Тени

«Что? Что мне делать сегодня
с моей любовью?
Что мне делать сегодня?»
Света.


Желтые листья распластались на асфальте. Я со злостью шагаю по ним. Наступаю и вслушиваюсь со злобной усмешкой в тихий жалобный хруст. Так хрустели ее кисти, когда я с силой сжимал их…

***

О да… тот вечер навсегда впечатался в мою память… Каким-то образом я снова оказался у ларька с газировкой. И она снова стояла там. И я как обычно вертелся около нее, не решаясь заговорить первым. Вот уже около трех месяцев я каждый вечер встречал ее там. Она стояла в свете уличного фонаря и нетерпеливо поглядывала на часы. Каждый вечер я ждал, чтобы она подошла ко мне. Я… я был слишком горд, чтобы первым с ней познакомиться. Все бабы бездушные и глупые существа. Но она мне такой не казалась. Надменный взгляд, озлобленная ухмылка, зловещее молчание и нежелание покориться мне – вот что делало ее не такой. Это делало ее похожей на меня!

Все эти дни я медленно и очень болезненно умирал. Мне казалось, что у меня шизофрения и паранойя одновременно. Когда мы сидели в кафешках на блестящих углах улиц, она постоянно рассказывала о любви, о ее мужчинах. В такие моменты мое агрессивное параноидальное «я» хотело встать и задушить ее. Смотреть, как она бьется в припадках асфиксии и дико, надрывно смеяться. А шизофреническое «я», более спокойное, всего лишь желало впиться ей в губы, чтобы она больше молчала. Но оба моих образа хотели одного: молча смотреть в ее глаза, живые ли, мертвые – не важно. Это было самое высшее, совершеннейшее наше желание.
Сейчас, когда она ушла, я продолжаю умирать. Все так же медленно, все так же больно… Мое сердце бешено бьется в груди. Я задерживаю дыхание, и мне кажется, что сейчас оно вырвется из груди и станцует мамбо у моих ног.
И все же перед моими глазами постоянно вырастает картина того вечера. Осенний, дождливый, но согретый нашим с ней теплом, он был прекраснейшим моментом в моей жизни. А стал он таковым именно потому, что я все же переборол свою гордость и первым подошел к ней. Разговор долго не мог завязаться. Она ответила на мое приветствие, окинула меня презрительным взглядом и медленными шагами побрела в стороны автобусной остановки. Меня это немного смутило, но я все же догнал ее, взял за руку и пошел рядом. От ее холодной узкой ладони, зажатой в моей руке, исходила сумасшедшая энергия. Дикий и необузданный огонь горел в ее глазах, зеленые язычки пламени пели, и эта естественная песня, песня природного желания, врывалась в мое сердце, заставляло его оттаивать с каждой минутой.
Мы прошли мимо автобусной остановки молча… ее каменное молчание вовсе не смущало меня. Оно почему-то казалось мне родным… Начался дождь, но мы его не замечали, шли дальше. Не знаю, о чем думала она, но я в уме переворачивал различные темы для разговора. Но все она казались недостойными для разговора с ней. Русская литература, классическая музыка, последний блокбастер из «Дома Кино», античные цивилизации, отрывки из Библии – все это хаотично разносилось в моей голове, отвергалось моим мозгом, как ветер отвергал листья, кружившиеся вокруг нас. Вдруг она остановилась на углу Вольской, где находилось маленькое кафе.

- Зайдем туда? – предложила она.
Я, конечно же, согласился.
Мы прошли через небольшой зал, разделись и сели за столик. Тут же подошел официант и предложил нам меню. Она долго его изучала и, в конце концов, заказала всего лишь чашку кофе. Я попросил того же. Официант скрылся. Она молчала до тех пор, пока нам не принесли заказ. Помешав ложечкой темную, на вид вызывающую лишь отвращение, жидкость, она заговорила. Представилась Анастасией. Говорила долго. Рассказывала, что ждала какого-то мужчину, который так и не пришел, что он очень много для нее значил, и о том, что теперь не имело никакого смысла. Вообще, я очень плохо помню, о чем мы разговаривали. Я невнимательно слушал, но и не перебивал. Я был занят другим, у меня в голове вертелась лишь одна мысль – как бы удержать ее рядом подольше, не спугнуть ее… Она что-то спрашивала, я пытался связанно и рассудительно отвечать. Она спросила, чем я занимаюсь. Лгать было бессмысленно.

- Грузчик, но это временная работа. Собираюсь найти что-нибудь понадежней.
- Понятно… - протянула она, - давай уйдем отсюда.
Я снова согласился с ней.
Мы вышли из кафе, я схватил Настю за руку, словно боялся, что она убежит, и мы побрели в сторону автобусной остановки. В голове снова беспорядочно носились мысли. Я лихорадочно соображал, что бы такого ей сейчас сказать, чтобы она поехала ко мне. Решение пришло быстро, четкие слова впечатались в мозг.

- Хочешь, поедем ко мне?
Она лишь кивнула. Мы сели в автобус на последние сидения. Она прижалась ко мне и опустила голову. Снова молчание. А я не смел его нарушить. Эта тишина была священной. Быстро доехали. Я помог ей выйти. Мы дошли до моего дома, зашли в магазин в полуподвале и купили дешевого вина, на дорогое у меня не хватило денег. Пока поднимались в лифте (я живу на одиннадцатом этаже), я прижал ее к стенке, сорвал с нее шарф и начал целовать ее шею. Настя оттолкнула меня и отвернулась к стене. Вот дура тупая, - подумал я, - и что ей только не нравится? ну да, она чем-то похожа на меня, но не мог же я предположить, что она не хочет меня так же сильно, как и я ее. Я долго не мог найти ключи от квартиры, потом все же нашел и пытался попасть ими в замочную скважину. При отсутствии света на пролете это казалось невозможным, но у меня все-таки получилось. В коридоре и во всех комнатах горел свет.

- Не люблю возвращаться в темные комнаты.
- Правда? Я тоже. Это вселяет в меня чувство пустоты и одиночества. Не могу находиться одна. Это пугает.

Я помог ей раздеться, она села в кресло. Я пошел на кухню, взял два стакана, открыл вино. Мягко говоря, оно было больше, чем отвратительное. Я так и сказал. Настасья рассмеялась. Мне показалось, что ее смех наполнен вселенским сарказмом, а в глазах блестели язычки ведьминского пламени. Она сидела в кресле: голени наискосок, колени неплотно сдвинуты; сидела в позе кошки, готовой к прыжку. Юбка слегка задралась, небрежно застегнутая блузка. Она облизывала губы, я видел, что ее клыки удлинились на пару сантиметров. Клыки, готовые в меня впиться, высосать кровь из глотки, сердца; отравленную кровь. Одно ее присутствие отравляло и лимфу, и все другие жидкости моего тела. Я знал, что если не воспользуюсь моментом этой ночи, то мы больше никогда не увидимся ни в этом мире, ни в ином. Я не смогу больше лицезреть ее, стоящую около уличного фонаря и нетерпеливо поглядывающую на часы. Возможно, то, что и сейчас происходит – лишь плод воображения моего второго «я».
Я почему-то был уверен, что только секс может удержать ее рядом. Думаю, невозможно придумать более банальное решение. В тот вечер я вообще отказывался думать о чем-то, о ком-то кроме нее. Влюбляясь в нее все больше с каждой секундой, я понимал, что ее яд все глубже проникал в мои органы. Превращаясь в витамины, он мгновенно излечивал те, что были гнилы.
Ее поза делалась все напряженнее, желание в виде капелек пота стекало по ее возбужденному телу. Мое второе, параноидальное, «я» вычисляло способы, как бы получше на нее набросится. Мое второе «я» начало отсчет… С бокалом вина я сел у ее ног и стал пристально смотреть в глаза. Она молчала. Мне казалось, что прошло сотни, может, тысячи лет, прежде чем она нагнулась и поцеловала меня. Помню, как обнял ее за плечи и стащил с кресла на пол. Настасья была похожа на тигрицу, но не грозную, а скорее коварную, играющую со своей очередной жертвой. Но тогда меня это мало волновало.
Проснувшись рано утром, я не стал будить Настю. Поцеловал ее в плечо, встал, оделся и пошел на работу. Весь день меня грызла непонятная серая грусть. Я не понимал причины ее возникновения. Сердце покалывало, и настроение было ниже нуля. Грачев, высокий здоровый парень, работавший вместе со мной, и с которым мы часто выпивали по вечерам в баре, заметил мое состояние и начал расспрашивать, что такое произошло. Мне было вовсе не до этого. Самому нужно было понять, что все же произошло. Я еле дождался окончания рабочего дня. Грачев предложил посидеть в баре. Мне совершенно не хотелось идти домой, потому что я боялся, что, вернувшись, не обнаружу там Настасьи. Мы зашли в рюмочную, Глеб заказал две рюмки водки. Но двумя явно нельзя было ограничится. После шести я уже не мог держать себе то, что накопилось за все это время, как я впервые увидел Анастасию. Я рассказал ему что, мол, так и так: встретил девушку, которая, кажется, навсегда заслонила собой все радости моей жизни, превратившись в них. Грачев лишь сопением в перерывах между очередными рюмками сочувствовал мне. Я понял, что для этого человека моя история - способ скоротать время и посидеть с интересным собеседником. Я молча встал и вышел из бара. Домой все еще боялся идти. Но теперь я боялся другого: а вдруг Настя еще в моей квартире? Что я ей скажу? Что люблю? Она и так это поняла. Ей моя любовь вовсе не нужна, она лишь играет. Нет, в квартиру – ни за что. Я сел в автобус и поехал домой. Вышел, не доезжая трех остановок. Там, между перекрестками черных ветреных улиц располагалась одно местечко, где можно было снять шлюху. Только вошел в это заведение, как меня окружило стадо, именно стадо грязных девок, предлагающих повеселиться. Я прошел сквозь них, сел за столик и стал оглядывать товар. Мне понравилась одна черноволосая девушка. Прямо-таки Калипсо! Я подозвал ее. Она легко подбежала ко мне и уселась на стул. Я спросил, свободна ли она. Девушка, смеясь, кивнула, взяла меня за руку и повела на второй этаж в комнату с бумажными стенами…
Домой я вернулся только в три часа ночи и нисколько не протрезвевший. Настя спала на неразложенном диване, накрывшись пледом. Во всех комнатах горел свет. Во мне от чего-то проснулась необъяснимая злость, я пнул ногой журнальный столик, на котором стояли стаканы и недопитая вчера бутылка вина. Он с грохотом опрокинулся. Настасья открыла глаза, недовольно на меня посмотрела. Потом поднялась и начала кричать:

- Ну и где вы были? Ты в своем уме? Оставил меня одну и свалил куда-то! Что с тобой а?
Она с ненавистью глядела на меня, серые глаза метали искры. Я молчал.

- И что? Что ты теперь молчишь? Я думала, ты меня любишь! Думаешь, я не замечала тебя каждый раз там, на углу? Что? Что случилось?
Я еле вымолвил:
- Отстань, а? Ну что ты взъелась так?
Далее последовал поток ругательств, направленный в мою сторону. Мне все это начинало надоедать. Я безмолвствовал. Настасья разозлилась и толкнула меня. Я не выдержал и влепил ей хорошую пощечину. Настя впилась мне в плечо зубами, я пытался ее отцепить от меня, так как было достаточно больно, и я вовсе не собирался с ней драться. Я отпихнул ее, а она как мешок картошки рухнула на диван. Я сел на кресло и ждал, когда же станет доноситься ее всхлипывание. Настасья сидела, закрыв лицо руками, потом отняла их и на ее лице была ухмылка, от которой дрожь пошла по телу. Она продолжала сидеть на диване и хохотать как сумасшедшая. Мне захотелось просто ее задушить. Ничего больше.
Я встал, выключил свет. Настя замолчала и удивленно посмотрела в мою сторону. Мне не хотелось ничего объяснять, я был жутко зол. Пошел в другую комнату и лег на кровать. Долго спать мне не удалось. Я проснулся от ощущения, что за мной кто-то следит. Я приоткрыл глаза и увидел, что Настя сидит в углу, около батареи и смотрит на меня. Черт побери! Какой невинный взгляд! Увидев, что я проснулся, она схватила меня за руку и потащила на кухню. Я уселся за стол и стал наблюдать за Настасьей. Она поставила на стол огромную желтую эмалированную кружу (такая есть в каждом доме), плеснула туда заварки, горячей воды и повелительным тоном произнесла: «Пей!» Я послушно приник к кружке губами. Чай был горячий, но я не замечал этого. Я сильно устал. Огромная желтая эмалированная кружка. Вот символ России! Никакая береза, никакая поэзия и уж точно не христианство не отражают настолько менталитет и прочее нашей страны, чем это тяжелое, бездонное творение! Кажется, в нем собралась вся душа великой страны. Отразилась она в ее глубине, в ее цвете. Да, наша страна больна. Новое иго заполонило ее. В отличие от монголо-татарского, этому мы беспрекословно повинуемся. Глубокая российская душа оказалась повергнутой этой новой напастью. Мы не в силах вернуться к благословенным истокам. Но я продолжаю жить с единственной утешительной мыслью, что лучше уже не будет, надо привыкать ко всему. Да человек же такая биосоциальная тварь, что в силах приспособиться ко всему. Поэтому мы до сих пор и живы.
Суббота. Час дня. Меня будет приторно-сладкий поцелуй Насти. Я открываю глаза и силюсь улыбнуться. Но на лице отражается жалкое подобие плачущей маски. Зато улыбка Настасьи так невинна и беззаботна. Она тянется обнять меня, жмурится, как кошка на солнце, но я с отвращением отворачиваюсь. Она начинает что-то бессвязно щебетать, но я не хочу ее слушать. Говорит, что можно сегодня пойти гулять по улицам, потом посидеть в кафе. Говорит, что хочет устроиться на работу. Все равно кем, лишь бы работать и не оставаться больше одной дома. Я соглашаюсь с каждым ее словом. Настя уходит в ванную. Я быстро собираюсь, выгребаю из ее сумочки деньги (несколько пятаков), сигареты, и выхожу из дому. С тридцатью рублям и пачкой «Бонда» можно прожить целый день. Я захожу в бар и выпиваю там рюмку водки. Желтая, до боли знакомая, горечь разливается по всему телу: я снова потерялся. Но на этот раз не в чувствах. Я потерялся в мыслях. Я не знаю, как мне оставить Настю. Она не поймет, почему стала ненужной мне. Я сам не могу в этом разобраться, а ей-то куда! После иду к старому знакомому. Мы не друзья, но он всегда помогал мне своими советами. У него дома как всегда много народу. Мне открывает мужчина средних лет, довольно бомжеватый на вид. Сам М. сидит на диване, обнимаясь с какой-то страшненькой полуголой девицей. Завидев меня, он что-то ей шепчет, после чего девка недовольно поднимается с его колен и исчезает. М. не просит меня рассказать ему, что случилось. Из-под диванной подушки достает пакет с белым порошком и рассыпает его на две дорожки на столе.
После кокаина мы с ним затягиваемся по сигарете (М. курит исключительно «Мальборо красные»), я начинаю рассказывать, что, мол, не знаю, как отвертеться от одной, дорогой мне, девушки, что люблю ее, но больше в ней не нуждаюсь. М. с едкой ухмылкой смотрит на меня, а потом говорит, чтобы шел домой, и что все будет нормально. Я слушаюсь его совета, потому что знаю, что он никогда меня не подведет.
Подходя к дому, вижу несколько милицейских машин у подъезда. Всего меня поглощает какое-то неприятное предчувствие. Я быстро поднимаюсь на свой этаж – дверь в квартиру открыта, вход преграждает здоровенный парень в форме.

- Вы тут живете?
- Да, а что случилось? – я врываюсь в квартиру, в зале слышатся голоса. Иду туда. Настя лежит на полу: бледная кожа, синие губы, глаза уже прикрыты, лужица крови около головы. Рядом с ней лежит револьвер.
Следующие недели проходят как в кошмаре. Постоянное посещение милиции. Еще зачем-то потащили в морг, где я чуть не упал в обморок от тошнотворного гнилого запаха. У меня алиби, меня не арестуют. Но в голове крутится лишь одна мыслишка: «Вот, сучка, даже записки не оставила!»

***

Месяц спустя я стал часто видеть Настю во снах. Она приходила, садилась рядом и молча держала меня за руку. На лице были какие-то непонятные тени: это были и грусть, и разочарование, и… усмешка. Мои глаза молча бродили по усталым морщинкам около ее губ, поскальзывались на мокрых оттенках сомнения, мелькавших в ее взгляде, в пристальном взгляде бога. Я крепко сжимал ее ледяную руку, она удивленно смотрела на меня, и я просыпался. Я открывал настежь окна и впускал в квартиру ночной туман. В окнах соседнего дома я видел незнакомые лица-тени. Что же мне с ней делать? Точнее с воспоминаниями о ней. Сейчас я чувствую непонятную боль в области сердца, на глазах постоянно слезы. Я понимаю, что потерял свою вторую часть, самого дорогого человека. Но я все еще не могу понять, почему она так поступила.
Я не мог спастись, потому что не был уверен, люблю ли по-настоящему. Я вижу свет Настиных глаз в каждой звезде на небе. Злые светила смеются надо мной, они-то точно знают, что я потерял. Я чувствую себя гончей, которая почувствовала запах крови и уже не может остановиться, но и не может догнать жертву. Что мне делать? Я не умею ни ходить по воде, ни творить чудеса. Я опускаю глаза, когда Грачев спрашивает меня о Насте. Настя. А что Настя? Настя разорвала мою грудь, вытащила сердце и поужинала им в тот самый первый день, как я ее увидел. Даже теперь я все еще разговариваю с ней. Во снах ли, когда бодрствую – это не имеет значения. Она где-то рядом и одновременно очень далеко от меня – за тысячи, сотни, миллиарды лет далеко. От этих бесед постоянно болит голова. Когда-то мне казалось, что я схожу с ума. Но теперь очевидно, что я только сейчас становлюсь сумасшедшим. Мне надо как-то с ней увидеться, но я прекрасно понимаю, что это не моя воля. Но мне надо. Жизней много, но пока Настасья парит надо мной черной птицей, все прекращает свое существование. И я должен сделать это.

***

Было совсем не больно, скорее даже приятно, потому что он очень устал. Он взял из аптечки баночку со снотворным, Там оставалось ровно 36 таблеток. Он глотал их одну за другой. Потом лег на диван.
Прошла неделя, и о нем все забыли. На похоронах присутствовали лишь Грачев и М.

***

Мне надо знать,
Кому взывал Господь,
Когда его тащили на Голгофу.
«И руку я смогу подать
Тому, кто помощи попросит.
Блуднице, прокаженному и вору
Я помогу, я знаю, что смогу.
Мечтанья позабуду, волю погублю.»
Ты думал, ты один,
Что Он тебя оставил.
Ты умереть хотел, чем дьявола лишь позабавил.
Последнее дыханье сорвалось с губ,
Терновый яд прожег всю кожу.
Ты думаешь, Он проклинал
Нас всех, за чьи грехи страдал…
Из черепа Его ты пил вино,
Ласкал тех змей, что собрались у тела,
Но над горою собралась гроза –
Земля Иерусалима почестей хотела.
И кровью залило ее сполна.
И ты один, и некому помочь.
И кровь свою ты нам отдал.
Мы приняли ее
Как Иисуса Бог забрал.
Ведь ты любил, и смысл был.
Но человек от счастья устает.
Несчастья нам даны, чтоб не сойти с ума.
И на колени пал ты, не раздумав,
Ты руки к небу простирал.
И думал, Бог тебя оставил.
Ты не прав, Он добр и наивен.
В который раз Он полагает,
Что ты ошибку свою понял,
А ты его оставил в раз.
Ты умирал то медленно, то быстро.
Ты не хотел любви, большой и чистой.
Свой мир из тьмы построил ты один.
Ты так хотел, ты понимал.
И больше в свете нет нужды.
Ты знаешь мир и правила его.
Но ты один, сидишь с ножом и сигаретой.
Твоя душа зловещей золотой кометой
Зовет и плачет в небеса.
«Я не один. В меня Он верит.
Мы будем жить в покое и любви.
Я их люблю, я их спасу!» -
То думал Иисус,
Когда его тащили на Голгофу.





09/12/05