокричать на вдохе. То есть, это должен быть человек с огромными сбоями в памяти. Естественно, что единственным членом организации были Вы, потому и Контролёром назначили себя. Не знаю, что Вы с собою сделали, но память к Вам возвращается только сейчас. Вы протестировали таким образом пять человек из старой Вашей организации, в том числе и меня. Старую организацию вы распустили, так как большинство её членов не соответствовала Вашим требованиям. Эти пять человек вы считали самыми верными своим друзьями. Вы в нас не ошиблись - все мы прошли этот тест успешно. Но Вы тут же исчезли, пропали. Судя по всему, отсутствие памяти сыграло с вами злую шутку, вы просто напросто влюбились в одну девицу и, видимо, забыли о своей же организации. А теперь самое главное. Пока вас не было, обустройством новой организации пришлось заниматься нам, пятерым отобранным. В итоге, на сегодняшний день наша организация насчитывает 15 тысяч членов. Мы – самая влиятельная сила в стране. Настолько влиятельна, что мы сумели закрыть её границы. Не будем пока ударятся в подробности, для чего это было сделано, но это было важно. А самое важное – это то, что мы решили протестировать население всей страны. Сейчас вот, в это время – все, кто ходит по земле нашего государства – люди, прошедшие «Крик на вдохе». Результаты более чем оптимистичны. Естественно, что никто кроме нас об это даже не догадывается. Потому, никакой огласки, всё в ваших лучших традициях. Все думают, что страной продолжает править президент, парламент и остальная демократичная ерунда. То есть демократия, как она есть – красивая оболочка и мы, правящая сила, о которой никто не знает. Вот передо мной цифры – количество выживших, и некоторые наблюдения. Поверьте, Вы будете ошеломлены.
Он протянул мне листок. Я взял его в руку, пробежался глазами по содержимому и обомлел.
- Я хочу на свежий воздух, - сказал я, - мне нужно собраться с мыслями. Я всё вспомнил.
- Хорошо, да. Как скажите.
- Только никакой слежки. Я долго был у вас под замком и, что бы собраться, мне нужна полная свобода. Всего пару часов.
- Да, да. Хорошо.
«Собеседник» уходит, оставляя двери открытыми. Я продолжаю смотреть на листок бумаги с цифрами и не могу поверить своим глазам. 98 процентов населения страны прошли тест успешно. Как можно предположить такое? В душу закрадывается странное чувство, чувство собственной недопонятости, чего-то ключевого, касающегося того, что я вижу на бумажке у меня в руках. Что-то не так.
 


 * * *


 Я иду по улице и смеюсь. Всё, что я вижу, вызывает во мне порцию безудержного смеха. Всё это потому, что разработанный мною «Крик на вдохе» выполнен абсолютно не правильно, в точности до наоборот. Вот, что бывает, когда пытаешься понять автора с прочитанных отрезков, а не с целостных текстов. Тест никого не должен был убивать. Всё, что «Они» реализовали – лишь первая часть теста, которая была додумана ими же и воплощена в жизнь под их же чутким руководством, пока я отсутствовал. Человека, прошедшего тест, не зависимо от успешности прохождения, спасают. Таким образом, я должен был отобрать членов моей организации. И самое важное – того, кто прошёл «Крик на вдохе» успешно, - ни в коем случае не должны были брать, какие бы способности он не проявлял, кем бы он ни был. Их стремление жить слишком велико, деструктивно велико.
Теперь совершенно ясно то, почему я тут же убежал, протестировав 5 моих лучших товарищей. Они – мои лучшие надежды, которые не оправдали себя. Чего тогда ждать от остальных. То, что мне удаётся отыскать в моей памяти с тех времён – это горечь.
Все те, кого я вижу на улице – успешно прошли тест, иначе они были бы мертвы. Это совсем не те люди, - это идеально приспосабливающиеся организмы, лучшие во всей биосфере. Никто, ничто, никогда и ни какими средствами не сможет у них отобрать единственного – стремления жить, стремления выжить.
Прохожу мимо сорящейся молодой пары. Парень намеревается уйти. Девушка держит его за руку, не пуская. Она плачет.

- Я тебе говорил не ходить туда? Говорил? Сколько раз я тебе говорил, сколько раз просил, умолял? Мне надоело, понимаешь, надоело. Тебе плевать на наши отношения и на меня!
- Серёжа, Серёжа, ну прости меня. – девушка закрывает ладонями лицо и садится прямо на тротуар.
Тот ничего не отвечает, жестоко отвернув от неё голову. Что-то похожее на «у-у-у-у-ууу» вырывается из-под её ладошек. Девушка в истерике, она рыдает. Парень начинает стремительно удалятся вдоль улицы, нервно, не оглядываясь.
- Сер-ё-ё-ё-ё-ё-ж-а-а-аааа, я не могуууу без тебяяяя. Я умру-у без теб-я-я-я-яяяа! – кричит она ему в след.

От их диалога, а особо от последней, сказанной ею, фразы, мои кишки чуть ли не выворачиваются со смеху. Я не могу дальше идти, держусь за живот и ржу.
Не осталось больше такого человека - умирающего от любви или дружбы. Такие люди просто напросто вымерли, как динозавры N миллионов лет тому назад. Вытеснены, как слабый вид вытесняется сильным, который сумел приспособится к условиям нового окружения намного лучше, намного холоднокровней. Потому, в таком свете понятия верности, родины, любви, патриотизма, сыновьих чувств, дружбы принимают до смешного туманные значения. Все они – понятия устаревшие, понятия не актуальные, которые не стёрлись из сознания людей только по привычке. Эти понятия похожи на народные праздники, такие как Ивана Купала или Старый Новый Год, - никто не помнит, что они означают, для чего проводятся, но они всё равно проводятся, так как «мы помним и чтим традиции предков». Чушь! Главное – нам просто нравится праздновать, праздновать свои псевдо-настоящие чувства.

Люди дают своим домашним животным имена, силясь дать им человеческий облик в своём сознании. По той же причине даются имена и людям. Порою так хочется, что бы то, что стоит рядом казалось тебе человеком. Сколько людей ежедневно клянутся друг дружке в верности до гроба, стоя бок-о-бок в ЗАГСе? И сколько людей за день разводятся? Солдаты Советского Союза, дававшие клятву служить своей стране до последнего вдоха. Ггг. Ей, служивый! Ре-бя-та-а-а-ааа! Ваша страна мертва, а вы ведь живы. Более того, многие из вас присягнули на ту же «верность» другим странам, России, Украине, Беларуси… Ей, мужское население, почему вы, ****ь, до сих пор живы? … Хм…а, ну да…вы это умеете, кричать «хочу жить» даже на вдохе. Так, что бы это слышали все. И потому, я не верю вам. Я не верю вашим словам, вашим жестам, вашим поступкам. Я не верю вашим вдохам. Ребята, вы безымянны для меня, вы больше не мои домашние любимцы.

Я захожу в большой магазин, что бы купить большой прозрачный стакан и бутылку минеральной воды. Выхожу, и первое, что я вижу – это громадный плакат на стене 3-х этажного дома, на котором изображена пышногрудая певица, одним своим видом зазывающая на свой концерт. Она томно смотрит мне в глаза, над её головой красуется надпись, выполненная громадными буквами: «Я проживу эту жизнь для тебя!» Всё это выглядит так, что я еле удерживаюсь, дабы не поверить – довольно правдоподобно. Особо убедительно выглядит её грудь и глаза. На то месть я снова начинаю смеяться. По-солдатски поворачиваюсь на девяносто градусов и пускаюсь прочь с этого места.
Дойдя до конца улицы, я сворачиваю в заброшенный парк. Ступая на его условное начало, я начинаю считать свои шаги. В одной моей руке минералка, в другой – стакан. На ходу я открываю бутылку. Вода, под действием газа, вырывается наружу, попадая мне на одежду. Я смеюсь, мне не то очень хорошо, не то очень плохо. «35…36…37» - продолжаю отсчитывать я. Не останавливаясь, наполняю стакан пузырящейся жидкостью до самых краёв. Вокруг ни одного человека. «53…54». Где? В …нигде!

«102…103». Таким образом, я отсчитывал расстояние до школы, когда был маленький. Я сейчас очень большой, взрослый, самостоятельный, но смеюсь намного больше, чем тогда, когда шёл утором в школу.

На 107 шаге я останавливаюсь. Всё очень символично. Или так просто должно быть. Подношу стакан с водой к своим губам и начинаю обратный отсчёт, продолжая смеяться…. Ноль! Воздух в моих лёгких, к этому времени, иссяк полностью. Я смеюсь до сих пор, смеюсь, не смотря на то, что мне нечем это делать. Потому я смеюсь на вдохе. Жизнь смеха на вдохе презрительно коротка. Я не ощущаю того, как вода попадает мне в лёгкие. Единственное, что мне удаётся почувствовать – это облегчение. А за ним – только идеально белый свет. Кромешно белый.



 29 Мая 2007 г.
 Левченко