Ваня

Ваня, маленький мальчик, сидел на корточках над вроде бы пустым, в редких пучках травы, куском земли. Везде вокруг травы росло много больше, и густо в ней насыпано было хвои с сосен. Но тут, на пустом, пыльном месте для Вани открывался целый мир, новый непонятный никому, потому что никто не смотрел на него, не садился на корточки, не следил за круговертью жизни вокруг муравьиных норок. Обитатели норок сновали туда-сюда с одним им ясными намерениями, иногда Ваня угадывал их стремления, когда они тащили что-нибудь в норку, чаще же беготня не имела под собой объяснимой цели. Муравьев здесь обитало два вида: маленькие черненькие и большие, с огромными клешнями на крупных головах, тоже черные. Большими они казались на фоне маленьких, с которыми, по мнению Вани, должны были воевать. Доказательством пропущенной им битвы виделись несколько отсеченных голов больших муравьев, валявшихся тут же, неподалеку от норок.
Хоть и интересная была забава, следить за муравьями и думать за них, скоро она наскучила мальчику. Ваня затеял оглядывать плот, хороший, бревенчатый. Плот лежал на мелководье. Бревна от долгого пребывания в воде основательно набрались ею, и плот опирался не на воду, как принято у плотов, а на дно озера. Воровато оглянувшись - ему запрещалось подходить к плоту - Ваня ступил на высушенную солнцем поверхность, что выступала над водой. На носу, торце плота дальнем от берега, Ваня скинул сандалии, опустил ноги в воду, сложил ладошки вокруг глаз так, чтобы не видеть землю, представил себя плывущим в океане. Прогудел будто бы кораблем, зачухал лопастями винта. Но тотчас вздрогнул, услышав стук двери позади, схватил сандалии и сбежал с плота. Испуг его был напрасен, мама ходила наверху, у дома, занятая своими взрослыми делами, не имея намерения выглядывать Ваню.
Но ему надоело у берега, солнце нещадно пекло, захотелось пить. Ваня поднялся к дому, в прохладный сосновый бор, густой настолько, что не было на даче ворот для въезда автомобилей, некуда было въезжать. И если кто приезжал на автомобиле, оставлял его на улице, у калитки.
Напившись, Ваня решил поиграть в игру под названием балаган. Эта игра не имела ничего общего с цирком и весельем. Дети в городе, где жил Ваня, называли балаганом самодельный, изо всякого подручного материала сложенный домик, не домик, а недоразумение, конечно. Ваня и друг его, Олег, каждый день строили, правили, наслаждались своим балаганом, построенным, разумеется, взрослыми минут за десять: промежуток между штабелем старых досок и забором закрыли сверху столешницей от свадебного, из тех же досок, стола.
Олег жил на соседней даче за высоким забором. Бабушка его слыла женщиной строгой, наверное, потому что держала большую злую собаку. Но иногда давала Ване конфеты, а также скоро забывала факты колочения Ваней Олега, несмотря на то, что поначалу громко ругалась. Из-за собаки, а также Ваниной детской стеснительности, Ваня никогда не звал Олега сам. Он находил места, которые были видны из окон соседей, и затевал производить какой-нибудь шум и движение. Скоро Олег замечал Ваню и, будучи более непосредственным, прибегал без обиняков, с жаждой играть. И тогда они возвращались в балаган. И в этот раз все происходило по заведенному порядку. Ваня поорал что-то нейтральное, Олег прибежал, и они продолжили строительство балагана. Ровняли в нем мебель из поленьев и ящика, выметали беспрестанно набивавшуюся внутрь хвою, устанавливали на крыше печную трубу - опять таки полено. После трудов сидели удовлетворенные внутри, играли в живущих в балагане.
По тропинкам дачи прогуливался Ванин дедушка, руки за спиной. В то время мало у кого были дедушки, сплошь бабушки. У Олега, например, не было дедушки, да и у Вани был один. Это сейчас у всякого ребенка по два дедушки, а тогда дедушек на всех не хватало. Дедушки хранили дома боевые награды, кроме некоторых, как у Вани. Этих некоторых, приличных дедушек с привычкой гулять с руками за спиной, в то время было достаточно. Когда дедушка приближался к балагану, дети притихали, как бы не заругал, хотя ругать было не за что. Удалялся, продолжали беседу на чепуховые темы. Вот приедет, например, к дедушке друг на машине с блестящей фигуркой оленя впереди, так можно будет в нее забраться - машины в то время около дач не запирали - и нажать на сигнал. У отца Олега, впрочем, такая же. Нанажимался.
Прошлое часто помнится неясным, нечетким, как будто в дымке. Все настоящее неминуемо обратится в прошлое, прикроется туманом забвения. Но сейчас, когда яркое солнце растворяет небо в прозрачную голубизну, видимую через густую зелень вершин сосен, когда сама зелень приобретает необычайный изумрудный блеск, когда воздух, напитанный ароматами бора, свежестью его, радует дыхание, Ване верилось, что вечен этот день, этот час, вечны сосны, вечен дедушка, что вечно счастье, неосознаваемое им. Что это - сейчас. Так и будет, не оставит его память того дня, как и других прекрасных дней. И иной раз, окунаясь в недра памяти, Ваня до дрожи отчетливо воскрешает этот день, с каждым годом все с большим ужасом страшится провалиться в него. До того ясным становится он. И когда-нибудь, очень нескоро, позволит он себе погрузиться всецело в тот день, чтобы остаться в нем.