Я уже...

Я бегу. Под ногами раздается липкое чавканье вязкой грязи. Я стараюсь изо всех сил, но она все больше мешает мне. И кажется, будто я, уже выбившись из сил, не могу сдвинуться с места. Просто продолжаю по какой-то злой инерции совершать бессмысленные изматывающие движения. Повторяю неизвестно для кого и зачем свой странный трюк: бегать по поверхности скользкого шара. Скоро все окружающее приобретает форму шара. Я как можно быстрее передвигаю ногами, интуитивно догадываясь, что от продолжения этого бессмысленного действия зависит что-то важное и, возможно, я сам. Круглое и завершенное пространство. Такое же «круглое» и полое чувство, что все это идеально в своей круглости и бессмысленности. Я бессмысленно передвигаю ногами, и как и все остальное тут, это не имеет ни изначальности, ни потенциального конца. Это все. Все, что я могу сейчас видеть, идеально ограничено само собой. Грязь, я, все остальное тоже сливается в грязь и я. Кажется, это единственные категории, которые я могу теперь различить. Небо и земля, потонувшие в тяжелом вязком мраке.
Вдруг необходимость бежать исчезает: я оказываюсь на твердой земле. Все вокруг из идеально круглого становится в той же степени идеально прямым. Плоскость под ногами растягивается в стороны, словно складываясь из непрерывного потока возникающих пластинок, застилающих пространство вслед за моим взглядом. Чем дальше я пытаюсь устремить взгляд, тем безграничнее становится пространство. Четкая линия отделяет небо от земли. Такое же идеально прямое небо, с точным расчетом натянутое куда хватает взгляда: без каких-либо складок и неровностей. Слева течет река. Точнее, я просто догадываюсь, что это река. На самом деле она неподвижна. Четкой линией она протянута без намеков на перспективные и периферийные искажения. Четко очерченные берега, замершая вода. Здесь все так гладко и ровно, но ощущение вязкости не исчезает. Как будто из той мутной грязи только что сделали все то, что окружает меня теперь. Я перевожу взгляд направо. В идеально ровной поверхности земли вырыта яма. Я вглядываюсь и понимаю, что передо мной полузарытая могила. «Или полуразрытая?» - проносится у меня в голове. Из нее проступают очертания гроба. Это маленький гроб. Детский. Я пытаюсь смотреть на себя со стороны: охваченный не-по-себешностью и безразличием. Мне неуютно, но что-то ясно и недвусмысленно говорит: бежать некуда. И я смиренно продолжаю находиться здесь. Я обнаруживаю, что все окружающее заполнено дыханием. Оно дышит. Пытаясь уловить источник дыхания, я прихожу к выводу, что дышит яма. Дыхание тяжелое и сдавленное: я помню, что там кто-то похоронен заживо. И вдруг я понимаю, что он дышит вместе со мной. Я пытаюсь разорвать, нарушить эту тягостную унисонность, то замедляя, то убыстряя ритм своих вдохов и выдохов. Но понимаю безнадежность этого: кто-то четко, без малейшей погрешности повторяет мое дыхание. «Или я повторяю его?!» - страшная возможность нашей связи и зависимости больно вспыхивает в мозгах. Я стараюсь во что бы то ни стало остановить это невыносимое ощущение, избавиться от отдающегося уже во всем чужого дыхания…


Я проснулась и поймала себя на мысли, что задерживаю дыхание. Начала дышать и мне потребовалось много времени, чтобы, наконец, выровнять дыхание. На фига я послала себе во сне сигнал «не дышать»? Так и задохнуться недолго.
Я встала, как обычно опаздывая, быстро собралась и вышла из дома. Подошла к остановке, уже морально готовая к безуспешным попыткам влезть в переполненную маршрутку. Конечно, как я и думала, они проносились мимо, не останавливаясь.
А вот проехала почти пустая 33, еще одна... Какого черта? Не смешно. Я простояла почти час. Уже было глупо ехать в универ: одна пара, на которую я уже опоздала на час. Я перешла дорогу и решила сначала зайти к Варьке.
Подошла к ее двери и позвонила. Она не открывала. Но ведь она дома! Я видела, когда подходила к подъезду: свет горит, силуэт ее мелькает. Я спустилась на улицу и присела на лавку. Каково же было мое удивление, когда Варька вышла из подъезда и хотела пройти мимо меня! Я вскочила со скамейки и окликнула ее. Она даже не повернулась ко мне. Плеер заслушалась? Подбегаю со спины, хватаю за руку. Она не реагирует. Встаю перед ней. Она вся заплаканная. Смотрит сквозь меня. Продолжает идти. Мне становится страшно. Что с ней? Не хочет разговаривать? Ладно, с кем не бывает, все мы порой ведем себя как законченные психи. Просто пойду с ней рядом, по крайней мере не прогоняет же, а то мало ли что в голову взбредет, походу что-то случилось серьезное. «Варька, Варька!» - делает вид, что не замечает.
Молча бреду вслед за ней. Скоро она приводит меня к моему же дому. Там собралась какая-то толпа. Тоже удрученные. Я их знаю почти всех! Варька пробирается сквозь толпу и заходит в подъезд. На нашей площадке стоит крышка гроба. Кто? Неужели бабка из соседней квартиры? Или из 7ой? Я даже ничего и не знаю. Варька стучит в мою квартиру. Открывает мама. Что это? Гроб стоит в моей квартире! И в нем лежит... лежу я?.. Все люди молча шевелят губами. Кажется, разговаривают, но я ничего не могу разобрать. Кажется, они немые, но делают вид, что не замечают этого. Мне страшно. Все смотрят на тело, лежащее в гробу. Мне хочется куда-нибудь деться. Я не понимаю, что происходит. Пытаюсь спросить, пытаюсь привлечь к себе хоть чье-то внимание. Меня не замечают. Что-то говорят... телу. Я чувствую какую-то неизбывную обреченность. Со странным ужасом подступает непреодолимое желание увидеть себя в зеркало. Я надеюсь увидеть в нем себя и обнаружить, что я вовсе не похожа на то тело, которое лежит в гробу. Подхожу к зеркалу, на нем висит тряпка. Отодвигаю ее: нет, это я. Это я лежу в гробу...
«Я уже хоронила себя», - вдруг странная горько-кислая мысль дернулась в голове, где-то между отражением и мной, и еще той, кто лежала в гробу. Я уже хоронила себя. Мне нечего здесь делать. Я чужая в этой процессии. Я отошла от Варьки, мне не стало менее страшно, мне не стало более понятно, я незаметно встала у изголовья гроба и начала петь. Мне хотелось петь. Мне хотелось жить. Но я уже не могла петь так, чтобы меня кто-нибудь слышал...