Опус-4. Две крысы сидели...

Две крысы сидели на берегу моря и мочили свои толстые хвосты в солёной воде. Они уже научились не бояться этой стихии и получали истинное удовольствие от того, как спокойные вечерние волны покачивали их пятые конечности. Усталые тихие сумерки. Тёплая вода. Ёпрст! Вот она, жизнь! Крысы сидели, подложив под задницы фантики от конфет, найденные в уже остывшем после полуденного зноя песке. Они привычно внюхивались в закатный аэр, шевеля острыми носами, и редкие лучи заходящего светила поблескивали на топорщащихся усах. Великий ветер Зефир мог принести много интересных запахов еды, и крысы с надеждой поводили носами туда-сюда в такт с набегающими и откатывающимися волнами. Туда-сюда, туда-сюда. Мерный пульс спокойной жизни. Крысы смотрели в морскую даль, туда, где вода сейчас была одного с их глазами цвета. Правда, у крыс глаза не горели, но ничего, на то они и крысы, а не солнце и не море.

Крысам думалось о вечном - а кто бы стал думать о другом в такой момент? Большая и великая Вечность. Вечный покой, вечная еда. Крысы понимали и чувствовали своими серо-коричневыми шкурками, как близко от них Она сейчас пульсирует.

Вечность представлялась им как огромные песочные часы, набитые зерном. Неисчислимые зёрнышки с тихим шелестом скользили из одного полушария в другое. Крысы любили этот символ - он соединял в себе две противоположности. С одной стороны, количество зерна было величиной конечной, что говорило хоть и об относительной, но конечности самого Времени. Но все знали, что Время неостановимо и вечно форма часов (восьмёрка) явно намекала на эту бесконечно бесконечную бесконечность Вечности...

Пока они любовались в своих мыслях на Часы, Солнце почти село, и крысы перестали на него смотреть. Они опустили глаза и стали искать в скудном свете красивые камушки среди прибрежной гальки. Найдя что-нибудь интересное, какой-нибудь забавный или красивый экземпляр, они брали камешек в свои цепкие лапки, осматривали и обнюхивали. Некоторые они даже откладывали в найденный неподалёку и разумно прихваченный с собой коробок из-под охотничьих спичек. Остальные же они, как следует размахнувшись, кидали в море, и оно принимало их с лёгким цоканьем.

Шумели омывающие берег волны, цокали камушки, и вдруг эту благодать разрушили, вспороли два громких выстрела:
«Бах! Бах!» На мессе крыс осталась лишь пара красных пятен и два хвоста, бултыхающиеся в волнах и конвульсивно подрагивающие.

Я убил этих крыс из зависти. Ведь мне и не снились такие покой да благодать, а они, сволота, небось, уж и привыкли к этакому счастью! Мерзкие грызуны!