Совершенство

Сознание. Жидкое, утекающие из головы сознание, усыпляет своим монотонным журчанием. Оно напоминает неутомимый бег протекающей слева от меня реки. Река, стиснутая двумя обрыви-стыми берегами, возмущенно вскипает и бьется своим телом об их жесткие кости, пытаясь растер-зать сковавшую ее несвободу. Крича и отплевываясь, она рвется вперед к далям, пронзенным лучами солнца, туда, где она сможет оставить гнетущий плен двух оков и вырваться в просторный пожи-рающий все океан. Там она станет частью чего-то большого великого и бессмысленного. Такому же стремительному движению поддается мое сознание, зажатое между стенками черепа оно постепенно выливается из трещин и утекает вверх, сливаясь с бездонным, нежно-голубым полотном неба… Неба в котором тонет мой взгляд, отражаясь в глади бегущих облаков, напоминающих прекрасных созда-ний из далеких, неподвластных миров. Раскидывая в стороны неповоротливый свет солнца, своей могучей грудью, впереди всего облачного белоснежного стада бежит вожак… Иссиня-черная рваная туча, спешащая на водопой к озерам моих зрачков, что затерялись среди складок небесной мантии. Мой взор скользит по формам неба, как по телу обнаженной красавицы, восхищаясь всей красотой ее идеальных линий. Я не вижу туманного горизонта, места, где небо сливается с землей, весь обзор мне загородили высокие сочно-зеленые стебли травы, растущие вокруг меня, подо мной и во мне. Их неспокойный шелест приятно щекочет слух, уставший от рева большого мира. Под настойчивыми порывами ветра тонкие талии стеблей колышутся, словно маятники в часах, усыпляя своим однооб-разным движением, гипнотизируя застывшие мысли. Если ветер усиливается, то можно разобрать возмущенные возгласы травы, жалобы на безсобытийную скучную жизнь, но это только так кажется, я вижу, что они испытывают поистине детскую сопливую радость от того, что их жизнь непоколеби-ма и ровна, как рельсы избитые временем, но еще хранящие верность своей работе. В блеске, уми-рающих под тяжестью бессердечных облаков, лучей солнца светлыми красками переливаются тон-кие ниточки паутины, раскинувшейся от одного стебля к другому. Сплетенные кропотливыми стара-ниями хитрых паучков они обмотали собой все травинки, словно сшивая их на долгую память проч-ными шерстяными канатами, и кажется, что эта связь созданная самой судьбой нерушима, но стоит ветру превратиться в легкий ураган, эти ниточки обвисают рваными клочьями на боках стеблей, уныло поблескивая остатками серебра чуть сохранившейся памяти. Вскоре отдохнувшие от работы пауки возвращаются к плодам своего творчества и видя, что их уже не существует покорно прини-маются восстанавливать хлипкие мостики между травинками, может быть более прочные, чем пре-дыдущие и более мощные. Иногда, в аккуратно сплетенную сеть, попадается какое-нибудь зазевав-шееся насекомое и барахтаясь в липких струнах, с колотящимся от страха сердцем, ждет пока пауки закончат творить и утолят свой голод его соками. После, истерзанное и изломанное тело плавно упа-дет на черную влажную землю, где его тут же подберут трудяги-муравьи и утащат в свой многоком-натный муравейник. Что они будут делать с хитиновым покровом бедного насекомого это уже их собственные подземные дела. Возможно, они его растащат на кусочки, и каждая часть панциря ста-нет частью муравьиной жизни, постепенно забывая о том каким было прежнее существование. Забыв о своей добыче, муравьи вернуться на поверхность в поисках новых материалов для работы и по-стройки своего большого, дарящего покой гнезда. Иногда в суматохе кто-нибудь из них пробегает по моим рукам, легонько касаясь моей кожи своими невесомыми тельцами. Моя рука лежит неподвиж-но. Я боюсь спугнуть этих забавных и несчастных существ, боюсь внести суматоху в их размерен-ную трудолюбивую жизнь. Каждое утро множество черных одинаковых точек пробегает мимо меня, спеша на работу, и каждый вечер они тащатся обратно, не обращая на меня никакого внимания, по-глощенные одной большой целью «Работать». Целью забившей все пространство их крошечных че-репов. И если кто-то останавливается подышать свежим воздухом, цель мгновенно дает болезненный сигнал в мозг и бедный муравей несется дальше, выбрасывая из головы колющие воспоминания о глотке истинной свободы. Сейчас все муравьи бежали к себе в гнездо, как будто спасаясь от надви-гающейся опасности… от дождя или грозы. Мой взгляд вновь погрузился в бездонный омут чер-неющего неба. Облака налитые свинцовой влагой медленно подползали друг к другу неестественно низко склоняясь к земле. Вскоре послышаться удары их непрошибаемых лбов и польются на землю мрачные слезы. И вот первый сумасшедший крик грома кинжалом вспорол пелену тишины, разгоняя испуганных животных по углам нор. И следом с неба потекли ручьи дождевой воды, плотной стеной вставая между мной и остальным миром. Ртутные капли, разбивающиеся об землю, об стволы де-ревьев, об меня звенели набатом на всю округу, выписывая такие замысловатые мелодии, что я не-вольно заслушался странной музыкой грозы. Не нарушая гармонии в безумном звучании, сюда вли-лось тихое шипение, а потом сильнейший разряд электрической молнии. В голове отложился каждый кадр этого стремительного удара. Вспышка, на миг ослепившая меня, переходящая в треск развали-вающегося дерева, разлетающиеся в огненном танце искры, извивающиеся тела языков пламени - те-перь не избежать пожара. Крепкое непоколебимое дерево сейчас разваливалось, как древняя труха, под действием борьбы двух стихий – огня и воды. Слушая недовольное фырканье воды, превра-щающейся в пар, и триумфальный крик бешеного пламени, я заворожено смотрел в потемневшее зеркало небес. Рваная одежда на моем теле клочками слезла и открыла дождю бледную кожу. Капли осиными жалами впивались в мое тело, но не доставляли никаких неприятных ощущений, только где-то глубоко внутри будили равнодушие к происходящему, и это равнодушие стискивало мой ра-зум в маленьких ладошках, заставляя забыться в перемешанных линиях существования. Мир перед глазами постепенно поблек и погас, словно севший кинескоп…
 Когда я вновь смог видеть гроза уже прекратилась, лишь поникшие стебли травы, промокшие от шального дождя, напоминали о том, что здесь бушевала стихия. Откуда-то издалека до моего слу-ха доносился сухой треск, похожий на жалобный стон умирающего животного. Я вспомнил, что молния, расколовшая дерево вызвала пожар, и наверно сейчас именно пламя заставляло стонать тра-ву и деревья. Кисея, покрывшая глаза, спала окончательно, и я увидел голубеющее небо, уже сво-бодное от тех угрюмых туч, и подернутое серо-прозрачными облаками. Я видел, как зловещий дым от пожара вьется сумасшедшим столбом в небо и растекается по пространству, как расплавленный сыр на куске хлеба. На мое лицо, раскинув огромные крылья, легла чья-то бессовестная тень. Кажет-ся, мне должно быть страшно. Но так как я давно забыл, что такое эмоции я с ненормальным равно-душием проследил за хозяином этой тени. Им оказался черный ворон – простая птица, потрепанная грозой. Его черные перья, избитые ветром, торчали в разные стороны, а в угольно-черных глазах ме-тался голодный страх. Ворон был голоден. С видом хозяина всего мира, птица уселась на мою левую руку, оцарапав острыми пальчиками тонкую кожу и вальяжно пройдясь до плеча, прыгнула на грудь. Воровато оглядевшись и убедившись, что ей никто не помешает, она перешагнула на мое неподвиж-ное, застывшее в умиротворенности лицо, оставив на губах рваные раны. Молниеносного движения его клюва я даже не успел заметить, просто в следующую секунду я понял, что крючковатый черный, в царапинах клюв выкорчевывает из бездонной глазницы дряблое глазное яблоко. Мне хотелось пла-кать, но не от боли, а оттого, что я теряю последнее, что у меня осталось – зрение, но слезы давно высохли и теперь покоились комками соли на стенках слезных каналов. Когда то, что называлось глазом, растеклось по моему лицу и частично по земле, ворон вспорхнув траурными крылами, пере-летел на живот. Я почувствовал, как мою пергаментную кожу срывают его безжалостные когти, ого-ляя побуревшее мясо. С противным клекотом ворон вонзает свой клюв в мою остывшую плоть и за-глатывает части меня, которые, проходя по птичьему пищеводу, смешиваются с раздражающим до-вольным бульканьем. Последнее, что я видел, перед тем как пропасть – это то, что ворон терзал на земле какой-то почерневший комок плоти, кажется, это было мое сердце. Затылком я ощущал прият-ную прохладу, бежавшего подо мной ручейка. Краем уцелевшего глаза я увидел, как его воды уносят небольшие крупицы моего тела, моей крови и я решил отдать этому ручью сознание. Я представил, как из трещин в черепе вываливается последний заржавевший комок мыслей. Его подхватывают во-ды и несут к бурлящей реке… к реке, которая стремится к совершенству, и может быть мое сознание, проплыв миллионы миль, найдет то, что так долго искало при жизни и какое-то время после смерти. Мне не нужны глаза, чтобы видеть все поле, в котором я провел последние сутки, как на ладони. Вон пострадавшее дерево, вон река и всепожирающий огонь. Я вижу, как рыжее пламя подбирается к мо-ему телу и, спугнув ворона своим жаром, доедает все, что от меня осталось. Вижу, как комочек моих мыслей плывет в быстрых водах речки… Плывет туда, где сольется с безбрежным необъятным океа-ном и станет чем-то прекрасным великим и бессмысленным…