Во сне и наяву. Продолжение 3

IX

 - Светка-пипетка, пошли со мной в магазин за гвоздями, - весело обратился ко мне отец, и я с радостью согласилась.
Боря тогда часто брал меня с собой и в магазины, и в библиотеку, и купать Полкана на речку, где разрешал вместе с собакой тоже пару раз окунуться в воду. Он обычно шутил, задавал вопросы и смеялся, слушая мои ответы. Но в тот раз я всю дорогу старалась ему объяснить, за что не люблю дядю Колю. Борис всё время молчал, сосредоточено глядя себе под ноги, как бы надеясь там что-то найти, а дома долго кричал на жену. Маня после этого немного взъерошенная выскочила во двор, и, обнаружив на моём домашнем платье какое-то пятнышко, надавала мне по заднице.
В следующий раз, когда отец захотел взять меня с собой, она воспротивилась:
 - Тогда и Эдика бери. А то, только со Светочкой и носишься. А мальчишка, между прочим, растёт и всё больше и больше в мужском внимании нуждается.
Борис согласился, но пока ковырялся в сарае с инструментом, не слышал возражений сына:
 - С какой стати я должен с ними идти? Что я там забыл? Я с пацанами договорился в футбол играть. Им без меня некому на воротах стоять, - он слегка скривился и его небольшой конопатый нос превратился в маленькую гармошку.
 - Сыночка, ну я тебя прошу. Можешь ты для мамы кое-что сделать?
 - А зачем тебе, чтобы я с ними пошёл? – Эдька выпрямил нос, и, оставив рот слегка приоткрытым, с любопытством рассматривал мать, хлопая удивлённо своими длинными, изогнутыми, как скобки ресницами.
 - Да, хочу тебя попросить, не давай Свете про дядю Колю ничего рассказывать. Как только она про дядю Колю – так ты сразу начинай про свою рыбалку. Ты меня понял?
 - А почему? – он глянул на Маню оценивающе, прикидывая, чтобы за такую услугу попросить.
 - Ну, понимаешь, она на дядю Колю жалуется, а папа, выслушав её, может на него рассердиться и запретить сюда приходить. Ты же не хочешь, чтобы мы дядю Колю здесь больше не видели?
 - А-а, тогда понятно. Ладно, так и быть пойду я с ними, - великодушно махнув рукой, он пошёл переодеваться.
Так вот оно в чём дело, подумала я, Витька был прав... Дядя Коля действительно к Эдьке подлизывается, чтобы можно было к нам часто приходить.

Когда мы втроём вернулись домой, выбрав момент, чтобы Борис был один, я ему тихонечко сказала:
 - Мама специально с нами Эдика послала, чтобы, когда я тебе про дядю Колю рассказываю, он начинал про рыбалку говорить.
 - А ты бы хотела, чтоб я только тебя выслушивал? – недовольно возразил отец, - Я Эдика тоже люблю, и ничуть не меньше тебя.
На глаза навернулись слёзы отчаяния, что меня не поняли, а отец, увидев это, сказал, что я эгоистка.
Правда, в следующую субботу, пока брат был в школе, он снова хотел взять меня с собой на базар, но Маня раскричалась, что это не честно, и Эдик, когда прийдёт из школы очень обидится. Когда Борис ушёл один, она, сверкнув на меня исподлобья зеленоватыми искрами, категорически запретила когда-либо хоть куда-нибудь уходить с папой без брата. А потом старалась, чтобы и дома я как можно реже возле него была, мотивируя тем, что пачкаются платья. То, что Боря и Эдик бывали порой с ног до головы в мазуте, вызывало у неё всегда улыбку умиления.
Я пыталась общаться с отцом за столом, но однажды, когда завела разговор о Коле, мать стала меня ругать, будто плохо кушаю.
 - Потому и кушает плохо, что ты мешаешь. Оставь её в покое, - высказал своё недовольство Борис.
Маня зло глянула, но не сказала больше ни слова. А на следующий день незадолго до прихода с работы мужа, вдруг позвала меня обедать.
 - Но ведь скоро папа прийдёт.
 - Когда папа прийдёт, ты пойдёшь себе на улицу гулять.
Я поверила и согласилась, но по приходу Бориса, оказалось, что я что-то неправильно поняла. Меня снова усадили за стол.
 - Но я не голодная.
 - Тогда марш отсюда! – рявкнул отец.
Я только попыталась соскользнуть со стула, как Маня раскричалась:
 - Что значит, марш отсюда? Да, ты знаешь, что она сегодня целый день ничего не ела, с самого утра.
 - Но, мам, я же только что кушала, - я подумала, что Маню опять подвела её, как мне тогда казалось, очень слабая память.
 - Ничего себе, только что. В десять утра.
 - Ну, допустим не в десять, а где-то часа в четыре, - уточнила бабушка.
 - Мама, как тебе не стыдно, защищая её, ты даже Боре врать готова. Вот позволяешь себе во всё вмешиваться, а сама такая безответственная. На тебя положиться, так ребёнок и с голоду умрёт, - Маня наиграно засмеялась, а бабушка, недоев, ушла из-за стола.
После этого Борис раскричался:
 - Если мама сказала, что надо кушать, значит надо кушать. И никогда чтоб не смела, спорить со старшими!
Маня пришла в хорошее настроение, а на меня, как только я пыталась что-то сказать, они с Борисом, под злорадные ухмылочки Эдьки, по очереди отвязывались:
 - Не разговаривай, пока всё не съешь.
На другой день история повторилась, и все последующие дни тоже. С тех пор, я сидела со всеми за общим столом, насильно заталкивая в себя ненавистную в тот момент еду, без права произнести хотя бы слово. Иногда, правда бабушка выручала, уговорив покушать пораньше, но даже если я вполне нормально орудовала ложкой, Борис больше не делал жене замечаний, когда та орала, доводя меня каждый раз до слёз:
- Как ты ешь? А ну-ка не ковыряйся в тарелке!
Таким образом, уже через пару месяцев выработался самый настоящий невроз: даже если я садилась за стол голодной, с первых же глотков еды полностью пропадал аппетит.


X

Некоторые праздники мы отмечали у Натальи Семёновны. Андрюшка часто играл нам на пианино Баха и Моцарта, но мне больше всего нравился полонез Огинского. Таничка пела «Во поле берёза стояла» и «Черемшину», заменяя забытые слова на «ля-ля-ля». А потом на нас, детей, никто не обращал внимания.
Андрюшка был всегда сторонником того, чтобы мы играли вчетвером:
 - Так интересней и веселей, - говорил он, улыбаясь своей неповторимой, немного сползающей почему-то набок загадочно-шкодливой улыбкой.
 - Нам эти девчонки ни к чему, - возражал Эдик, - я дома со Светкой никогда не играю.
 - А я с Танюхой играю. Знаешь, какая она забавная! Что-нибудь как скажет – вообще обхохочешься.
 - Ну, когда мы уйдём, играй с ней, сколько хочешь, а сейчас давай вдвоём будем.
 - Но, она мне не мешает.
 - Зато мне Светка мешает. Доставай шахматы, они ведь всё равно в шахматах не разбираются.
Шустрый Андрей успевал всегда и Эдку несколько раз обыграть, и нам с Таней дворец из кубиков построить, а потом всем троим рассказывал интересные, придуманные им самим сказки.

У тёти Иры и дяди Миши я тоже любила бывать. Всегда с нетерпением ждала, когда мы начнём пить чай из сервиза, потому что потом через тоненькую лёгкую чашечку можно посмотреть на лампочку, и мне казалось, что она просвечивалась.
Динка давала играть всеми её игрушками и, даже в школьные тетрадки с оценками разрешала заглянуть, смеясь иногда над кое-где промелькнувшими тройками. Но главное, она никогда не позволяла Эдьке меня обижать. Брат кривился, показывал мне кулак, но идти против воли подруги не решался.

А вот к родственникам долгое время ходили без меня. Эдик уверял, это потому, что я мерзкая и противная, что люди сидят за столом и кушают, а если они меня увидят, то их стошнит, и брат очень образно показывал, как именно их стошнит. Когда я спрашивала, почему никогда не тошнит ни Ирину Карповну, ни Наталью Семёновну, он ничего вразумительного ответить не мог, и мне казалось, что это очередной повод продемонстрировать своё возрастное превосходство, тем более что Маня обычно говорила: «Немного подрастёшь, и тоже с нами пойдёшь».
Выросла ли я или по какой-то другой причине, меня вдруг тоже решили взять в гости к тёте Белле и дяде Коле. У них был небольшой домик, который не стоял, как наш на высоком фундаменте, а расположился на маленькой чёрной подставке, которая почему-то тоже называлась фундаментом. Тут же во дворе стояло ещё одно невзрачное здание, – времянка, без фундамента и даже без подставки. В комнатах царила идеальная чистота, а на большом диване я увидела красивую бархатную подушечку с четырьмя медалями. Мой взгляд с подушечки перешёл на Колю, но представить его смело сражающимся на поле боя почему-то никак не получалось. Мешала петушиная привычка вертеть головой.
 - Это тёти Беллы медали, - важно заявила Маня, перехватив мой взгляд.
Вообразить эту уже не молодую, полноватую женщину с автоматом в руках, оказалось ещё труднее.
 - А разве тётя Белла была солдатом? – я даже не пыталась скрыть своего удивления.
 - Нет, - Белла Наумовна скупо улыбнулась, - я врач, и на войне я солдат лечила.
 - Солдатам давали медали, за то, что они врагов убивали, а за что давали медали врачам?
 - Света, это некрасиво приставать к взрослым с подобными вопросами. Раз дали тёте Белле медали, значит, она их честно заслужила.
 - Маничка, ты не права. Мне очень даже приятно, что ребёнок интересуется такими вещами, - одёрнула мою мать Белла Наумовна, своим картаво-шипящим говором, и, посмотрев мне в глаза, почему-то очень грустно сказала, - Врачам давали медали за то, что спасали жизни тогда, когда, казалось спасти уже невозможно.
С моей точки зрения человек в таком случае должен сиять от счастья, а на глаза тёти Беллы почему-то навернулись слёзы. Задавать дальше вопросы, несмотря на одобрение родственницы, я не решилась, боясь вызвать недовольство Мани, но Белла Наумовна как бы прочитав мои мысли, сама вдруг ответила:
 - Ты, наверное, думаешь, почему я так печально об этом говорю? – она глубоко вздохнула, - Потому что там осталось очень много людей, которым помочь мне так и не удалось.
Потом она всё-таки улыбнулась и стала накрывать на стол.

Чтобы «никого не стошнило», но большей частью, потому что стало скучно, я по возможности быстро выскользнула из комнаты и играла одна во дворе, уютно расположившись на тропинке возле полисадника, наслаждаясь красотой и запахом тёмно-синих ирисов. Через некоторое время вышел Эдька. Постояв некоторое время рядом, он несколько раз ударил меня кулаком в плечо и убежал.
На рёв выскочили взрослые, однако, меня они не слушали, потому что громче всех кричала Маня:
 - Сколько раз ходили с Эдиком без Светы – и всё всегда было нормально! Стоило её взять, и, вот, пожалуйста, надо уже уходить.
Я подумала, что Эдьке стало скучно находиться в гостях, попросить взрослых, чтобы мы пошли домой, он не осмелился, так как это считалось признаком дурного воспитания, вот и пошёл брат на такое ухищрение. По дороге домой Борис попытался разобраться, что же во дворе родственников произошло, но Маня, перебив его своим визгливым голосом, до самого дома ругала меня, за то, что я размазня, недотрога и испортила им вечер.

На другой день Эдик побил меня на глазах всей детворы. Услышав плач, вышла Маня и, погрозив сыну пальцем, сказала:
 - Доченька, ну его. Пошли домой.
 - Но я не хочу домой, пусть Эдик идёт. Он виноват, пусть он и идёт домой, - вытирая мокрое лицо своими пыльными руками, твердила я, с интересом наблюдая, как ладошки с каждым разом становились чище.
 - Ты, что маму не слушаешь? - она произнесла это медленно, слегка повышая тон. Глаза сверкнули, как у нашей кошки Дрынди, когда та видела в кустах воробья.
 - Но Света ничего такого не делала, - вмешался соседский Гришка, - ваш Эдька её просто так бить начал, вот она и расплакалась.
 - Правда-правда! – подтвердили другие дети.
 - Он вообще последнее время много воображать стал.
 - Говорит, что может вытворять всё, что захочет, а Вы ему ничего не сделаете. Вы лучше его домой загоните, а Светка пусть с нами останется.
 - Она тут всё равно никому не мешает.
 - Мне она мешает, - сказал как можно громче Эдька, чтобы всех перекричать. – Забери её отсюда.
 - Слышала? – обратилась ко мне Маня, а потом, повернувшись к толпе детей, командным учительским тоном произнесла, - Как вести себя со своими детьми и кого увести домой, я разберусь как-нибудь сама.
Она потащила меня за собой, крепко, чтобы не смогла вырваться, держа за руку.

 - Расскажи всё папе, - глубоко вздохнув, сказала бабушка, когда узнала, что произошло, - по-моему, он его хоть немного боится. Что я ещё могу тебе посоветовать?
Но, по приходу Бориса с работы, не успела я и двух слов сказать, как Маня меня оборвала, заявив, что я мерзкая и гадкая ябеда. А отец, как будто ничего не слыша, молча прошёл к столу, выпил поставленную бабушкой, стопочку домашнего вина и стал уверенно работать ложкой.
В следующий раз, когда я показалась на улице, брат меня снова побил.
 - Эдик, быстро иди домой, - казалось, Маня сменила тактику.
 - Ага, щас, - огрызнулся на неё сын, - тебе надо, ты и иди. А я там чё забыл?
 - Вот видите, как он с вами разговаривает, - поучительно по-взрослому сказала тринадцатилетняя Оля Шаблонская, которая всегда со своим младшим братом Алькой нянчилась, как со мной Динка.
 - Ну, ничего, - сказала, непонятно к кому обращаясь, Маня, - отец с работы прийдёт, он ему покажет.
Схватив за руку, как и накануне, она уволокла меня прочь, пообещав вечером непременно всё папе рассказать.

Еще не успели полностью высохнуть слёзы, и не сошёл красный браслет от Маниной руки на моём запястьи, как Эдька растрёпанный забежал домой. Может, по нужде, может, воды захотел, а может быть, просто с детьми не поладил. Конфликты с соседскими девчонками и мальчишками возникали у него всё чаще и чаще. Увидев сына, Маня, ни о чём его не расспрашивая, предложила помыть на веранде пол. Он согласился, потом сходил за хлебом в магазин.
 - Ты не представляешь, - обратилась Маня к мужу, когда тот пришёл с работы, - как мне Эдик сегодня помог. Если бы не сынуля, я б ничего не успела сделать.
 - Это хорошо, - одобрительно улыбнулся отец, обняв Эдьку за плечи, - что ты маме помогаешь. Я тобой доволен.
 - Но, он меня сегодня бил. На улице. Просто так бил. Я ему ничего не сделала.
 - Света не может стоять спокойно, когда хвалят не её, - покачивая головой, громко произнесла Маня, сосредоточив руки по бокам на не очень чётко вырисовывающейся талии.
 - Какая же ты всё-таки эгоистка, - скривился Борис, - он же твой брат.
От обиды и беспомощности я заплакала. Вошедшая в дом бабушка стала гладить меня по голове, пытаясь утешить, но Маня закричала:
 - Не смей её жалеть, когда она виновата!

Два дня подряд я не высовывала носа за калитку, став по милости Мани очередной раз «больной», а когда наконец-то вырвалась на улицу, брат снова продемонстрировал на мне свою силу. Когда мать пригрозила рассказать отцу, насмешливо глядя ей в глаза, он ответил:
 - Отец прийдёт только вечером. А ты меня до вечера ещё сто раз простишь.
И опять ревущая я тащилась за ней, тщетно пытаясь высвободить руку.
Мириться с такой ситуацией не хотелось, поэтому за ужином, переступив через все запреты и требования, проигнорировав еду, я почти закричала, обращаясь большей частью к Борису, но не только к нему:
 - Эдик меня бьёт и не даёт мне с моими друзьями на улице играть! А мама ему разрешает это делать! У Шаблонских четверо детей, и никто никого не обижает и даже не дразнит. Наоборот они всегда друг друга защищают. А Эдик - мой брат. Почему он всегда меня бьёт?
 - Слушай больше, - прервала мою речь Маня. - Эдик бьёт? Как же... Да, он пальцем её не трогает! Она сама к нему лезет, а если он её слегка оттолкнет, так тут рёву на три квартала слышно.
 - Вот видишь, - сказал Борис, глядя почему-то в окно, как будто именно там крылась разгадка всего происходящего, - ты говоришь одно, мама – другое. Так кому же мне верить? У тебя есть доказательства, что Эдик тебя бил?
 - А что такое доказательства?
 - Ну, ты говоришь, что Эдик бил тебя на улице, - отец наконец-то посмотрел в мою сторону, - Значит, кто-то это видел. Вот пусть и напишут мне бумагу, что они видели, и имена свои поставят.
Не долго думая, на следующий день я вырвала листочек из блокнота для рисования и побежала на улицу. Однако, сидящие на лавочке девчонки, переглянулись и замотали головами.
 - Хитренькая ты какая, - сказала Люська, - мы сейчас напишем, что видели, как Эдик тебя бил, ваш папашка побьёт Эдика, а тот выйдет и побьёт нас. Нет уж, разбирайтесь у себя в семейке сами.
Я расстроилась и готова была расплакаться, но Олька спокойно перезаплетая свою белую, как у куклы косу, со свойственным всем Шаблонским тихим голосом произнесла:
 - Странный какой-то у тебя папа. А если я сейчас на бумаге напишу, что он кого-то убил, так что, его тут же в тюрьму посадят? Кто же верит тому, что на бумаге написано? Ты покажи ему свои руки и ноги – твои синяки и есть доказательства.

Вечером, поумневшая, я стояла перед Борисом:
 - Папа, бумага не может быть доказательством. Ведь если кто-нибудь напишет, что ты человека убил, тебя же за это нельзя в тюрьму сажать?
Смерив меня внимательно взглядом, он улыбнулся:
 - Да, действительно, бумага – не доказательство. Ну, что поделаешь, значит, доказательств нет.
Его спортивная фигура, проходя мимо, задела моё предплечье своим мягким местом, и двинулась в зал, готовая как можно быстрее растянуться на диване, прикрывшись газетой. Но я этому воспрепятствовала и, задрав рукава, показала синяки:
 - Папа, у меня есть доказательства!
Резко развернувшись к сыну, Борис спросил:
 - Это ты сделал?
 Мани в тот момент рядом не оказалось.
 - Да, - брат опустил глаза, торчащие уши легли на плечи, а тонкая шея исчезла.
 - Зачем?
 - Просто так.
 - А теперь просто так я тебя побью.
И он Эдьку отлупил. Потом пришла мать и, узнав что произошло, «чтоб не ябедничала» отлупила меня. А сыну сказала:
 - Какой ты у меня честный! Зачем признался, что бил её? Синяки она себе сама где угодно поставить могла.
Борис при этом был во дворе, а когда вернулся, мы плакали уже вдвоём.
 - Почему Света плачет?
 - Ты Эдика наказал, а она его жалеет, - победоносно произнесла Маня.
 - Но ты же сама мне нажаловалась? – недовольная усмешка исказила его черты лица настолько, что я побоялась что-либо сказать.
 - Вот видишь, какая она, сначала наябедничала, а теперь жалеет. Тебе бы, прежде чем устраивать тут наказание, со мной надо было поговорить, - мать недовольно и обиженно отвернулась к окну.
- Что ты её слушаешь, - не выдержала бабушка, - Маня Светлану побила, вот дитя и плачет.
 - А ты не вмешивайся! Сколько раз тебе говорить, чтобы не вмешивалась ни в мою жизнь, ни в наши семейные дела! – Маня так рассердилась на свою мать, что даже руками замахала, но тут же вполне спокойно и тихо, обращаясь почему-то к лампочке свисающей с потолка, произнесла, - Я как раз её за то и отлупила, что она плакала.
 - Зачем же наказывать ребёнка, если он и без того плачет, - не унималась бабушка.
 - Ты меня сейчас била, потому и плачу! – переведя дыхание, и сдерживая всхлипы, уточнила я, внутренне удивившись такому наглому Маниному вранью, - Ведь я до этого совсем и не плакала, и Эдьку не жалела, потому что он меня тоже никогда не жалеет.
После моих слов Борис, лишь слегка хлопнув дверью в зал, ушёл. То ли спать, то ли газету читать... Наверное, надо было Эдьку пожалеть, подумала я.
Некоторое время брат меня не трогал, правда, очень короткое время.

Очередной раз к нам пришли в гости Белла Наумовна и Коля. Как всегда, он задержался с Эдиком на веранде, оживлённо беседуя, а я, выдерживая дистанцию, за ними наблюдала. Взглянув на меня, родственничек обратился к брату:
 - Ну как, ты ей по морде даёшь?
 - Ага.
 - Вот и продолжай бить её всегда и везде.
 - А она папе синяки показала, и он меня наказал.
Коля пригрозил:
 - Ещё раз пожалуешься на Эдика отцу, получишь тогда от меня. Хочешь от меня получить?
Я отрицательно замотала головой.
 - Тогда сиди и помалкивай, - он привычно повертел головой.
Я стояла полная недоумения. Мало того, что с его точки зрения меня надо было бить постоянно, так ещё и защиту искать нельзя. Несмотря на то, что я ходила вся в синяках, кроме бабушки и девчонок на улице, ко мне ни у кого жалости не было, зато за Эдьку, хоть тот и получил за дело, и Маня заступилась, и Коля стал угрожать. А он возьми да и добавь:
 - А ты, Эдик, бей её в живот, тогда и синяков не видно будет.
С криком ужаса я побежала позвать кого-нибудь всё-таки на помощь, но на своё несчастье, наткнулась на Маню.
 - Что случилось? Чего ты кричишь?
 - Дядя Коля учит Эдика бить меня в живот.
 - Коля, - раздражённо сказала она, - ты хоть меру знай!
 - Ну, что ты, Маничка. Я, конечно, знаю меру, - ответил ей, улыбаясь, Коля, движением руки отбросив волосы назад. Потом он рявкнул на меня, - Кого это я учу бить тебя в живот?
 - Эдика.
 - Вот дура. Я учу его драться с другими мальчишками, - и снова к Мане, - Понимаешь, он же должен уметь драться, он – будущий мужик.
На шум вышли все: Борис, Белла Наумовна, бабушка – и все с вопросом: «Что случилось?»
 - Коля учит Эдика с другими мальчишками драться, а эта дурочка возомнила, будто против неё что-то затевают, - сказала с наигранной улыбкой Маня, а потом обратилась ко мне, - Ты радоваться должна, что твой брат научится драться, он же тебя потом защищать будет.
Все вернулись к столу. Между моим отцом и Колей произошёл крупный разговор, в котором речь шла о том, что Борис к сыну слишком строг. Коля требовал, что бы отец никогда не смел Эдьку даже пальцем тронуть. А Маня своим немного повизгивающим голосом полностью гостя поддерживала.
До меня никому дела не было. И только бабушка, когда родственники ушли, стала меня расспрашивать, чего я так испугалась. Потом они с Маней ругались, но кончилось это слезами бабушки.
После всего этого, когда я снова показала Борису полученные от брата свежие синяки, он спросил:
 - А где на них написано, что это Эдик поставил?
Я с удивлением смотрела на свои руки и никак не могла понять, как на этих тёмных пятнах может быть что-то написано. А, так называемый тогда отец, не дожидаясь от меня ответа, раздражённо сказал:
 - Раз не написано, то синяки тоже доказательством являться не могут.
Отвернувшись от меня, он ушёл своей уверенной походкой в глубь двора, а я больше никогда не пыталась искать у него защиты, хоть и грозила иногда Эдьке: «Я всё папе расскажу».

 (продолжение следует)