Девочка с зубами волчицы или Сказ о длинноногом лягушонке

 Все началось с длинноногой лягушки. Да, наверное, с лягушки.

 Была у меня в детстве игрушка. Как у всех детей. Самая-самая любимая. Длинноногий лягух. Мне казалось, что он был мужского пола. Было мне года два, и я в нем души не чаяла. Спать – с ним, есть – с ним, в гости – с ним, на горшок – с ним. И никак по-другому. Любовь всей жизни.
 Жила я с родителями в то время в Сирии. Ехали мы куда-то на машине. Далеко и надолго ехали. По шоссе с активным движением. Родители на передних сидениях, я с Лягушонком – на заднем. Сидели мы, беседовали о чем-то глубоко философском. И тут Лягух начал мне возражать. Причем, не приводя в своих доводах решительно никаких достойных аргументов. Я возмутилась. Он кинул мне в лицо какие-то гадости… Наверное, все так и было. Потому-то после трех минут моего недовольного монолога, мама с ужасом пронаблюдала страшную картину: я, наморщив нос, взяла Лягуха за ногу…и выкинула в окно! Мама заверещала истошным голосом, призывая папу остановиться. Папа, стиснув зубы, крепче схватился за руль. Останавливаться было нельзя, да и ехали мы в потоке на большой скорости. Мама почувствовала приближение катастрофы. Без обожаемого лягушонка я ни есть, ни пить, ни спать, ни на горшок ходить не желала. А объяснять двухлетнему карапузу, что он сам виноват в потере – бессмысленно. Мама сокрушенно воскликнула: «Ну, зачем ты его выкинула?! Потом же плакать будешь». На что я, видимо, припоминая недавний спор, невозмутимо ответила: «Он пахой». И ночью о нем не вспомнила. И утром. Только спустя неделю развела ручонками: «А где Лягушонок?...» Мама, предвкушая затяжную истерику, тихо залепетала: «Так… деточка.. Ну, ты же сама его выкинула… в машине… помнишь?...» Я серьезно посмотрела на маму, вспоминая: «Да… Пахой». И больше я ни разу о нем не пожалела.
 Это был родителям первый звоночек о присутствии во мне чудного характера.
 Потом в четыре года, когда меня оставили на детской площадке минут на пять, предварительно договорившись, что я останусь на качелях и никуда не денусь, прозвенел второй. Через минуты две мне показалось, что глупые взрослые просто забыли, где я. Ах, эти взрослые, их же всегда всему нужно учить! И я, вздохнув, направилась их искать. Перешла пару шоссе. Покружила по улицам. Встретила какого-то дяденьку, который моему сердцу оказался мил, и я, взяв его за огромную ручищу, деловито рассказывая о жизни своей, направилась к нему домой. Слава Богу, дяденька оказался действительно неплохим, допросил меня на предмет знания телефона и адреса. Я нараспев продекламировала заученные циферки. Через час за мной приехали поседевшие взрослые, долго трясли дяденькины ручищи, благодарили. Меня с перепугу даже не отругали. Только дрожащим голосом все время спрашивали: «Ну, как же ты могла уйти?!» На что я так же невозмутимо, как и всегда, отвечала: «Вас долго не было. Я и пошла вас искать».
 Ждать я никогда не любила. Сейчас у меня просто ангельское терпение, ей Богу.
 В семь лет в дремучем Муромском лесу собирали с мамой и деревенским пацаненком лесную малину. Когда мне стало скучно, я благоразумно предложила воротиться домой. Мама попробовала уговорить подождать, но это не входило в мои планы. И, глядя снизу вверх, небесно голубыми глазенками, я пообещала отправиться в путь в одиночку. Мама заторопилась, а пацаненок рассмеялся: «Куда ж ты пойдешь? Ты же заблудишься! Да и медведи у нас. Не боишься?». Я взвесила все «за» и «против», пожала плечами: «Не боюсь. Я найду дорогу». Пришлось им судорожно собираться и догонять меня.
 Меня одевали в кружева и бархат. Учили играть на пианино и рисовать. Я была ангельским ребенком. Белокурым, с голубыми глазами, ямочками на щеках и божественной улыбкой. Собирала игрушки в коробки. Складывала одежду. Ласкалась и обожала наряжаться и петь.
 Но когда этот ангел злился, то закидывал наш деревенский дом грязью. Кричал истошно или смотрел ненавидящим взором, обещая припомнить сей инцидент надолго.
Когда меня обижали, я дралась до крови, как волчонок. И отпускала несчастного обидчика только, когда меня оттаскивали трое. Я кидалась на мальчишек на 3-4 года старше, если мне казалось, что они что-то имеют против меня. И переставала чувствовать боль от ярости. Так было всегда.
 Все в той же Сирии в детском саду я была беленькой и самой маленькой. Мне было 3, а всем по 6-7 лет. Какой-то мальчик меня притеснял. Мама забирала меня с разодранной одеждой, в синяках, но я не плакала и на все вопросы отвечала, что все в порядке. Так продолжалось раза три. А потом маму вызвали с работы, сказали, чтобы она забирала свое «дитя». Меня вывели, с горящими глазами, в растерзанной одежде, со свирепущим видом, тяжело дышащую и мокрую. А потом и обидчика. Окровавленного, плачущего, исцарапанного и покусанного. Воспитательница в шоке жаловалась маме, что я напала на него, и меня еле от него отодрали. Облили холодной водой, чтобы я пришли в себя. Мама молча забрала меня домой. На следующий день я, как ни в чем не бывало, засобиралась в детский сад. На мамин осторожный вопрос: «Хочешь пойти?» Я, естественно невозмутимо, ответила: «Конечно. Пойдем». Мальчика перевели на следующий день в другой детский сад.
 Потом нас с сестрой увозили на дачу. И там я с честью защищала свое достоинство, приходя разбитая, почти каждый день. Мама вздыхала: «Ну, ты же девочка!», и шла за аптечкой. И я прикусывала нижнюю губу и хныкала, когда мне прижигали раны йодом. Я же все-таки девочка… А потом меня опять кто-нибудь обижал.
 Драться я перестала в 12 лет, когда поняла, что не выживу, если продолжу. После столкновения с теми же деревенскими парнями, которым было по 15, и они явно превосходили меня по силе, как минимум. С тяжелым сердцем и злостью я закончила свою боевую карьеру и научилась драться словесно. Я оттачивала свое мастерство на одноклассниках, знакомых, родителях, тех же деревенских. На тех, кто мне не нравился или меня забавлял. Язва, жесткая, колкая. Вот такой я вошла в и без того гнусный переходный возраст.
 С кровью дралась за свою личную свободу с родителями. С мясом вырывала уважение у своих одноклассников. С невозмутимостью прощалась с теми, кто меня предавал. С упрямостью шла через любые препятствия, добивалась того, что хотела.

 А сейчас я сворачиваюсь клубком на кровати и слушаю, как мурлычет кошка. Смотрю на прохожих и улыбаюсь. Плачу, когда смотрю очень грустный фильм или слышу красивую мелодию. Я же все-таки девушка… Стала ли я мягче? Вряд ли. Мне так же нравиться наряжаться, петь и танцевать. Я также ласкаюсь к родителям и любимым. И, наверное, я по-прежнему держу удар. И, если надо так же, выстою и отвечу, если меня кто-нибудь обидит.

 Но только сейчас я почему-то начала скучать по моему забавному лягушонку…



 03.05.07