Рому Гольдштейна обнаружили утром во вторник. В трех километрах от Колпина. В реке Ижоре. С проломленным черепом.
Его тело прибило течением к заброшенной барже, и высокий дородный рыбак, стоя на берегу, долго не мог разобраться, что за странный мешок, почти скрытый водой, покачивается за зарослями кувшинок и тростника.
- Да ну... - проскрипел он недовольно себе под нос и постарался сосредоточить внимание на поплавке. Но странный мешок упорно не выходил из головы, и рыбак, не выдержав, отложил в сторону удочку и, гремя небрежно отогнутыми голенищами болотных сапог, начал пробираться поближе к нему.
Накрапывал мелкий дождь, и резиновые подошвы скользили по мокрой траве, угрожая увезти рыбака в черную воду. Один раз он даже не удержал равновесия и упал, неудачно подвернув под себя руку. И в этот момент, возможно, от боли в предплечье, а, возможно, потому, что настало для этого время, он вдруг прозрел. Догадался, что же это такое сейчас в тридцати метрах вниз по течению обтирает ржавый борт баржи.
Рыбак достал из кармана сотовый телефон и связался с милицией, а потом, негромко ругаясь простуженным голосом, начал пробираться назад к своей удочке. Только что его попросили обязательно дождаться приезда дежурной машины.
Что ж, он дождется. Обязательно дождется, если так надо. Сядет на берегу и достанет из сумки чекушку пшеничной водки. И помянет утопленника - пусть земля ему будет пухом. Но прежде выдернет и смотает удочку. Рыбу удить больше не стоит. Ну ее в задницу, эту рыбу. Не известно, что у нее сегодня было на завтрак.
* * *
За три дня до смерти, в субботу, Гольдштейн заявился ко мне. Было полвосьмого утра, я еще спал и был намерен проспать, как минимум, до полудня. Но звонок звонил слишком громко, а Рома оказался весьма настойчив. Когда, проклиная свою собачью жизнь, я открыл ему дверь, он обхватил меня медвежьими лапами и прижал, заспанного и теплого, к мокрой кожаной куртке. От куртки пахло хорошей кожей, дорогой туалетной водой и высоким материальным достатком.
- Дождина, блин, - басил Рома, похлопывая меня по спине. - Все, лето закончилось. Пора собираться в стаи и улетать на юг.
Он выпустил меня из могучих объятий и, выглянув за открытую нараспашку дверь, выдернул из полумрака подъезда небольшой чемодан из серого пластика.
- Что, не проснуться? - весело поинтересовался он и, не снимая кроссовок, пошлепал на кухню. На паркете за ним оставались следы от мокрых рифленых подошв.
- Между прочим, мыть пол мне теперь приходится самому, - пожаловался я, запирая входную дверь.
- Что, твоя дура еще не одумалась? - прокричал он из кухни.
Моя дура и не собиралась одумываться.
Кстати, уже совсем не моя. Хотя, действительно, дура...
Две недели назад, намотавшись по Питеру в поисках заработка, я вернулся домой и не обнаружил там своей горячо любимой супруги. На плите стоял еще теплый обед, все вокруг было вычищено и перемыто. На кухонном столике я нашел тысячу долларов сотенными бумажками, - должно быть, компенсация за моральный ущерб. А в мою кружку была вставлена скрученная в трубку записка. Такая же безликая и жестокая, как миллионы других подобных записок, она была до отказа набита стандартными фразами: «ты должен меня понять», «не могу с собой ничего поделать», «впервые в жизни я узнала, что такое любовь», «на развод подам сама», «прошу, не пытайся меня найти».
Прочитав записку несколько раз, я, наконец, осознал, что все это мне не снится, и снял телефонную трубку.
«Прошу, не пытайся меня найти» - чего захотела!
Там, куда я звонил, один мой хороший знакомый зарабатывал на жизнь как раз тем, что разыскивал сбежавших детей, прячущихся должников и блудных жен. В определенных кругах его называли «Химик». Через час он сидел у меня на кухне, пил чай с шоколадным бисквитом и задавал вопросы, на которые я не знал, что ответить.
Внимательно прочитав записку, Химик ухмыльнулся и заявил, что найдет «эту шлюху хоть в преисподней». Я выдал ему сотню аванса из той тысячи долларов, что были оставлены на столе, а через неделю расстался еще с двумя сотнями в обмен на бумажку с адресом, телефоном и... Я чуть не поперхнулся, прочитав: «Салманов Шамиль Зиядхан-оглы, зам. директора ЗАО «Физулли».
- Черт, да на кого же Катька меня променяла, - растерянно пробормотал я. - Не могла найти русского?
- Да, от черных одни геморрои, - согласился Химик. - Моя б воля... Ты сам порвешь этого пидера?
- Сам. - К этой минуте я уже полностью созрел для вендетты.
- Сам так сам. - Невозмутимый Химик протянул на прощание руку. - Успеха тебе. Не затягивай только, а то остынешь. Да и Физулла этот твой может слиться на другую квартиру. Эту он только снимает.
Проводив Химика, я позвонил Гольдштейну и попросил раздобыть мне пистолет. Рома не удивился, только выговорил за то, что я болтаю об этом по телефону, и пообещал заскочить ко мне через пару деньков...
И вот заскочил, наследил на паркете и спер у меня последнюю сигарету. Улыбающийся, довольный и не обделенный судьбой Рома Гольдштейн.
- Ты один? - спросил он, громко щелкая замками своего чемодана.
- Один. С кем же еще?
- Найди себе бабу. - Рома водрузил на стол бутылку «Смирновской». Следом за ней он извлек из своего чемодана большой пистолет и глушитель, тщательно протер их грязным кухонным полотенцем и протянул мне.
- Глок-девятнадцать, - торжественно сообщил он. - Мэйд ин Аустрия. Так понимаю, волына* для Катьки и ее кобеля?
- Зачем тебе знать? - Я направил пистолет на большой хрустальный графин, стоявший на холодильнике. - Пуф! Сколько к нему патронов?
- Пятнадцать в обойме, один в стволе. Надо будет - подкину еще. Ствол пристрелян. Чистый, конечно. Менты на него ничего не имеют.
- Пуф! - Я уже целился в чайник, стоявший около мойки, ощущая в руке приятную тяжесть «Глока». Его рукоятка удобно заполняла мою ладонь. - И сколько я должен?
- Нисколько. - Рома посмотрел на мою удивленную рожу и усмехнулся. - В натуре, нисколько. - Помолчав, он тихо добавил: - У меня к тебе просьбочка.
Нет. Уж лучше платить деньгами, чем выполнять «просьбочки» таких людей, как Гольдштейн.
Таких скользких и ядовитых людей, как Гольдштейн, которые никогда ничего не делают даром!
- Да что ты, Антоха! - Рома словно прочел у меня на лице эти мысли. - Пустяковое дело. Без подставы, гад буду. Похрани его у себя. - Он звонко пошлепал по чемодану своей огромной ладонью.
- Надеюсь, там не наркотики?
Рома Гольдштейн даже вскочил со стула. Он был возмущен, он был расстроен, он просто не верил в то, что я его предал, подумав такое.
- Там просто бумаги, дискеты. Моя черная бухгалтерия. Я не могу сейчас держать ее даже дома. - Рома раскрыл чемодан и продемонстрировал мне его внутренности, действительно заполненные исписанными бумагами. - До следующей пятницы заберу, будь уверен.
- Ну, если только бумаги... - вздохнул я, и уже через десять минут коробки и ящики, пылившиеся на антресолях, были немилосердно утрамбованы, и чемоданчик из серого пластика отправился к ним в компанию. Прежде, чем передать его мне, Гольдштейн закрыл оба замка на ключ, который сразу же сунул в бумажник.
Мы полчаса просидели на кухне, выпили водки и помолчали, как обычно, когда оставались вдвоем. В начале девятого Рома, подарив мне на прощание почти целую пачку «Парламента», засобирался домой.
- Скоро Маринка проснется, и я могу схлопотать, - подмигнул он мне. - Я позвоню.
Но Рома больше не позвонил. Утром во вторник его обнаружили в трех километрах от Колпина.
В реке Ижоре.
С проломленным черепом.
* * *
Об этом я узнал от Марины. Ее телефонный звонок в три часа ночи вытащил меня из теплой постели и вышвырнул, измятого и небритого, в холод сентябрьской ночи, моросившей мелким и нудным дождем. Всю дорогу до дома, где жил Рома Гольдштейн, выстилали лужи, необъятные и грязные, словно Мертвое море. Лужи обступали меня со всех сторон, и, устав искать выходы из их лабиринтов, я пер вброд, сокрушаясь о своих почти еще новых ботинках.
- Господи, да какой же ты грязный. - Марина посторонилась, пропуская меня в квартиру. - Снимай с себя всю мокрень. - Тщательно запирая дверь, она гремела многочисленными засовами, цепочками и крючками.
У меня чуть-чуть отлегло от сердца. Ведь, по правде сказать, я уже настроил себя на то, что сегодня всю ночь мне предстоит выслушивать жалобы, бороться с истериками, выжимать из своей жилетки потоки слез и дуреть от запаха валерианки. Но Марина держалась, она даже нашла в себе силы слегка улыбнуться, когда я со скрипом стягивал с ног разбухшие от влаги ботинки.
Потом мы сидели на кухне и пили крепкий до горечи кофе. Марина рассказывала, как утром ей позвонили из Колпина и сообщили, что с ее мужем несчастье. Никаких подробностей добиться она не смогла. То ли живой, то ли мертвый... Марина сразу же выдернула с работы отца, и они на такси отправились в колпинскую больницу. В приемном покое их встретил молодой человек, представился следователем прокуратуры и проводил прямо в морг. Потом, не читая, она подписывала какие-то бумаги, а ее отец метался по всей больнице, пытаясь выжать из неразговорчивых медсестер справку о смерти.
- Как добирались назад, я не помню. - Марина вытащила из моей пачки сигарету и прикурила от громоздкой настольной зажигалки, сделанной в виде черепа то ли лошади, то ли собаки. Я раньше не видел, чтобы она курила. - Короче, очухалась я только дома. Проревелась и стало полегче. Приехала Ромкина мама, билась в истерике, грозилась вскрыть себе вены. Отец напоил ее корвалолом и проводил домой. Я попросила его сегодня не возвращаться. Легла и, как ни странно, проспала до полуночи. А потом три часа, пока не позвонила тебе, металась из угла в угол и сходила с ума.
Я подошел к Марине и обнял ее за плечи. Она вздохнула и прижалась ко мне.
Я тоже сходил с ума две недели назад. Лежал на диване, бессмысленно пялился в телевизор и упивался своей депрессией. На все это я угробил без малого восемь дней - именно столько потребовалось Химику, чтобы найти Катерину. Потом депрессия сразу же отступила, и я начал жить мечтами о том, как эта тварь, бывшая женушка, будет трястись под дулом моего пистолета.
- Что поделать, сестренка. - Я отстранил от себя Марину и отправился наливать воду в пустой кофейник. - Мне сейчас тоже не сладко. Давай сложим все наши беды и поделим их на двоих. Поверь, сразу же станет легче.
Раньше я часто называл Марину сестренкой, и это ей весьма нравилось, хотя, уверен, совершенно не нравилось то, что и относился я к ней лишь как к сестре. Хотя сестер у меня никогда не было.
Прошло пять лет с тех пор, как мы познакомились. Ей тогда было шестнадцать, мне - двадцать шесть. За неделю до этого Марина похоронила мать, осталась одна с запившим от горя отцом, без денег, без родственников, без друзей. Все вдруг шарахнулись от нее. Ведь беда - заразная штука, а делить ее с Мариной никто не хотел. И никто не догадывался, что она и не собирается ею делиться. Марина молча переваривала все в одиночку, изредка допуская меня - только меня - до своих проблем. Но чаще даже я стоял в стороне и лишь наблюдал, как она борется с горем. И медленно, но уверенно одерживает победу в этой неравной схватке.
- Но почему ты сейчас сторонишься людей? - приставал я к Марине с расспросами. - Почему не хочешь принять от них даже самую ничтожную помощь?
- Я их боюсь. - Меня всегда восхищала четкость ее ответов. - Да, Антоша, я их боюсь. Они способны на пакости.
Я был уверен, что ей за шестнадцать прожитых лет уже не однажды пришлось столкнуться с этими пакостями. Но про это она ничего не хотела рассказывать.
- Нет, рассказывай, - настаивал я. - Почему ты такая? Почему ты одна?
- Совсем не одна. - Марина вставала на цыпочки и касалась губами моей щеки. - У меня ведь есть ты, самый-самый любимый старший братишка.
Иногда я впадал в умиление от подобных признаний, но обычно меня угнетала ее совсем еще детская откровенность. Я страшился того груза ответственности, под который, чувствовал, подлезаю с каждым днем все глубже и глубже. Но отряхнуть его со своих плеч я не смел - ведь в меня еще в детстве вбили понятие, что так поступают лишь негодяи. А я себя таковым не считал.
И все-таки я упорно искал пути, чтобы как-то увеличить дистанцию между нами. А Марина это сразу же чувствовала.
- Антоша, ты только скажи, и я не буду тебя доставать, - просила она. - Я очень к тебе привязалась, но если так надо, я отойду в сторонку. Ведь это ужасно, по-моему, оказаться на чьем-то пути и, словно ишак, упершись копытами, стоять и ждать, когда тебя оттолкнут. Многие так и делают, а я не могу. Лучше сразу уйду, спрячусь, никому не буду мешать. Ты только скажи, Антоша.
Я смеялся:
- Брось молоть чепуху. Никто и не думает тебя никуда отталкивать. «Уйду, спрячусь, не буду мешать» - что за дикие принципы! Тебе с ними будет непросто. - Марина внимательно вслушивалась в мои пророчества. - Ох, как непросто. Закрывшись в келье, сестренка, жизнь не прожить. Рано или поздно тебя оттуда все равно извлекут. И затопчут.
Она только улыбалась в ответ.
Привыкла к тому, что непросто; привыкла к тому, что иногда топчут.
Потом потоптал ее и я. Когда встретился с Катериной. Топтал расчетливо и планомерно, испытывая при этом новое, ранее неизведанное чувство. Я был сродни одуревшему от крови садисту, рассказывая Маринке о том, как люблю свою Катю. Я ликовал, когда видел, как она борется с кипящей внутри нее ревностью, как на ее глаза наворачиваются слезы. «Мы в ответе за тех, кого приручили»* - к черту Экзюпери! Приручил - но я же не виноват, что она приручилась. Помогал - буду помогать и дальше. Она давно уже видит во мне своего жениха - но я-то в ней вижу только сестренку.
В тот день, когда мы с Катериной играли свадьбу, я познакомил Марину с Гольдштейном. И был весьма рад, заметив, что это знакомство вдруг получило серьезное продолжение. Лучшего мужа для младшей сестренки я пожелать не мог. Большой и уютный, в меру душный и совсем чуть-чуть жадный Гольдштейн, правда, занимался всякими темными махинациями, но тогда я был уверен, что он не должен вляпаться ни в какое дерьмо.
И вот ведь вляпался!
Отразится ли это как-нибудь на Марине? Конечно, помимо того, что она лишилась своего мужа.
- Ты не заметила ничего странного в последнее время? - Я подумал, что именно этот вопрос задают первым делом во всех детективах.
Марина покачала головой:
- Я уже пыталась вспомнить. Ничего. Последний месяц Ромка много работал, пропадал целыми днями, домой приходил только на ночь. Был всем, как обычно, доволен. Грозился, что в октябре уедем отдыхать на Канары. - Она еще раз покачала головой. - Нет, ничего необычного.
- О своих делах он распространялся?
- Нет. А я никогда об этом не спрашивала.
Я допивал уже, наверное, десятую чашку кофе. Поспать сегодня все равно не удастся. На часах, висевших над кухонным столиком, маленькая стрелка приближалась к шести.
- Как ты? - перевела разговор Марина и, откинув назад длинную прядь волос, внимательно посмотрела в мои глаза.
- Что я? Хорошо, как всегда. - Ответ прозвучал совсем неуверенно.
- В субботу Ромка мне рассказал, что Катька сбежала. Я сразу засобиралась к тебе и... - видишь? - развела руками Марина, - прособиралась. Наверное, за это Бог меня покарал.
- Все нормально, сестренка.
Хотя куда уж «нормальнее»!
Сначала от меня уходит жена, потом у Марины убивают мужа. Время вдруг повернуло вспять, и все стало так, как было пять лет назад. Я один, и она одна. Я брат, а она сестренка. Или теперь все по-другому?
- Пошли. - Марина поставила в мойку чашку с остатками кофе, убрала со стола корзинку с печеньем. - Надо поспать хоть пару часов. - Она взяла меня за руку и увлекла за собой в комнату, которая одновременно служила и спальной, и кабинетом, и тренажерным залом, в котором Рома накачивал мускулы.
- Может, мне лучше пойти домой? - неуверенно промямлил я, но Марина меня просто не слушала. Она скинула прямо на пол халат и, оставшись в одних голубеньких трусиках, быстро юркнула под одеяло.
Раньше мы не раз спали вместе. Только спали. И ничего более. Она крепко прижималась ко мне, я целовал ее в щечку: «Спокойной ночи, сестренка».
Ничего более…
Но ведь все это было раньше - так давно, что может быть легко списано и отправлено в архив на дальние полки.
- Ну, Антоша!.. - В ее голосе мне послышалось нетерпение.
Неужели?!!
Какие-то сутки назад еще был жив ее муж, а она уже тянет в постель его друга.
И своего братишку?
Но ведь я не братишка. И она не сестренка. Это было когда-то придумано. Сейчас все по-другому...
Я стянул с себя джинсы, еще влажные после путешествия по лужам, и выключил свет.
* * *
С восьми утра начал звонить телефон. Вернее, он не звонил, а мурлыкал совсем по-кошачьи - аккуратный белый «Самсунг», стоявший на полу под кроватью. В течение часа перезвонили все, кто должен и не должен был отметиться у Марины в это промозглое осеннее утро по случаю смерти Ромы Гольдштейна. Они начинали со своих соболезнований и сразу переходили к предложениям помощи:
Нет, Марине не надо ни о чем беспокоиться - все вопросы с похоронами утрясут друзья Ромы, его деловые партнеры, его заместители. Они выделят деньги, они договорятся с кем надо.
Пять лет назад все было совсем по-другому.
Я вздохнул с облегчением: если честно, боялся, что все проблемы с похоронами могут свалиться на мои хрупкие плечи. Но оказалось, что я не включен в списки почетных помощников. Про то, что я существую, никто даже не знает. Немного обидно, но, слава Богу, что выступаю здесь только в качестве запасного. У меня и без этого хватает проблем. Точнее, одна проблема, первая и наиглавнейшая, - Катька и Физулла Зиядхан-оглы, по которым давно уже плачет спрятанный у меня дома «Глок».
Я быстро оделся, добрался до ванной и поплескал в лицо холодной воды. Потом снял с батареи подсохшие за ночь носки и потерявшие форму ботинки.
- Ты уходишь? - Марина вышла из комнаты и уставилась на меня. - Сейчас будем завтракать.
- Нет. Не хочу, чтобы меня здесь застукал кто-нибудь из ваших с Ромкой приятелей.
Хотя, на это мне было как раз наплевать. Существовала совсем иная причина того, что я стремился поскорее оказаться у себя дома. Причина эта лежала на антресолях, задвинутая фанерными ящиками и рулонами старых обоев.
Маленький чемодан, набитый бумагами.
Что я найду в них? Скорее всего - ничего: мертвые буквы и цифры, в которых не смогу разобраться. А может быть, как раз там и наткнусь на разгадку Роминой смерти?
- Я позвоню, - пообещал я Марине и чмокнул ее в подставленную для поцелуя щеку. - Держись, сестренка.
Впереди меня ждали огромные грязные лужи, но я обманул их, - сделав крюк, добирался до дома не через дворы, а по улице.
* * *
Достав чемодан с антресолей, я битый час колдовал над его замками - тыкал в них ножом и отверткой, засовывал в скважины канцелярские скрепки. Потом мое терпение лопнуло, и я взялся за молоток и стамеску.
В чемодане лежали бумаги, которые я уже мельком видел в субботу. Они прикрывали несколько фотографий. Под фотографиями я наткнулся на ложное дно. О том, что это именно оно, и под ним что-то спрятано, догадался бы и первоклассник. «Самое интересное - ниже», - думал я, не спеша ощупывая подкладку в поисках тайной пружины. Фотографии и бумаги я отложил в сторону - разберусь с ними потом.
Под листом орголита в специальных углублениях лежала в разобранном виде снайперская винтовка, два магазина, прицел с лазерным наведением и громоздкий глушитель.
Минут пять, - наверное, не меньше - я, вспотев от удивления, молча глазел на это богатство. Потом достал магазины и проверил их содержимое. Один из них был полностью снаряжен, во втором не хватало всего двух патронов. Я протер магазины полой своего халата и аккуратно уложил их назад. Следом за ними вернул на место ложное дно и, закрыв крышку, обмотал лишенный замков чемодан скотчем. На этот раз я не стал прятать его на антресоли, а просто поставил рядом с диваном. Если чемодан будут искать у меня в квартире, не все ли равно, где он спрятан. Найдут где угодно. Вот только будут ли его искать у меня? Кому он нужен? И кому нужен я?
Я собрал с пола бумаги и фотографии и разложил их на столе. Со всех фотографий на меня смотрела знакомая рожа, но где ее видел, я припомнить не мог. Маленький лысый мужчина лет шестидесяти с солидным брюшком и длинными, как у приматов, руками. Вот он стоит рядом с красивой молодой женщиной. Женщина на голову выше его. На другой фотографии он с улыбкой олигофрена пожимает руку высокому - или это так кажется на его фоне? - мужчине. И еще три снимка: маленький лысый с другой женщиной, с другим высоким мужчиной и в обнимку с клюшкой для гольфа.
Где-то я его видел...
Но где? В газетах? По телевизору? А может быть, он пил пиво за соседним со мной столиком в «Арлекино»? Нет, дыра «Арлекино» и клюшка для гольфа явно несовместимы.
Я отложил в сторону фотографии и принялся за бумаги. Цифры, сплошные цифры, сведенные в аккуратные столбики. Цифры, отпечатанные на принтере и написанные от руки. Кроме цифр - еще непонятные буквенные коды: АГМК, СТУ...
Нет, мне в них не разобраться до самой смерти!
Лишь на двух листах я нашел понятные мне человеческие слова: «кафе «Парадиз», «гост. «Европа», «Пулково», «центральный офис»... Напротив каждого из этих названий были проставлены цифры: «09:16 - 09:54», «10:21 - 12:14», «14:01 - 14:57», «16:11 - 18:41»...
«Время, - без труда догадался я. - Время, когда в этих местах что-то происходило. “Курорт”, “рест. «Незабываемый вечер»”, “Гороховая 15”... Если этот список как-то связать с фотографиями, то, скорее всего, здесь перечислены места, где бывает маленький лысый. Время, указанное рядом, не повторяется. Начиная с утра и до позднего вечера, наверное, кто-то следил за ним. И посылал отчеты своим хозяевам».
Вот эти отчеты я и держал в руках.
Да, если это действительно так, то маленький лысый, - мягко говоря, непоседа. Он кружит по всему Питеру: «Лени Голикова 24», «Юбилейный», «офис «Континентальных услуг»...
Стоп!
«Континентальные услуги»!!!
Я прикрыл глаза и заставил себя сосредоточится. «Континентальные услуги», четвертое сентября, шесть часов вечера. Пуля снайпера, выпущенная с крыши дома, расположенного в километре от центрального входа в офис «Континентальных услуг», уложила депутата Госдумы, одного из ведущих финансистов России, мультимиллионера Виктора Мельникова.
На фотографиях, лежавших передо мной, Мельников пожимал руки высоким мужчинам, обнимал за стройные талии юных красавиц. А в четверг его хоронили в Москве на Ваганьковском кладбище. Всю прошлую неделю эта круглая рожа мелькала по телевизору каждые пол-часа. Но я со своей ужасной зрительной памятью ухитрился не признать его сразу.
В славную же историю меня вляпали!
Nilnisi bonum* , но все-таки Ромка - порядочный негодяй.
Винтовка, из которого ухлопали такого туза, - в моей квартире!
В том, что именно из нее стреляли по Мельникову, я даже не сомневался. Так же как и в том, что сделал это Гольдштейн. С расстояния в тысячу метров проделать дырку во лбу депутата Госдумы - это не шуточки. Но недаром же Рома десять лет проторчал в стрелковом клубе, добрался до звания мастера спорта, выиграл кучу соревнований и бросил это занятие лишь тогда, когда окончил военно-морское училище.
В свое время он сманил в стрелковый клуб и меня. Каждый день после школы, даже не заходя домой, мы бежали на тренировки, по дороге предаваясь мечтам о том, как скоро - совсем уже скоро - станем олимпийскими чемпионами. Но вместо Олимпиады я загремел в армию, притом в такую дыру, где нам не давали стрелять даже из автомата. Какие уж там тренировки! Со стрельбой было покончено и, вернувшись через два года домой, я и думать забыл о своих честолюбивых мечтах. Вместо винтовки я вцепился в учебники английского и итальянского языков, а вместо стрелкового клуба после работы ездил на занятия в университет...
Я снова взялся за чемодан, размотал скотч, открыл крышку и постарался припомнить, за что же хватался руками. Потом принес из кухни влажную тряпку и принялся за уборку. Через десять минут для дактилоскопистов, если им и суждено добраться до чемодана, не оставалось никаких надежд. Фотографии и бумаги я сгреб со стола в большую алюминиевую кастрюлю и, вытащив ее на балкон, запалил небольшой костер из corpus delicti** .
Ну и Гольдштейн! Ведь ни единым словечком ни разу не обмолвился, даже по пьянке, о том, чем занимается. Ни мне - своему другу детства, ни Марине.
Интересно, и сколько же за ним числится трупов? Или это была разовая работа? Или дебют?
Я пошел на кухню и позвонил оттуда Марине.
- Приехал отец, - доложила она, - и один человек. Ты с ним незнаком, они вместе с Ромкой работали. Сидим, пьем коньяк. Поминаем. Подходи, если хочешь.
Я не хотел.
- Слушай, забыл сегодня утром спросить. Как у тебя с деньгами?
- Ничего.
- Совсем ничего?
- У меня три тысячи долларов. И еще рубли. - Марина на секунду задумалась. - И еще какие-то ценные бумаги. Поможешь мне в них разобраться?
Ах, если бы я в этом хоть что-нибудь понимал!
- Потом придумаем что-нибудь, - пообещал я. - А сейчас у меня к тебе просьба. Как только останешься одна, покопайся в квартире. Мне почему-то кажется, что у Ромки должна быть заначка.
- Но я бы знала о ней, - удивилась Марина. - А почему тебе это кажется?
Наверное, я слишком мнительный. Вечно вбиваю себе в голову ерунду. Но ведь заказ Мельникова стоит не меньше тридцати тысяч долларов. И эти денежки лежат где-то рядом. Если, конечно, они вообще существуют. Может быть, с Ромой как раз и рассчитались ударом по голове и купанием в Ижоре.
- Так почему тебе это кажется? - повторила Марина.
Я промычал в ответ что-то неопределенное, пообещал обязательно заглянуть вечерком и повесил трубку.
На антресолях я откопал старый рюкзак и аккуратно засунул туда чемодан. Для начала надо избавиться от него. «Потом, - планировал я ближайшее будущее, - настанет очередь Катьки и ее Физуллы. Если мне повезет, то уплачу им свои долги уже сегодня».
Мне не терпелось сразу ринуться в путь, но я заставил себя проглотить два бутерброда и, отключив телефон, отправился на диван. После сегодняшней сумасшедшей ночки от меня осталось всего ничего. Надо поспать, набрать полную форму и только тогда рваться в бой.
Я закутался с головой в одеяло и почти два часа мучился, пытаясь заснуть. Потом не выдержал, достал из аптечки шприц и всадил себе в ногу четыре кубика тавегила - он последнее время заменял мне снотворное.
«Ну и старая рухлядь! - сокрушался я. - За две недели раскис, как кисейная барышня. Без таблеток ни шагу». Но потом, засыпая, успокоил себя тем, что весь мой сплин пройдет сразу, как только рассчитаюсь с женой. Другого лекарства я просто не представлял.
* * *
Конечно же, я проспал все на свете. За окном стояла кромешная темень, а часы показывали половину одиннадцатого, когда я оторвал свою задницу от дивана и заставил себя доползти до ванной. Из зеркала на меня смотрела заспанная опухшая рожа, обросшая двухдневной щетиной.
- Черт! - отреагировал я на это видение и начал яростно утюжить щеки электрическим «Филипсом».
Вместе с зачатками бороды и усов «Филипс» уничтожил остатки сна, и я почувствовал, что снова готов к войне.
Держитесь теперь неверные жены и коварные Физуллы!
Я достал из кухонного шкафчика «Глок» и напялил на себя невероятно уродливую ярко-оранжевую куртку, которую купил вчера в магазинчике «Секонд хэнд». Те, кто чуть помоложе меня, называют подобные шмотки кислотными. Наверное, потому, что их вид вызывает кислую оскомину раздражения у среднего обывателя, - как раз то, что мне нужно. Если я вляпаюсь, и найдутся свидетели моей бурной деятельности, они, скорее всего, вспомнят не меня, а куртку, которая к тому времени уже будет лежать в виде кучки серого пепла на свалке города Пушкина. К куртке я добавил желто-зеленую бейсболку, после чего, выходя из квартиры, не рискнул взглянуть в зеркало у себя в прихожей.
Моя старуха «девятка» решила побастовать и упорно не желала заводиться. Я уже смирился с мыслью о том, что пошлю сейчас все к чертям и пойду к Марине скрашивать ее одиночество, перенеся вендетту на завтра. Но двигатель наконец заработал, и я расслабился, ожидая, когда он прогреется.
Хорошо, что помучился со своей машиной. В виде компенсации за это остальное должно пройти гладко. Я суеверен и твердо знаю, что на все жизненные ситуации выделен жесткий лимит невезения. Чем раньше его исчерпаю - тем лучше.
Итак, на сегодня у меня две задачи. Во-первых, следует срочно избавиться от чемодана. Идею осуществить это в Пушкине, где живу, я отбросил сразу. Зачем гадить около дома, когда в каких-то десяти километрах отсюда раскинулся Питер с его четырехмиллионным населением, безлюдными улочками и уединенными помойками? Достаточно притормозить у какого-нибудь пустыря, вышвырнуть чемодан из машины и спокойно ехать решать вторую задачу.
В Рыбацком на Шлиссельбургском проспекте проживает в данный момент моя Катерина. Там буду действовать по обстановке. Осмотрюсь, выясню, как расположена квартира. И придумаю что-нибудь на ближайшее будущее. По-возможности, безопасное для себя и убийственное для Катьки и Физуллы. А, может быть, повезет уже сегодня и удастся подкараулить мою бывшую супругу и ее любимого где-нибудь в темном углу. Скажем, на лестнице. Или в кустах около дома, где они будут гулять со своей собачонкой. В самом деле, почему бы им не иметь собачонку, которая ходит писать ночами в ближайшие от дома кусты и тянет туда за собой хозяев?
Так, размышляя о собачонках и слушая «Радио-Максимум», я не спеша проехал через весь Пушкин. Дождь, который только накрапывал, когда я вышел из дома, набрал силу, и уличные фонари отражались на мокром асфальте, заляпав серые улицы размытыми желтыми пятнами.
Мерзкая погода. И отвратное настроение.
У самого выезда из Пушкина (там, где Ленинградский проспект сужается и переходит в Ленинградское шоссе) я подсадил в машину девицу. Никогда раньше не отказывался от лишней полтины, особенно, если это не требует почти никаких усилий. И нередко старуха «девятка» везла в Питер не только меня, но и моего пассажира. Правда, сегодня совсем не та ситуация. В багажнике «грязнущая» снайперская винтовка, а сам я еду убивать жену. Но...
Везде и всегда есть свои «но». На тормоз нажал не я, а мои инстинкты. Инстинкт добытчика - как же не заработать, не принести домой (хотя, какой уж там дом!) лишние рублики. И инстинкт самца - разве можно проехать мимо симпатичной девчонки? Симпатичная ли, я, впрочем, разглядеть не сумел. Сквозь пелену дождя да еще в темноте - непростая задача.
«Хотя разве женщина может быть несимпатичной? - думал я, включая заднюю передачу и подъезжая к своей попутчице. - Говорят, что не может.
Проклятые инстинкты!»
* * *
И все вдруг оказалось таким далеким и таким незначительным. Минуту назад меня беспокоили серые чемоданы, Катьки и Физуллы.
Да ну их всех к дьяволу!
То, о чем я всю жизнь мечтал, то, что я не раз видел во снах, вдруг предстало передо мной наяву из полумрака промозглого дождливого вечера.
- Вы довезете меня до метро? Мне все равно до какого. - Она приоткрыла правую переднюю дверцу и стояла, согнувшись, под проливным дождем, не решаясь без спросу укрыться в теплом уюте чужой машины.
Первым, что бросилось мне в глаза, были ноги. Идеальные, точеные ноги фотомодели; суперноги, прикрытые выше, намного выше колена мокрой кожаной курткой. Из-под куртки по всем законам должна была бы выглядывать юбка. Хотя бы краешек юбки. Но она либо отсутствовала, либо была устрашающе малой длины.
Мокрая куртка... Легкая серебристая косынка прикрывает шею... Правильный подбородок, высокие скулы... И глаза... И волосы... Иссиня черные, они играли в приглушенном свете далеких городских фонарей блестками застрявшего в них дождя.
- Мокнуть не надо. Садись. - Я кивком головы указал ей на пустое пассажирское кресло.
За четыре минуты, что мы молча ехали до железнодорожного переезда, я чуть не заработал себе косоглазие, пытаясь рассмотреть свою пассажирку. Наконец, уткнувшись в опущенный шлагбаум и заглушив двигатель в ожидании проходящего поезда, я, презрев все условности хорошего тона, развернулся в пол-оборота и с жадностью уставился на чудо, сидевшее рядом со мной.
Всю жизнь мою испоганили блондинки. Они подстерегали меня после школы, обрывали мне телефон и, задыхаясь, шептали слова любви в темных вонючих подъездах. В Университете и на работе они преследовали меня, и я охотно любил их (зачем пропадать добру?), испытывая каждый раз после этого очередное разочарование и чувство досады на себя и на свою неразборчивость. Друзья говорили, что я стопроцентный придурок, а меня просто бесили светлые волосы на лобке.
И Катька - блондинка, и Маринка... Нет, Маринка, - скорее, рыжая.
Но я-то всю жизнь мечтал о жгучей брюнетке с огромными карими глазами - такими, как их изображали на своих рисунках древние восточные живописцы. С крутыми бровями, с идеальным античным профилем. Я мечтал, а жгучие восточные красавицы травили свои прически перекисью водорода. Я искал - они прятались. Я пытался с ними знакомиться - меня посылали подальше...
Девушка не выдержала моего долгого взгляда и, слегка повернув голову, ответила мне широкой улыбкой. Совсем не дежурной - искренней нормальной улыбкой. Ей льстило мое навязчивое внимание.
- Ты очень красивая, - нахально констатировал я.
Ворвавшийся через открытое окно шум проходящего поезда заглушил ее ответ.
Проехав переезд, я спросил:
- Когда я сказал, что ты очень красивая, ты что-то ответила?
- Я сказала: «Спасибо. Мне очень приятно», - Она смотрела вперед и продолжала улыбаться.
О чем же ты думаешь, прекрасная незнакомка?
- Кстати, меня зовут Антон, - заявил я и с сожалением отметил, что взял вот и разродился сейчас совершенно избитой фразой, принятой на вооружение во всех странах и во все времена. «Ты очень красивая» звучало на два порядка оригинальнее.
- Инна, - лаконично представилась девушка.
- Скажи мне, красавица Инна, - я начал ковать железо, - ты очень куда-то спешишь?
Она никуда не спешила, и в Питер мы въезжали, уже оживленно обсуждая вопрос, где проведем сегодняшний вечер.
На темной, забытой прохожими улице я обнаружил почти незаметное ночное кафе. Там мы устроились за угловым столиком и бармен, покинув свой пост за стойкой, сразу возник возле нас. Поздоровавшись, он зажег три свечи, закрепленные в массивном медном подсвечнике.
- А здесь уютно, - прошептала Инна. - Знаешь, уже давно я ни с кем никуда не ходила.
Заметив мой удивленный взгляд, она продолжала:
- Так получилось. Не хочу сегодня вдаваться в подробности. А ты не задавай мне вопросов. Договорились?
Мы ели удачно поджаренные эскалопы, запивая их «Шато де Мерсо», смеялись, обсуждая мои куртку с бейсболкой, и строили планы на следующие выходные. Инна поведала мне, что работает в крупной риэлторской фирме с красивым названием «Трансипотека», а я, в свою очередь, пожаловался на предательницу жену и свою трудную судьбу переводчика.
Разделавшись со второй бутылкой вина и прихватив с собой третью, мы сказали кафе «до свидания» и вышли на улицу. Там Инна обхватила меня за талию и заговорщицки подмигнула.
- До меня ехать всего пять минут, - сообщила она. - Ну, максимум, десять. А еще у меня в холодильнике спрятан жирный цыпленок. Я приготовлю его в духовке. Едем жарить цыпленка?
- Ну, если цыпленок, - рассмеялся я. - Вообще-то, могла бы не спрашивать.
К счастью, дождь разогнал всех гаишников, а ехать оказалось, действительно, десять минут. Если бы после кафе я направился в Пушкин или, скажем, на Шлиссельбургский проспект, моя задача усложнилась бы в сотни раз. Все-таки после выпитого вина за рулем было весьма неуютно. И более чем неуютно - в компании со снайперской винтовкой и пистолетом, лежавшем в кармане моего пиджака.
Во дворе дома, где жила Инна, я с трудом отыскал свободное место и припарковался впритирку к огромному «Линкольну» так, что пришлось вылезать через правую дверцу. Потом я достал из багажника рюкзак с начинкой из серого чемоданчика и винтовки.
- Зачем тебе это? - удивилась Инна.
- Не хочу оставлять в машине, - ответил я, не вдаваясь в подробности.
Инна снимала маленькую однокомнатную квартирку на пятом этаже. При всем гении российских строителей что-либо более миниатюрное они создать уже не смогли бы. Кухня, на которой показалось бы тесно даже Дюймовочке; совмещенный санузел с сидячей ванной; комнатка три на четыре.
- Зато я почти ничего за нее не плачу, - похвасталась Инна, заметив насмешливый взгляд, которым я окинул ее келью. - Мне одной больше не надо. Мебель здесь вся хозяйская, я привезла сюда только телевизор и центр.
Музыкальный центр «Текникс» производил впечатление и тянул, по-моему, не меньше, чем на четыреста долларов.
- Ты любишь музыку? - спросил я.
- Конечно. Все любят музыку. - Инна вплотную приблизилась ко мне и начала расстегивать мою куртку. - Мы пришли десять минут назад, а ты все еще не разделся.
От нее пахло осенним дождем и цветами. Я протянул руку и, отодвинув в сторону прядь густых черных волос, потрогал маленькое аккуратное ушко с двумя золотыми сережками. Инна крепко прижалась ко мне.
- Ты разве не хочешь поцеловать меня? - прошептала она, и я молча нашел ее губы. Минут пять мы не могли оторваться друг от друга и простояли бы так, наверное, целую вечность, если бы Инна вдруг не нащупала мой пистолет.
- Только не говори, что у тебя тут зажигалка, - спокойно произнесла она, похлопывая ладошкой по карману моего пиджака.
Я и не собирался ей врать. Хотя, и объяснять что-то тоже не собирался.
- Пошли лучше жарить цыпленка, - попросил я и, отстранив Инну, стянул с себя давно уже расстегнутую куртку.
* * *
В десять утра меня разбудил будильник, но я продолжал валяться с закрытыми глазами и слушал, как Инна звонит в свою фирму и складно врет насчет тяжело заболевшей сестренки. Потом она сходила на кухню и притащила из холодильника бутылку пива.
- Не притворяйся, что спишь. - Инна засунула запотевшую бутылку под одеяло и прижала ее к моему голому животу. От неожиданности я взвизгнул и шарахнулся в сторону.
Да, в школе садистов эта девочка была бы отличницей.
- Сдурела?!! - взорвался я, принимая сидячее положение, но Инна никак не прореагировала на эту вспышку и, избавившись от халата, устроилась рядом со мной.
- Хочешь пива? - спокойно спросила она.
Я отхлебнул из бутылки и решил, что спать мне уже не придется.
- Так понимаю, мы сегодня продолжаем гулять, - заметил я, и Инна согласно кивнула в ответ.
- Конечно, - добавила она, - если ты не передумал. Вчера ты был твердо настроен пьянствовать до конца недели, а потом все же прикончить свою жену.
Да, вчера я болтал слишком много. Хотя какое «вчера»! Все это было сегодняшним утром каких-то четыре часа назад. После третьей бутылки вина я лихо слетал в ночной магазин и приволок оттуда «Мартини», пол-литра дешевой водки и довольно приличный запас темного пива. Мы мешали страшные по своей убойной силе коктейли и пили их залпом, а в перерывах между этими «залпами», как сумасшедшие, занимались любовью: на диване, на кухне, в прихожей...
Где еще?
Что еще?
Кажется, я звонил Марине. Да, я звонил Маринке, но о чем с ней говорил - не помню. Так же, как не помню и того, что успел наболтать Инне. Во всяком случае, она знает о моих планах насчет бывшей жены.
Что же еще?!!
- Инка... - я не знал, с какой стороны подобраться к этому вопросу, и просто задал его в лоб. - Я тебе не показывал, что лежит у меня в рюкзаке?
- Чемодан с винтовкой, из которой прикончили Мельникова? Ты очень боялся, что мы оставим на нем свои отпечатки, а потом прыгал по всей квартире от радости, узнав, что ни в какого Мельникова из нее не стреляли.
- Почему не стреляли? Откуда такая уверенность? - я ошарашенно уставился на нее.
- Ты что, действительно, ничего не помнишь? - рассмеялась Инна. - На, попей еще пива.
- Так почему?! - взмолился я.
- На том месте, откуда снайпер завалил Виктора Мельникова, нашли винтовку. Про это рассказывали и в газетах, и по телевизору. Да даже если бы и не рассказывали - нетрудно догадаться, что вряд ли найдется придурок, который, выполнив крупный заказ, будет таскать с собой такую улику.
- Так значит, винтовка - та, что в чемодане - чистая?
- Конечно. Подобные игрушки используют только раз, потом от них избавляются - обычно бросают сразу на месте работы. Стоят они недешево, но это все учтено в накладных расходах. - Инна устроилась поудобнее. Похоже, что в шкуре лектора она чувствовала себя очень уютно. - Дело в том, что снайперы, как правило, валят людей, до которых другими путями добраться почти невозможно. Это очень большие люди с отличной охраной. А за больших людей платят большие деньги - пятьдесят тысяч баксов и выше. Для их ликвидации нанимают не дилетантов, умеющих нажимать на курок, а суперпрофессионалов. Например, бывших ликвидаторов из спецслужб, у которых весь процесс отстрела объекта отточен годами до мелочей. И, поверь, такой спец не будет после работы держать у себя оружие ни одной лишней секунды.
- Но ведь у Ромки - у того, кто оставил мне эту винтовку - я нашел фотографии Мельникова?
- Не исключено, что работал твой Ромка. Только использовал для этого другой ствол. Или, скорее всего, он был обычным посредником. Знаешь, между заказчиком и исполнителем порой выстраивается длинная цепь. Потом... раз!.. и одно из звеньев этой цепочки, скажем, твой любимый приятель, изымается. Проследить что-нибудь уже очень сложно.
- Но все-таки Ромка был мастером спорта по стрельбе, - сопротивлялся я, - и использовать его как посредника, а потом изымать... Нет, такими спецами, по-моему, не разбрасываются.
- Да таких спецов безработных! - рассмеялась Инна. - Уметь стрелять - это лишь пять процентов успеха. Но в тире не обучают психологии убийства, выбору огневой позиции, отходу с места. И это лишь самая малость из всего того, что должен знать человек, собираясь выпустить пару пуль с крыши по своей жертве.
- Ты говоришь это так, будто сама обучалась всем этим выборам и отходам.
- О, только в теории. - Инна отставила в сторону пустую пивную бутылку и явно с определенными намерениями попробовала втиснуться под меня. Но я решительно вернул ее на место.
- Подожди, мы не договорили. Так где ты все-таки изучала эту теорию?
- А где ее изучают наши «совки»? Пялятся в телевизор, читают газеты... книжки...
С ней было трудно не согласиться.
- Слушай, - я решил сменить тему разговора, - а у нас найдется пожрать?
- Конечно, - обрадовалась Инна. - Я приготовлю тебе шикарный омлет. Вот только, - она хитро посмотрела в мои глаза, - тебе придется его сейчас отработать.
Ну, этого условия я ожидал и совсем не боялся. Не самое худшее в жизни - добывать себе пропитание таким способом, и я, даже не пытаясь выразить протест или показать неудовольствие, активно начал зарабатывать себе завтрак.
* * *
Ближе к вечеру, отправив Инну в магазин за продуктами, я трижды перекрестил телефон и набрал номер Гольдштейнов.
Своим тоном Марина сразу дала понять, что совсем не в восторге от моего звонка. Она сухо проинформировала меня, куда и когда я должен прибыть, чтобы попасть на похороны, которые состоятся завтра утром.
- Ты на меня здорово дуешься? - спросил я, но Марина промолчала в ответ. - Извини, я вчера, действительно, ударился во все тяжкие. Сбился с пути и угодил в лапы к дьяволу.
- Вчера ты сделал мне очень больно и впервые был мне противен, - вздохнула Марина.
А я вот впервые напоролся на такое ее признание.
И что же, пьяный придурок, ухитрился ей наболтать? Чем вызвал такую немилость? Может быть, только тем, что обещал прийти, но не сдержал своего слова? Или черт меня дернул за язык рассказать что-то про Инну?
Не помню.
Хоть убивайте - не помню!
- Но сейчас-то я уже не противный, уже исправился, - пропел я слащаво и подумал, что это неправда. Сейчас я противен в первую очередь самому себе.
Марина молчала. В трубке слышалось только ее дыхание.
- Так как? Ты на меня все еще дуешься? - опять спросил я.
- Заходи ко мне. Прямо сейчас, - вместо ответа попросила она.
За доли секунды я прокрутил в мозгу несколько вариантов вранья.
Как объяснить, что сегодня я намертво привязан к Питеру, и в этом ничего изменить невозможно?
Как поудачнее вывернуться, чтобы снова не сделать ей больно?
Я не знал, что сказать и почему-то спросил:
- Ты очень хочешь, чтобы я зашел?
- Очень, - призналась Марина.
Я чувствовал себя законченным подлецом.
- Маринка, сегодня не выйдет. Прости, я не буду тебе сейчас ничего объяснять. Просто я в Питере и мне отсюда не вырваться. Так что давай все отложим до завтра.
Она молчала.
- Маринка!
Я слышал только ее дыхание.
- Маринка, я очень тебя люблю!
- Врешь ты, Антоша, - усмехнулась она. - И все-то ты врешь.
- Я очень тебя люблю!
- Как сестренку?
- Сестренка? Она умерла вчера ночью. А я люблю Маринку! Ты слышишь?!!
- Да, слышу. - Мне показалось, что она всхлипнула. - Спасибо, Антоша. Даже если ты врешь, все равно спасибо. Я тебя тоже очень люблю. - Она снова всхлипнула и, не попрощавшись, бросила трубку.
Я немного прогулялся по комнате - из угла в угол; пять шагов туда, пять обратно. В тюремных камерах места для подобных прогулок, наверное, побольше. Затем из разбросанных вокруг «Текникса» компакт-дисков я выбрал один с записью «Эксплойтеда», и из мощных колонок на волю вырвалась агрессия экстремального «панка». Под этот жизнерадостный аккомпанемент я, развалившись на неубранном с самого утра диване, решил уделить пару минут размышлениям о своих текущих делах.
Во-первых, Марина.
Красивая, добрая, славная идеалистка Марина. Похоже, она серьезно настроена приручить меня, пришвартовать мой побитый штормами корабль к своему уютному пирсу в тихой спокойной гавани. Что же, отличная для меня перспектива. Вот только... Был бы я умным - не было бы проблем. Был бы я старым - не было бы проблем. Не встретился бы вчера с Инной - не было бы проблем. Но я еще не созрел для жизни в спокойной гавани. Мне, как акуле, чтобы не сдохнуть, надо постоянно находиться в движении. Так что, прости меня, милая славная Маринка. Я слишком тебя люблю, чтобы стать твоей вечной головной болью. Ведь ты не такая, как Катерина. Ты не сможешь развернуться и, на все наплевав, идти искать лучшей доли подальше от мужа - безработного и безденежного профессионального неудачника. Нет, ты не такая. Ты всегда будешь тащить свой крест до самой Голгофы. И в этом слабость твоя, а я не позволю себе использовать твои слабости.
Во-вторых...
Кто во-вторых? Инка или Катерина? Сначала пусть Катерина, с ней проще всего.
Прав оказался провидец Химик, когда предупреждал: «Смотри, не остынь». Я остывал. Остывал с каждой секундой. Остывал стремительно, словно подкова, сброшенная с наковальни в ведро с холодной водой. Еще вчера, казалось бы, ничто не остудит мой мстительный пыл рогоносца. Мне было плевать на то, что могу угодить на десяток лет за решетку. Или в могилу - навечно. Не все ли равно, если удастся разделаться с предательницей женой. Но сегодня я уже всеми копытами отбрыкивался от мысли, что возможно такое - рисковать своей задницей ради дешевого сведения счетов с блудливой бабой. Тем более, что со счетами этими я, похоже, уже разобрался. Оплатил их звонкой монетой, встретив вчера мечту всей своей жизни. Глупая Катька, да если бы ты только знала, если бы только видела Инну, которой недостойна даже чистить сапожки! Радуйся, Катька. Я прощаю тебя. Мне тебя просто жалко. И спасибо тебе: ведь если бы не ты, я никогда бы не встретил свою судьбу - Инну. Загадочную и прекрасную Инну.
В-третьих...
Что же все-таки она собой представляет? Рассудительная и хладнокровная, даже чересчур хладнокровная девочка, которая четко знает, чего она хочет? Девочка, от которой пахнет опасностью? Да нет, мне это только кажется. Хотя, с каким спартанским спокойствием она обнаружила мой пистолет! Как трезво развеяла мои страхи насчет винтовки! Сильная Инна... Очень сильная. А я люблю сильных. Не мешает, конечно, побольше узнать о ней. Почему одна? Где друзья? Где родители? Что за мысли таятся в этой прекрасной черноволосой головке? Почему она ничего не рассказывает о себе: где жила, как училась? Все истории, которыми она со мной скупо делится, упираются в прошлую осень. Такое впечатление, что Инна родилась лишь год назад. Или пережила приступ тотальной амнезии. Или что-нибудь похуже амнезии... О, Боже, что за бред лезет мне в голову! Какая, к чертовой матери, амнезия! Мы знакомы с ней меньше суток, а я уже раскатал губу узнать за это время всю ее подноготную. Я не священник, и она не обязана передо мной исповедоваться.
Я поднялся с дивана, подошел к окну и выглянул во двор. Ребятня на велосипедах бороздила глубокие лужи, моя «девятка» мирно соседствовала с «Линкольном». Метрах в ста от меня блестела мокрым рубероидом крыша двухэтажного торгового центра. Пять минут хода туда, пять - обратно. Максимум, пятнадцать минут на стояние в очередях... хотя, какие в наши дни очереди. А Инны нет уже целый час.
Итак, проблема номер четыре: куда же запропастилась эта поганка?
И, в-пятых, что мне теперь делать с чемоданчиком и винтовкой?
* * *
Чемоданчик на этот раз поселился под Инниной ванной. К винтовке, прицелу и магазину я добавил свой пистолет. Мне вдруг совершенно расхотелось таскать с собой такой груз.
- Пусть лежат. Может быть, пригодятся, - рассуждала Инна, заставляя чемоданчик банками с засохшей масляной краской. - Не выбрасывать же добро.
Весь вечер мы смирно просидели перед экраном телевизора, после чего сравнительно рано улеглись спать. Обоим завтра предстоял непростой день: у меня, само собой, похороны и прочие удовольствия, связанные с ними; у Инны пятница, как ни странно, самый насыщенный и сумасшедший день на неделе.
Утром, на ходу влив в себя чашку кофе, я ловко отбился от настойчивых просьб оставить номер своего телефона (отключен, мол, уже вот полгода) и пообещал Инне, что сам обязательно отзвонюсь ей в субботу.
Потом были похороны, надгробные речи, поминки, нелегкая дорога домой на отказывавшихся служить ногах и такая же нелегкая дорога назад к Марине после ее звонка: «Почему ты сбежал? Приходи, мне очень плохо».
Очухался я лишь во второй половине следующего дня с больной головой и пересохшей глоткой. Марина гремела на кухне посудой, и я, не в силах выйти из лежачего положения, начал хрипло взывать о помощи.
- Ты что-нибудь выпьешь? - Марина, словно добрая фея, появилась в комнате, держа в руках бутылку «рябины на коньяке».
Я залпом выхлебал почти половину прямо из горлышка и лишь после этого нашел в себе силы промямлить:
- Совсем не помню, как мы легли спать. Я вел себя хорошо?
- Ты был просто умницей. - Марина наклонилась и поцеловала меня, вонючего с перепоя. - Сейчас я буду тебя кормить. Представляешь, после поминок осталось жратвы, как минимум, на неделю.
Есть, естественно, я не хотел. Тошно было даже об этом подумать. И неприятно было думать о том, что сейчас в Питере в своей тесной квартирке сидит Инна и ждет моего звонка.
Ничего, подождет!
Для начала я залез в ванну, затем заставил себя поклевать салатика. И чуть не расплакался от бессилия, обнаружив в прихожей свои ботинки с огромными наростами засохшей глины. Не менее грязные брюки я нашел под кроватью. Хотя, пожалуй, это были уже не брюки.
- И далеко ты намылился? - Марина с ехидной улыбкой наблюдала за моей суетой.
Я честно признался, что меня с утра с нетерпением ждут в Петербурге.
- Позвони, отмени свою встречу. Ты сегодня похож на зомби, так что, сиди лучше дома. - Конечно, Марина имела в виду свой дом. - Антоша, тебя там ждет женщина?
Ага, значит, я ничего не успел наболтать ей про Инну. Уже лучше.
- Никакой женщины, - лаконично соврал я.
- Так позвони, перенеси все на завтра. - Уж очень Марина не хотела меня никуда отпускать. - Если боишься, что я услышу твой разговор, я выйду вынести мусор. Десяти минут тебе хватит?
Славная мудрая Маринка!
Любой женщине, по-моему, очень трудно не быть любопытной. Но Марина всегда умела не совать свой курносый носик дальше установленных для него границ. Даже если что-то неизвестное и опасное, притаившееся за этими границами, могло своим острым краем задеть и ее.
Вместо десяти отведенных минут я уложился в одну.
- Алло, звоню от соседей, - проскрипел я в телефонную трубку. - Еле до них дополз. Меня тошнит и у меня разламывается башка. Вчера на поминках выпил какой-то отравы.
Должно быть, не только своим внешним видом, но и голосом я был очень похож на зомби.
- Сейчас возьму такси и приеду, - быстро вынесла решение Инна. Она, явно, ни на секунду не усомнилась в моем твердом намерении поскорей переплавиться на другой берег Стикса.
Все-таки порой я бываю хорошим актером.
Мерзким лживым актеришкой!
- Инна, не надо. Я лучше наемся снотворного и завалюсь в кровать до утра. А завтра все будет нормально, и мы с тобой куда-нибудь сходим.
- А это снотворное?..
- Все нормально. Я уже делал так раньше. Не волнуйся. До завтра.
Я не испытывал никаких иллюзий насчет того, что она на самом деле вдруг надумает беспокоиться о моем драгоценном здоровье, подорванном непомерными возлияниями.
«Возьму такси и приеду» - не более чем стандартная поза. Совсем нетрудно выказывать участие по телефону и предлагать свою помощь, заранее зная, что от нее откажутся. На самом же деле, если бы даже сегодня меня разбил паралич, Инне бы было на это глубоко наплевать. Удивительная, с какой стороны не взгляни, сказочная восточная принцесса и я, молодящийся перестарок, обладатель дырявых карманов и сбежавшей жены. Да сам великий и ужасный волшебник Гудвин не смог бы при всем старании отыскать в нашем с Инной знакомстве шансы на то, что оно, это знакомство, возьмет и перешагнет за границу мимолетного увлечения.
Увлечение - и не больше.
Мимолетное - и не дольше.
«Максимум, месяц, - определил я. - И не надейся, и не мечтай, парень, о том, что все будет лучше, чем может быть в этой паскудной жизни. Или потом, когда наступит прозрение, тебе будет очень и очень тоскливо».
- Все отлично, сестренка, - сообщил я вернувшейся с улицы Марине. - Я никуда не еду.
- Сестренка?!
- О, извини! Забыл. Конечно же, не сестренка! Самая любимая, самая единственная Маринка.
Она потерлась о мою поросшую щетиной щеку.
- А завтра поедешь?
В ответ я молча кивнул.
- Ладно, дай мне снять куртку. И пойду займусь твоими портками.
- Спасибо, Маринка. - Я на секунду замялся. - Конечно, могу сделать это и сам, но, если честно, я еще не достиг рабочего состояния. А завтра мне надо выглядеть весьма презентабельно. Поверь, у меня очень важная встреча.
* * *
В воскресенье вечером мы оказались в цирке. Стоило нам только зайти в театральные кассы, как Инна сразу же уцепилась за идею побывать именно там. Цирк я никогда не любил, даже в детстве, и из всего циркового репертуара мне нравились лишь клоуны. Но в этот вечер их выходки казались совсем не смешными.
- Тебе понравилось? - спросил я, когда мы вышли на улицу.
- Только медведи, - ответила Инна. - И еще фокусы. Сдается мне, здесь тоже не платят зарплату, и все более или менее нормальные артисты разбежались по заграницам. Кстати, - спохватилась она, - у меня совершенно пустой холодильник.
Я притормозил у невзрачного магазинчика и, оставив Инну в машине, отправился делать покупки.
- Исходи из того, - напутствовала меня она, - что дома только чай, кофе, сахар и соль. И, кажется, еще макароны. Давай, я пойду с тобой.
- Не надо. - Я рассчитывал уложиться в две с половиной сотни рублей, что лежали в бумажнике, а в компании с Инной это казалось сомнительным. Кроме рублей были еще остатки тысячи долларов - тех, что от широты души пожертвовала мне Катерина. Три сотенные бумажки, но вряд ли в этой дыре удастся расплатиться валютой.
Когда я, засунув пакеты с едой в багажник, устраивался за рулем, у меня не оставалось русских денег даже на «сникерс».
- Завтра утром надо будет заехать в обменник, - сказал я, - а через месяц – ну, может, чуть позже - я сложу зубы на полку.
Инна посмотрела в мою сторону и молча отвернулась. Интересно, о чем она сейчас думает? Решает, когда и как поудобнее избавиться от меня, признавшегося в своей скорой некредитоспособности?
- Знаешь, Антон, - вдруг заговорила она, - нам надо кое-что обсудить.
«Избавиться прямо сейчас?! Даже не утром? Вот это оперативность!» - подумал я и почувствовал неприятную слабость в руках.
- Мне надо многое рассказать тебе, - Инна упорно не хотела смотреть в мою сторону. - Но я начну говорить только в том случае, если ты дашь мне слово молчать, ни с кем не делиться услышанным. Понимаешь? Очень серьезное слово! Мой рассказ тебя ни к чему не обяжет, кроме одного - молчать.
- Хорошо, даю тебе слово, - сказал я и подумал: не слишком ли подозрительно скоро разродился таким обещанием.
- Спасибо. Я верю тебе, хотя пьяный ты порой не следишь за своим языком. Например, разболтал мне про винтовку. Хорошо, что это была я, а не кто-то другой, какая-нибудь очередная твоя временная подружка. Тогда в лучшем случае ты уже обтирал бы своей задницей нары, в худшем твой труп давно бы сожгли в кочегарке.
- К чему все эти прелюдии, Инна? Решила набить себе цену?
- Ты прав. Слишком много пустой болтовни. Давай сейчас помолчим. - Инна наклонилась вперед и прибавила звук в магнитоле. - Приедем домой, перекусим, ляжем в кроватку, и я тебе все расскажу.
- А не из тех ли это рассказов, - хихикнул я, - что мне уже тысячу раз доводилось слышать в кроватках?
- Нет, не из тех, - посмотрела она на меня. - Антон, не веселись. Все это, действительно, очень серьезно. Ты мне веришь?
Я верил. Эта девочка умела быть убедительной.
* * *
- На Дегтярной улице есть один банк. Называется «Северо-Запад». Из всех паршивых питерских банков этот, пожалуй, самый паршивый. Ты про него что-нибудь слышал?
- Банк «Северо-Запад»? - переспросил я. - Нет, не знаю такого.
- Так вот, - продолжала Инна. - Бог знает, чем занимаются на этой Дегтярной, но каждый вечер инкассаторы «Северо-Запада» собирают деньги с нескольких фирм. Используется для этого специальный броневичок с водителем, охранником, ну и самим инкассатором. Иногда они заскакивают в мою «Трансипотеку». Это когда клиентам приспичивает расплатиться с нами наличкой. Такое случается раз, максимум - два раза в неделю. Команда в броневичке никогда не меняется. Хотя, как водитель с охранником, я точно не знаю, - они вечно сидят в кабине. А вот инкассатора я встречаю всегда одного и того же. Прыщавый лопух. Он решил подбить ко мне клинья, и как-то раз летом я от скуки съездила с ним на пляж в Озерки. За три часа он ухитрился выдуть не меньше пяти литров пива и разболтал мне все секреты своей работы. После этого я решила, что не ограбит его только ленивый.
- И собираешься совершить налет на инкассаторский броневик, - продолжил я ее мысли, - и приглашаешь меня в свои соучастники.
- Именно так, милый, - промурлыкала в ответ Инна. - Ты такой догадливый, такой умненький. Ну, прям не могу сдержать слез умиления. Так вот, прежде чем отказаться, а именно это ты собираешься сделать, дослушай меня до конца.
- Что ж, продолжай. - Я был уверен, что ни к каким таким авантюрам никогда не приближусь даже на тысячу миль. Но послушать было все равно интересно.
- Еще каких-то три дня назад один мой хороший знакомый, находясь в здравом уме и твердой памяти, ехал убивать свою бывшую женушку. - Инна весело подмигнула мне, и я подумал, что именно так вербуют порой исполнителей всяких грязных делишек. - И этот хороший знакомый был настроен настолько решительно, что сознательно запасся оружием, раздобыл адрес будущей жертвы, потратив на это приличную сумму, и был даже готов возложить свою жизнь на алтарь победы над дешевой подстилкой.
- Инка, это совсем другое дело.
- Конечно! Уязвленное самолюбие, попранное мужское достоинство! Да будь ты практичным, Антон, научись жить в этом сволочном мире, отделяя что-то действительно важное от шелухи! Ты готов гоняться за призрачными химерами, и в то же время не замечаешь подарков, рассыпанных под твоими ногами. А ведь сама судьба преподнесла тебе на халяву маленький арсенал и ждет теперь, не дождется, когда ты им достойно воспользуешься. Так порадуй ее, доставь ей удовольствие, не обмани ее ожиданий! А я помогу тебе в этом. Ты не дурак, не трус и не рохля. Просто рядом с тобой раньше никогда не оказывалось человека, готового повозиться немного и наставить тебя на путь истинный.
Я чуть не расхохотался. Оказывается, меня сейчас наставляют на «истинный путь»:
Вот тебе, парень, броневичок - в нем куча бабла. Вот тебе ствол. Ты не трус и не рохля. Так иди и возьми эти деньги, замочив по дороге трех прыщавых мальчишек-охранников, больших любителей пива. Будь, наконец, мужчиной, хозяином жизни!
- Инна, ты хоть понимаешь, о чем сейчас говоришь?!
- Да! - В ее голосе звучала уверенность. (Такая уверенность!) - И ты все поймешь, только дослушай мой план до конца. Ты ж не дурак, Антоха, и врубишься моментально в то, что грех не использовать такую возможность. Другому бы я и не заикнулась об этом, но ты ж не дурак!
Вот уж кем я был точно, так это самым настоящим, распоследним дураком, потому что не растоптал тогда этот бред в самом зародыше.
- Рассказывай, - снисходительно позволил я и добавил: - Надеюсь, я не усну.
* * *
Каждый вечер в восемнадцать-пятнадцать с Дегтярной улицы отъезжал инкассаторский броневик. Марку машины Инна точно определить не сумела.
- Сделано на заказ, - только и смогла она сказать по этому поводу. - У тебя будет время самому посмотреть на него.
В кабине сидело три человека.
- Неудавшиеся менты, - охарактеризовала их Инна. - Все до двадцати пяти лет. Скорее всего, без опыта и без славного боевого прошлого.
В течение трех часов броневик объезжал от десяти до пятнадцати точек. Все зависело от того, поступали ли заказы на инкассацию от фирм, пользовавшихся такими услугами от случая к случаю, вроде «Трансипотеки», где работала Инна, хотя больше половины составляли постоянные клиенты - магазины и мелкооптовые фирмочки. Броневик кружил по району, ограниченному улицами Салтыкова-Щедрина, Восстания, Старо-Невским проспектом и Синопской набережной. Инкассация всегда начиналась в фирме «Круглов» в двух кварталах от банка «Северо-Запад» и заканчивалась в торговом доме «Спиртные напитки» на Новгородской улице. В промежутке между двумя этими адресами маршрут мог слегка изменяться, но «Круглов» и, самое главное, фирма на Новгородской всегда твердо занимали свои места, - соответственно, первое и последнее.
- По-моему, это совершенно безграмотно с точки зрения безопасности, - комментировала свои наблюдения Инна, - не менять маршрут уже несколько месяцев. Хотя, я с их правилами безопасности не знакома.
Торговый дом «Спиртные напитки» был словно специально создан для того, чтобы у его входа захватили инкассаторский броневик. Во-первых, тот приезжал туда уже загруженный по самое некуда - все-таки позади, как минимум, десять точек. Во-вторых, сама фирма находилась в нежилом здании, и вокруг не шатались случайные прохожие. В-третьих, подъехать вплотную ко входу в фирму машина с инкассаторами не могла из-за узких дорожек и корявых уродливых тополей.
В это время в «Спиртных напитках» еще находились люди: главный кассир, который и сдавал деньги, пара охранников, уже сменившихся для ночного дежурства, и иногда кладовщик - бытовой алкоголик, принципиально не пивший в рабочее время, но вечером никогда не спешивший домой, предпочитая общению со сварливой женой диалог с пол-литровой бутылкой ливизовской водки.
- Я в «Напитках» отираюсь уже больше месяца, - объяснила мне свою осведомленность Инна. - Когда решила провернуть эту тему, первым делом пошла к ним в фирму и позволила подцепить себя одному из охранников. Через неделю я была там как своя, по ночам пьянствовала с охраной… Ты только не думай, - вдруг спохватилась она. - У меня там ни с кем ничего не было. Так, самая малость, чтобы не отпугнуть кобелей. Но ничего серьезного. Ты мне веришь, Антоха?
- Продолжай-продолжай, - процедил я и подумал: «Правда ли эту дрянь так волнует мое мнение насчет ее похождений? Хорошо, если бы, действительно, волновало».
- Короче, сейчас даже ночью охранники откроют мне дверь. Все просто до идиотизма: звонишь, тебя секунду разглядывают через застекленное окошечко - даже не глазок, а окошечко диаметром с чайную чашку - и впускают внутрь.
- Ну и что дальше? - Я прикурил сигарету. Рассказывала Инна, надо отдать ей должное, интересно. Она могла бы писать детективы и зарабатывать на этом хорошие деньги. Но зачем же, на самом деле, грабить броневики!
- А дальше слушай, как мне все это представляется. Я уже говорила, что иногда за какой-нибудь приличный коттедж наши клиенты расплачиваются наличкой. Они не могут иначе. Им так просто не провести через банк эти деньги. Их надо еще отмыть. Вот и привозят к нам целый чемодан «зелени», запираются с менеджером и кассиром в кабинете и пересчитывают бабло целый день, проверяют его на детекторе. Вечером все это расфасовывается, упаковывается и сдается инкассатору.
- И с этого момента броневичок заряжен, - прокомментировал я, - как ты выражаешься, по самое некуда.
- Да.
- И в нем лежит где-то около полумиллиона «зеленых».
- Молодец, - обрадовалась Инна, - соображаешь! И все остальное - то, что собрано из других мест - не идет ни в какое сравнение с тем, что они получили из нашей фирмы.
- Погоди, - засомневался я. - А не кажется тебе странным, что твоя солидная «Трансипотека» связалась с такой дешевкой, как «Северо-Запад»?
- Да не прикидывайся ты дурачком! - усмехнулась Инна. - Ведь идиоту понятно, что ни один солидный, уважающий себя банк даже не прикоснется к нашей наличке. «Трансипотека» и «Северо-Запад» отмывают грязные денежки. Они сложились в один довольно прочный тандем, возможно, даже с общими хозяевами, и очень неплохо себя чувствуют. А то, что возить такие крупные суммы доверили дилетантам, так это от излишней самоуверенности. Ведь возят по Питеру и большие суммы. В обычных хозяйственных сумках, в обычных такси и даже на обычных трамваях.
- В отличие от твоих эти деньги нельзя отследить, - возразил я. - Про них знают всего два-три человека...
- О чем знают двое, о том знает свинья, - перебила меня Инна. - Отследить можно все. И мы свое уже отследили. Так что, давай вернемся к нашим баранам. Слушай сценарий.
Я закурил еще одну сигарету.
Что же, послушаю, от меня не убудет. И мне интересно.
Однако с чуть заметным беспокойством я отметил, что это безобидное «интересно» с каждым Инниным словом незаметно перерастает в грозное «а почему не попробовать?»
«Ну нет, - думал я. - Эта авантюристка меня не убедит. Никогда не вляпаюсь в такое дерьмо».
Но она меня убедила. И я вляпался в это дерьмо всеми лапами.
Да какое там «лапами»?!! Вляпался по самые гланды!!!
* * *
Утром, забросив Инну в «Трансипотеку», я проехался по нескольким фирмам, где меня порой снабжали заказами и - о, счастье! - к обеду был загружен двумя совсем неплохими контрактами на технический перевод с итальянского. Теперь в течение, как минимум, месяца я мог быть спокоен за свой прожиточный минимум. Если, конечно, снизить его до упора.
Снижать прожиточный минимум я начал с того, что позволил себе потратиться на несколько компакт-дисков и телефон с автоответчиком. Приехав домой, я испытал его, отзвонившись Марине. Она сразу же выбила из меня обещание быть у нее ближе к вечеру.
- Вот только, я набрал много работы, - предупредил ее я.
- По-моему, здесь работать гораздо удобнее. Во всяком случае, тебе не надо заботиться о домашних делах, - заметила мне в ответ Марина, и я решил, что именно этого и хочу.
Следующие два дня я провел в роскоши тихой размеренной жизни, не утруждая себя ничем, кроме сидения за Ромкиным ноутбуком. С подобным объемом работы, что выполнил за это время, я не справлялся раньше и за полмесяца. Заказ по одному из контрактов был готов почти полностью, а именно он вызывал у меня наибольшие опасения. Смущало то, что это было описание комплекса лечебных упражнений для позвоночника на суперсложном оборудовании стоимостью полтора миллиона долларов. С медицинской терминологией я сталкивался впервые, но из поединка с ней, кажется, выбрался с честью.
В среду, на три часа выглянув из непроходимых джунглей крестцовых каналов и межпозвоночных дисков, я помог Марине разобрать Ромкины вещи. Часть мы отправили на помойку, часть сложили в коробки и спрятали в кладовой.
- До худших времен, - определила Марина. - Продам, когда будет нечего жрать.
Потом я внимательно обследовал плинтусы и подоконники, заглянул под паласы.
- Так с чего ты все-таки взял, что должна быть заначка? - не отставала от меня Марина, но я в ответ лишь пожимал плечами.
Конечно, заначки быть не должно, если это не Рома угрохал Мельникова. А меня почти убедили, что это - не Рома. Но... чем черт не шутит?
Я ничего не нашел кроме пыли и вековой паутины, потом наотрез отказался даже взглянуть на оставшиеся после Ромы бумаги (все равно в этом ничего не соображаю) и снова нырнул за компьютер. Я просидел за ним до позднего вечера, пока Марина не спохватилась, что в доме нет хлеба. Она накинула куртку, пообещала принести мне бутылку пива и убежала в ночной магазин. Я же, дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, вытащил из-под кровати белый «Самсунг» и набрал номер Инны.
- Ну и где тебя носит? - фыркнула она вместо приветствия, и мне пришлось снова врать насчет отключенного телефона и говорить правду о том, что удалось нахватать заказов и приходится возиться с ними, не поднимая головы.
Мы договорились встретиться завтра в пять часов вечера около «Трансипотеки».
- Заедем на Новгородскую, потом покажу тебе «Северо-Запад», - пообещала мне Инна, и я сказал в ответ:
- Ладно, - слабо надеясь, что все планы насчет ограбления несерьезны, и скоро нам надоест играть в гангстеров.
* * *
«Северо-Запад» располагался в длинном трехэтажном здании, принадлежавшем по возрасту еще прошлому веку и явно не претендовавшем на звание памятника архитектуры. Прямо посередине здание было пробито аркой, ведущей во двор, а справа от арки массивной дубовой дверью и двумя бронзовыми вывесками (на русском и на английском) отметился центральный вход в банк.
Вдоль всего здания улица была плотно забита припаркованными автомобилями. Я не спеша проехал мимо них и, развернувшись, остановился на другой стороне прямо напротив арки так, что можно было без труда разглядеть, что делается под ее сводами и на небольшом участке внутреннего двора.
Вход под арку преграждала черная чугунная решетка, которая в случае надобности отъезжала в сторону по направляющей рельсе. Сразу за решеткой была установлена узкая будка, в которой должна находиться охрана, но никого из охранников я не заметил.
- Вот он. - Инна почти перебралась ко мне на колени и жадно вглядывалась в боковое окно.
Инкассаторский броневичок стоял во дворе, и его было хорошо видно сквозь арку.
- Что за модель? - спросила Инна, но я не смог ответить на этот вопрос. Возможно, это был древний «Транзит». А возможно, что-то еще.
- Кто его знает? - прошептал я. - Какая-то антикварная рухлядь. Подождем, пока выберется наружу. - Я посмотрел на часы. - Сейчас шесть. Значит, через пятнадцать минут.
- Прямо под аркой, - тоже шепотом начала рассказывать Инна, - в торце здания есть дверь. Когда инкассаторы возвращаются, деньги заносят в банк через нее. Однажды я стояла примерно здесь же и наблюдала, как они это делают. Из будки вылезли два чувака в бронежилетах и с автоматами, один из них вышел прямо на тротуар, второй оставался за решеткой. Броневичок остановился под аркой. Потом открыли заднюю дверцу и через нее вынули из машины мешок с деньгами. Все было отлично видно.
- И тебя тоже, - заметил я и, решив, что уже достаточно засветил свою машину около банка, отъехал от тротуара.
- Куда мы? - заволновалась Инна, и я объяснил, что лучше дождаться инкассаторов в другом месте. Например, у «Круглова».
Там мы были уже через пару минут. Остановившись неподалеку от входа в фирму, я вылез из машины и, закурив, стал прогуливаться по тротуару.
Броневичок подъехал без опоздания, и у меня было достаточно времени, чтобы разглядеть его, пока инкассатор занимался своими делами в «Круглове». Белого цвета с зеленой полосой сбоку и проблесковыми маячками на крыше он, похоже, действительно был создан на базе старого «Форда Транзита». Судя по внешнему виду, забраться внутрь него, не имея ключа, было непросто. Сокращенные до минимальных размеров бронированные стекла и круглые бойницы в боковой дверце и впереди машины внушали уважение.
Решив, что увидел достаточно, - большего мне все равно не покажут, - я вернулся к «девятке».
- Ну и? - спросила Инна.
- Ничего, впечатляет. - Я завел двигатель и поехал в сторону Суворовского проспекта. - Ты уверена, что твой протеже сумеет вскрыть эту малышку?
- Не знаю. Меня уверяли, что сейфы он щелкает, словно орехи.
Хотелось надеяться, что это именно так. Ведь захватить броневик - только тридцать процентов успеха. Потом надо будет загнать его в спокойное место подальше от посторонних глаз и выпотрошить все содержимое.
Если верить тому, что болтал в Озерках, выпив пива, Иннин дружок, каждая сумка с деньгами отправляется из кабины через специальное окошко внутрь кузова, после чего достать ее можно только вскрыв заднюю дверцу - именно то, с чем мы никогда не смогли бы справиться сами. Здесь-то и было в Иннином плане самое слабое место. Деться некуда, приходилось привлекать третьего человека.
Кто он такой и откуда взялся, я не знал, да и особо не стремился узнать. Мне было достаточно заверений Инны в том, что кто-то приедет в нужное место, вскроет машину, получит свою «зарплату» и скроется с глаз долой. Правда, я настраивал себя на то, что от него следует ожидать сюрпризов, но надеялся, как обычно, на лучшее.
- Послушай, - побеспокоил я притихшую Инну, - все думаю насчет неприятных сюрпризов... Ты уверена, что мы не наткнемся на них в броневичке?
Она вопросительно посмотрела в мою сторону.
- Например, - продолжал я, - машину не завести, пока не наберешь специальный код на панели управления.
- Они не глушат ее, когда стоят около точки, - спокойно заметила Инна, и я вспомнил, что двигатель «Транзита», когда я сегодня болтался вокруг него, действительно, работал.
- Ну, тогда, предположим, внутри него установлен какой-нибудь маячок.
- Какой маячок? - удивилась Инна, но сразу же поняла, что я имею в виду. - Такая штука, по ее сигналам отслеживают угнанную машину? Но ведь существуют приборы, которыми можно найти маячок.
- Хорошо, - усмехнулся я. - Принеси мне этот прибор, научи им пользоваться.
- Зануда! - фыркнула Инна, и я, восприняв это как комплимент, рассмеялся.
Мы решили, что с маячком, если он существует, ничего поделать не сможем. Разве что только, добравшись до места, где будем вскрывать броневик, оставим его минут на пятнадцать и посмотрим с безопасного расстояния, не начнут ли рядом крутиться менты.
Когда мы почти добрались до дома, мне пришла в голову очередная загадка.
- А не получится так, - фантазировал я, - что в кузове на мешках с деньгами сидит еще один охранник? В бронежилете и с автоматом?
- Не думаю, - ответила Инна. - Когда я наблюдала за тем, как выгружают деньги, ничего подобного не заметила. Во всяком случае, нетрудно лишний раз это проверить.
Решив не откладывать в долгий ящик, я проверил это тем же вечером. Выгрузил Инну около дома, развернулся и направился в сторону центра. В запасе у меня было еще два часа, а живот мой прямо сводило от голода. Правда, на прощание Инна похвасталась, что организует шикарный ужин из пяти блюд и бутылки «Муската».
Но когда это будет? И почему же, дурак, не поднялся в квартиру и не выпил чашечку кофе?
Чашечку кофе мне удалось раздобыть недалеко от Московского вокзала. Мерзкое, чуть теплое пойло бурого цвета. В грязной прокуренной забегаловке. Забегаловка именовалась «кафе», и местные люмпены распивали там принесенный с собой суррогат.
Три кучки люмпенов, три нестройных хора пропитых до сипоты голосов. Сплошная грязная брань и косые взгляды в мою сторону.
Неуютно.
Мягко сказать, неуютно.
Несмотря на это, я убил в забегаловке почти полчаса, после чего сел в машину и поехал на Новгородскую улицу. Недалеко от «Спиртных напитков» я припарковался так, что инкассаторы не могли проехать мимо меня.
Опять пошел дождь. С небольшими перерывами он лил уже третью неделю и, по моим подсчетам, Неве давно пора было выйти из берегов. Что-то рано в этом году наступил мокрый сезон. Значит ли это, что октябрь выдастся теплым и солнечным?
От мыслей о погоде меня отвлек инкассаторский «Транзит». В зеркало заднего вида я разглядел, как он свернул с Новгородской и, аккуратно вскарабкавшись на тротуар, поехал по пешеходной дорожке к «Спиртным напиткам». А уже через пять секунд я спешил в сторону Дегтярной улицы.
Останавливаться у самого банка я не рискнул. Проехал дальше метров на сто, припарковал машину и не спеша вернулся пешком. Знакомая арка с чугунной решеткой, а напротив, как нельзя кстати, маленький продовольственный магазинчик. Несмотря на полдесятого вечера, он был открыт.
Внутри него, наверное, тепло и уютно. Внутри него не идет дождь, а прилавки богато заставлены бутылками с пивом.
И, самое главное, изнутри магазина через окно можно спокойно понаблюдать за банком, не боясь растревожить охрану.
Симпатичная продавщица оторвалась от интересной газеты, повернулась ко мне и удивленно похлопала большими ресницами. Потом она заставила себя подняться со стула и величаво прошествовала поближе к кассе и электронным весам, на площадке которых уютно устроился большой полосатый кот. Если верить весам, весил он больше пяти килограммов. Точнее, 5 килограммов 102 грамма.
- Брысь! - девушка розовым пальчиком нелюбезно ткнула кота в теплый бок. Кот вскочил и, должно быть, с испуга поправился сразу на девять грамм. «5кг. 111гр.», - высвечивало табло.
- Бутылочку «Невского», - я протянул продавщице десятку и отыскал на прилавке привязанную веревкой открывашку. - Не помешаю, если попью пиво здесь?
Девушка молча покачала головой. Я небрежно засунул сдачу в карман и, прихватив бутылку, отошел к окну. Стекло отсвечивало, но нужная мне арка была освещена хорошо и все, что необходимо, я мог разглядеть без труда.
Броневика еще не было.
- И какая же ты полосатая дрянь! - щебетала за моей спиной продавщица.
Я обернулся.
Кот, беззвучно открывая маленькую красную пасть, отбивался лапой от скрученной в трубку газеты, которой его пытались согнать с весов.
Воинственный кот.
Симпатичная девушка.
- Дождина на улице? - она подняла глаза и улыбнулась.
Я еще раз посмотрел в окно.
Черная чугунная решетка уже отъехала в сторону, и инкассаторский броневик неторопливо залезал под арку. Один из охранников вышел на самый край тротуара и стоял, широко расставив ноги. Правой рукой он небрежно придерживал автомат Калашникова.
- Дождина, как же без этого, - доложил я. - Что за дурацкий сентябрь! Не помню такого.
Второго охранника не было видно, но он где-то там, под аркой.
- Я сама родом с Кубани, - сообщила мне девушка. – Здесь, в Питере, только год. У меня дома сейчас еще лето. Жарко. Все ходят раздетые. Купаются.
Из боковой двери (той, что расположена в торце здания) вышли три человека. Двое из них - в форме охранников. Они остановились около задней дверцы броневика и секунд пятнадцать возились с замками.
- Не вынесу больше здешнего климата, - сокрушалась тем временем продавщица, - сбежать бы домой!
- За чем же дело стало? - решил я поддержать беседу.
Девушка лишь безнадежно махнула рукой.
Под аркой трое из банка, наконец, справились с замками, и задняя дверца «Транзита» откинулась вверх. Один из охранников сразу забрался внутрь машины.
Я отхлебнул из бутылки пива.
Девушка за моей спиной громко вздохнула.
Охранник из кузова броневика передал своему напарнику мешок, напомнивший мне большой туристский рюкзак, и следом сам вылез наружу. Задняя дверца захлопнулась, и «Транзит», выпустив легкое облачко дыма, отправился занимать свое место во внутреннем дворике.
Итак, в кузове в обнимку с деньгами никто и не думает путешествовать три часа по разбитым улицам центра Питера. Никаких охранников в бронежилетах и с автоматами. Чего и следовало ожидать. Хватает тех троих, что сидят в кабине.
Это они там, в банке, уверены, что хватает. Но Инна считает иначе. Я с ней согласен.
Настанет время, и мы их переиграем. И заберем у них денежки.
Скорей бы.
Скорей бы закончился этот дурдом!
Я допил пиво и, оставив пустую бутылку на подоконнике, направился к выходу.
- Заходите еще, - произнесла на прощание продавщица, и мне подумалось, что она хочет сказать совсем не это.
«Не уходите», - просили ее глаза. Ей, наверное, было весьма неуютно одной в пустом магазине, несмотря на то, что в двадцати метрах отсюда дежурили два мента с автоматами.
Симпатичная девушка...
- Теперь буду заходить постоянно, - пообещал я.
Кот снова устроился на площадке весов, и уже из дверей я разглядел, что на этот раз он весит 5 килограммов 114 граммов.
* * *
На следующий день уже в восемь утра Инна вытряхнула меня из кровати и погнала в ванную.
- Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля! - проорала она мне вслед недурно поставленным голосом. - И ты просыпайся, бездельник. У тебя сегодня насыщенный день.
Я скинул халат и залез под чуть теплый душ. День, действительно, обещал быть насыщенным. Настало время всерьез заняться поиском укромного места, где мы будем потрошить броневик.
- На поиски уйдет не больше недели, - планировала Инна за завтраком. - Главное, не останавливаться на одном варианте. Их у нас должно быть не меньше трех.
Вся сложность заключалась в том, что броневик был слишком заметной машиной. А если учитывать то, что максимум через пятнадцать минут после нашего нападения ментами будет введен план «Перехват», и весь город начнет искать инкассаторский «Транзит», выбраться на нем за границу Питера невозможно. Остается что-то в пределах десяти минут езды от Новгородской улицы.
Что-то...
Но что?
Конечно, идеальный вариант - это гараж. При этом он не должен находиться в охраняемом кооперативе. Предположим, нам повезло, и мы находим именно то, что нам подходит. И даже договариваемся насчет аренды.
А дальше?
Уже достав деньги, придется снова перегонять броневик. И желательно как можно дальше от гаража. А это - дополнительный риск.
Огромнейший риск!
Где гарантия, что нам по дороге не встретится машина с ментами, которым будет известно о розыске некоего «Транзита», или какой-нибудь случайный прохожий не вспомнит потом, когда весь город уже будет знать о захвате броневика, что видел эту машину, выезжавшую из такого-то гаража? Дальше лишь вопрос времени. Со слов владельца гаража составляются наши фотороботы, их показывают по телевизору, и все участковые, школьники и пенсионеры трясутся от возбуждения, предвкушая участие в охоте на особо опасных преступников. И вот уже дюжие СОБРовцы старательно утюжат наши хрупкие ребра.
Все... Конец фильма... Печальный конец...
А если не гараж? Что еще? Заброшенная стройплощадка? Дальний, забытый всеми уголок какого-нибудь двора? Но если будет введен план «Перехват», менты, можно не сомневаться, по несколько раз осмотрят все стройки и заглянут во все закоулки.
Неплох, вроде бы, вариант с трейлером или фургоном на базе, скажем, «Камаза» или большого армейского «ЗИЛа». Броневик заезжает в кузов по трапу, и его вывозят куда-нибудь за город. Но кто вывозит? И где найти этот здоровый фургон? Да и какие гарантии того, что менты, услышав о «Перехвате», не начнут проверять повально все подозрительные большие грузовики? Благо вечером на улицах их не так уж и много.
Да, спрятать инкассаторскую машину в нашем огромном Питере совсем непросто!
Всю дорогу до «Трансипотеки» Инна молчала. Похоже, ее снедали те же мысли, что и меня. И, так же, как я, она не видела здесь никаких перспектив. Хотя, поначалу все казалось таким простым.
А ведь это только цветочки!
От «Трансипотеки» я поехал на Московский вокзал и купил в одном из ларьков крупномасштабную карту Питера. Минут двадцать я изучал ее, сидя в машине, после чего решил начать свои поиски с правого берега Невы.
Проехав по мосту Александра Невского, я свернул на Новочеркасский проспект и направился в Веселый поселок. При огромном желании от Новгородской улицы до него можно добраться за десять минут. К тому же, там спальный район, в котором затеряться гораздо проще, чем где-либо.
На этот раз, как ни странно, интуиция меня не подвела. А может быть, госпожа Удача отправилась в Веселый поселок следом за мной.
Ни все ли равно?
Главное то, что уже через полчаса я с восторгом взирал на гараж, который подходил для нашего дела по всем параметрам.
* * *
Гараж стоял в одном ряду с четырьмя такими же, как и он, металлическими шедеврами советской гаражной промышленности. Все - разного цвета и разной степени ухоженности. С этой точки зрения «наш» был самым убогим. Во-первых, он находился в этом ряду с края - с самого неудобного дальнего края, где от окон соседнего пятиэтажного дома въезд в гараж заслоняет монументальное строение местной помойки. Хозяину плохо, но нам-то...
Нам-то как хорошо!
Во-вторых, этот гараж имел совершенно уж нежилой вид. Трава перед входом не была даже примята, не говоря уже об отсутствии каких-нибудь там подъездных дорожек из досок или кирпичиков наподобие тех, которые гордо выставили на показ его металлические соседи. На покрытых коричневой ржавчиной воротах болтался один небольшого размера замочек. Не два или три устрашающих своей неприступностью монстра, как это заведено у всех, а всего лишь один, со смехотворно тонкими дужками. Такой замочек обычно вскрывается скрепкой, но я не умел даже этого, поэтому лишь потрогал его рукой и постарался получше запомнить, как же он выглядит. Потом обошел вокруг гаража и убедился, что его задняя стенка на месте.
А что же я думал? Гараж как гараж, вот только ржавый, заброшенный и никому не нужный.
Теперь он нужен нам.
Довольный своей находкой, я отправился к оставленной на Искровском проспекте «девятке», по дороге внимательно изучая двор. Четыре пятиэтажные блочные «хрущевки» образовали здесь огромный квадрат, центр которого раньше занимало футбольное поле. Сейчас от него осталась лишь бурая, местами совершенно вытоптанная трава, да остатки ворот.
«По вечерам, - решил я, - на этом поле играют только собаки. Кстати, а ведь наш приезд сюда на “Транзите”, если все сложится, как запланировано, выпадет как раз на час-пик собачьих прогулок. Вечером надо съездить и посмотреть, много ли их, этих собачников, чем они занимаются, и куда имеют привычку залезать их питомцы. И хотя наш гаражно-помоечный комплекс стоит в стороне от возможных путей миграции местных друзей природы, но ведь как много у нас любителей совмещать прогулку с выносом мусорного ведра. А они вполне могут доставить нам неприятности. Обязательно загляну сюда вечером».
Я прокатился на машине по этому абсолютно незнакомому мне району и отыскал довольно большой строительный магазин. Там мне предложили на выбор целых пять видов ножовок по металлу - от, должно быть, игрушечной до, должно быть, двуручной. Я выбрал нечто среднее. Подешевле и попрактичнее. Потом в отделе скобяных товаров девушка-продавщица сняла с витрины замок, как две капли воды похожий на тот, что висел на гаражных воротах.
- Он последний, - извинилась она, - и, к сожалению, не совсем гладко работает.
Я покрутил ключом в замочной скважине. Ключ заедало совсем немного, и меня это устраивало.
- А вы налейте в него растительного масла, - девушка оказалась спецом в подобных вопросах.
- Нет, я набью его маргарином! - мрачно пошутил я и отправился в кассу.
Кроме замка и ножовки я уложил в багажник «девятки» купленные на всякий случай увесистый молоток и фомку.
К гаражу возвращаться я не спешил, хотя твердо решил завершить тот максимум дел, который наметил себе на сегодня. Но меня бил предстартовый мандраж, и я зашел снять его в кафетерий, отвоевавший себе кусок большого торгового комплекса. Внутри вкусно пахло жареным мясом, но я ограничил свои аппетиты двумя порциями коньяка и чашкой черного кофе. Мандраж прошел, во мне появилась уверенность, и, пока не выветрился из головы только что приобретенный допинг, я поспешил к «своему» гаражу.
Вновь пошел сильный дождь, (и откуда он только берется!) поэтому я, решив не оставлять машину на улице, заехал во двор и поставил ее впритирку к помойке.
Вокруг все было спокойно - спокойнее некуда. Домохозяйки в ожидании солнышка томились в малометражных квартирах, их дети зубрили уроки в гимназиях, школах и колледжах. Отцы же семейств зашибали рубли в офисах и цехах, а самые неудачливые из них терпеливо мокли возле дешевых коммерческих магазинчиков в надежде разжиться дармовой выпивкой.
Я достал из багажника ножовку, опустил в карман купленный в магазине замок с воткнутыми в него ключами и решительно подошел к гаражу. Трижды перекрестил себя и для верности осенил крестом гаражные ворота.
Все готово, пора начинать.
Я прислушался - вокруг только обиженный шепот сбитых крупными дождевыми каплями тополиных листьев.
Я покрепче зажал в руке замок и принялся пилить. Никакого оглушительного скрежета, который мог бы привлечь ко мне внимания. Никаких проблем из-за отсутствия слесарного опыта. Ножовка легко ходила туда-сюда, и пропил увеличивался на глазах.
Я не засекал по часам, но, думаю, избавился от замка уже минут через пять. Замок полетел в ближайшие кусты, а я уверенно потянул на себя одну из створок гаражных ворот. Она нехотя приоткрылась, образовав небольшую щелку, в которую мог бы протиснуться разве что пятилетний ребенок, и замерла на месте. Створка успешно отбивала все мои самые яростные атаки и была неколебимее Александрийского столба.
За то время, которое никто не пользовался гаражом, он деформировался, и ворота осели. Они прочно цеплялись за дерн, и было лишь два варианта решения этой проблемы: или как-то приподнимать створки, открывая ворота; или лопатой почистить дерн вокруг гаража - работы минут на десять, но делать этого как раз и нельзя. Соседи, заметив перемены в давно устоявшемся беспорядке, (подумать только: никак гаражом решили заняться!) удивятся и могут обсудить это дело с хозяином.
Да и лопаты нет у меня под рукой.
Остается второе - приподнимать ворота. И не светиться.
Ни в коем случае не светиться!
Я бегом вернулся к своей машине и достал из багажника фомку и молоток, тихо радуясь своей предусмотрительности: какой же я умница - обо всем позаботился!
С помощью фомки дело сдвинулось с мертвой точки. Медленно, сантиметр за сантиметром, я выдавливал створку в сторону и наконец (наверное, через целую вечность) она встала так, что уже не могла помешать проезду машины. Я с трудом выпрямил спину и выделил себе пару минут на то, чтобы отдышаться. Все тело мое было обильно покрыто ядреным коктейлем из дождевой воды и соленого пота. Но это все лишь издержки, их надо терпеть, если хочешь заполучить полмиллиона бачинских.
Слегка остудившись под холодным дождем, я принялся за вторую створку. Для пущего моего удовольствия она сверху и снизу была присобачена к несущим гаражным балкам двумя проржавевшими задвижками, с которыми я по своей глупости сначала решил разделаться без инструмента. Наивный, я лишь добился того, что разорвал тонкую кожаную перчатку и до крови рассадил себе палец.
Я уже схватился за молоток, когда услышал шум подъехавшей легковой машины. Помойка скрывала ее от моих глаз, но я отчетливо слышал, как из машины с шумом и смехом вылезают люди. Много людей. Мужчины и женщины. Как мне показалось, нетрезвые.
- Эдик, надо поставить «Рено» в гараж, - капризно произнес женский голос. - Зачем оставлять его под дождем?
- Ты взял себе здесь гараж? - поинтересовался один из мужчин, и до меня донесся приятный баритон Эдика:
- Да так, туфта, пацаны. Вон там за помойкой. Пошли скорей в хату, я уже вымок. А в гараже провожусь минут десять с замками.
Компания наконец начала шумно удаляться в сторону подъезда, когда один из них все же протиснулся между моей «девяткой» и стенкой помойки.
- Привет, - прокричал он, разглядев мою спину.
- Привет, - не оборачиваясь, просипел я в ответ.
- Слышь, твоя лайба, да? - не унимался мужик, и я услышал, как он постучал ладонью по крыше «девятки».
- Не знаю. - В моем коктейле из пота и дождевой воды сейчас явно преобладал пот. - Первый раз вижу. Какой-то придурок воткнул ее не на место.
- Тогда я ее сейчас обоссу, - похвастался мой собеседник, и через пару секунд до моих ушей донесся звонкий звук мощной струи.
- Васька! - прокричали из глубины двора.
- Иду! - Струя иссякла. - Без обиды, братишка. - Некто за моей спиной протиснулся назад вдоль стенки помойки и отправился греться и отдыхать в какую-то хату.
Я перевел дыхание и подрагивающей рукой достал из кармана влажную пачку «Мальборо».
Надо спешить!
Очень надо спешить, но в первую очередь надо привести в порядок нервы!
Через минуту я затушил окурок в небольшой лужице и спрятал его назад в пачку.
И почему же, дурак, не оставил машину на улице, а засветил ее здесь?! Хотя, навряд ли кто-то что-то запомнит, а уж тем более додумается как-то связать ее с найденным здесь когда-нибудь «Транзитом».
И все-таки это прокол. Маленький, но прокол.
«Серьезней, Антон, - внушал я себе. - Не плюй на мелочи, и тебя никогда не смогут найти».
Вооружившись молотком, я всерьез занялся задвижками. Первая повернулась в нужное положение уже после трех ударов. Вторая же, не мудрствуя лукаво, просто отлетела от балки и звякнула в глубине гаража. Путь для другой створки был свободен, и я начал выталкивать ее наружу. Она подалась на удивление легко. Мне даже не пришлось прибегать к помощи фомки.
Через минуту я стоял перед распахнувшим свое темное чрево совершенно пустым гаражом: ни полочек с инструментом, ни крупного инвентаря, разбросанного вдоль стен. Ничего, если не считать белого «Запорожца», явно отжившего свой недолгий машинный век.
Через запыленное заднее стекло на меня смотрела желтая квадратная табличка с изображением инвалидной коляски. Из других знаков отличия в глаза бросался государственный номер. Еще черный. Еще семидесятых годов.
Старичок ты, старичок! Твой хозяин, наверное, давно уже помер, а ты все стоишь и терпеливо ждешь, когда же он распахнет ворота, по-дружески хлопнет тебя ладонью по пыльному капоту, а потом сядет за руль, и ты весело затрещишь своим слабосильным мотором.
Я открыл водительскую дверцу, снял машину с передачи и с трудом отпустил ручной тормоз. Покрутил руль - вроде бы слушается - и толкнул «Запорожец». Он скрипнул резиной по гравию и послушно подался назад. Я удивился этой легкости хода и сразу же осмотрел колеса. Они выглядели неплохо. Подкачать надо, но ни одного полностью спущенного я не обнаружил. Итак, машина как раз в том состоянии, которое требуется для выполнения нашего плана.
Ни больше, ни меньше.
Такие находки бывают чересчур редко, и их нам дарит судьба. Вот только, не стоит искушать эту судьбу долгим сидением в небезопасном гараже.
И я бросился поскорее приводить все в порядок, пока не заявился кто-нибудь из соседей. Вторая створка встала на место, даже не скрипнув. И единственная оставшаяся в живых задвижка поупрямилась лишь до тех пор, пока я слегка не «погладил» ее молотком. Другую половину ворот я возвращал на место опять с помощью фомки, но уже не так долго и не столь мучительно. Наконец, нацепив на ворота купленный сегодня замок, я вздохнул с облегчением и сразу же перестал потеть.
Потом я собрал инструменты, свалил их в багажник и внимательно осмотрел площадку перед воротами гаража. Немного притоптанная трава, три-четыре ямки там, куда упиралась фомка. В общем, ничего не заметно, если не вглядываться специально, и ничего не понятно, даже если что-нибудь и разглядишь.
Я устроился за рулем, отъехал от помойки и подумал, что сегодня по пятибалльной системе заработал шесть с плюсом, а потому имею полное право на отдых. От радости мне хотелось поорать песни, но я постеснялся и, сунув в сидюк свой любимый диск «Скэнко Нэнси», врубил магнитолу на всю катушку. Потом взглянул на часы - ровно три.
Как быстро сегодня летит время. Впрочем, до встречи с Инной еще два часа.
Я как раз проезжал мимо торгового центра, где так хорошо посидел пару часов назад.
Какой там кафетерий! Как там аппетитно пахнет! Да и кофе... Да и жрать захотелось, - наверное, из-за всей сегодняшней нервотрепки.
Я, забравшись правыми колесами на тротуар, аккуратно втиснул «девятку» между «Таврией» и «Исудзу», и почти бегом отправился предаваться чревоугодию.
* * *
В это время кассир, старший менеджер и главный бухгалтер в сопровождении двух плотных мужчин, облаченных в шикарные кожаные плащи, заперлись в одном из кабинетов и не выходили даже в сортир в течение вот уже четырех часов. Охранник, приставленный к двери, охотно докладывал всем сотрудникам, что сегодня фирма заключила контракт на два миллиона долларов, и клиенты в данный момент расплачиваются кэшем. Услышанному все удивлялись, но не так, чтобы очень, и шли дальше заниматься своими делами.
Лишь офис-менеджеру «Трансипотеки» Мыслицкой Инне Владимировне в тот день не лезла в голову никакая работа. Она сидела, тупо уставившись в монитор компьютера, и нервно грызла ногти. На все вопросы о ее самочувствии Инна врала, что у нее в Сестрорецке сейчас умирает бабушка, а на все предложения немедленно ехать к бабушке или домой отвечала категоричным «Нет!»
На самом деле она с нетерпением ждала моего звонка. Но я в это время безмятежно пил пиво в кафетерии на Искровском и мечтал о том, как разбогатею когда-нибудь аж на полмиллиона бачинских.
* * *
Без десяти пять я подъехал к «Трансипотеке» и даже не успел заглушить двигатель, как в машину ворвалась Инна. Она приземлилась на переднее кресло и, с трудом переводя дыхание, уставилась на меня. Глаза ее лихорадочно блестели, а губы тряслись.
Меня ее вид испугал.
- Что-то случилось, малышка?
Инна, наконец, сумела взять себя в руки.
- Да! - выдохнула она. - У меня важнейшие новости! Гони домой! И быстрее!
Я пристроился за неуклюжим медлительным грузовиком «Спецтранса».
- Быстрее! - Инна грязно выругалась. - Да сделай же эту помойку!
Я прибавил скорости и пошел на обгон. Встречная «Шкода» недовольно мигнула мне фарами.
Инна выудила из сумочки сигарету, прикурила и несколько раз глубоко затянулась, выталкивая дым из легких мощной струей прямо в лобовое стекло.
- Короче, сегодня в броневике будет больше двух миллионов, - доложила она.
Я посигналил старухе, метившей сунуться под мою машину, и повернулся к Инне.
- К сожалению, мы не готовы.
- Скажи, ты нашел хоть какое-то место? Все сейчас упирается только в это.
- Нет, не только. - Я собирался доказать Инне, что она слишком торопится. Хотя, давно пора бы привыкнуть к тому, что эта паршивка переспорит меня всегда и во всем. - Нам надо, по меньшей мере, несколько дней.
- Несколько дней, Антоша? Чтобы морально настроиться? Пару дней медитировать, потом зайти в церковь, потом...
- Заглохни! - Как ни странно, она замолчала. - Так вот, у нас совершенно непроверенное оружие. Надо завтра выехать за город, пристрелять винтовку и пистолет. Потом будем искать приличные рации. К тому же, надо еще раз связаться с твоим медвежатником...
- Алексей сидит дома и ждет, - перебила меня Инна.
- ... и парочку вечеров надо обязательно провести у того гаража, который я выбрал сегодня.
- Что ты нашел, расскажи? - Инна выковырнула из пачки еще одну сигарету.
Пока я рассказывал, мы удачно миновали вечерние пробки и выбрались на вполне благополучный Московский проспект. Инна слушала очень внимательно, лишь изредка перебивая меня несущественными вопросами. Когда я закончил рассказ, для нее все было уже решено.
- Отлично! - возбужденная, почти кричала она. - У нас все готово для этого. Мы победим! На мелочи просто не будем обращать внимания. Рации - роскошь. Оружие в лучшем виде, я в этом уверена. Сейчас из дома звоню Алексею, собираем вещички и едем. У тебя хватает бензина?
Я промолчал. Впереди нас «Сьерра» раскурочила задницу «Москвичу», и оба водителя, выбравшись из побитых машин, активно мутузили друг друга по мордасам прямо посередине проезжей части.
Город-психушка! И Инна один из его пациентов.
Страна сумасшедших, которые все дружно торопятся в ад. Толкаются, ставят друг другу подножки - кто первый? И я бегу вместе с ними. Уже не остановиться, уж слишком я разогнался. А поэтому буду бежать и дальше. В толпе воинственных психов.
- Ну что же, - прошептал я. - Пусть будет так. Ты сама этого хочешь.
Дома мы были в половине шестого. Инна сразу бросилась к телефону и стала названивать своему медвежатнику. Я же, не снимая тонких перчаток из лайкры, вытащил из-под ванны чемоданчик и разложил в комнате на полу все детали винтовки. Я внимательно осмотрел их и, не найдя никаких видимых глазом дефектов, собрал винтовку. Это был «Хеклер и Кох ПСЖ-1» с оптикой «Хенсольдт», рассчитанной на стрельбу по целям, удаленным не менее чем на сто метров. Многовато - сто метров. Мне-то придется стрелять с пятидесяти, но попробую справиться.
- Алексей будет на углу Таллинской и Новочеркасского начиная с половины девятого. - Голос Инны раздался у меня за спиной так неожиданно, что я вздрогнул. - Да не нервничай ты, Антоха, все хорошо. По гороскопу у меня сегодня день с плюсом.
- Как я его узнаю?
- Алексей сам сядет в твою машину. Я описала ее. Не обижай его. Хорошо?
Я хмыкнул в ответ что-то невнятное.
- Ну, вот и ладненько. Пойду сварю кофе. - Я почувствовал у себя в волосах холодную Иннину руку. - Антоха, а ты поторапливайся. У нас мало времени.
Я проводил Инну взглядом и дважды передернул затвор. Из патронника выскочил длинный патрон с острой желтой головкой. На газету из магазинов я выложил еще тридцать семь патронов. Все они были похожи как близнецы. Ни единой царапинки. Ну что же, внешним осмотром я остался доволен и снова снарядил оба магазина, а один из патронов дослал в ствол винтовки. Потом проверил предохранитель и включил режим лазерного наведения.
Я открыл нараспашку обе створки окна и, почувствовав спиной яростную атаку сентябрьского холода, подошел к музыкальному центру.
Громкость - до упора, первый попавшийся под руку CD - в проигрыватель.
Пуск!!!
Соседи, наверное, вздрогнули!
Не подходя близко к окну, я встал так, чтобы видеть часть крыши соседнего торгового центра. Ремень у винтовки оказался коротковат, но я быстро отрегулировал его так, что оружие и моя левая рука слились в единое целое.
Встать полубоком. Правая нога чуть согнута в колене и упирается в пол лишь передней внутренней частью носка. Левый локоть, как на уступе, лежит на выпяченном вперед бедре.
За подобную стойку мне когда-то здорово доставалось от тренера. Но я всегда стрелял именно так.
Семидесятитватные колонки взрывались экстремальным индастриалом. «KMFDM», - вспомнил я название группы. Что ж, вполне подходящий аккомпанемент для пальбы из квартиры по уличным воробьям.
Ложе винтовки удобно лежит на моей левой ладони. Я не держу его, я даже не трогаю его пальцами. Оно само опирается на мою руку. Правая ладонь тоже лишь фиксирует положение приклада. Никаких лишних усилий. Именно так, чуть касаясь тонкой талии, многоопытный светский танцор направляет движения хрупкой пугливой девушки в стремительном вальсе.
Я не спеша выбрал цель. Сизый откормленный за лето голубь дремал на выступающем из черной крыши торгового центра брандмауэре. Через мощную оптику «Хенсольдт» я отлично мог разглядеть несколько маленьких белых пушинок, выбитых ветром из строгого монолита серых прилизанных перьев. Вместе с перекрестьем прицела по грудке голубя, словно солнечный зайчик, беспокойно метался красный кружок. Полсантиметра туда, полсантиметра обратно. Идеальная амплитуда. Я легко сдвинул собачку предохранителя. Красный лазерный зайчик чутко прореагировал на мое движение и ловко отпрыгнул в сторону, но я сразу же вернул его на место.
Прощайте, гуля! Уж извините, если что не так.
Указательным пальцем я прикоснулся к спусковому крючку.
Звука выстрела я не расслышал, лишь винтовка нервно вздрогнула у меня в руках. Через долю секунды голубь, только что мирно дремавший на брандмауэре торгового центра, взорвался снопом алой крови и сереньких перьев.
Из-за моей спины появилась Инна и, подойдя к музыкальному центру, почти до упора убавила звук.
- Сперва я решила, - сказала она, закрывая окно, - что ты рехнулся, родной. Это когда услышала музыку. Но потом все поняла.
- Можно было обойтись и без музыки. Глушитель работает идеально. - Я разбирал винтовку и укладывал ее в чемодан.
- А знаешь... Я стояла и наблюдала за тем, как ты это делаешь. Все словно в замедленной съемке, словно в кино. Ты был прекрасен. Я хочу тебя! Прямо сейчас! Как насчет этого? У нас есть еще время. - Она сделала шаг в мою сторону.
- У нас теперь уже нет ни минуты. - Я отступил от нее. - Если бы я промахнулся, то мы занимались бы сексом весь вечер. Но эта штучка меня устраивает. - Я похлопал рукой чемодан. - Никогда не держал в руках ничего подобного. А с этим - хоть в ад.
Действительно - в ад!
Когда на скорую руку я выпил кофе, на часах было шесть - двадцать пять. Еще раз перед уходом мы внимательно осмотрели друг друга. Серые кроссовки на Инне. Черные джинсы и куртка из заменителя.
- Будет блестеть, если мокрая. - Я ткнул пальцем в куртку. - Это плохо. Перетяни волосы.
На мне были высокие армейские берцы на мягкой подошве. В них я заправил темные брюки, а в брюки - серый мохеровый свитер грубой вязки, который выудил из Инниного гардероба. Все это прикрывал длинный (почти до земли) черный плащ, удобный тем, что под ним спокойно можно было спрятать винтовку. Чемодан я засунул в огромный полиэтиленовый пакет с логотипом одного из питерских бутиков.
- Присядем? - улыбнулась мне Инна.
- Поехали, - я подтолкнул ее к выходу.
На Новгородской мы должны были быть без пятнадцати девять. Ни раньше, ни позже. Это строго. Значит, в запасе у нас чуть больше двух часов. За это время нам надо добраться до гаража - полчаса; не более чем за час провернуть там свои дела и, оставив где-то поблизости «девятку», ехать на такси в сторону «Спиртных напитков».
Пока я быстро, но не усердствуя, лавировал в потоке машин, уже поредевшем после вечернего часа-пик, Инна молчала. Лишь один раз тихо произнесла: «А все-таки ты был прав. Рации - это лишнее». Она забыла, что, вообще-то, говорила об этом сама.
Сумасшедшая взбалмошная девчонка!
В которую я, кажется, сильно влюбился.
Когда мы были в пяти минутах езды от гаража, я спросил:
- Ты не боишься? Сейчас все начнется.
Она усмехнулась в ответ:
- Все началось еще четырнадцать лет назад. И никто не боялся. Ликовали, кричали про гласность и перестройку и, хихикая радостно, тащили друг дружку куда-то, сами не зная куда. Нет, я не боюсь. Я свое уже отбоялась. И ничего-то ты не знаешь, Антоха, но когда-нибудь я тебе все расскажу.
Когда мы подъехали к гаражу, в соседней помойке активно рылись бомжи. Им было на нас наплевать, нам на них - тоже. Около гаражей было пусто.
Я выскочил из машины, распахнул багажник и выкинул оттуда прямо на землю фомку и молоток.
- На. - Я протянул Инне буксировочный трос. - Накинешь эту петлю на фаркоп. - И, подняв с земли инструменты, быстро пошел к гаражу.
Ключ повернулся в замке сразу. Чуть туговато, но сразу.
Плохо!
Плохо, потому, что с самого утра (нет, даже со вчерашнего вечера) все идет слишком гладко. В любой момент может наступить кризис. В любой самый неподходящий момент. Ведь я суеверен. Ведь на все жизненные ситуации выделен жесткий лимит невезения.
Я ловко сбил молотком задвижку и легко распахнул настежь одну из створок гаражных ворот. Со второй створкой пришлось повозиться, но, усердно действуя фомкой, я сдвинул ее не более чем за минуту. Инна уже стояла около «Запорожца», упираясь руками в лобовое стекло.
- Все, выезжаем, - скомандовал я и левой рукой через открытое боковое окно ухватился за руль, а правой уперся в центральную стойку. Ноги проскальзывали по гравию, которым был засыпан пол в гараже, но «Запорожец» легко подался вперед. Вернее, назад. Ход на секунду замедлился, под моими ногами заскрипел гравий, но задние колеса машины уже перевалили через невысокий железный порожек на самом выезде из гаража. Теперь «Запорожец» разогнался всерьез, и я отчаянно начал крутить руль от себя.
Все-таки мы задели левым задним крылом кирпичную стенку помойки. Плевать. Главное сделано: «Запорожец» замер, уткнувшись задом в кусты, в самой удачной позе. Он не мешал закрывать ворота, и его удобно было откатывать на буксировочном тросе.
- Подгони «девятку» и прицепи к ней эту развалину, - скомандовал я Инне, но потом спохватился. - Слушай, а ты умеешь водить?
Она, даже не удостоив меня ответа, спокойно пошла к машине.
За две минуты я справился с воротами гаража. За две минуты Инна прицепила к «девятке» инвалидный «Запорожец» и стояла, уставившись на меня в ожидании указаний.
- Так, на «девятке» поедешь ты. С места резко не дергай. И не дави резко на тормоз. На улицу из дворов не выезжай. Найди место где-нибудь в этом квартале, мигни габаритом, покажи, что собираешься остановиться, и не спеша тормози. Место не должно бросаться в глаза. Лучше всего среди каких-то машин, но так, чтобы никому не мешать. Удачи. Поехали.
Я выпалил это скороговоркой совершенно без каких-либо интонаций и, матерясь про себя, полез за руль «Запорожца». Было тесно и неуютно, в салоне царил устойчивый запах столетней затхлости. Но самое мерзкое - эта машина, эта проклятая инвалидка, была оборудована ручным управлением.
Инна мигнула мне задними фонарями и плавно тронулась с места. Трос натянулся, я покатил за ней.
Выруливая из-за помойки, я огляделся по сторонам.
Так, все отлично! Вокруг никого - ни любопытных мальчишек, ни бдительных домохозяек с маленькими злыми собачками. Хорошо, что мы вытворяем все это не летом, а дождливым осенним вечером.
Интересно, которая же из этих трех штук у руля - тормоз? Ладно, буду действовать «ручником», если, конечно, он в этой колымаге работает. А еще буду давить на все, что попало. Как-нибудь заторможу. На крайний случай есть руль, который пока еще, тьфу-тьфу-тьфу, не давал сбоев.
Инна протащила меня по узкой дорожке за длинный пятиэтажный дом, потом мы свернули направо и проехали вдоль решетки заднего товарного двора торгового центра. Еще раз направо. Налево. Прямо - метров шестьдесят.
Пора бы ей остановить на чем-нибудь выбор.
«Девятка» коротко подмигнула правым задним фонарем и начала притормаживать. Я потянул на себя ручку ручного тормоза. Он работал. Слава Богу, работал! Трос натянулся, словно струна, и умница Инна, будто почувствовав сопротивление сзади, резко остановилась. Я выскочил из «Запорожца» и, выхватив из кармана нож, перерезал буксир.
Инна выбрала удачное место - маленькую заасфальтированную площадку прямо за кирпичной трансформаторной будкой. Там уже отдыхала обшарпанная старая «Волга», и «Запорожец» стал ее добрым соседом. На всякий случай, чтобы не бросалась в глаза, я снял с заднего стекла табличку «Инвалид за рулем» и бросил ее на заднее сидение.
Что еще?
Забыл закрыть левое боковое стекло.
Закрыл с трудом.
Что еще?
Машина на передаче и тормозах. В салоне ни окурков, ни отпечатков пальцев. Обе дверцы закрыты...
- Поехали, - крикнул я Инне.
Неохотно уступая мне руль «девятки», она заметила:
- Кажется, ты оставил свои инструменты у гаража.
- Не оставил, а спрятал. Они нам еще пригодятся.
Я посмотрел на часы.
Без двадцати восемь. В запасе у нас час - пять минут. Пока что мы в графике.
Я развернулся и погнал по лабиринтам двора, стараясь вырулить точно на Искровский.
- Ты знаешь, где оставить машину? - спросила Инна, прикуривая мне сигарету.
Я знал. Это место присмотрел еще утром.
Через пять минут я остановился около знакомого кафетерия. Из багажника Инна вытащила пакет с чемоданом.
- Совсем не тяжелый, - сказала она, и мы отошли от «девятки» на десяток шагов.
- Тормози тачку, - распорядился я. - Спросят адрес, отвечай...
- Я знаю, - перебила Инна. - Куда собрался?
- Хочу в туалет. Здесь рядом. Десять минут. Не трепещи, успеваем. - И я побежал в сторону кафетерия.
- Нашел время! - услышал я вслед себе недовольное бухтение Инны и улыбнулся.
* * *
В кафетерии я влил в себя двести грамм водки и запил ее кружкой крепкого темного пива.
- Добрый коктейль, - с улыбкой прокомментировал мой выбор бармен и оставил небольшую сдачу себе.
Инна уже устроилась на заднем сидении желтой «Волги», когда я вышел на улицу. Усатый таксист что-то весело рассказывал ей, но стоило мне влезть в машину, как он замолчал и поехал в направлении центра.
На часах было две минуты девятого. Инкассаторский броневик вот уже два часа колесил по улицам города, разбухая от денег все больше и больше. Возможно, к этой минуте он уже был беременен трансипотечными двумя миллионами.
- Здесь? - буркнул таксист, притормаживая возле обшарпанного дома на Кирилловской улице. Инна протянула ему полтинник, а я снова взглянул на часы.
Восемь - двадцать. Доехали за восемнадцать минут, притом водитель явно спешил.
Уж не погорячился ли я насчет десяти минут? Не доехать...
Нет, не доехать, если, конечно, не гнать. А гнать как раз и нельзя.
Вот незадача!
Мы вылезли из машины, и Инна сразу же утащила меня под низкую арку, основательно ободранную кузовами грузовиков.
- Здесь проходные дворы. Антоха, сейчас мы зайдем в подъезд, и ты должен собрать винтовку. Но сперва подойдем поближе к «Спиртным напиткам». Старайся не привлекать ничьего внимания.
В облезлом вонючем подъезде я быстро собрал «Хеклер и Кох», тщательно закрепил на стволе прицел. Из чемодана Инна извлекла «Глок» и засунула его в карман своей куртки. Вместе с глушителем он туда не влезал, и ей пришлось держать правую руку плотно прижатой к карману.
Часы показывали восемь - тридцать четыре.
- Предохранитель, - напомнил я.
В ответ Инна лишь обиженно махнула рукой.
- Погода не помешает стрелять? - спросила она.
- Помешает, но я попаду. В противном случае нам хана.
- Отступать уже стыдно.
Инна не сказала «отступать уже поздно». Было еще не поздно. Еще целых восемь минут. Но мы уже встали на эти проклятые рельсы и сойти с них не могли. И катились по ним в тупик, над которым висела яркая вывеска «Торговый дом “Спиртные напитки”. Водка “Ливиз”. Самые низкие цены в городе».
* * *
- Восемь - сорок четыре, - прошептал я. - Пора приступать.
- Встань вот здесь, за трубой. Как только я выстрелю, врывайся следом за мной. Не дай упасть тому, первому, и наделать шуму. Ясно, Антон?
Эту диспозицию я усвоил еще три дня назад, поэтому молча отступил в сторону. Лишь чуть слышно заметил:
- Вокруг никого.
Инна уже жала на кнопку звонка. Она отошла на пару шагов и дала охраннику разглядеть себя через маленькое круглое окошко. Наконец загремел засов, дверь распахнулась, и до меня донесся тонкий высокий голос, принадлежащий, по-моему, женщине:
- Кого же я вижу! Наташка, любовь моя! Вот умница, что зашла!
Высокая нескладная фигура, облаченная в камуфляж, сделала шаг навстречу Инне, пока та весело щебетала в ответ:
- Конечно, я умница. Под таким дождем, да без зонтика!
Потом она хладнокровно вынула из кармана «Глок» и направила его в голову охранника.
Отличный глушитель!
Стоя в каких-то пяти шагах в стороне, звука выстрела я не расслышал, так же, как и не увидел вспышки. Вот только, из затылка охранника брызнул вдруг в разные стороны темно-серый фонтан.
Я выскочил из своего укрытия и левой рукой успел подхватить медленно оседавшее тело за лацканы куртки. Из правой я не выпускал «Хеклер и Кох».
Все-таки это была не женщина. Мужчина, и даже с усами.
Вот только почему такой голос?
- Не перемажься. - Инна была уже внутри небольшого «предбанника». – Пошли, займемся другим.
Она распахнула вторую дверь и смело шагнула в ярко освещенное помещение.
- Никита, привет, - звонко поздоровалась Инна с кем-то, скрытым пока еще от моих глаз.
- Наташка!.. - другой, уже совершенно нормальный голос сразу осекся, когда следом за Инной с винтовкой в руке вошел я.
За небольшим столиком из белого пластика сидел мужчина с круглой веснушчатой физиономией и редкими светлыми волосами, которые смешно топорщились в разные стороны, будто его только что вытащили из постели. На нем тоже была камуфляжная куртка. В одной руке он держал телефонную трубку, а другой плотно прикрывал ее мембрану так, чтобы на том конце телефонного провода, не дай Бог, не расслышали, как он радостно произносит: «Наташка!»
- С кем мы беседуем? - ангельским голоском промурлыкала Инна и указала охраннику пистолетом на телефон.
- С женой, - еле выдавил из себя Никита. Губы его заметно дрожали, а розовое лицо стремительно теряло окраску.
- Условия, при которых ты останешься жить. - Райские интонации развеялись, как легкий туман, и теперь Инна, словно на наковальне, звонко чеканила слова. - Первое: сейчас ты спокойно завершаешь разговор с женой так, чтобы она ни о чем не смогла догадаться. Как это сделать, решай сам. Оступишься - пуля. - Она покачала «Глоком». - Ну, действуй.
Охранник оторвал от мембраны руку и удивил меня тем, что произнес абсолютно спокойным голосом:
- Лена, ты еще слушаешь? Я больше не могу говорить. Пришел наш директор в наручниках, а с ним человек десять и все с красными корками. Так что сама понимаешь... Конечно, потом все тебе расскажу... Ну, объясни ты ей, что папа работает... Ну, поцелуй их и укладывай спать. Все, идут сюда. Бросаю трубку. Целую.
Не с первого раза он сумел попасть трубкой на аппарат. По белому, словно известь, лицу, покрытому рыжими конопушками, стекали вниз ручейки пота.
- Мастак же ты врать! - рассмеялась Инна. - Да ты писатель, Никита!
Охранник лишь улыбался улыбкой дебила и согласно кивал головой.
В таком состоянии его убила бы даже кошка.
Я вернулся к входной двери и, перешагнув через труп, загородивший проход, вышел на улицу. По-прежнему моросил мелкий дождь, и вокруг не было видно ни одной живой души. Я ухватил покойника за ноги и втащил внутрь тамбура. Потом принес оставленный на улице чемодан, затворил за собой тяжелую дверь и задвинул засов.
Когда я вернулся в фойе, охранник Никита выкладывал Инне последние сведения.
- Их сейчас трое: Тамара Андреевна с мужем и Митрич. Сидят в бухгалтерии, выпивают.
- Тамара Андреевна кто?
- Кассир. А Митрича ты же знаешь. Он этот. Ну...
- Кладовщик, - подсказала охраннику Инна. - Что за муж у кассирши?
- Маленький, толстый. Я его раньше не видел. Он уже пьяный.
- Тоже неплохо.
- Где бухгалтерия? - вмешался я в разговор.
- Третья дверь направо, - охранник кивнул головой в сторону длинного темного коридора.
- Тревожные кнопки? - задал еще один вопрос я.
- Есть, но сейчас отключены. Еще с лета. За неуплату.
- Двадцать - пятьдесят девять, - произнес я, взглянув на часы.
Инна кивнула в ответ.
- У тебя двое детей, Никита? - спросила она.
- Катя и Маша. Два годика и четыре. И Лена ждет третьего.
- Да ты, наверное, хорошо зарабатываешь! Или не пользуешься контрацептивами?
Инна, по-моему, развлекалась. Она сейчас делала то, что кошка делает с придушенной мышью. Мне это стало надоедать.
- Двадцать один - ноль одна, - сказал я. - Они на подъезде.
- А что с Глебом? - вдруг спохватился охранник. - Он жив?
Инна сделала два шага вперед. От трясущегося Никиты ее теперь отделял только стол.
- Глеб умер, - сказала она. - Я застрелила его из этого пистолета. - Инна почти уперла ствол в лоб охранника. - Думаю, твоим детям выплатят хорошую компенсацию.
«Глок» чуть слышно чихнул, и белая стенка за спиной Никиты украсилась большой ярко-розовой кляксой. Мне не понравилась эта картина, и я отвернулся.
- Я в бухгалтерию, - раздался за моей спиной голос Инны, - а ты займись стеклом в смотровом окошке.
Да, от стекла надо было срочно избавиться, и оно внушало мне опасения. Такое впечатление, что его толщина - не меньше полутора сантиметров. А если еще и бронированное! Да при таком диаметре!
- Ты справишься там сама? - крикнул я вслед удалявшейся Инне.
- Ха! - услышал в ответ.
Справится. И как только я мог в таком сомневаться? Да она прирожденная убийца! Приносить смерть ее жизненное предназначение!
И черт же связал меня с этой Горгоной!!!
Я не стал долго мучиться и выстрелил из винтовки прямо в окошко. Пуля пробила маленькое отверстие и ушла гулять по вечернему Питеру. Стекло же покрылось частой сеткой ломаных трещин, но осталось на месте. Разглядеть что-то через него было теперь невозможно.
У меня под ногами валялся мертвый охранник - тот, с женским голосом. Чтобы не мешал, я сдвинул его в угол тамбура, и теперь пришлось нагибаться и в темноте шарить руками по его телу в поисках кобуры с газовым пистолетом. Если таковой у него, конечно, имеется.
Пистолет нашелся, и я использовал его в качестве молотка. У меня ушло пять минут тяжелой работы на то, чтобы очистить отверстие от осколков стекла. Потом я взял прислоненный к стене «Хеклер и Кох» и, оперев ствол о нижнюю кромку смотрового окошка, примерился, как буду стрелять. Получалось очень удобно. Я отставил винтовку в сторону и посмотрел на часы.
Двадцать один - четырнадцать.
Пора ждать гостей.
Или они сегодня задержатся?
Или у них сегодня слишком много работы?
Я вспомнил о сигаретах и достал из кармана «Мальборо». Когда прикуривал, в тамбуре объявилась пропавшая Инна.
- Прикури и мне тоже, - попросила она и начала объяснять, почему задержалась. - Сначала я их прикончила и лишь потом поняла, что забыла спросить, где ключ от сейфа. Перерыла весь стол... а ключ оказался вставленным прямо в замочную скважину. Но в сейфе - только бумажки. Зато я притащила сумку, которую они приготовили инкассаторам.
«Денег из этой сумки хватило бы на двухкомнатную квартиру», - подумал я и снова посмотрел на часы.
Двадцать один - восемнадцать.
- Кстати, я кое-что прихватила. - Инна сунула мне в руку бутылку. - Вот только, извини, без закуски.
Я с удовольствием приложился к горлышку - виски, хотя и теплые, но явно не из дешевых.
- Мне-то оставь! - взволнованно пискнула рядом Инна.
Но выпить она не успела. Одновременно мы оба услышали звук приближающегося автомобиля.
Не суетясь, словно выполнял такую работу уже тысячу раз, я взял в руки «Хеклер и Кох», проверил положение предохранителя и выставил ствол винтовки в смотровое окошко. Инна пыхтела около моего левого уха.
- Отойди в сторону и не мешай, - прошипел я.
И в этот момент из-за кустов показал морду «Транзит». Он остановился так, что дверца, из которой должен был вылезти инкассатор, оказалась как раз в створе тропинки, ведущей к моей засаде.
Никто из машины не выходил.
Что они? Осматриваются? Ждут, когда кто-нибудь встретит?
Я чувствовал, как по спине сбегают капельки пота. Щекотно...
Да чего они тянут?!
Дверца наконец приоткрылась.
До этой секунды я наблюдал за происходящим, не пользуясь «Хенсольдтом», но тут сразу же вжал голову в плечи (буквально на сантиметр), и мой правый глаз оказался напротив окуляра прицела.
Все было размыто. Дождь, вечерние сумерки плюс оптика, не предназначенная для пятидесяти метров.
К дьяволу «Хенсольдт»! Мне бы обычную мушку.
Из кабины медленно вылезал человек. Или мне просто казалось, что медленно. Я с трудом различал очертания его фигуры, но, к счастью, бледный овал лица видел отчетливо.
Дверца уже нараспашку. Сам он еще в кабине, но правая нога - на ступеньке, а левая готовится ступить на землю. Он смотрит под ноги, не замечая у себя на лбу точно над переносицей ярко-красную точку. Сейчас в него попал бы и школьник. Но главная-то задача не в том, чтобы он умер. Умрет, куда денется! Главное - это не дать инкассаторам захлопнуть бронированную дверцу. Главное - не дать им проехать и метра. Тогда те двое в кабине уйдут с линии моего огня, и на всей операции можно будет поставить крест. Останется только одно - попробовать смыться.
Левой ногой инкассатор уже оперся о землю, когда я коснулся спускового крючка. Винтовка ответила мне легким толчком в плечо, но в этот момент я уже совмещал лазер с бледным пятном лица в глубине кабины.
Есть совмещение!
Дважды я дернул указательным пальцем, и две пули ушли из ствола с интервалом в десятую долю секунды.
Еще пятно. Еще совмещение.
Сдвоенный выстрел!
Я оторвался от оптики и поверх прицела начал вглядываться в кабину. Никакого движения. Мертвый инкассатор лежал на земле рядом с машиной, но в нем я был уверен. А вот как «поживают» двое других? Если кого-то я не добил, то могут быть неприятности.
- Готова?
- Угу.
Я откинул засов и упал на пол.
- Пошла!
Инна плечом врезалась в дверь и, вылетев на улицу, сразу же укатилась в кусты. Я лежал и внимательно наблюдал за кабиной. Никаких признаков жизни.
Появившись рядом с «Транзитом», Инна первым же выстрелом расколотила правое зеркало заднего вида. Потом, прижавшись спиной к белому боку броневика, вопросительно посмотрела в мою сторону. Я махнул ей рукой - все, мол, спокойно. Она секунду помедлила - самый опасный момент! - и, выставив вперед «Глок», зажатый двумя руками, шагнула к распахнутой дверце броневика, автоматически переступив через валявшегося у ее ног покойника.
Она не заставила меня долго ждать. Почти сразу обернулась и помахала рукой. Так чемпионы с пьедестала почета приветствуют своих болельщиков. Я схватил чемодан и сумку с деньгами и, прикрыв за собой дверь в «Спиртные напитки», побежал к машине. Крышка чемодана, лишенная замков, распахнулась и била меня по ногам.
Надо будет снова засунуть чемодан в пакет.
Инна уже волокла в кусты мою первую жертву.
- Не забудь забрать пистолет, - крикнул я и с разбегу нырнул в кабину.
Да, отстрелялся я хорошо. Водитель с охранником лишились каждый по полголовы. Все пространство вокруг было обильно удобрено их мозгами и кровью. Не перемазаться здесь казалось мне невозможным.
Что ж... надо терпеть. На кону - два миллиона долларов.
Я схватил охранника за отвороты куртки и начал вытаскивать его из машины. Удивительно, но справился с этим легко и быстро. Опустив труп на землю, я оставил его на попечение Инны и снова полез в кабину. Почти сразу мне удалось открыть левую дверцу, и я просто вытолкнул тело водителя на гравий дорожки. Когда я подтаскивал его к кустам, Инна уже управилась с двумя остальными и дожидалась меня, держа трофейные ПМ и АКСУ. У водителя я разжился еще одним пистолетом Макарова.
Пока Инна закидывала в кабину оружие, чемодан и сумку с деньгами, я обежал машину и влез за руль.
- Погнали! - Я с трудом нашел заднюю передачу, и броневик задом выскочил на Новгородскую.
- Как здесь воняет кровью, - тихо проговорила Инна. - Тебе прикурить сигарету?
И в это время сработала рация.
- «Нарциссы», «Нарциссы»! Доложите «Питомнику», - прохрипел динамик, спрятанный под приборной панелью.
Мы вопросительно переглянулись, потом я схватил - будь, что будет! - висевший у приборной доски маленький серый переговорник, соединенный с чем-то неведомым мне спиральным телефонным шнуром. Сбоку переговорника я обнаружил длинную клавишу и, отжав ее внутрь, произнес:
- «Нарциссы» - «Питомнику». Находимся у «Спиртных напитков». Ждите через десять минут.
Я отпустил клавишу.
- Вас понял. Поздно сегодня, - устало всхлипнул динамик. - Отбой.
- «Нарциссы», - хмыкнула Инна. - Я бы на их месте устроила бунт.
Она была совершенно спокойна, эта девчонка. А меня вот прошиб холодный пот. Только что мы одной ногой стояли на Арсенальной набережной*. Если бы в этом «Питомнике» обнаружили что-то неладное, нам сразу пришлось бы бросать броневик. Без машины, по уши перемазанные в крови, мы не сделали бы и шагу по улице. В лучшем случае нас подстрелили бы.
«Транзит» уже катил по мосту Александра Невского. Мы покидали Центральный район. Я держался левого ряда, но старался особо не разгоняться.
- Знаешь, Антоха, - заговорила вдруг Инна. - Я хочу сказать тебе одну вещь. Сейчас не время для этого, но потом, может быть, не получится. Кто знает, чем закончится вся эта заварушка? Может, мы сдохнем. Так вот, сегодня я встретила мужчину, которого искала всю жизнь.
- Ты обо мне?
- Антоша, да! О тебе! Если мы выберемся из этого ада, я вцеплюсь в тебя всеми когтями, не отпущу от себя ни на шаг. Я буду только твоей, буду жить для тебя. Все остальное - это прах, это ничто... Только ты... Понимаешь, Антон? Только ты!
Она замолчала, запутавшись в словах и эмоциях.
- И давно ты это решила? - улыбнулся я. - И почему ты это решила?
- Рядом со мной всегда были два типа самцов. Да, иначе как самцов я их не воспринимала. Так вот - два типа. Одних я звала рохлями, других зверями. Рохли слишком слабы, звери слишком опасны.
- Или-или? Не слишком-то много пространства для маневра.
- Некоторые из них выделялись. Они даже были мне симпатичны. Я привязывалась к ним и даже ревела, когда их бросала.
- Знаешь, с таким цинизмом я еще не встречался. Рохли и звери... А к кому же ты отнесла меня?
- Ни к кому. Я пыталась... Но я так и не смогла разобраться в тебе. А сегодня, когда ты стоял с винтовкой посреди комнаты, я вдруг прозрела.
- И что же увидела?
- Я не могу сейчас говорить об этом. Не та обстановка. Мысли путаются, не получается их разложить по полочкам. Я только знаю, что в этой жизни никого никогда не любила. И знаю, что теперь нашла эту любовь, за которую готова отдать все-все-все, что имею. За нее мне не жалко и жизни. - Инна прикурила две сигареты и одну протянула мне. - Поверь мне, Антоха. Перед смертью люди всегда говорят только правду.
- Почему перед смертью? - Ее слова меня удивили.
- Не знаю. Но почему-то я чувствую ее рядом с собой. Скажи, а ты меня хоть немножечко любишь?
Ну совсем как в девятом классе. Пятнадцать минут назад она с улыбочкой вышибала мозги здоровым охранникам и перетаскивала трупы, а теперь распускает нюни. Может быть, это реакция на стресс?
- Знаешь, Инка, когда все закончится, тебе не надо будет держать меня всеми когтями. А если сама захочешь отделаться от меня, так ничего не получится. Мы теперь всегда будем вместе.
Она не ответила. Я бросил взгляд направо: Инна смотрела в окно и старательно грызла ноготь.
- «Нарциссы», «Нарциссы», - захрипел динамик, и я наугад пнул ногой в то место, где он должен был находиться. Похоже, попал. Инна взялась за телефонный шнур переговорника и дернула его на себя, вырвав из невидимого нам гнезда. Потом швырнула осиротевший переговорник под ноги.
- Все, нас разыскивают, - сказала она.
Я в этот момент въезжал во двор, где нас дожидался гараж и еще очень много работы.
* * *
Вот уже двадцать минут я торчал на углу Таллинской и Новочеркасского. В машине было тепло и уютно, негромко и убаюкивающе играла музыка, и в других обстоятельствах меня бы давно уже стало клонить ко сну. Но сейчас мои нервы были напряжены настолько, что я курил сигареты одну за одной и давно до крови искусал себе губы.
Двадцать минут, но Алексеем даже не пахнет. Я ожидал, что он объявится не сразу, понаблюдает за мной со стороны. Но двадцать минут - не слишком ли долго?
А если он не появится вообще? Испугался? Не дождался? Угодил по пути сюда под трамвай?
Без Алексея наши труды пойдут собаке под хвост, и нам останется только плюнуть на все и разойтись по домам. Может быть, вот он, тот кризис, которого я так ожидал. Недаром до этого все шло слишком гладко. Подозрительно гладко, если, конечно, не принимать во внимание маленькие почти безобидные заусенцы.
…Когда мы с Инной подъехали к гаражу, вокруг не было видно ни одного человека. Ни бомжей, ни собачников, ни подгулявших прохожих. С замком и воротами я справился за минуту. Инна уже пересела за руль, и стоило мне распахнуть вторую створку, она дала газ и попыталась вогнать машину в гараж. «Транзит» ударился крышей в верхнюю балку и буксанул задними колесами. Со стороны мне показалось, что он чуть не сдвинул с места гараж. Инна дала задний ход и выскочила из-за руля.
- Дерьмо! - прошипела она. - Сколько нам не хватает?
- Пять - шесть сантиметров, - определил я.
Инна снова нырнула в кабину и появилась оттуда с «Глоком» в руках. Четырьмя выстрелами она пробила шины броневика. Я уже сидел за рулем. Если и сейчас нам не удастся протиснуть машину в гараж, то остается... А что остается? Я просто не представлял.
Перекрестился. Вдавил в пол педаль газа. «Транзит» взвыл мотором и на спущенных колесах рванул вперед. Я слышал звон разбитых проблесковых маячков и отчаянный скрежет крыши броневика о верхнюю балку. Задняя стенка гаража стремительно неслась на меня. «Транзит» чуть не снес ее бампером и замер. Мотор заглох.
Я приоткрыл левую дверцу. Она уперлась в боковую стенку, но при огромном желании выбраться из машины было можно. Такого желания у меня хватало с избытком. Я подобрал с пола перемазанный кровью ПМ, сунул его в карман и начал протискиваться наружу.
Инна уже справилась с одной из створок ворот.
- Йес! - посмотрела она на меня и подняла вверх большой палец.
Я помог ей закрыть гараж и спрятал инструменты в траву.
- Уходим отсюда. Не спеша, спокойно, - сказал я. - Надо найти светлое место и осмотреть друг друга. Мы все с ног до головы перемазаны кровью.
В одном из подъездов, исписанном до самого потолка местными наркоманами, при свете сороковатной лампочки мы пришли к выводу, что все не так уж и плохо. На нашей темной одежде подсохшая кровь выглядела грязными пятнами неизвестного происхождения. В багажнике «девятки» валялись мои старые джинсы и оранжевая куртка, оставшаяся там с того самого дня, когда я ехал убивать жену. Но я мог вполне обойтись и без них.
Под задубевшими от крови перчатками наши руки оказались чистыми, как у хирургов.
- В общем, все хорошо, - заключил я. - Дай сюда пистолет.
Инна послушно протянула мне «Глок». Я не удержался и крепко поцеловал ее в растрескавшиеся губы.
- Инка, сейчас я поеду, заберу твоего медвежатника. Иди наблюдай за гаражом. Постарайся найти спокойное место и лишний раз не высовывайся. Когда мы подъедем, не подходи к нам сразу. Я опасаюсь сюрпризов.
Инна молча прижалась ко мне, но я решительно отстранил ее и начал спускаться по лестнице.
По дороге к месту, где оставил «девятку», я обнаружил глубокую лужу и отмыл в ней ПМ. Его я положил в правый карман плаща, «Глок» же пристроил на левой руке, с трудом запихав под рукав свитера. Массивный «Глок» мне здорово мешал, но держался на месте сравнительно крепко и не бросался в глаза.
Забравшись в свою машину, я первым делом включил радио и, пока прогревался мотор, позволил себе на пару минут расслабиться. Хотелось выпить, но я отогнал от себя эти мысли. И так от меня основательно разит перегаром. Не хватает еще проблем с гаишниками.
Я включил передачу и не спеша поехал в сторону Новочеркасского проспекта, где меня должен был ждать Алексей…
* * *
Правая дверца открылась, и в машину втиснулся здоровенный детина с коротким ежиком светлых волос. Устроившись поудобнее на переднем сиденье, он повернулся ко мне и широко улыбнулся.
Мне не понравилась эта улыбка.
И его взгляд.
И то, что в правой руке он держал большой пистолет с длинным глушителем.
- Этим я пользуюсь уже десять лет. - Детина заметил, что я разглядываю его оружие. - Так что веди себя тихо. Ничего плохого тебе не будет.
В ответ я смог выдавить из себя лишь мычание.
Мой сосед протянул за спинку сидения левую руку и открыл заднюю дверцу, в которую сразу же влезли еще два человека. Один из них - обладатель черных длинных волос, тонких губ, орлиного профиля и взгляда маньяка - имел вид типичного антигероя американских боевиков. Другой - мужчина довольно почтенного возраста - был больше похож на бухгалтера средней руки: глубокая лысина, очки в массивной оправе и почти полное отсутствие подбородка. В руках он держал пухлый портфель из потертого дерматина.
- Я Алексей, - представился обладатель портфеля. - Ты Антон, так понимаю?
Я молча кивнул в ответ. В это время руки голливудского антигероя активно ощупывали мои бока. Добравшись до пистолета Макарова, он удовлетворенно хрюкнул и утянул его к себе.
- У вас все получилось? - спросил Алексей.
- Да, получилось.
- Инна?
- Инна погибла.
Алексей глубоко вздохнул и почмокал губами.
- Вот ведь как... Жаль, но всяко бывает на этой вредной работе. Антон, Валера сейчас пересядет за руль, ты же переберешься на его место. Если попробуешь выскочить из машины, - извини, засмолим.
В затылок больно уперся ствол пистолета. Делать нечего, выбора мне не предоставляли, и, дождавшись, когда Валера вылезет из машины, я послушно перекинул свой зад в соседнее кресло.
- Куда мы поедем? - спросил Алексей.
- На Ржевку. Там во дворах есть гараж, в котором сейчас стоит броневик.
Я очень надеялся, что там во дворах действительно есть гараж. Правда - никаких броневиков, но зато хоть призрачная надежда управиться с этими волками.
Валера развернул машину и поехал в сторону Ржевки.
- Расскажи, как все было, - попросил Алексей, но я не успел даже раскрыть рта. За меня обо всем доложило радио.
«Только что мы получили сообщение, - произнес приятный женский голос, - что примерно два часа назад в Петербурге на Новгородской улице совершено дерзкое нападение на инкассаторов одного из банков, перевозивших крупную сумму денег. В перестрелке с бандитами погибло несколько человек. Точное количество жертв нам пока не известно. Нападавшими захвачен спецтранспорт, в котором, собственно, и находятся деньги. Но, как нам сообщили, добраться до них будет непросто. Спецтранспорт представляет собой сейф на колесах, который еще нужно суметь открыть. В городе на данный момент введен план “Перехват”, ведутся активные поиски пропавшей машины. Место преступления на Новгородской оцеплено. Там сейчас работают следственные бригады ГУВД и Прокуратуры. Но никаких официальных заявлений из управления внутренних дел Петербурга и Ленинградской области пока что не поступало».
- «Добраться до них будет непросто»! - процитировал Алексей. - Я доберусь за двадцать минут.
«Да-а! - продолжала ворковать по радио девушка. - Вот такие дела, дорогие мои, творятся порой в славном граде Петра. Ну, совсем как в Чикаго! А знаете, ведь сюжетец не нов. Помните, у Джеймса Хедли Чейза? “Весь мир в кармане” - именно так называется этот роман, если мне не изменяет моя девичья память. Там тоже сейф на колесах, набитый этими зелененькими дензнаками, именуемыми «доллары». Их тоже оттуда непросто достать. А тут еще появляется маленький мальчик и рушит все планы гангстеров. Где ты, маленький мальчик? Ау! Найди нам красивую инкассаторскую машинку!.. С вами в “Петроэфире” Ольга Латынина, и буду я здесь еще целый час, аж до полуночи, дорогие мои, в программе “Накануне уик-энда”».
Состроив на физиономии идиотскую хвастливую улыбочку, я развернулся назад.
- Да, ты прославился, парень, - процедил Алексей. Он сидел, неудобно подавшись вперед, и так и не снял с колен свой громоздкий портфель. Рядом с ним беззаботно ковырялся в зубах длинноволосый красавец-антигерой. В правой руке он держал пистолет, направленный в мою сторону.
- Сейчас уходим налево, - бросил я, не меняя позы.
Больше всего меня интересовало, есть ли за нами хвост. Или их только трое - по-хозяйски распоряжающихся мной и моей «девяткой»?
Валера перестроился в левый ряд и остановился, пропуская встречный поток машин. Несколько легковушек обогнали нас и проехали прямо.
- Не беспокойся, Антон. - Алексей перехватил мой взгляд назад. - Валера следит, чтобы за нами никого не было.
Проницательный, гад! Но он меня не совсем правильно понял.
Мы, наконец, свернули налево и поехали по пустынной улице, названия которой я никогда не знал. Я еще раз обернулся назад. Никого.
Ну и слава Богу, что никого. У меня появляются шансы выжить.
Слева - пустырь, справа высились новостройки.
- Далеко еще? - поинтересовались сзади.
- Сейчас можно сворачивать во дворы, - ответил я.
Чего тянуть? Пора приступать к поискам каких-нибудь гаражей.
Валера заметил подъездную дорогу, ведущую направо, и вопросительно посмотрел на меня. Я молча кивнул головой.
Обогнув высокий многоквартирный дом, Валера медленно крался вдоль него на второй передаче. Гаражами даже не пахло. Я снова сильно прикусил губу и почувствовал во рту привкус крови.
Завтра губа моя будет синего цвета.
Или я весь буду синего цвета. Если здесь нет гаражей.
Но они были.
Штук десять, двумя рядами они прятались за кустами, и к ним вела узкая гравийная дорожка. Я еле сдержал вздох облегчения.
- Не эти? - поинтересовался Валера.
- Эти. Проезжай дальше.
Мы проехали метров на пятьдесят вперед. Валера припарковал «девятку», забравшись правыми колесами на газон, и, заглушив двигатель, выбрался из машины.
- Ты не спеши, - приказали мне сзади.
В гробовом молчании мы просидели минут десять, пока с рекогносцировки не вернулся Валера. Он приоткрыл заднюю дверцу и доложил:
- Похоже, все чисто. Мужик с доберманом, но далеко.
- Вылезай, - приказал мне Алексей.
Валера отошел от машины и стоял, не сводя с меня глаз. Правую руку он держал за отворотом куртки.
Кряхтя, из машины выбрался пожилой медвежатник, следом за ним - безымянный длинноволосый антигерой. Против моих ожиданий, он оказался совсем невысокого роста, но весь с головы до пят, как гюрза, излучал опасность.
- Пошли, - посмотрел на меня Алексей. - И не забывай, что в любой момент можешь схлопотать пулю.
Я обреченно поплелся в сторону гаражей. Затылком чувствуя дыхание своих конвоиров, спиной ощущая направленные на меня стволы.
Интересно, а что ощущают те, кого ведут на расстрел? Ведь у них, в отличие от меня, нет уже никаких шансов выжить.
Я выбрал один из гаражей и направился к нему.
Как только мои спутники сообразят, где якобы стоит броневик, будет включен отсчет. Я становлюсь им больше не нужен и в любой момент могу заработать пулю. Хотя вряд ли они будут делать это на улице. Даже наверняка, не будут. Дождутся, когда я отопру гараж.
Я достал из кармана связку домашних ключей и протянул их Валере.
- Открывай.
Он вопросительно глянул на Алексея, потом вынул из-за пазухи правую руку и взял ключи.
Он уже был вне игры!
Я остался один на один со вторым бандитом, изучавшим меня своими пустыми глазами. Похоже, этот чувак получал удовольствие, наблюдая последние минуты потенциальных покойников. Это его возбуждало.
- Который? - спросил Валера и я кивнул в сторону гаража, на воротах которого была нарисована цифра «восемь».
Валера уверенно пошел вперед. Я направился следом за ним, оставив у себя за спиной Алексея и длинноволосого антигероя с пустыми глазами. Моя правая рука скользнула под рукав свитера и нащупала рукоятку «Глока».
Только бы он не зацепился глушителем!
Он зацепился, но я все же выдрал пистолет из рукава и, на ходу распрямляя руку с оружием, начал разворот вокруг правого плеча. Это заняло у меня меньше секунды. И этого времени длинноволосому не хватило, чтобы сообразить, что происходит. Он шел за мной, отставая шагов на пять, - с такого расстояния я не мог промахнуться. Мой указательный палец чисто автоматически надавил на спуск еще тогда, когда «Глок» смотрел чуть в сторону от головы своей жертвы. Мне оставалось довернуть руку градусов на пятнадцать, когда я открыл огонь. Из двух пуль, выпущенных подряд, одна ушла в молоко, но вторая врубилась в мозг моего противника, по пути испортив красивый профиль.
Потом без особых проблем я избавился от Валеры. Он успел отскочить в сторону и, упав, начал судорожно доставать пистолет, когда я спокойно навел «Глок» ему в голову. Мне хватило одного выстрела.
Алексей даже не дергался. Он стоял чуть в стороне в обнимку с громоздким портфелем и терпеливо ждал своей участи.
Я подошел к нему и ногой с разворота достал его в печень.
Алексей сипло втянул в себя воздух и мешком осел на гравий дорожки.
У меня ушло две минуты на то, чтобы обыскать всех троих. Я вернул себе обе связки ключей - от квартиры и от машины, а также ПМ, отобранный у меня сорок минут назад. В свой актив записал два «Вальтера» с глушителями. Набив карманы оружием, я одной рукой подхватил портфель, а другой зацепил за шкирку валявшегося рядом его хозяина и поволок весь этот груз сквозь кусты к «девятке». Кое-как зафиксировав начинающего очухиваться Алексея на переднем сиденье, я забросил назад его довольно тяжелый баул, а сам устроился за рулем.
- Они были простыми быками, - еле слышно проскрипел мой пассажир, - но тебя за это накажут.
Я ухмыльнулся и поехал вперед, ища выезд из этого чертова двора, который запомнится мне на всю жизнь.
* * *
- Ну и что дальше? - спросил Алексей, когда мы уже подъезжали к Искровскому проспекту.
- Очухался? - в свою очередь поинтересовался я.
- Мда-а... - протянул медвежатник. - Вот уж не думал, что с тобой возникнут проблемы. Так что же дальше?
- Дальше ты вскроешь броневичок. Как хвалился, за двадцать минут.
- После чего умру, - спокойно определил Алексей.
- Откуда такая уверенность?
- Суди сам. Ты не деловой. И не фраер, как я думал вначале. Ты другой. Из новых. Играешь по правилам беспредела. А я эти правила знаю. Никаких эмоций, никаких свидетелей, куча трупов, и ни с кем не делиться.
Я притормозил перед въездом во двор, в котором где-то в засаде сейчас мерзла Инна.
Померзнет еще, пока решу все вопросы со своим пассажиром. Я должен заставить его вскрыть броневик. Но как это сделать? Пытать? Буду пытать, если потребуется.
Сдохнет... И все... Еще один мертвец...
А деньги - в машине!
Деньги, до которых уже никогда не добраться.
Нет! Самый короткий, самый естественный для меня путь не есть путь к победе. Отложу его на потом, когда исчерпаю все остальные способы давления на Алексея. А для начала я должен постараться его убедить. Что-то наобещать. Что-то придумать.
- О чем задумался, Антон?
- Ищу какой-нибудь компромисс, - честно признался я. - Как бы нам разойтись, чтобы никого не обидеть.
- Ну и нашел?
Я только молча развел руками.
- Что ж, тогда послушай меня. - Алексей покопался в кармане пальто и вынул оттуда упаковку таблеток. - Валидол. Знаешь, приходится порой... Старый... Так вот, броневик я тебе открою. Ну а потом уж решай, валить ли меня или в живых оставить. Вот только, живой я тебе буду больше полезен. Суди сам. Ну возьмешь ты это голье... А дальше? Ни домик себе не сможешь купить, ни машину хорошую. Как только купишь - придут к тебе пацаны. Не мусора, от мусоров-то ты, может, и отбрехаешься. Так вот, придут пацаны и спросят: «А давай-ка ответ держи, кто ты таков, что коттеджик решил себе строить? С кем ты кентуешься, кто за тебя слово молвит?» А никто... Вот тут-то они и начнут тебя так дербанить, что света белого не увидишь. Какой бы ты ни был крутой, не отстреляешься, не сбежишь. И никому не пожалуешься. Все деньги из тебя вынут, а потом в лесу тебя закопают. Ну а разойдемся сегодня мы миром - всегда прикрою тебя; за три месяца фишки твои отмоем. И поедешь в Европу гулять, а не в этом говне ковыряться.
- Разве тебе можно верить? - спросил я.
- А слово мое воровское, жизнь отвечать за него научила. - Алексей с хрустом смял пустую упаковку из-под таблеток и затолкал ее в пепельницу. - А за тех двоих, что завалил нынче, не беспокойся. Вопросов никто задавать не будет...
- Что ты возьмешь за работу? - перебил его я.
- А это уж как поделишься. Вообще-то, с Инной про сто штук говорили.
- Вот у нее сейчас и спросим, - сказал я, завел двигатель и тронулся с места.
Алексей помолчал, снял и снова надел очки.
- Значит, развел ты меня, как лоха, - еле слышно подытожил он. - Молодец. А мне, дураку, на старости лет урок будет. Не умерла, значит, Инна? Ну и слава Богу! - Медвежатник мелко перекрестился.
Я оставил «девятку» среди машин, тесной группой ночевавших на просторной площадке, отстоявшей от «нашего» гаража метров на сто.
- Пройдемся пешком, - бросил я Алексею, глуша мотор. - Кстати, расскажешь мне по дороге, откуда ты знаешь Инну.
- Да я ее ни разу не видел, - сказал медвежатник, когда мы шли через двор. - У нас есть общий знакомый.
- Тогда что же ты так сокрушался, когда узнал о том, что она погибла?
Алексей переложил в другую руку свой тяжелый портфель.
- У меня была дочка, - вздохнул он. - Наверное, такая же, как твоя Инна. Я ее очень любил. Год назад они с женихом уехали на Кавказ. Назад вернулись два цинковых гроба.
- Мне очень жаль, - пробормотал я дежурную фразу и помахал рукой, привлекая к себе внимание Инны.
Она совершенно бесшумно возникла возле нас, когда я уже справился с воротами гаража настолько, что можно было без труда проникнуть внутрь. Церемонно раскланявшись с Алексеем, разве что не сделав книксен, Инна попыталась испепелить меня взглядом.
- Я решила, все кончено, - прошептала она. - Вы где пропадали?
- Долго рассказывать. Малышка, ты здорово замерзла? - я попытался поцеловать ее в щеку, но Инна увернулась от моих проявлений любви.
Алексей уже с интересом рассматривал замок на задней дверце «Транзита» при свете мощного фонаря, извлеченного из портфеля.
- Нет проблем, - вынес он свое заключение.
Я все-таки изловчился поцеловать зазевавшуюся Инну и нырнул в гараж. Алексей расстелил на полу белое вафельное полотенце и выкладывал на него инструменты. Взглянув на его руки, я вспомнил про свои заскорузлые от крови перчатки, спокойно лежавшие в кармане плаща.
Вот дьявол! Чуть не заляпал здесь все голыми пальцами!
Нет, далеко мне еще до профи.
Инна с помощью фомки задвинула створку ворот и, навешивая замок, гремела на всю округу. Или мне это просто казалось? Внутри закрытого гаража все звуки, должно быть, умножаются в несколько раз. Я огляделся: как в склепе.
Хорошо, что не страдаю клаустрофобией.
В задачу Инны на этом этапе входило сидеть в кустах и в случае каких-либо внештатных ситуаций, кинуть камушком в гараж, подавая нам знак.
- Назад-то нас выпустят? - спросил Алексей, не отрываясь от своих инструментов.
- Когда все будет закончено, надо два раза стукнуть по стенке. Это будет знаком для Инны. Потеснись-ка. - Я перешагнул через полотенце с воровскими железяками и начал протискиваться вдоль левого бока «Транзита». - Посижу немного в кабине. Если потребуюсь, позови.
- Не потребуешься, - процедил в ответ Алексей.
Устроившись в водительском кресле, я включил свет и учинил ревизию своему арсеналу. Поднял с пола брошенные в спешке чемоданчик, снайперскую винтовку, ПМ и АКСУ. Проверил рожок автомата: набит до предела. Из карманов достал еще один пистолет Макарова, два бандитских «Вальтера» и «Глок». С «Глока» я свинтил глушитель и, придирчиво изучив его состояние, решил, что все в полном порядке. Признаков износа пока не заметно. Не секрет, что многие глушители, особенно самоделки, рассчитаны лишь на несколько выстрелов. Потом они выходят из строя и могут доставить большие проблемы. Но глушак на моем пистолете был слеплен на славу. Я навинтил его на ствол и засунул «Глок» обратно в карман. Потом разобрал винтовку и разместил ее части в углублениях чемодана. АКСУ и четыре пистолета уложил сверху. Оставалось еще свободное место. Я нашел на полу пропитанную кровью сумку с деньгами, которую Инна прихватила в «Спиртных напитках». Через минуту все пустоты в чемоданчике были забиты пачками сотенных и пятидесятирублевых купюр. Десяток в сумке почему-то не оказалось.
- Леха, как у тебя? - спросил я, выглянув из кабины.
В ответ Алексей погремел инструментами и пробубнил под нос так, что я еле смог разобрать:
- Проклятье... Потерпи часок, ладно?
Терпеть я готов был хоть сутки. А если бы у меня с собой было пиво... Увы, пива не было. Я вздохнул и, устало откинувшись на спинку сиденья, расслабился и приготовился ждать. Непростое занятие, но делать это я, к счастью, умел.
* * *
С замком Алексей справился в четыре утра. Ровно в четыре, - я посмотрел на часы, когда он окликнул меня и сообщил приятную новость.
- Антон, принимай работу.
- Все в порядке? - Я бодро выскочил из кабины, сильно приложившись ногой к какой-то железке, и, не замечая боли, в момент оказался около приоткрытой задней дверцы «Транзита». Гараж был слишком коротким, и откинуть ее полностью назад можно было, только открыв обе створки ворот. Но этого и не требовалось. Места вполне хватало, чтобы ползком просочиться в кузов броневика.
- Гараж открывать не будем. Ты молодой. Залезай внутрь и тащи сюда фишки, - полушепотом сказал Алексей. Он сидел прямо на гравии, опершись спиной о железную стенку. Рядом с его правой ногой лежала аккумуляторная дрель «Блек энд Деккер», снаряженная длинным - сантиметров пятнадцать - сверлом.
Зачем ему дрель? Что-то не слышал, чтобы он что-то сверлил. И зачем такое большое сверло?
Я кинул взгляд на то место, где раньше было расстелено вафельное полотенце с разложенными на нем инструментами.
Нет полотенца. Нет инструментов. Все уже аккуратно упаковано в дерматиновый портфель. Остались только фонарь и дрель.
Алексей не дурак. Он понимает, что шансов выжить у него куда больше, если не дожидаться помилования от меня, а нападать. Куда может быть проще - просверлить во мне своим «Блэк энд Деккером» дырку, когда я, наивный, покорно лягу на пол и попытаюсь протиснуться внутрь броневика. Потом пару раз стукнуть по гаражной стенке и, когда Инна откроет ворота, разделаться с ней при помощи моего «Глока». Правда, на два удара Инна даже не приблизится к гаражу. Два удара - это сигнал о том, что у меня не все ладно, и ей следует быть готовой к сюрпризам.
Но Алексей-то предупрежден совсем о другом.
- Это ты приготовил по мою душу, - даже без вопросительной интонации констатировал я, указывая на дрель.
- А ты догадливый. Я знал это, что ты догадливый, поэтому даже не стал ее прятать, положил на виду. Надеялся, что ты не подумаешь ничего плохого. - Алексей устало вытянул ноги и, сняв очки, положил их рядом с собой. - Это был мой последний шанс. Все равно, бы ты меня замочил.
Я открыл рот, чтобы что-нибудь возразить, но он остановил меня, приподняв руку.
- Все равно, замочил бы... Делай это сейчас, не тяни. - Алексей закрыл глаза и прошептал. - Миром мы не поладим.
Я достал из кармана «Глок» и снял его с предохранителя.
В моих ногах сидел уставший от жизни старик. Три часа он колдовал над замком, готовясь к схватке за свою жизнь. И проиграл эту схватку, даже не начиная ее.
Ствол почти касался блестевшей от пота лысины, но я тянул время, я никак не мог заставить себя надавить на спусковой крючок. Странно, но мне не хотелось его убивать, он был чем-то мне симпатичен. Но я не мог себе позволить быть снисходительным. Раз уж ввязался в серьезные игры не для сопливых подростков, хочешь, не хочешь, изволь соблюдать все правила. А правило первое: «Проявить слабость - подписать смертный приговор самому себе».
Пуля пробила голову Алексея и, отразившись от двух металлических стенок, исчезла - должно быть, увязла в гравии. В гараже стоял колокольный гул, и Инна у себя в засаде, наверное, насторожилась, прислушиваясь.
Я опустил «Глок» обратно в карман и, взяв в руки фонарь, пополз внутрь кузова.
Мешок с деньгами при помощи обычного металлического крепления, напоминающего зажим скоросшивателя, был прикреплен к передней стенке кузова. Я отцепил его без труда, хотя заранее приготовил нож, в уверенности, что без него обойтись не удастся. Мешок был наполнен более чем наполовину и имел весьма внушительный вид. Я ухватил его за два нижних угла и, перевернув, высыпал на пол десятка полтора одинаковых инкассаторских сумок, отличавшихся друг от друга только по степени набитости. Потом посмотрел на часы: четыре-пятнадцать.
Надо запомнить.
В четыре-пятнадцать я победил в этой битве!
В четыре-пятнадцать я изменил свою жизнь!
В четыре-пятнадцать я стал миллионером!
Хотелось кричать во всю глотку, отбивать ногами чечетку по гулкому полу «Транзита», сходить от счастья с ума. Но предстояло еще одно дело, и необратимость того, что я, закрыв глаза и сжав зубы, должен сейчас совершить, накладывала слой черной краски на мой восторг.
Я пнул ногой кучу сумок с деньгами и начал протискиваться из кузова.
Услышав условный стук, Инна подошла к гаражу и тихо спросила:
- Антон, это ты?
- Да. Открывай, все в порядке.
Она повозилась с замком, потом я помог ей приоткрыть створку ворот.
- Долго вы, - Инна протиснулась внутрь и застыла, уставившись на мертвого Алексея.
- У меня не было выбора, он попытался меня прикончить. - Я подошел к мертвецу и поддел ногой лежавшую рядом с ним дрель. - Вот этой штукой.
- О, дьявол! - Инна повернулась ко мне, и в ее глазах я впервые прочитал страх. - И что же нам теперь делать?
- Ничего. Покойником больше, покойником меньше... Пусть лежит здесь.
- Я не про это. - Инна прижалась ко мне и я, с удивлением почувствовав, как дрожит ее тело, подумал, что в крови у нее адреналина сейчас больше чем лейкоцитов. - Меня же теперь достанут его дружки.
- Все в порядке, малышка, - я звонко шлепнул ее по обтянутому джинсами заду. - Сейчас заскочим в твою квартиру, быстренько соберем барахло и поедем ко мне. А там тебя никто не достанет.
Она, опираясь на мои руки, откинулась назад и широко улыбнулась. Я сразу узнал в ней прежнюю Инну.
- Это здорово, - прошептала она и снова крепко прижалась ко мне. - Господи, как я хотела, чтобы мы жили вместе! Как я безумно тебя люблю!
Мне было тошно.
До чего мне сейчас было тошно!
Я почувствовал, что готов разреветься и (в который раз за сегодня!) впился зубами в многострадальную губу.
- Ладно, потом... - Отстранив от себя Инну, я приоткрыл заднюю дверцу броневика. - Надо упаковать деньги.
Инна забралась в кузов следом за мной.
- О, Боже! - она присела на корточки и взяла в руки одну из инкассаторских сумок. - Вот оно! Какие мы с тобой молодцы!
Я кинул к ее ногам мешок.
- Пересыпай все сюда.
Инна, не торопясь, явно растягивая удовольствие, начала срывать пломбы с сумок.
- Побыстрее. - Я стоял у нее за спиной и наблюдал за работой. - Гараж открыт, нас могут заметить.
- Сейчас ночь, Антоха. - Инна достала из сумки пачку десятирублевок. - Спят даже бомжи и кошки. Интересно, где наши два миллиона?
Она подтянула к себе самую толстую из лежавших около ее ног сумок и достала оттуда перетянутую резинкой пачку стодолларовых купюр.
- Йес! - Инна победно вскинула руку с деньгами и обернулась ко мне: глаза азартно блестят, лицо излучает беспредельное счастье. - Здесь нет банковских упаковок. Номера бумажек идут не подряд. Они уже были в употреблении. - Она радостно рассмеялась. - Антоха, и почему нам так повезло?!
Я медленно опустил руку в карман и снял «Глок» с предохранителя.
Инна ловко вскрывала сумки и высыпала из них пачки денег.
Море денег!
Горы денег!
Мешок стремительно наполнялся.
- Так, решено, - возбужденно планировала она. - Сейчас мы едем ко мне, я быстренько собираю манатки и все... Прощай, старая жизнь! Я больше никогда не пойду на работу, а ты бросишь свои дурацкие переводы. Мы будем сидеть дома и выходить гулять в Екатерининский парк. Утопим в какой-нибудь речке винтовку и пистолеты и навсегда забудем про них. Потом я рожу тебе сына. Мы будем любить его. И будем любить друг друга. Любить так, чтобы ни о чем больше не думать. Я, ты и наш сын. Ты хочешь сына, Антон?
- Лучше роди мне дочку, - сказал я и достал из кармана «Глок». Ладони вспотели, рука с пистолетом позорно дрожала.
- Нет, сына... - Перед Инной оставались только три полные сумки. - Знаешь, сейчас мы заедем в какой-нибудь дорогой магазин и накупим разных деликатесов. Много-много деликатесов. И много-много вина. Потом запремся у тебя дома и не будем выходить оттуда неделю, все равно на улице дождь. И я буду тебя вкусно кормить. И мы будем друг друга любить так, чтобы нам от этой любви было тошно, чтобы не оставалось никаких сил.
Ее прекрасные черные волосы, всегда так одуряюще вкусно пахнущие осенним дождем, были туго стянуты на затылке детской резинкой с двумя желтыми бабочками на концах.
Бабочки из пластмассы с красными точками на крыльях. Бабочки, которые были с Инной, наверное, еще тогда, когда она бегала в школу.
Бабочки...
Я направил на них ствол пистолета.
- Я знала, что мне когда-нибудь повезет, и сегодня мне повезло вдвойне. - Инна опрокинула над мешком последнюю сумку, вываливая из нее деньги. - Во-первых, мы все-таки провернули это дельце. Во-вторых, я теперь с тобой. Черт с ними, с деньгами! Главное, я с тобой, и буду с тобой всегда, до самой смерти!!! Какая же я сегодня счастливая!!!
Она умерла счастливой...
Она умерла, не успев понять, что умирает...
Желтые бабочки разлетелись в разные стороны, и пуля, нарушившая их мирный покой, пробила навылет Иннину голову и застряла в запасном колесе, закрепленном в переднем углу кузова.
Меня тошнило. Перед глазами искрился фейерверк ярких точек. Я был готов свалиться в обморок, но упорно стоял и смотрел, как Инна медленно валится набок и замирает в неудобной неестественной позе, уткнувшись лицом в ворох пустых инкассаторских сумок. Сумок, которые еще минуту назад она радостно избавляла от денег, планируя свое счастливое будущее.
Хорошо, что не вижу ее лица.
- Прости... - чуть слышно прошептали мои губы. Я положил в карман пистолет и заставил себя наклониться и найти в кармане дешевой Инниной куртки ключ от ее квартиры. Потом выбросил из машины мешок с деньгами. - Прости меня, Инка. - Надо было хотя бы поцеловать ее на прощание, но я не смог этого сделать. - Ради Бога, прости...
Из кабины я забрал чемоданчик и засунул его в мешок поверх денег. Внимательно осмотрелся - не забыл ли чего? Потом будет поздно. Вроде бы, все в порядке. Так, как должно быть.
Или так, как не должно быть никогда?!!
Из дерматинового портфеля я, рассыпав по гравию инструменты, вытащил полотенце и тщательно протер им замок и ворота в тех местах, где мог сегодня касаться их пальцами. Потом, заперев гараж, запустил уже ненужный ключ подальше в кусты и, прихватив с собой фомку и молоток, стал торопливо пробираться вдоль спящих домов к своей машине.
* * *
На часах была половина шестого. Почти ночь, машин на улицах мало, и шансы угодить в лапы ментов на проверку достаточно велики.
Я включил радио и решил переждать пару часов, но вспомнил, что надо избавиться от своей одежды. Пришлось вылезать из машины и доставать из багажника джинсы и куртку. Лязгая зубами от холода и принимая самые идиотские позы я с грехом пополам переоделся. Ключи от квартир переложил в карман куртки, а «Глок» засунул между сиденьями, прикрыв его пакетом, в котором недавно лежал чемоданчик с винтовкой. Потом ножом долго кромсал плащ, перчатки и брюки, раздирая их на мелкие лоскутки. Ворох полученного тряпья, на которое не позарились бы любители поживы из помоек, я свалил на сиденье рядом с собой.
Что теперь? Чем заняться? Чего я еще не сделал?
Сделал все.
Все, что надо.
И что не надо - тоже.
Зачем, подлец, убил Инну?
Убил, потому что другого выхода не было. Потому что она была заляпана по самые уши. У всех ментов, у всех бандитов, у всех-всех-всех по всей нашей необъятной России уже через несколько дней запечатлеется в памяти ее фотография. Фотографию покажут по телевизору, за Инну, возможно, объявят награду. Она не смогла бы скрыться, ее бы искали и в результате нашли бы. И вместе с ней спалился бы я. Нет, я не мог поступить иначе.
Но ведь Инна могла отсидеться в моей квартире. Год или сколько там надо, пока бы все чуточку не успокоились. Ей можно было бы сделать пластическую операцию, выправить новые документы.
Ну и как бы она сидела в моей квартире?
А Катька, которая рано или поздно все равно объявится за разводом или за своими зимними шмотками? А мать, которая заезжает ко мне хотя бы раз в месяц? А Маринка? Как объяснить все Маринке? А друзья? А соседи? Все привыкли просто так заходить ко мне в гости. Без звонка, без предупреждения, от нечего делать или просто оказавшись неподалеку от моего дома. Посидеть, поболтать, выпить, занять денег, занять два стакана муки... Да меня просто не поняли бы, если я вдруг стал бы затворником, перестал бы открывать дверь. На меня начали бы косо смотреть, пошли бы разговоры и сплетни.
А если бы я снял квартиру и переехал?
Тоже не выход. У квартиры все-таки есть хозяева, которым не безразлично, что за люди заключили с ними договор на аренду. Есть участковый, и - кто его знает? - взял бы да сунулся в гости от излишнего служебного рвения.
А если бы я купил какую-нибудь недорогую халупу?
Денег-то хоть отбавляй. Но я не могу выделить из них даже пять тысяч долларов. Это вызовет подозрения, и в любой момент может случиться так, что мне придется держать ответ на вопрос: «А откуда у тебя эти денежки?»
Я достал из кармана последнюю сигарету и размял ее пальцами.
А если бы я отвез Инну на дачу?
Чушь! Вот уж где бы ее вычислили мгновенно. Дача - в деревне, набитой любопытнейшими старухами. Они сразу же просекли бы, что живу не один. Да и сидеть на даче безвылазно я бы не смог. Слишком это показалось бы странным.
Но, предположим, я нашел бы, куда ее спрятать. А дальше? Где найти пластического хирурга, который за огромные деньги сделает операцию и потом никому не сболтнет об этом ни слова? А где найти спеца по документам? Стоит мне только начать копать в этих двух направлениях, как мной обязательно заинтересуются. И в результате, до операции Инна не доживет. Я, впрочем, тоже...
Я снова посмотрел на часы.
Без пяти шесть.
Как медленно тянется время!
Менты, наверное, уже опросили всех служащих «Спиртных напитков». И охранники (те, что остались в живых; те, что дежурят в другие смены), конечно же, доложили о девушке, которую звали Наташей, и которая частенько по ночам заглядывала к ним в гости. Возможно, уже составлен фоторобот этой «Наташи». В понедельник опера объявится в «Трансипотеке». Менты понимают, что броневик грабанули не просто так, по случаю пятницы, а потому, что кто-то знал о двух миллионах. Значит, утечка. Значит, надо искать в «Трансипотеке».
Да, Инну бы вычислили в момент. Но еще раньше ее бы нашли друзья Алексея. Они начнут бить по нему тревогу уже сегодня, скорее всего, во второй половине дня. И уже к вечеру, наверняка, объявятся у Инны дома. Мне надо быть там раньше. Квартира остро нуждается в генеральной уборке. Там слишком много моих следов.
Я откинул назад кресло и закрыл глаза. Рано забраться в кроватку сегодня вряд ли удастся - слишком много у меня дел. Поэтому надо поспать сейчас хотя бы пару часов. Да и время пройдет быстрее...
Инна.
Не прошло даже суток с того утра, когда она разгуливала по квартире в коротеньком рваном халатике и весело распевала: «Солнце красит красным цветом...»
Инна.
Еще несколько часов назад я прижимал ее к своей груди, и она объяснялась мне в любви. Ей было очень хорошо со мной рядом, она верила мне, она ждала, что я возьму ее за руку и поведу за собой в красивую безбедную жизнь, жизнь-сказку, где нет никаких проблем и все вокруг счастливы.
Дождалась...
Привел...
Инна.
Еще никогда мне не было настолько паршиво. Я устал бороться с собой, устал сдерживать то, что рвалось из меня наружу. И я разревелся. Разревелся, как пятилетний малыш, - громко, навзрыд.
Меньше, чем за минуту из меня вместе со слезами вышла наружу вся желчь, накопившаяся за последнее время. Мне стало тепло и уютно, несмотря на холод в машине. В голову больше не лезли гнусные мысли. Я смог расслабиться и с радостью подумал о том, что засыпаю.
Хорошо.
Так быстрее пролетит время.
* * *
В девять утра я очухался ото сна и, сожалея о том, что закончились сигареты, стал прогревать мотор.
Тучи над Питером, наконец, иссякли, и сентябрьское солнышко решило, что пришло время немного побаловать город своим вниманием. Оно тщательно перебирало лучами блестящую от росы траву, наводило порядок на утыканных лужами тротуарах и на мрачных рубероидных крышах. Оно находило лазейки в плотно задвинутых шторах и, проникая в квартиры, выгоняло из теплых постелей заспанных законопослушных налогоплательщиков, заставляло их срочно собираться в дорогу: на дачу, в лес за грибами, по магазинам, во двор до ближайших кустов с несчастной, готовой лопнуть собакой.
В дорогу, пора в дорогу!
Я выбрался на Искровский, проехав вперед, снова свернул во дворы и на ближайшей помойке избавился от того, что осталось от моей одежды. Теперь предстояло путешествие в Пушкин, пост ГАИ на Киевском шоссе и перспектива быть проверенным где-нибудь по дороге. Ни разу в жизни машину мою не обыскивали, и почему такое должно случиться сегодня, я не знал. Но предчувствие этого не отпускало меня ни на миг.
В конце-концов я решил не искушать судьбу и, добравшись до платформы «Проспект Славы», оставить машину и продолжать путь на электричке.
Я пристроил «девятку» в одном из дворов недалеко от платформы и, достав из багажника рюкзак, запихал в него чемоданчик со своим арсеналом. Совсем как неделю назад, когда собирался избавиться от винтовки на какой-нибудь тихой улочке Питера, а вместо этого познакомился с Инной.
Всего неделю...
Нет, немного больше.
Но все равно, кажется, как давно это было, сколько времени утекло. Вечность!
Для Инны, действительно, вечность...
Инна.
Нет, нельзя дать себе снова раскиснуть.
Я огляделся - не вертится ли кто-нибудь рядом с машиной - и торопливо стал заполнять пустоты, оставшиеся в рюкзаке, пачками денег из инкассаторского мешка. Места катастрофически не хватало, и минуло, по меньшей мере, пятнадцать минут, прежде чем мне удалось застегнуть набитый до треска во швах рюкзак. Опустевший инкассаторский мешок я растерзал на несколько тряпок и выбросил их в мусорную урну по дороге к платформе.
В дебильной оранжевой куртке, старых заношенных джинсах и с потрепанным рюкзаком за плечами я абсолютно не выделялся из толпы дачников, набившихся по случаю погожего субботнего дня в электричку. В Пушкине по дороге к дому я не встретил никого из знакомых, никто не проявлял ко мне интереса, не провожал меня настороженным взглядом. Но в квартиру к себе я ввалился весь мокрый от пота, с трудом переводя дух, словно волк, вырвавшийся из оцепления красных флажков.
А я-то уж думал, что нет предела моим силам. И моим нервам. Но предел наступил, едва дав мне добраться до безопасного логова.
Следующие полчаса я провел на диване в состоянии полнейшей прострации. Даже не сняв с себя берцы и куртку, лежал и глазел в потолок.
В голове - пусто.
На душе - тошно.
«До-до-дон», - пробили настенные часы.
Половина двенадцатого.
Я заставил себя принять сидячее положение. Пора собираться в Питер - спрятать рюкзак, переодеться... Первым делом, как только выйду из дома, заскочу куда-нибудь и залью в себя граммов двести водки. Это придаст мне сил. Хотя, как это ни прискорбно, я, кажется, становлюсь алкоголиком.
Оранжевая куртка осталась дома. Вместо нее я нацепил на себя старый, протертый до рыжих пятен кожаный плащ. Армейские ботинки, так толком и не отмытые от засохшей крови, темно-синие джинсы, белая шелковая рубашка, надетая прямо на черную водолазку. Серая, осунувшаяся и небритая рожа. В углу рта уютно устроилась сигарета...
Я осмотрел себя в зеркало и остался доволен.
Двор был заполнен шумными детскими стайками. Неспешно прогуливались молодые мамаши с колясками, торжественно восседали на скамейках старухи. Кажется, все, кто был в состоянии двигаться, выползли из своих душных нор порадоваться скупому осеннему солнышку.
Я церемонно раскланялся со старухами, потрепал за загривок подбежавшего ко мне соседского спаниеля и, перейдя улицу, толкнул массивную черную дверь.
Внутри небольшого зала негромко играла музыка. После яркого солнечного света полумрак бара показался мне ночной темнотой, и я почти наугад стал пробираться к стойке.
- Похоже, что ты вчера неплохо гулял, Антон, - усмехнулась при виде меня толстая белобрысая буфетчица. - Напоминаешь сейчас мафиози с доброго перепоя.
- Здорово, Татьяна. - Я вскарабкался на табурет и высыпал из кармана на стойку горсть мелочи. - Что, такая гнусная рожа?
- Более чем... - Татьяна пересчитала деньги и нацедила мне водки.
Я с трудом протолкнул в себя пару глотков и захрустел соленым сухариком.
Немудрено, что выгляжу сегодня отвратно. Погулял накануне, действительно, от души. Так погулял, что оставил у себя за спиной - я быстро прикинул в уме - двенадцать трупов. Мечта террориста. Или маньяка.
Эх, знала б Татьяна! Или хоть кто-нибудь.
Но никто не знает и, надеюсь, никогда не узнает. Думаю, что следов я за собой вчера не оставил.
Вот только, надо прибраться в квартире у Инны.
- Все, пошел. - Я до дна осушил свой стакан и слез с табурета.
- И куда ты так скоренько? - удивилась буфетчица.
- Дела.
- Дела? - Она явно надо мной насмехалась.
Эх, знала бы ты, Татьяна!
Такси я поймал почти сразу. Всю дорогу до Питера водитель весьма бандитской наружности нес похабщину, и я поддакивал, в нужных местах даже умудрялся смеяться, особо не вслушиваясь в его болтовню. Выйдя на Московском проспекте, я в небольшом магазинчике присмотрел себе тонкие кожаные перчатки и долго не отходил от прилавка, пытаясь сообразить, что надо купить еще. Как же мне не хотелось идти в маленькую квартирку, где еще сутки назад жила веселая славная Инна!
Инна, которая меня любила.
Инна, которую я убил.
Инна.
Но идти надо. Я забрался в переполненный троллейбус и зайцем проехал три остановки. Надо... Выдержу, стиснув зубы, эти пятнадцать минут, подотру за собой все следы и буду свободен. Совершенно свободен. Никто никогда меня уже не найдет.
Вместо запланированных пятнадцати минут я проторчал в квартире почти целый час. Вот уж не думал, что существует столько предметов, которые за пару дней можно успеть обляпать руками. С тряпкой, вымоченной в уксусе, я облазил все самые дальние закоулки, не оставив для ментов ни только своих, но вообще ничьих отпечатков. Наконец, спустив в унитаз использованную тряпку, я устроил себе небольшой сеанс мазохизма. Бродил по квартире и пускал сопли.
Любимая Иннина чашка с несерьезным желтым цыпленком... Суп, который она варила позавчера ночью... Старый халат, небрежно наброшенный на спинку стула... Массажная щетка с длинными черными волосками, запутавшимися между зубцами...
«Героическая массажка, - хвасталась Инна, - со мной уже десять лет, и, как я не издеваюсь над ней, - она все еще жива».
Она жива, а вот хозяйки ее уже нет. Никогда больше Инна не расчешет свои прекрасные волосы, так одуряюще пахнущие осенним дождем... Никогда не наденет на себя старый зеленый халатик...
Никогда!
Я шумно вздохнул и положил щетку в карман плаща. Пусть она останется мне на память.
И зачем, подлец, убил Инну? Ведь можно же было найти какой-нибудь другой выход.
Эх, Инна, Инна...
Я прихватил мусорное ведро и, выйдя на лестничную площадку, захлопнул за собой дверь. Ключи от квартиры остались на кухонном столике. Больше мне сюда не вернуться.
Я закурил и, пока не закончилась сигарета, стоял и тупо пялился на простую красно-коричневую дверь, за которой когда-то жила очень хорошая девочка.
Все, прощай, Инна.
Я затушил сигарету и, сунув ее в ведро, начал спускаться по лестнице.
* * *
Всю обратную дорогу до Пушкина «девятка» капризничала и трепала мне нервы.
- Разобью тебя, гадина, - шипел я сквозь зубы. - Выкину к чертовой матери и куплю «Ягуар».
Но двигатель еле-еле держал обороты, и порой мне казалось, что сижу совсем не в машине, а в лодке, которая с огромным трудом выруливает против течения. На последнем издыхании «девятка» все-таки дотащилась до большого кирпичного гаража, в котором двое армян оборудовали ремонтную мастерскую.
- Эта старуха меня доконала, - пожаловался я, отдавая ключи.
- Не тянет? - поцокали языками армяне. - Плохо заводится? Хорошо. Посмотрим, все сделаем. Приходи послезавтра.
Приду - куда денусь?
Существовать без машины я давно разучился. Хотя, с такой старой рухлядью жизнь тоже не сахар. Но на безрыбье, как говорится... А ведь, кажется, куда проще пойти завтра в приличный автосалон и выбрать себе «БМВ» или «Ровер».
Эх, соблазны, соблазны!.. И ничего-то я не куплю, а если куплю, то нескоро. Плохо, когда нет денег, а еще хуже, когда они есть, но нельзя их потратить.
Четыре автобусных остановки до дома я, никуда не спеша, прогулялся пешком, потягивая из бутылочки пиво и останавливаясь поболтать со знакомыми. От депрессии, которая ломала меня пару часов назад, ничего не осталось. Сейчас приму душ, переоденусь и пойду в гости к Марине. А завтра возьму рюкзак, сяду на электричку и часа через три окажусь на даче. Выкопаю в погребе глубокую яму и спрячу в ней деньги и арсенал. Не место им у меня в квартире.
Дома я первым делом прошел на кухню и водрузил на плиту чайник. Покопался в пустом холодильнике и выругал себя за то, что поленился заглянуть в магазин. Придется поголодать до Марины. Мой взгляд упал на телефон. Интересно, кто звонил за последние двое суток? Я включил автоответчик.
Марина: «Антоша, это я. Позвони, как придешь. Ладно?»
После Марины - мама. Недовольна, что никак не может застать меня дома, просит обязательно объявиться.
Хорошо, объявлюсь.
Менеджер «Сицилианы» Галя Величко предлагает взяться за перевод какой-то брошюры. Срочно! Двойная оплата!
Галя, Галя... Не помню такой. И не нужна мне совсем двойная оплата. И никакие заказы мне сейчас не нужны. Ладно, Галя, поговорим с тобой в понедельник.
Опять Марина. Сердится и больше не называет меня Антошей: «Антон, это свинство! Куда ты снова запропастился? Обещал, обещал... Я уже не могу тебе ни в чем верить».
Не ругайся, Маринка. Потерпи еще пару минут...
«Дорогой, здравствуй, здравствуй! Никак и ты приобщаешься к цивилизации. Обзавелся автоответчиком. Рада, что тысяча долларов пошла тебе впрок», - моя бывшая горячо любимая Катерина. Похоже, весьма довольная жизнью и уверенная в себе.
Я улыбнулся, представив, как она испуганно бросила трубку, напоровшись на предложение оставить свое сообщение после сигнала. А потом, хихикая, обдумывала и составляла это «свое сообщение» на клочке бумажки, чтобы, не дай Бог, ничего не забыть и не сбиться.
«... На неделе собираюсь заскочить к тебе в гости. Надо захватить кое-что из вещей и обсудить детали развода. Предварительно позвоню, так что по вечерам сиди, пожалуйста, дома».
А не пошла бы ты, Катерина!!!
Я достал из шкафчика банку «Мокконы» и снял с огня закипевший чайник. Может быть, все-таки стоит съездить на Шлиссельбургский? Взять язву-Катьку за шкварник и, словно кота, натыкать носом в кучу дерьма, оставленную в неположенном месте. Сбежала, так и сидела бы тихо. А она еще смеет меня прикалывать: «Рада, что тысяча долларов пошла тебе впрок»! У этой стервозы достает наглости требовать от меня по вечерам сидеть дома! Я грязно выругался и, отставив в сторону чашку с кофе, отправился выпускать из себя пар под прохладный душ.
Из-под него меня вытащил телефонный звонок.
- Антон, сделай так, чтобы я поменьше на тебя злилась, - отозвалась Марина на мое «алло», - а то боюсь, что наговорю тебе сейчас гадостей, и мы поругаемся.
- Нет, ругаться не будем. - Не мог я сегодня позволить себе подобную роскошь. - Извини, конечно, Маринка, если что сделал не так, но со своими делами в Питере я наконец разобрался. Так что больше никуда от тебя не денусь. Не отойду ни на шаг. Договорились?
- Ага. Смотри у меня! - усмехнулась Марина. - А что там в Питере? Твоя любовница тебя выгнала?
«Нет, милая, - подумал я. - Все в миллионы раз хуже».
- Какая любовница? Не болтай чепухи. Кстати, я очень голодный.
- Я тоже. Очень!
Последняя фраза звучала двусмысленно.
- Отлично. Спешу избавить тебя от этого неудобства. Продержись, сестренка, сорок минут. Хорошо?
- Сестренка?!
В ответ я рассмеялся и повесил трубку.
Маринка-Маринка! Милая моя, любимая Маринка. Верная и надежная. Добрая и красивая. Средоточие всех добродетелей и убежище от жестоких пинков, которыми меня в последнее время гоняет из угла в угол злодейка-жизнь. А в этих углах - темнота. В этих углах - безысходность. Там нет никого, кто готов встать рядом со мной и помочь отразить нападки озверевшего fatum’a*. Умерла Инна, ушла Катерина, с матерью мы традиционно выдерживаем дистанцию в своих отношениях. Все друзья завалены грудой проблем, - семьи, работа или поиски таковой, - на меня смотрят лишь как на соучастника в редких загулах или выездах на рыбалку. При всей видимости активного движения вокруг меня пустота. И Марина. Единственная моя Марина. И единственный я у нее.
Это здорово! - прости меня, Рома Гольдштейн.
Я допил остывший кофе и снова отправился в ванную. Стоял под душем, наслаждаясь легким прохладным гидромассажем, и удивлялся тому, как много изменилось за последние два года. Когда-то я воспринимал «сестренку» лишь в виде нагрузки к своим текущим заботам. Легкой нагрузки, не утомительной и не оттягивающей руки. Нагрузки в виде мизерных рублевых расходов и минимального, порой снисходительного, участия. И вот теперь эти вложения начинают воздаваться мне сторицей - с неплохими процентами. И главный процент - это то, что мне, заблудшему дураку, никогда не дадут обратиться в озлобленного волка-одиночку. Маринка не даст. Вылечит от желания загнать Сатане остатки души. У нее припасена панацея от подобных болезней.
Она сама - панацея.
Вот только для полного излечения надо постоянно находиться с ней рядом. Постоянно находиться с ней рядом, впитывая в себя те теплоту и уют, что она излучает вокруг. Проникаясь тем трезвым и прагматичным пониманием жизни, которому она учит, даже не отдавая себе в этом отчета. И тогда застреленные охранники уберутся на глухие задворки памяти. Забудется Инна. В прокуратуре спишут в архив «глухарь» о разбое на Новгородской. А денежки-то - два миллиона баксов - останутся! Не сгниют, закопанные мною на даче. И лет через пять можно будет начинать потихонечку доставать их оттуда - начинать жить.
Жить красиво - так, как я мечтал об этом всегда!
Маринка-Маринка. С сегодняшнего дня я затаюсь у тебя. Я буду самым хорошим, самым послушным. Заставлю всех забыть о том, что я существую. И вот когда все действительно обо мне забудут, я обращу взор на свои миллионы. Лет через пять...
Мы с тобой сядем на белоснежный круизный лайнер и он унесет нас в сверкающие лазурные дали. Унесет в бесконечность. На месяц... На год... Навечно... Мы переступим порог и вступим в Рай еще при жизни. Нам поднесут нектар в хрустальных бокалах и дадут закусить красным яблоком из сада Адама и Евы. Мы, не убоявшись грехопадения, вонзимся в него зубами. И вся мелочная мирская суета останется у нас за спинами.
На месяц... На год... Навечно...
Надо лишь потерпеть пять лет.
Через пять лет нас будет ждать счастье.
* * *
А пять лет назад в Марину крепко вцепилась беда. Она никогда не смогла бы сама ослабить ее бульдожью хватку, но однажды дождливым июльским вечером повстречала меня.
Тогда я спросил у нее: «Ты не знаешь, который час?». Она сказала: «Еще не поздно». Развернулась и пошла к автобусной остановке. Символично: это произошло на кладбище.
Через девять дней после того, как я похоронил своего деда...
Полвека назад он вернулся с войны с двумя орденами Славы, осколком в ноге и трепетной любовью к чистому спирту, которая в мирных условиях быстренько приняла форму бытового алкоголизма. Беда для других, но не для деда, алкоголизм не мешал ему делать карьеру в сфере коммунальных услуг населению Пушкинского района. Ежедневно вечером после работы он опрокидывал в себя дежурную бутылку водки и тихо ложился спать, а утром, свеженький, как огурчик, шел на работу, даже не думая опохмелиться возле пивного ларька.
Стремительно убегали годы, размеренно шагали десятилетия. В стране объявили о гласности и перестройке. На работе деда вытурили на пенсию. Умерла жена - моя бабушка. А норма (ежевечерняя бутылка сорокоградусной) осталась прежней. И, что удивительно, это никак не сказывалось на его могучем здоровье чалдона, волею судеб занесенного в Питер. Дед был активен, доволен жизнью и в семьдесят пять имел молодую сорокалетнюю любовницу. Каждое лето он уезжал на два месяца к Черному морю, а зимой принимал участие в лыжных походах. Друзья пророчили ему если и не бессмертие, то, как минимум, долгожительство.
Я тем временем угодил на два года в армию, и, пока служил, моя мать поменяла нашу пушкинскую квартиру на Питер. Ей так захотелось, и она настояла, хотя я очень не хотел уезжать из городка, в котором провел всю свою жизнь; из городка, заполненного моими знакомыми и друзьями. И дед, стоило мне вскользь ему на это посетовать, без лишних вопросов прописал меня в своей однокомнатной квартирке: «Живи, мне не жалко». И, наверное, желая окончательно добить меня своей добротой, снял со сберкнижки наворованные за годы работы десять тысяч рублей и через неделю вручил мне ключи от новенькой красной «девятки». За всю жизнь это был единственный - но какой! - подарок от деда.
- Будешь возить меня в лес, - проскрипел он. - И смотри, если узнаю, что катаешь на ней ****ей!
Я был на десятом небе от счастья: у меня шикарная тачка; прилично оплачиваемая работа; я поступил на вечерний в Университет. Я, наконец, обладатель замечательного дедушки!
Вот только, меня хватило всего на девять месяцев существования рядом с ним, пока я не усвоил, что его жизненная активность скоро сведет меня в сумасшедший дом. Ежедневно до ночи дед принимал у себя гостей - бывших коллег по работе, однополчан и просто забулдыг из окрестных дворов. Звенели стаканы, старая радиола хрипела голосами Утесова и Шульженко. А мне надо было вставать в шесть утра и спешить на работу. А потом на занятия в Университет.
И я, в конце концов, сбежал жить к матери в Питер. Хотя, о прописке в однокомнатной квартире и о подаренной мне «девятке» не забывал и в любой момент готов был примчаться по первому зову своего дедушки. Отвезти его на дачу к знакомым, побелить потолок на кухне, встретить на Московском вокзале внучку его приятеля - всегда пожалуйста! Я честно играл роль заботливого внука, безропотно исполняя все прихоти деда, но надо отдать ему должное: он меня беспокоил сравнительно редко. Да и его поручения были всегда соизмеримы с моими возможностями. Все-таки он во всем привык полагаться лишь на себя. И не любил доставать кого-то своими заботами, даже внука, которого не ставил ни в грош, обзывая тунеядцем и висельником.
Со времен войны дед ни разу не побывал ни в больнице, ни в госпитале и никогда не жаловался на здоровье. Да и все остальное давалось ему легко, словно кто-то в высших небесных сферах избрал его своим протеже. Даже смерть деду была ниспослана неожиданная и легкая. Он отправился в мир иной прямо из-за праздничного стола с маринованным огурчиком в левой руке и со стопкой «Столичной» в правой, ввергнув в расстройство своих собутыльников тем, что испортил застолье.
Врачи определили обширное кровоизлияние в мозг, и мне пришлось брать на работе три дня отгулов, чтобы организовать похороны. А сначала найти хоть какие-нибудь деньги. Точнее, не какие-нибудь, а очень приличные. И я влез в устрашающие долги, но в день похорон дед сам помог мне разобраться с финансами. Раздвигая стол для поминок, я обнаружил в нем пятьсот долларов и еще раз помянул добрым словом и Господа, и его, ныне покойного, любимца...
А через несколько дней после похорон, проезжая недалеко от Казанского кладбища, где теперь покоился дед, я не поленился и завернул проверить, все ли в порядке с могилой.
И встретил Марину.
Худенькая девчушка в стоптанных босоножках и застиранном ситцевом платьице, Золушка с перемазанными землей руками и заплаканной рожицей, она убирала со свежей могилы на соседнем участке начавшие осыпаться еловые лапы.
Я присел на скамейку, которую приятели деда установили еще в день похорон, достал сигареты и стал с интересом наблюдать за своей случайной соседкой, размышляя о том, кем же был для нее человек, которого она оставила здесь: бабушкой?.. дедушкой?.. другом?.. отцом?.. И пытаясь угадать ее возраст: сколько?.. шестнадцать?.. четырнадцать?.. Черт разберет, но где-то в этих пределах.
«Золушка» бросила на меня несколько настороженных взглядов и достала из пакета пластмассовый детский совочек. Она опустилась на колени и начала старательно подравнивать могильный холмик. Ее длинные темно-русые волосы иногда касались земли. Они спутались и еще не успели просохнуть после недавнего ливня. А с севера уже надвигалась новая туча...
- Ты не знаешь, который час? - Я затушил окурок и сунул его в спичечный коробок.
«Золушка» поднялась и, отступив на шаг, оценила результаты своей работы. У нее на коленках налипла грязь, но она даже не подумала счистить ее.
- Еще не поздно, - наконец сказала она и посмотрела не на меня, а в противоположную сторону - туда, откуда на нас надвигалась черная туча. И, бросив в пакет свой детский совочек, быстро пошла, огибая бездонные лужи, в сторону автобусной остановки.
Я дождался, когда девочка отойдет подальше, и - да простит Господь мое любопытство - встал со скамейки и сделал несколько воровских торопливых шагов к той могиле, за которой она только что ухаживала. Я не испытывал никаких иллюзий насчет того, что найду там какую-нибудь информацию. Но к деревянному кресту была приколочена фанерка с надписью: «Кострова Светлана Андреевна...». И годы жизни... Я быстренько прикинул в уме: женщина умерла в тридцать семь лет.
«Золушка» четыре дня назад похоронила мать.
С неба упали первые капли. С севера дунул совсем не июльский ветерок, и я понял, что если не хочу промокнуть и простудиться, пора сматывать удочки.
Я вернулся к могиле деда: «До свидания. Скоро приеду еще. А сейчас, извини, мне надо идти». И бегом припустил к машине, подгоняемый усиливающимся дождем.
Наблюдая за тем, как впереди меня метров на сто девчушка бежит к автобусу, и черный полиэтиленовый пакет бьет ее по грязным коленкам. И копна темно-русых влажных волос нехотя повторяет темп ее быстрых шагов. И, наверное, (правда, я не мог этого слышать) громко шлепают задники стареньких босоножек.
Автобус, дождавшись ее, издевательски хлопает перед самым носом дверями и отчаливает от остановки, покачиваясь, словно крейсер в штормовую погоду, и утробно взвывая мотором. А она остается под проливным дождем, растерянная и несчастная. Минут на двадцать - не меньше. До следующего автобуса.
- Ну, урод! - Я прыгнул за руль и со скрипом сорвал с места удивленную таким обхождением «девятку». - У этой девчушки умерла мама!
И уже через десять секунд подлетел к «Золушке».
К «Золушке», которая живет со славной уверенностью в том, что «еще не поздно». Но стоит сейчас отрешенно под ливнем на пустой остановке, покинутая всеми, не нужная никому. Даже дряхлому немощному автобусу.
Мне ее жалко.
И поэтому она мне симпатична.
- Садись, - я распахнул правую дверцу, но она испуганно шарахнулась от машины. - Залезай, говорю! Подброшу до дома. И не бойся, я не маньяк. Мы просто соседи по кладбищу.
«Вот так рождаются афоризмы, - тут же отметил я. – “Соседи по кладбищу” - очень даже неплохо. Выдать такое можно только экспромтом».
«Золушка» еще секунду поколебалась, но мой вид почему-то внушил ей доверие, и она, решившись, поспешила устроиться рядом со мной.
- Вот и отличненько. - Я на всю мощь включил печку. - Сейчас через минуту нагреется двигатель и будет тепло. Рассказывай, куда едем.
Она молча пожала плечами.
- В никуда? - рассмеялся я.
- Нет. Домой. В Софию*. На Кадетский бульвар.
И замолчала. Больше не проронила ни слова. Даже для соблюдения этикета не пожаловалась на непогоду. Впрочем, ей тогда было совсем не до этого. Да и ехать всего пять минут - не очень-то наговоришься. Единственное, что я еще услышал из ее уст, так это: «Остановите, пожалуйста, здесь. Спасибо большое».
И все...
Она убежала под дождь, а я отправился дальше, довольный тем, что совершил сегодня хороший поступок. Не представляя того, что впереди меня ждет еще целый воз подобных хороших поступков. И конечно же, маленькая тележка, тоже груженая ими, в придачу.
Я снова встретил «Золушку» уже через три часа. Пути Господни неисповедимы. Мои - тем более. Но порой они пересекаются, и в такие моменты жизнь дает резкий крен: в одну сторону - хорошо; в другую - проблемы! Я сразу почувствовал, что предстоит такой крен, когда ко мне зашла наша дворничиха и попросила перевезти телевизор и кое-какие вещи по адресу... Это был как раз тот желтый пятиэтажный дом, у которого я сегодня уже останавливался.
- А я вам за это вымою окна, - бубнила счастливая дворничиха, пока я зашнуровывал кроссовки. - Завтра же утром и вымою.
Плевать я хотел на окна, хотя они, действительно, были грязными. Я бы поехал и так. Во-первых, потому, что у меня было свободное время; во-вторых, потому, что дворничиха была отличной старухой; а в третьих (или все же во-первых?) потому, что некое шестое чувство подсказывало мне, что обязательно встречу там, куда еду, сегодняшнюю «соседку по кладбищу». Девчушку, которую мне очень жалко. «Золушку», которая последние три часа не выходит у меня из головы.
И я, действительно, сразу увидел ее, стоило мне подъехать к подъезду, в который предстояло тащить телевизор. Она сидела на скамеечке посреди двора. Все в том же легком ситцевом платьице и стареньких босоножках. Хотя было уже одиннадцать вечера и на улице сильно похолодало. Я приветливо, как старой знакомой, помахал ей рукой и поволок на третий этаж неподъемную, словно сейф, «Радугу 706» - будь он проклята, гадина!
Все-таки дворничихе предстоит завтра мыть окна.
Когда я, еле переводя дыхание, спустился вниз, «Золушка» стояла около моей машины и поджидала меня.
- Здравствуйте! - улыбнулась она.
Улыбнулась!
И как улыбнулась!
Такую улыбку нельзя описать словами. Ее надо пережить! Ее надо прочувствовать! За двадцать шесть лет я ни разу не видел чего-то подобного - искреннего и открытого.
- Здравствуй-здравствуй, соседка по кладбищу. А ты почему так поздно гуляешь?
- Да так... - Улыбка сошла у нее с лица. - Просто гуляю. - «Золушка» смущенно потупила взор.
Я подошел к ней и обнял за хрупкие плечики.
Холодные - нет, ледяные! - плечики.
Как же она, должно быть, замерзла в своем куцем платьице!
- Вот что, красавица. У меня есть подозрение, что у тебя неприятности. Признавайся, тебе не попасть домой?
Она вся сжалась:
- Почему вы так думаете?
- Элементарно, Ватсон. Будь все нормально, ты бы сходила одеться. А то ты сейчас, будто айсберг. Полезай-ка в машину, а я включу печку.
- Спасибо, - обрадовалась «Золушка» и, пока я не передумал, поспешила юркнуть в салон. - А здесь, и правда, тепло, - звонко доложила она и захлопнула дверь.
Полночь нас застала в «девятке». Под негромкое сопровождение «Европы плюс» мы беседовали уже больше часа. Вернее, говорила, не умолкая, только моя собеседница. Я сидел рядом, не сводил с нее глаз и внимательно слушал. Даже забыл про сигареты. Даже не перебил ни единым вопросом. Ей надо было дать выговориться. И она это сделала. Рассказала про себя все.
Все...
Я узнал, что «Золушку» зовут вовсе не Золушкой, а Мариной. Этой осенью она пойдет в последний, одиннадцатый класс, а когда окончит школу, то... Теперь уже ничего не ясно. Раньше хотела поступать в институт, но после маминой смерти все изменилось. Точнее, все изменилось еще полгода назад, когда врачи поставили страшный диагноз: рак пищевода. И определили срок - не больше девяти месяцев. Но мама отмучилась раньше. И слава Богу, что раньше. Последние шесть недель были просто ужасными. Лучше о них никогда не вспоминать.
Отец, неработающий инвалид второй группы и запойный алкаш, еще как-то держался, пока мама была жива, но четыре дня назад на поминках развязал и вошел в крутой штопор. И этот штопор будет у него теперь продолжаться не меньше полутора месяцев. Во всяком случае, последние десять лет он пил именно так: два запоя - каждый по полтора месяца - в год. Не больше, не меньше. Но тогда его каждый раз останавливала мама, а как будет теперь, неизвестно. Марину он никогда ни в чем не слушает. Более того, он уже выгнал ее из квартиры, притащив с собой от пивного ларька какую-то вонючую бомжиху. «Эта женщина теперь будет жить здесь, - заявил он своей дочке, - а ты убирайся к подругам. Их у тебя навалом. Переночуешь. А если хочешь, спи у дружков. Я разрешаю».
Возможно, у подруг, действительно, можно было бы протянуть неделю, случись это во время учебного года. Но сейчас все они разъехались на лето. Да и не так уж их, на самом деле, и много, этих подруг. Раз, два - и обчелся... В общем, всю сегодняшнюю ночь Марина дремала, сидя на жестких холодных ступеньках в своем подъезде. Утром, когда по лестнице начали ходить люди, она перебралась во двор на скамейку, которая просматривалась из окон их квартиры, слабо надеясь, что у проспавшегося отца взыграет совесть или хотя бы жалость, когда он увидит дочь. Папаша, действительно, заметил ее и нарисовался возле скамейки. «У тебя есть деньги?» - первое, что он спросил, а потом поставил условие: «Когда принесешь пятьдесят тысяч*, буду с тобой разговаривать». Ну откуда ей было взять пятьдесят тысяч? В кармане не было даже сотни. Последние деньги она этой ночью потратила на большую бутылку «Колы». Не удержалась - очень хотелось пить. Эту бутылку она до сих пор таскает с собой. Вот она, в пакете, и на донышке осталось еще чуть-чуть лимонада. Кроме «Колы» в пакете лежит детский совочек. Его сегодня она нашла в песочнице. И именно он подсказал ей мысль съездить на кладбище.
А еще была мысль пойти к участковому, но ее Марина отбросила сразу. Почему-то это казалось ей страшным предательством по отношению к отцу, который, когда не пил, был совсем неплохим человеком. И очень любил свою дочку. Вот только, во время запоев он становился неуправляемым дураком. Так что, оставалось ждать, когда закончится его штопор. Или когда ему надоест бомжиха. А пока как-то перебиваться и надеяться на удачу. Все-таки сейчас не блокада, и с голоду не помрешь.
Эх, жалко, что два года назад умерла ее бабушка. И больше никого не осталось. Есть тетка в Норильске, но она даже не приехала на похороны - очень дорого стоит билет на самолет. Есть еще два дяди в Питере, но Марина даже не знает их адресов. Да и нужна она им, как геморрой.
Но ничего, она справится со всем сама. Главное, чтобы отец не пропил ее куртку. Хорошую куртку. Они с мамой купили ее в «Секонд хэнде», и в ней можно ходить даже в морозы. А кроме куртки выносить из дома уже нечего. Хотя, бомжиха найдет, что продать. Ну и пес с ней, с уродиной. Главное, чтобы не трогала куртку. И главное, чтобы отец поскорее вышел из штопора.
- Все, - подвела Марина черту через час.
- Все? Тогда поехали. - Я воткнул передачу и тронул машину с места.
- Куда-а-а?
- Ко мне, милая Золушка. Куда же еще? Не ночевать же тебе на улице.
Она вся сжалась и испуганно уставилась на меня. Ее мама когда-то, конечно, рассказывала дочке про то, что случается с девочками, которые садятся в машины к малознакомым парням. И теперь она в ближайшем будущем ожидала чего-то подобного - мерзкого и ужасного. Но молча покорилась судьбе и даже не пыталась распахнуть дверцу и выскочить из машины, пока я со скоростью пешехода форсировал глубокие ямы, которыми был так богат ее двор. Она не произнесла ни единого слова. И в ее глазах застыл ужас.
Я не выдержал, нажал на тормоз и развернулся к ней.
- Вот что, Маринка, давай-ка сразу расставим все точки над «i». Сейчас у тебя отсюда есть два пути. Первый - назад на скамейку или на ступеньки в подъезд. Второй - ко мне в гости. Там мы что-нибудь сообразим пожрать. А потом я уложу тебя спать. В нормальную человеческую постель. И поверь, что в этой постели ты будешь в большей безопасности, чем в келье монастыря. Даю слово, что я тебя никогда не обижу. И не дам в обиду другим. - Я задумался и почти сразу мне пришло в голову, как одной фразой сформулировать то, о чем я сейчас собирался говорить долго и нудно. - С этой минуты ты будешь моей младшей сестренкой, а я твоим старшим братом. Ты бы хотела иметь старшего брата?
- Да, - прошептала она.
- А я всегда мечтал о младшей сестренке... Так что ты решишь? На скамейку или ко мне? Не торопись, подумай. Я никуда не спешу.
Ее глаза заблестели, и она во второй раз за сегодня одарила меня своей бесподобной улыбкой. Улыбкой, которая без труда растопила бы сердце Кая.
- Все уже решено, - чуть слышно сказала она. - Поехали к вам.
Я рассмеялся:
- Не «к вам», а «к тебе». Эх, Маринка-Маринка... Неужели ты собираешься выкать своему старшему брату? - И, отпустив сцепление, начал осторожно огибать очередную яму. - Да, совершенно забыл. Ведь существует еще и третий путь: я сейчас отправляюсь к тебе на квартиру, вышвыриваю оттуда бомжиху и провожу душеспасительную беседу с отцом. Правда, сомневаюсь, что это даст какие-нибудь результаты.
- Даже если они и не спят, то все равно вам... тебе не откроют.
- Мне тоже так кажется. Поэтому эту проблему мы лучше начнем решать завтра. Спокойно и безо всяких там кавалерийских наскоков. И, поверь мне, Золушка, мы с этим справимся.
- Спасибо, Антоша, - почти неслышно пробормотала она. Или этого не было, мне просто послышалось? Не возьмусь утверждать. В этот момент я вдавил в пол педаль газа и лихо, со скрипом, вырулил на Кадетский бульвар. «Девятке» снова пришлось удивляться: и что же такое сегодня творится с этим горе-водилой?
К счастью, в те времена у меня не было перебоев с финансами. Еще не успев защитить диплом в универе, я уже вовсю занимался переводами с итальянского. А заказов хватало. И они неплохо оплачивались. Так что, в ночном магазине, куда мы заехали за продуктами, я смело сорил деньгами, и Марина смотрела на меня широко распахнутыми глазами.
- Не беспокойся, сестренка, - подмигнул я ей, расплачиваясь в кассе. - Это только так кажется, что мы набрали много жратвы. А на самом деле, все съедим и не заметим. Ты еще не забыла, как выглядит курица? Не та, что с перьями, а та, что на сковородке.
Она не забыла. Оказалось, что ей даже известно, что с такой курицей делать. Не только с курицей... Я развлекался, подкладывая то одно, то другое ей на тарелку. А она ела и ела. Такая маленькая и так много! Сначала стесняясь («Антоша, мне немножко... Спасибо... Не надо...»), но скованность быстро прошла, и вот она уже отгоняет меня от чайника и сама по какой-то хитрой методике заваривает чай. И решительно отодвигает меня от мойки:
- Антоша, я сама. Ты жарил цыпленка, а мне дай вымыть посуду.
- Без вопросов, сестренка. - Меня радовало то, что Марина освоилась и уже не стремится забиться в самый дальний уголок кухни, чтобы не путаться у меня под ногами. Такая, как сейчас, она мне нравилась куда больше.
Я пошел в комнату и разложил диван, тяжко вздыхая о том, что два дня назад выкинул на помойку рваную раскладушку. Кресло-кровать, которым я пользовался пять лет назад, когда жил у деда, давно стояло на даче, а четырех стульев явно не хватало на то, чтобы соорудить из них себе что-нибудь вроде лежанки. Так что, мне предстояло спать на полу. Или - что лучше - на кухне засесть на всю ночь за переводы. Надо же заниматься и ими.
Но Марина решила все по-другому.
- Не хочу, чтобы ты из-за меня провел всю ночь на кухне. Давай, я уйду. Или постели мне на полу. Или... Диван широкий. Мы легко поместимся там вдвоем.
Я улыбнулся:
- Маринка-Маринка, мы же договорились о том, что я - брат, ты - сестренка. К тому же ты еще маленькая. Так что, вместе спать не получится.
- Но я же не имела в виду ничего такого, - покраснела она. - Мы просто будем спать, да и только.
В чем я весьма сомневался. «Золушка» после того, как загоню ее в ванну, окажется весьма лакомым кусочком. К этому стоит приплюсовать то, что прошло уже две недели, как у меня наступили жестокие времена «сухостоя». А дома даже нет брома.
- Нет, сестренка, - вздохнул я. - Лучше я посижу на кухне. Мне надо закончить кое-какую работу.
- Ну, тогда я уйду, - предъявила ультиматум Марина. - Не хочу, чтобы ты испытывал из-за меня неудобства.
…То, что я испытал, когда она все же заставила меня лечь на диване, назвать неудобствами было нельзя. Эдакая изощренная пытка, о какой могла лишь мечтать средневековая инквизиция.
Проклятая заботливая «сестренка»!
Я вздыхал и скрипел зубами, а она, моментально заснув, уже через пять минут положила мне на грудь правую руку, через десять - закинула на меня ногу, а через пятнадцать, как не пытался я отодвинуться (диван-то не безграничный), - сладко посапывала мне в ухо, плотно впечатавшись в меня всем телом. Свое белье она выстирала, пока плескалась под душем, и на ней была только футболка, которую я выудил из шкафа. В соответствии со всеми сволочными законами жизни эта футболка задралась у нее чуть ли не до подмышек. Я отчетливо ощущал горячее тело «сестренки», ее небольшую упругую грудь. Даже волосы на лобке... Все это было именно тем, про что принято говорить: Танталовы муки.
Ах, если бы я не давал ей слова!
Но слово дано, и - деться некуда - надо его соблюдать.
А у меня даже нет брома!
Пришлось аккуратно вылезать из-под Маринки и бежать в туалет, чтобы вручную снять напряжение. Правда, такой терапии должно было хватить всего лишь минут на десять. А после... «Уж не заняться ли, действительно, переводами», - подумал я, но все же вернулся на диван и, свернувшись на краю подальше от «Золушки», попытался заснуть.
Ка-а-акое заснуть!!!
Через пятнадцать минут Маринка уже устроилась у меня под мышкой.
«Засранка, а не сестренка, - страдал я. - Да спит ли она вообще? Или так изощренно надо мной издевается? Ну, если узнаю!»
Я этого так и не узнал - просто потом было недосуг выяснять. И я не помню, как же все-таки умудрился заснуть. Вот только, проснулся лишь в двенадцать часов и сразу же спохватился: где Золушка?
Она возилась на кухне. Варила обед, драила «Пемолюксом» кастрюли и мурлыкала под нос какую-то веселую песенку. У нее было отличное настроение, и я был рад за нее.
- Первый час, - усмехнулась она, когда я приполз на кухню. - Ну ты и спать!
Я поспешил отвернуться, чтобы она не заметила моей ехидной улыбки. И отправился в ванную.
- Давай закругляйся с хозяйством, - прокричал я оттуда. - Быстренько перекусим и отвезу тебя в одно место.
- Куда? - В ее голосе послышалась настороженность.
- Не беспокойся. Тебе понравится. - Меня совершенно не устраивало, что у моей сестренки такой нищенский гардероб, и я еще вчера вечером запланировал съездить, если все будет нормально, в Питер на какой-нибудь вещевой рынок. Я всегда очень любил дарить подарки. И даже представить себе не мог, что на этот раз сделать это будет так трудно.
На Звездном рынке Марина с удовольствием перебирала тряпье, но когда я, выяснив, что что-то ей особенно нравится, лез в карман за бумажником, она испуганно хватала меня за локоть:
- Ты что, Антоша! Такие деньжищи! Я передумала. Пошли в «Секонд хэнд».
- Трусы мы тоже будем покупать в «Секонд хэнде»? Или кроссовки?
- Нет, но... Если что-то еще... В отличие от всего этого китайского дерьма там торгуют фирмой. Подержанной, но фирмой.
Я в этом весьма сомневался, но решил подчиниться. И, признаться, не пожалел. Марина ловко перекопала горы выцветшего, застиранного тряпья на раскладушках - видимо, сказался богатый опыт - и вскоре отыскала почти новые светло-голубые джинсы, просторную хламиду с капюшоном и огромным иероглифом на брюхе, легкую короткую юбочку, белую блузку и неношеную теплую кофту.
- А вот эти шорты и блейзер, - радостно объявила она, - тебе.
Я вдохнул: что поделать, буду переходить на одежду из «Секонд хэндов».
Ношеная, зато фирма.
А потом снова была война. Когда я пытался купить ей кроссовки... Носки... Косметику... То, что нравилось мне, казалось Маринке немыслимо дорогим. А то, что по ценам устраивало ее, было неповторимым говном. Прежде, чем мы с «сестренкой» пришли к консенсусу по всем тряпичным позициям, минуло четыре часа. Вот уж не думал, что покупку вещей можно столь легко превратить в большую проблему.
- Ну, слава Богу! - облегченно вздохнул я, устраиваясь в «девятке». - С этим покончено. Во всяком случае, на ближайшее время. Теперь на повестке дня твой папаша.
- Что ты с ним собираешься делать, - поинтересовалась Марина. Она нахально развернула к себе панорамное зеркало и красила рожицу.
- Лечить. И, скорее всего, это придется делать в психушке. Из диспансера он просто сбежит. А вот из дурдома - дудки! Курс лечения там - сорок дней.
- Откуда ты знаешь? - удивилась Марина.
- Год назад по поручению деда я занимался одним алкашом, который допился до белой горячки. Вот как он сам мне про это рассказывал. Сидит, значит, он дома, этот алкаш, а по телевизору президент Ельцин приказывает: «Мишка, разденься!». Ну, если сам президент... Раздевается Мишка. А Ельцин по телевизору: «И трусы тоже долой! И носки!» Делать нечего, подчиняется Мишка. Стоит перед телевизором голый, брюхатый. А Ельцин орет: «Смир-р-рно! Кру-у-угом! На кухню... шагом марш!» А кухня-то коммунальная. В огромной квартире. С кучей жильцов. Позорище! Но ведь сам президент... В общем, двинул Мишка по коридору строевым шагом. Но вместо кухни угодил в «дурку» на Обводном канале. А я возил ему туда передачи.
Марина расхохоталась:
- Супер! Что, прямо так, голый, по коридору?
- Прямо так. Голый. Верни-ка мне зеркало.
- Сейчас, сейчас. Ну как я тебе? - Она повернула ко мне смазливую мордашку. Теней было наложено многовато, но с косметикой она обращаться умела.
- Хорошо. Хоть сейчас на панель.
- Ну вот, - сразу обиделась Марина. – Приласкал!
- Извини, детка. - Я понял, что действительно сморозил какую-то чушь. - Я хотел сказать: на подиум. Поехали, познакомлю тебя с одним дядькой, Андреем Борисычем. Он как раз занимается пьяницами. Займется и твоим папочкой.
Кислицын Андрей Борисович был одной из самых заметных фигур в городе Пушкине. Все самые высокопоставленные алкаши района выходили из запоев исключительно с его помощью. За визит на дом он брал несусветные деньги, но у меня было то преимущество, что мы с ним когда-то жили в соседних квартирах. А моя мама-учительница даже занималась дополнительно с его сынком-лоботрясом. И принципиально не брала за это денег. Так что, пусть он теперь попробует что-нибудь вякнуть насчет гонорара.
Об этом он даже не заикнулся. Открыл нам дверь, большой, бородатый, в махровом домашнем халате, и расплылся в счастливой улыбке.
- Антоха! Какими судьбами? Проходи, проходи. Раздевайся. А вы, девушка, не стесняйтесь. Ишь, какая хорошенькая. - Он наклонился ко мне и шепнул на ухо: «Лолита». - Чего ж ты не позвонил. Хорошо, что застал меня дома. Хорошо, хорошо... Как девушку-то зовут? Ага, Марина. Что означает: морская. А ну-ка, Марина, пошли, поможете мне собрать на стол.
Уже через час Маринка осоловела от его болтовни. Андрей Борисович молотил языком даже не делая перерывов на то, чтобы прожевать кусок вафельного торта, который мы притащили с собой. Он успел перемыть косточки всем нашим общим знакомым. Рассказал свежую сплетню про одного из сильных мира сего и объявил, что снова намерен сойтись со своей бывшей женой, которая развелась с ним как раз из-за его непрекращающейся болтовни. Удивительно, как этому балаболу решались доверять свои самые сокровенные тайны весьма серьезные люди. Впрочем, эти тайны он как раз держал при себе.
Когда мы наконец перешли к делу, настенные ходики пробили восемь часов. Не перебивая, Кислицын выслушал сбивчивый Маринин рассказ, а потом выпроводил меня на кухню и долго беседовал с ней наедине. Все было решено без моего участия, и я был вызван назад в гостиную только на оглашение приговора.
- Завтра мы поместим ее отца в Кащенко*, - поставил меня в известность Андрей Борисович. - Санитарную машину я заказывать не хочу. Справимся своими силами. Насколько я понимаю, добровольно больной лечиться не хочет. Что же, заставим. Заставим родимого... Антоха, вы с Мариной завтра должны быть у меня в семь утра. Без опоздания.
«Кошмар! - ужаснулся я. - Не попросить ли у Борисыча раскладушку?»
Но вместо нее мне удалось выклянчить две таблетки реланиума. И на этот раз я заснул моментально. Правда, утром, когда прозвонил будильник, снова обнаружил Марину у себя подмышкой.
Мда, эта девочка плохо кончит.
- Ты сегодня спал как убитый, - бубнила она, набив рот колбасой, когда мы завтракали. - И не храпел. Это здорово, что ты не храпишь.
«А тебе-то какое дело? - хотел вспылить я. - Или раскатала губу ночевать у меня постоянно? Обломись!» Но промолчал. Бросил в мойку, чуть не разбив, свою кружку и пошел одеваться.
- Поторапливайся, сестренка. Борисыч нас ждать не будет...
Возможно, из-за выпитого накануне реланиума, возможно, по какой-то другой причине, а возможно, вообще без причины у меня было распоганое настроение. Такое случалось иногда по утрам или на голодный желудок. И проходило довольно быстро, достаточно было отыскать какую-нибудь маленькую положительную эмоцию.
На этот раз ее мне подкинула Маринка.
- Ты чего такой злой? - спросила она, когда мы сели в машину.
- Злой? Неужели? - Пока не прогрелся двигатель, я пытался разобраться в магнитофонных кассетах, разбросанных по всему салону.
- Злющий, как черт! Что я, не вижу? - Сестренка помолчала, изучая меня ангельским взором, и выдала: - Антоша, а хочешь, я верну тебе твое слово?
- Какое слово, - не сразу сообразил я.
- Ну это... Что не будешь меня обижать.
Мне это показалось забавным, и я рассмеялся.
- А ты хочешь, чтобы тебя обижали? Ты мазохистка, сестренка?
Я веселился, а Марина говорила совершенно серьезно:
- Ну ты же понимаешь, что я имею в виду. А я понимаю, почему ты вчера напился снотворного. Не такая уж я наивная девочка-одуванчик, как тебе кажется. Антоша, так давай я верну тебе слово.
- А ты сама-то этого хочешь? - развернулся я к ней.
- Да, хочу. - Четко и лаконично. Слишком неожиданно для меня. Я просто не знал, что ей ответить. И, естественно, изрек глупость.
- Надеюсь, это не потому, что я накупил тебе вчера тряпок.
Ангельский взор помутнел. Марина резко отвернулась:
- Поехали! А тряпки я сегодня же выкину на помойку.
Я почувствовал себя последней скотиной. Да как я посмел припомнить сестренке свои собственные подарки! Которые ей очень нужны. Просто жизненно необходимы!
- Извини, Маринка. Порой я не слежу за базаром. Забудь о том, что сказал. Хорошо?
- Хорошо, - вздохнула она.
Я тронул «девятку» с места.
- А насчет слова... Вернемся к этому разговору попозже. Не подумай, что я извращенец или ломаюсь, как кисейная барышня. Просто я боюсь все взять и испортить. Боюсь, что подсознательно начну равнять тебя с теми своими подругами, которым, когда мне хочется женщину, просто звоню и договариваюсь о встрече. И отношусь к ним исключительно, как к сексуальным партнершам. И иногда, как к эскорту, когда надо сходить куда-нибудь в гости.
- А ко мне как относишься? - Марина затаила дыхание.
- Я люблю тебя, как сестренку... Я очень люблю тебя, как сестренку!
- Спасибо.
- И тебе спасибо, Маринка.
Паршивого настроения как не бывало. Приятно сознавать, что ты кому-то нужен. Очень нужен! - я был в этом уверен. И летел по улицам Пушкина на «девятке», словно на крыльях, лихо огибая ухабы и наплевав на знаки ограничения скорости. Возле дома Кислицина мы были уже через десять минут.
Он дожидался нас рядом с блестящей черной «Тойотой Лэнд Круизером» в компании двух бритоголовых мордоворотов.
- Это мои санитары, - представил мне их Андрей Борисович. - Дима и Гиви... Здравствуй-здравствуй, Мариночка. Как спалось? Как настроение? Сейчас мы твоего папашу... Не беспокойся, все будет нормально. Все сделаем в лучшем виде. Станет как новенький!.. Так, ребята, я еду в вашей машине. А пацаны на своем танке - за нами. По коням! В дорогу! Спасать очередную заблудшую душу... Мариночка, кисонька, пересядь-ка назад, пусти старика на командирское место...
Естественно, он без умолку трепал языком всю дорогу. К счастью, не такую уж дальнюю. Мы добрались до Маринкиного дома за пять минут. А еще десять минут сидели по машинам и ждали, пока она пыталась проникнуть в квартиру.
- Не знаю, - вздохнула Марина, снова устраиваясь на заднем сидении «девятки». - Я чуть не вышибла дверь. Отец или пьяный в сосиску, или шатается где-нибудь со своей проституткой.
- Где? - обернулся к ней Андрей Борисович.
- Везде, где угодно.
- Конечно, - расхохотался Кислицин. - И чего я спросил? Что ж, будем искать, - заверил он тоном Семена Семеныча Горбункова. - И найдем обязательно. Хоть в вытрезвителе, хоть в аду. - У него было извращенное чувство юмора.
Мы исколесили пол-Пушкина, - все пьяные углы, ларьки и разливочные, - прежде, чем через два с половиной часа обнаружили «клиента» возле пивного ларька неподалеку от его дома. В компании четырех забулдыг, в том числе и своей сожительницы, он устроился на штабеле гнилых досок и смаковал какой-то суррогат из пластиковой бутылки.
- Так я и знала, - прошипела Марина прямо мне в ухо. - На этой гадине моя куртка. Жара такая... Зачем она ей?
- Чтобы загнать, - расхохотался Кислицин, - но в эту сказку она не попала. Сейчас мы их возьмем на цугундер! Пошли, Антоха. А ты, Мариночка, оставайся в машине.
Из «Тойоты» уже вылезли «санитары». Оба с толстыми золотыми цепями на шее и с мобильными телефонами на поясе брюк. Брезгливо морщась, они оглядывали окрестности и разве что не зажимали надушенными батистовыми платочками носы.
- Вы пока ждите здесь, - распорядился Андрей Борисович. - Подключитесь, если возникнут проблемы. - И пошел, лавируя между луж, к бомжовской тусовке. Я поспешил следом за ним.
- Здравствуйте-здравствуйте, - пророкотал Кислицин, не доходя до досок десятка шагов. - Употребляем, значит, в неположенном месте. Ну и как, вкусно? - Забулдыги молчали, угрюмо взирая на нас. - Костров Сергей Андреевич?
Худой небритый мужик испуганно съежился и постарался спрятать за спину бутыль с отравой, которую только что пил.
- Ну, Костров, - просипела за него опухшая баба и смачно сплюнула себе под ноги. - Чего надо? Говори и проваливай.
Она явно нарывалась на неприятности, но Кислицын даже не посмотрел в ее сторону. Он подошел вплотную к Маринкиному папаше и произнес негромко, но четко:
- Привет тебе, паскуда, от дочери!
Два мужика, сидевшие с краю, быстро поднялись.
- Ну, мы пошли. До свидания. - И поспешили отойти в сторону. Они явно были тертыми калачами. Еще один мужичок клевал носом и самостоятельно передвигаться не мог.
- От какой дочери? - пробормотал «клиент». - От Маринки? - Судя по голосу, он был уже пьян. - Вы из школы?
Здорово пьян!
- Подымайся, поехали.
Папаша попробовал встать, но его удержала подруга.
- А кто ты такой? - с ходу поперла она в атаку на Андрея Борисовича. - Да кто ты такой, в натуре? А? Из мусарни? Не на-а-адо! Не мусор ты, бля, не легавый!
- Нишкни, тварь! Жало закрой свое! - цыкнул на нее дипломированный врач-нарколог. А я еле удержался от смеха. За двадцать пять лет работы Кислицин прошел хорошую школу общения у своих пациентов.
- Чиво-о-о? - Бомжиха не «нишкнула» и еще шире разинула «жало». - Да ты чего, бля, в натуре на измену взять меня хочешь?!! Хрен тебе!!! Сашка, сиди!!! Никуда не поедешь с этими... Быля-а-адь!!! Да я, бля буду, сейчас... - Она вытащила из грязной хозяйственной сумки пустую пивную бутылку и начала колотить ею по трухлявым доскам, безуспешно пытаясь разбить и сделать розочку.
Кислицин сокрушенно покачал головой и, обернувшись, призывно махнул рукой «санитарам», но те, не дожидаясь его приглашения, уже спешили к нам, перепрыгивая через лужи. Бомжиха все-таки своего добилась - нажила себе неприятностей. Даже больше, чем неприятностей.
Ее отпинали ногами, предварительно вытряхнув из Марининой куртки. Наказывали пьяную дуру без особой жестокости, но долго и со знанием дела. Я тем временем отыскал в штабеле досок бутыль с суррогатом, отвернул крышку и картинно вылил отраву на землю, ощущая всей кожей испепеляющие взгляды примерно двух десятков ханыг, наблюдавших за нами с безопасного расстояния.
- Антоха, держи. - Гиви тронул меня за плечо и протянул связку из двух ключей и брелока - открывашки для пробок. - Выпали у этой чмошницы из кармана. Наверное, от квартиры твоей девчонки... Слушай, у нее есть подружки?
- Они все разъехались на лето.
- Во! Давай созвонимся, когда вернутся.
- Давай, - сказал я и пошел к машине. Следом за мной вели под микитки Маринкиного папашу.
Когда его пытались запихнуть в «Тойоту», он, словно Жихарка перед печкой, растопырил руки и ноги, но его нелюбезно ткнули под ребра.
Клиент затих.
«Санитары» забрались в машину, и Кислицин протянул мне на прощание руку:
- Вам с нами ехать не надо, - сказал он. - Еще успеете наездиться туда за два месяца. Навозитесь передач. Так что, отдыхайте, а я вечерком позвоню. - И помахав рукой на прощанье Маринке, которая так и просидела в «девятке» все это время, устроился в джипе.
Я не спеша вернулся к своей машине, устроился за рулем и молча протянул «сестренке» ключи, которые мне отдал Гиви.
- Твои?
- Да, от квартиры.
- Поедем туда?
Марина вздохнула:
- Поедем. Там, наверное, ужасный свинарник. Теперь весь день предстоит разгребать дерьмо.
Там был не свинарник.
Хуже! Авгиевы конюшни!
Нет, еще хуже!!!
Короче, когда я зашел в квартиру, меня чуть не стошнило. И я почти сразу позорно дезертировал домой, бросив Марину одну на поле боя.
- Извини, сестренка, мне надо работать. Звони, как закончишь. Или приезжай без звонка. - Я поцеловал ее в щечку и быстренько рванул на улицу, успокаивая свою совесть тем, что и так сделал для Золушки слишком много. И будучи твердо уверенным в том, что этим дело не кончится. Уберется в квартире и позвонит. Или объявится без звонка.
Я не ошибся. Уже в семь часов вечера она сидела у меня на кухне, пила чай с овсяным печеньем и оправдывалась:
- Я позвонила бы, но оказалось, что телефон не работает. А к соседям идти не хотела. Антоша, если я мешаю, ты только скажи, и я поеду домой.
Ну разве мог я такое сказать!
- Вот, держи. - Я достал из кухонного стола связку запасных ключей от квартиры и вручил их Марине. - Можешь приезжать сюда, когда пожелаешь. Только, пожалуйста, старайся предварительно звонить. И еще: не рассчитывай на то, что будешь здесь жить постоянно. Я не хочу угодить в тюрьму за сожительство с малолеткой. А так приезжай, когда заблагорассудится. Договорились?
- Угу. Спасибо, Антоша. - Она забрала у меня ключи и ее глаза радостно заблестели. - А можно я сейчас приберусь в комнате. А то скоро туда можно будет присылать археологов.
- Отлично. Прибирайся, а я пока займусь переводами. Надо же зарабатывать деньги.
Через два дня моя вечно запущенная квартира блестела как новая. Даже окна были вымыты без участия дворничихи, которая, похоже, забыла про свое обещание. Все тряпье, накопившееся за две недели в корзине для грязного белья, было выстирано, выглажено и аккуратно разложено - разложено, а не засунуто, как обычно! - в платяном шкафу. В холодильнике стояла латка с тушеной бараниной и кастрюля с борщом. В мойке не валялось ни одной грязной ложки. Все непривычно, но как же мне это нравилось!
Мои ночные мучения, как ни странно, закончились. В тот момент, когда я уже собирался забрать у Маринки назад свое слово, вдруг наступило успокоение. И я на самом деле начал воспринимать ее как сестру. Хотя, как мне показалось, она была этим разочарована. Но это были ее проблемы. А я, когда «сестренка» ночевала не у меня, а на Кадетском бульваре, вызванивал к себе в гости кого-нибудь из своих питерских подруг. И легко избавлялся от накопившейся за несколько дней энергии.
Шесть недель, пока отец находился в психушке, Марина в основном жила у меня. Она занималась хозяйством, перепечатывала на машинке мои переводы, каждый день бегала менять кассеты в видеообмене. По субботам мы ездили проведать ее папашу и эти путешествия за город доставляли мне удовольствие. Папаша оказался довольно милым общительным мужиком, и вначале я поражался: а он ли, на самом деле, легко вышвырнул из дому свою дочь, чтобы поселить там опустившуюся грязную бабищу? Но это быстро забылось, и я сам не заметил, как стал обращаться к нему на «ты» и называть просто Андреичем.
Первого сентября, когда у Маринки начались занятия в школе, Андреич вернулся домой, подшитый на пять лет эспералью и преисполненный самых благих намерений. «Сестренка» стала появляться у меня реже, но каждый день звонила по несколько раз, и часто мы, как два дурака, подолгу молчали в трубку, не зная, о чем разговаривать. Впрочем, о ведении у меня домашнего хозяйства она не забывала, и я никогда не мог пожаловаться на отсутствие обеда или чистой рубашки.
Я настолько свыкся с ролью старшего брата, что даже имел наглость несколько раз появиться у «сестренки» в школе на родительских собраниях. Ее классный руководитель обращался ко мне по имени-отчеству, а однажды меня даже попытались заставить участвовать в какой-то родительской акции, но я ловко увернулся от этой почетной обязанности.
Сдав выпускные экзамены, Марина отказалась учиться дальше и устроилась на работу в собес - целыми днями носилась по магазинам и закупала старикам и инвалидам продукты. «Какой может быть институт, - вздыхала она. - Отец получает гроши, а дальше жить за твой счет я не могу».
Но тогда у нее и не получилось бы жить за мой счет. У меня начались перебои с деньгами - мне, индивидуалу, было непросто выдерживать конкуренцию с фирмами, несметное количество которых развелось в Питере за последнее время. Выручали старые клиенты и наработанные за год связи. Но иногда, когда становилось совсем туго, мне приходилось садится в «девятку» и ехать искать пассажиров.
Так прошел год... И еще один год... Бывало то пусто, то густо. То я взбирался на горку, и мог позволить себе купить новую мебель, то стремительно соскальзывал вниз, и приходилось грызть сухари, запивая их несладким слабеньким чаем. Маринка по-прежнему почти все свободное время проводила со мной, и я настолько привык к ней, что окажись хотя бы на месяц один, растерялся бы и не знал куда ткнуться. Но когда мои друзья пытались выяснить, когда же мы пригласим их на свадьбу, я искренне удивлялся: «Какая может быть свадьба?! С сестрой?»
Марина никогда не заводила разговоров на эту тему. У меня сложилось впечатление, что она терпеливо выжидает, когда я поумнею, а пока просто боится рассердить меня пустой болтовней. И верит в то, что однажды, в один счастливый момент я прозрею. И посмотрю на нее другими глазами. И разгляжу то, чего не замечал раньше.
* * *
Прозрел!
Разглядел!
Но сколько всего успело за это время нагромоздиться в огромную гору у меня за спиной!
Стерва-Катька... Броневик с двумя миллионами долларов... Инкассаторы с разбитыми головами... Динамик в машине, надрывающийся: «Нарциссы! Нарциссы!»... Инна, которой я стреляю в затылок...
Гора за спиной дрожит и угрожает в любой момент обрушиться на меня. Раздавить всмятку. Оставить обо мне воспоминания лишь в архивах прокуратуры. Или не оставить вообще ничего.
Я испуганно озираюсь... Я сжимаюсь в комок... Я боюсь этой проклятой горы...
Боюсь!!!
Мечтаю смыться от нее куда-нибудь подальше... Затаиться...
Чтобы она не заслоняла мне солнце! Чтобы не видеть ее! Чтобы забыть.
Напрочь забыть!
Маринка-Маринка! Милая моя, любимая Маринка. Верная и надежная. Добрая и красивая. С сегодняшнего дня я затаюсь у тебя. Ты не нарадуешься на то, какой я хороший. Какой послушный.
А через пять лет мы сядем на белый круизный лайнер и он отвезет нас в Рай. Туда, где по хрустальным бокалам разливают волшебный нектар. И дают закусить красным яблоком из сада Адама и Евы.
Мы там будем счастливы!
Я выбрался из-под душа и прошел по квартире - проверил, закрыты ли форточки. Везде ли выключен свет. Плотно ли перекрыт газ. Так, будто уходил отсюда, как минимум, на неделю. Потом взвалил на спину рюкзак и вышел за дверь.
К Маринке-Маринке... В надежное убежище от пинков, которыми в последнее время меня, не скупясь, награждает жизнь...
* * *
Марина лишь покачала головой и вздохнула, когда открыла мне дверь. В драном кожаном балахоне и с огромным зеленым рюкзаком на спине я выглядел, действительно, живописно.
- Последнее время ты взял за правило являться сюда либо в рванье, либо в грязи.
- Я собрался на дачу.
Марина помогла мне стащить тяжеленный рюкзак и потерлась щекой о мое плечо.
- Какая-то я стала дерганая. Сегодня весь день за тебя беспокоилась. Даже не знаю, в чем дело. Может быть, потому что ты снился мне ночью? Почему-то вдруг показалось, что с тобой должно что-то случиться.
- Но ничего не случилось, - прошептал я.
- Просто я психопатка... Антоша, ты правда больше к ней никогда не поедешь?
- К кому?
- Ну, к этой, в Питере. У кого пропадал последнее время. - Марина крепко прижалась ко мне. - Пожалуйста, не езди к ней больше.
- Хорошо, обещаю. - Увы, я уже никогда не смогу нарушить это свое обещание. - А ты пообещай ни о чем меня не расспрашивать.
- Ладно, не буду. А что у тебя в рюкзаке?
Рюкзак я перетащил в кладовку, где у Марины хранились пылесос, старая стиральная машина «Малютка» и большая куча разнообразного хлама.
- Дай мне слово, что не будешь проявлять к нему интерес, - попросил я, заметив, что Марина наблюдает за рюкзаком взглядом голодной кошки, узрившей жирную мышь. - Не хочу, чтобы ты знала, что в нем лежит.
- Ну и не буду. - Она сделала вид, будто обижена моей просьбой, но я чувствовал, что это не так. - Каждый вправе иметь секреты. Даже близко не подойду к этому дурацкому рюкзаку. На дачу, конечно, ты меня не возьмешь?
Конечно же, не возьму.
Но я предпочел уклониться от прямого ответа. Вместо этого ловко взвалил Марину к себе на плечо и потащил ее в спальную. Она колотила меня по спине кулаками и отчаянно болтала ногами, разбросав по квартире тапки. В общем, была довольна.
- Ведь просил же тебя ни о чем меня не расспрашивать! - рассмеялся я, заваливая ее на кровать.
- Я не расспрашивала, - прошептала Марина. - Я только хотела поехать с тобой. И какие же вы, мужики, все проблемные!
«Проблемные? - думал я, расстегивая рубашку. - Нет, все мужики просто ангелы. А я вот проблемный! Еще какой! Двенадцать покойников... Два миллиона баксов... Как минимум, миллион рублей... Арсенал, достойный армии какой-нибудь маленькой банановой республики...»
- Все они ангелы, - произнес я вслух. Но Марина мне не ответила. Она уже думала совсем о другом. Или, быть может, вообще ни о чем не думала, громко вздыхая в моих объятиях.
* * *
Я завалился спать уже в восемь вечера и продрых, как убитый, ровно тринадцать часов.
- Бедный! - язвила утром Марина, наблюдая, как я завтракаю, лежа в постели. - Не давала любовница отдыха, совсем заездила, ненасытная. Это ж надо, так уработаться, чтобы потом проспать чуть ли не сутки!
Рот мой был набит колбасой и булкой, поэтому я молчал, стараясь думать о том, что на улице снова солнышко, и моя поездка на дачу обещает оказаться приятной.
На прощание Марина еще раз попыталась навязаться ко мне в компанию.
- Но мы же договорились, - сказал я, пытаясь справиться с рюкзаком.
Марина ловко разобралась с дверными замками и подставила щеку для поцелуя.
- Тогда хотя бы не пропадай, - попросила она.
Я очень надеялся, что сегодня обойдется без этого. Доберусь до дачи, закопаю свой клад, и скорее домой. Вернее, к Маринке.
Но моя вылазка на природу началась с того, что пришлось два часа проторчать на платформе в ожидании электрички. Я запасся пивом, чипсами и газетами и устроился на скамейке в компании с парочкой веселых, оплывших от пьянки бомжих. Бомжихи пили какую-то мутную гадость, закусывая ее огромным желто-коричневым огурцом. Огурец вызывал у них фаллические ассоциации, и они не стеснялись делиться ими со мной. Я попытался уткнуться в газету, но не смог усвоить ни строчки, невольно вслушиваясь в красочные воспоминания о пережитых подружками вакханалиях.
И как от такой жизни их еще не упрятали в «Шепетовку»*?
Когда подошла моя электричка, я выгреб из кармана плаща всю мелочь и отдал ее обрадованным бомжихам:
- Выпьете за мое здоровье, принцессы.
И «принцессы», лучась от счастья, пожелали мне всяческих благ и красивой жены.
«Ну уж нет, дудки! - думал я, усаживаясь на свободное место. - Была у меня одна красивая, отбила охоту к семейной жизни. Подобную ошибку я повторю не скоро».
Четырнадцать километров от электрички да дачи я проехал, наняв такси. Водитель, широко улыбаясь и даже не пробуя включить счетчик, запросил с меня сто рублей. Он, кажется, даже сам удивился тому, что сумел такое придумать, и испуганно смотрел на меня. Еще неделю назад я плюнул бы ему в рожу, но сегодня не стал торговаться и молча стал запихивать свой рюкзак в багажник.
- За грибами? - поинтересовался таксист, когда я устроился на переднем сиденье. - Грибов сейчас уйма. Третьего дня вот с женой ходили за боровыми, так, не поверишь, за четыре часа триста штук. Только успевай нагибаться.
Завтра заберу из ремонта машину и вернусь сюда уже вместе с Мариной. Она будет счастлива. Погуляем по лесу, запасемся на зиму «дарами природы». Захвачу ноутбук - посижу здесь над переводами. Какой бы я ни был миллионер, но заказы выполнить надо - выполнить хорошо и в срок. Нельзя сжигать за собой мосты, разрывать связи, наработанные с таким трудом. Как бы мне ни было лень, но я буду продолжать выполнять переводы, буду исправно сдавать в марте декларации о своих скромных доходах, буду вести нищенский образ жизни. Два года, три - сколько потребуется, чтобы забылось наше с Инной нападение на броневик. Я фаталист и верю в то, что судьба когда-нибудь выделит мне шанс отмыть эти денежки и вывезти их за кордон. А пока буду сидеть тихо-тихо!
Как мышка.
Как в норке.
- Приехали. - Я расплатился с водителем и, достав рюкзак из багажника, отправился отпирать ворота. Из-за своих заборчиков повысовывали носы любопытные соседские бабки. Я помахал им рукой. Будем считать - поздоровался.
Сад был усыпан полусгнившими яблоками, огород не убран, картошка не выкопана. Марине здесь без работы скучать не придется. Зато в доме я обнаружил полный порядок. Ни следов крыс, ни запаха затхлости. Хороший дом. Вот только, надо почаще его навещать.
Затопив печку, я устроил на кухне основательную ревизию и извлек из стола чай, сахар и банку тушенки. Достав из сарая лопату, я выкопал в огороде четыре огромных картошины и начал готовить обед. Купить по дороге хлеба, мне ума не хватило.
Ничего, обойдусь без него.
Пока варилась картошка, я вытряхнул все содержимое рюкзака прямо на пол. Из-под кровати вытащил сверток полиэтиленовой пленки, из которой еще весной собирался соорудить парник. Что-то меня тогда отвлекло, и парник так и остался в проекте. А пленка все-таки пригодилась.
Из небольшой картонной коробки, которую тоже нашел под кроватью, я вышвырнул прямо в топящуюся печку старые Катькины лифчики и трусы. В коробке, не оставив ни капли свободного места, расположились пачки стодолларовых купюр. Я обвязал все это прочной бечевкой, а потом тщательно (как минимум, в десять слоев) обернул полиэтиленовой пленкой.
- Все, посылка готова, - я похлопал ладошкой по солидному свертку стоимостью в два миллиона долларов.
Коробка для второй - уже рублевой - «посылки» нашлась на веранде. На этот раз на помойку отправились Катькины резиновые сапоги и три пары старых кроссовок. Отложив в сторону несколько неполных пачек пятисот- и сторублевых купюр, я пересчитал остальное. Получалось миллион четыреста семьдесят тысяч. Неплохо. Я начал укладывать деньги в коробку, но все они влезать не хотели. Пачек двадцать пришлось отложить. Что ж, будет, на что прожить зиму.
Упаковав деньги, я пообедал и принялся за оружие. В гараже у меня была большая жестянка, полная солидола. Конечно, нужна ружейная смазка, но когда ее нет, сгодится и солидол. Два часа я возился со своим арсеналом, чистил винтовку, тщательно смазывал все детали автомата и пистолетов. Закончив, уложил оружие в чемодан. Как и свертки с деньгами, я обернул его пленкой.
Было уже семь часов вечера, когда я начал копать первую яму. Всего их должно быть три. В одной будут лежать рубли, в двух других (подальше от дома) я собирался зарыть оружие и валюту. От мысли спрятать все это в подполе пришлось отказаться. Уж слишком хрестоматийным показался мне этот способ. Не надо быть гением сыска, чтобы, пытаясь что-то найти, проверить в первую очередь подпол.
Через полчаса на огороде рядом с компостной ямой был зарыт первый - рублевый - сверток. Песок, оставшийся после работы, я тщательно засыпал землей, потом набросал сверху перегнившей соломы. Непосвященному ничего не заметно.
Если пересечь огород и выйти через калитку, которая служит черным ходом на мой участок, то слева будет тропинка, круто спускающаяся к озеру. Справа - небольшая березовая роща, а сразу за рощей - глубокая яма, оставшаяся от фундамента стоявшего здесь когда-то дома. Яма заросла высоченной крапивой, но я бесстрашно спрыгнул вниз и, расчистив лопатой небольшой пятачок для работы, принялся яростно вгрызаться в плотную смесь глины, песка и битого кирпича. Когда чемоданчик с оружием оказался, наконец, под землей, а место раскопа было тщательно замаскировано куском шифера и несколькими охапками травы, вся спина моя была мокрой от пота, а руки покрыты красными волдырями от ожогов крапивы.
Часы показывали начало девятого.
Даже при удачном стечении обстоятельств оказаться в Пушкине раньше глубокой ночи навряд ли удастся. Бедной Марине опять предстоит волноваться.
Я вернулся в сад, сорвал с ветки несколько яблок и устроил себе небольшой перекур. На улице было тепло, словно в июле. Где-то у озера недовольно мычала корова и, вторя ей, лениво брехали собаки. Прозрачный вечерний воздух был богато насыщен запахами сырой земли и перегнивающей на огороде ботвы.
- Дьявол, как хорошо! - Я потянулся так, что захрустели суставы, поднялся с завалинки и пошел разбираться с третьим, последним, свертком. Его я уложил в большую корзину, в которой Катька обычно держала картошку, и, пристроив на плече лопату, вышел через заднюю калитку.
Третья яма была запланирована примерно в километре от дома, на краю леса - в него я обычно, как в собственный огород, ходил по утрам за грибами. В сгущающихся вечерних сумерках под торжественный аккомпанемент гудящего на ветру бора моя возня с лопатой у высокой сосны выглядела комично. «Ну совсем, - думал я, врубаясь в толстые корни, - как в авантюрных романах про разбойников и пиратов».
Когда я закончил работу, стояла уже кромешная темень. В деревне горело несколько огоньков, за озером на большаке монотонно гудел мотоцикл. Я обильно посыпал место своего клада хвоей и, нацепив на черенок лопаты пустую корзину, направился к дому.
Соседские бабки в своих теплых избах пялятся сейчас в телевизоры, жадно впитывая в себя мыльные оперы. На столах у них пускают пар горячие самовары, вкусно дымятся миски, полные рассыпчатой вареной картошки.
Счастливые бабки.
Я им завидовал. Они у себя дома и им не надо переться в ночи четырнадцать километров, надеясь успеть на последнюю электричку. У них нет за душой двух миллионов долларов и двенадцати трупов.
Их, наверное, примут в рай.
Вернувшись на дачу, я первым делом доскреб из кастрюли остатки своего сегодняшнего обеда. Потом засунул под половицу семнадцать пятидесятирублевых пачек, которые днем не влезли в мой клад. Огляделся - все ли в порядке?
Печка затушена, труба закрыта, электричество выключено.
Ну что же, до завтра.
Я запер дом и, радуясь тому, что звезды дают достаточно света, чтобы не угробиться в темноте, отправился в путь.
* * *
Все четырнадцать километров до станции мне пришлось проделать пешком. Ни одна машина, обогнавшая меня по дороге, даже не притормозила, хотя я обреченно размахивал над головой несколькими сторублевыми бумажками. Их просто не замечали, да и я, скорее всего, не внушал никакого доверия законопослушным налогоплательщикам, припозднившимся у себя на дачах.
В пустой ночной электричке ко мне неожиданно подсела толстая некрасивая девушка и, извинившись, сказала, что боится ехать одна. Она угостила меня крепким горячим чаем из термоса и мягкой булочкой.
- Спасибо. Вы спасаете меня от голодной смерти, - поблагодарил я. - Можете считать, что нашли в моем лице достойного рыцаря.
Потом всю дорогу до Питера мы разгадывали огромный кроссворд.
Хорошая девушка.
Я решил обязательно ее проводить и проехал свою остановку. На вокзале мы быстро нашли для нее такси, и я, помахав на прощание своей случайной попутчице, вспомнил, что так и не спросил ее имени.
Просто хорошая девушка.
У водителя, который вез меня от вокзала до дома, была, наверное, уйма свободного времени. Всю дорогу он плелся по пустым ночным улицам со скоростью пешехода и все-таки ухитрился поймать перед самым Пушкином гвоздь. Пришлось пятнадцать минут проторчать на обочине, пока таксист, чертыхаясь и проклиная жизнь, еле ползал в темноте вокруг своей «Волги» и гремел неуклюжим домкратом.
В общем, судьба этой ночью обильно рассыпала у меня на пути всевозможные пакости, и было уже начало пятого, когда я добрался, наконец, до Марины. Она не спала и открыла дверь сразу, как только я позвонил.
- С приездом! - Марина радостно улыбалась, пропуская меня в квартиру. - Я знала, что сегодня ты меня не обманешь.
Когда я, перекусив и наскоро ополоснувшись под душем, забрался в кровать, под окнами уже шумели автобусы, разъезжаясь из соседнего парка по своим маршрутам.
Через два часа меня разбудила Марина:
- Антоша, что тебе снилось?
Я тряхнул головой, избавляясь от остатков ночного кошмара, и почувствовал, что все тело покрыто липким холодным потом.
Мне снилась Инна!
Мертвая Инна с кровавой маской вместо лица!
- Ничего, все нормально. - Я покрепче обнял Маринку и постарался снова заснуть, но в голове стоял невообразимый сумбур, и страх перед чем-то неведомым не оставлял меня в покое. Промаявшись так с полчаса, я не выдержал и пошел на кухню варить себе кофе.
Ближе к вечеру я забрал из ремонта машину и перетащил в нее наши пожитки, а Марина вернулась из магазина с двумя большими пакетами, набитыми разнообразной провизией. При виде их я рассмеялся:
- Ты уверена, что не запросишься из деревни обратно раньше, чем мы успеем все это съесть?
Марина пожала плечами:
- Сегодня я в этом уверена. Хотя, не знаю, что будет завтра.
Этого я, к сожалению, тоже не знал. Никто никогда не учил меня планировать будущее, и я обычно безвольно плыл по течению, полагая, что жизнь все решит все сама. Правда, иногда не мешает слегка подтолкнуть ее в нужное русло. Что ж, подтолкну, когда будет надо. Главное - не упустить нужный момент.
* * *
Армяне отлично поработали над «девяткой». Даже не думал, что у этой старухи такой прием. Или просто уже успел об этом забыть. Сто сорок километров до дачи я проехал за полтора часа и все это время получал от езды удовольствие.
- Мне нравится, как ты водишь машину. - Марина сидела в соседнем кресле, скинув туфли и поджав под себя ноги. - Когда мы куда-нибудь ездили с Ромкой, и он сидел за рулем, я всегда чувствовала себя неспокойно.
- Кстати, а где ваш «Мерседес»?
- В гараже. Надо будет переоформить его на себя, а я даже не знаю, как это сделать. Придется идти к адвокату. - Марина опустила боковое стекло, и в машину ворвался пьянящий запах осеннего бора. - Как здесь красиво!
Я свернул с грунтового большака на узкую лесную дорогу. Справа от нас протянулся глубокий овраг, поросший ольшаником. Слева замерли в могучем строю стройные корабельные сосны.
- Осталось два километра, - сообщил я, - а сейчас будет озеро. Смотри.
Дорога круто свернула в сторону, взобралась на высокий холм, и перед нами внизу раскинулось небольшое лесное озеро, поросшее вдоль берегов густым тростником.
- Жалко, что уже холодно и нельзя купаться, - пожаловалась Марина. – Но, все равно, хорошо.
Пока я ставил машину в гараж и перетаскивал в дом продукты, ноутбук и телевизор, Марина бродила по саду, собирая с земли подгнившие яблоки.
- Будешь мучаться с животом, - прокричал я, и она пошла в дом растапливать печку.
Вечером после ужина я уселся за переводы. Марина во второй комнате пялилась в телевизор и, не стесняясь того, что я ее слышу, хохотала над какими-то шуточками. Недолго же она убивалась по своему мужу.
Моего трудового запала хватило на час, после чего я решил, что бороться со сном уже бесполезно, и выключил ноутбук. Надо сегодня пораньше забраться в кроватку и начинать входить в нормальный режим. Последнее время я взял за правило спать через ночь, и на это были причины, но теперь все позади, и пора перестраиваться.
Я прошел в соседнюю комнату и, наклонившись к Марине, устроившейся в старом кресле, легонько куснул ее за ухо.
- Ты постелила постельку? Я засыпаю.
Вместо ответа она повернулась ко мне и, улыбнувшись, вдруг совершенно невинным тоном спросила такое, что я даже вздрогнул.
- Антоша, а эту твою любовницу звали Инна?
Я не знал, что ответить. Откуда вдруг выплыло на поверхность это имя? И почему «звали»? Не «зовут», а «звали» - в прошедшем времени.
Марина просто не может ничего знать об этом!
И все-таки ей что-то известно.
Мне хватило секунды на то, чтобы взять себя в руки, и я как можно более безразлично спросил:
- Именно Инна? Почему не Сессилия или Аврора?
- Уже вторую ночь ты зовешь какую-то Инну. Раньше во сне ты не разговаривал.
Да, раньше во сне я не разговаривал. Никогда за мной не водилось подобного.
- Что-то случилось, Антоша? Что-нибудь нехорошее? - Марина выбралась из кресла, выключила телевизор и повернулась ко мне.
Она смотрела на меня, ожидая ответа, и я, не выдержав ее взгляда, отвел глаза.
- Не придумывай глупостей. У меня, действительно, была знакомая Инна. Неплохая девчонка, но мы поссорились, притом так, что помириться уже невозможно.
- Она умерла?
Я с трудом перевел дыхание. Сама не сознавая того, Марина своими вопросами била без промаха в цель.
- И надо же ляпнуть такое! С чего тебе вздумалось ее хоронить? - огрызнулся я возмущенно.
- Ты сам хоронишь ее, Антоша. Во сне ты кричишь: «Осторожно, Инна», «Инна, стреляй», «Инна, не умирай». И что-то еще, я не помню, - Марина поднялась на цыпочки и коснулась губами моего лба. - Бедный-бедный. Ты просто устал. Все эти бабы тебя доконали. Давай больше не будем об этом.
- И правда, не будем. - Я решил замять эту тему. Дальнейшие мои оправдания могут выглядеть подозрительно. - Не забивай себе голову надуманными проблемами и не будь слишком мнительной.
- Просто я психопатка, - сказала Марина, и я вспомнил, что она уже хвасталась этим два дня назад. А еще я подумал, что все тревоги и подозрения, которые преследуют ее последнее время, имеют под собой довольно прочный фундамент. Марина и не догадывается, насколько он прочный.
Дай ей Бог никогда не узнать об этом.
* * *
Две недели стояло бабье лето. Мы целыми днями пропадали в лесу и возвращались оттуда, нагруженные грибами и ягодами. По вечерам я с трудом загонял себя за компьютер, а Марина, если не возилась в это время на кухне, устраивалась рядом со мной и с интересом копалась в старых отсыревших журналах, несколько пачек которых она обнаружила на чердаке. Три раза за это время мы выбирались в Лугу. Там в местном универмаге взамен закончившего свой век на помойке плаща я купил себе дорогое демисезонное пальто и, войдя во вкус, тут же потратился на строгий английский костюм, который оказался сшит словно по моей мерке.
Странно, но Марину не удивило то, что я легко позволяю себе расставаться с круглыми суммами. Возможно, потому что она слышала от меня о деньгах, которые оставила Катерина, а, возможно, потому, что я наплел ей о том, что зарабатываю сейчас переводами немногим меньше самого Билла Гейтса. Во всяком случае, она больше не задавала никаких скользких вопросов, вынуждавших меня врать и изворачиваться.
Что ж, хорошо.
Я очень надеялся, что так будет и в будущем.
Однажды я осторожно спросил:
- Больше не мешаю тебе спать по ночам?
- Ты о чем? - удивилась она.
- Все о том же. Помнишь, ты говорила, будто я во сне зову Инну? Ну и все прочее.
Марина на секунду задумалась.
- Да нет. Правда, я так выматываюсь за день на свежем воздухе, что ночью не услышу даже выстрела из пушки.
Я сразу же убедил себя в том, что симптомы лунатизма прошли, оказавшись лишь временной реакцией моего организма на стресс, пережитый в ту ночь, когда умерла Инна. К тому же приступы необъяснимой тревоги в последнее время оставили меня в полном покое. Безмятежная жизнь в деревне за рекордно короткий срок привела в порядок мои расшалившиеся нервы.
Даже два события, почти наложившиеся друг на друга в течение одного сумасшедшего дня примерно через неделю после нашего появления в деревне, не вывели меня из равновесия и не оставили в моей памяти никакого мутного осадка.
Хотя следовало бы приглядеться к ним повнимательнее. И сделать кое-какие выводы.
В тот день я все утро слонялся по саду, изнывая от скуки. С неприязнью поглядывал на компьютер - залезать за него не было никакого желания - и приставал к Марине, которая возилась на кухне с брусничным вареньем:
- Тебе помочь?
- Нет, Антоша, не надо.
- И все же?
Она смеялась в ответ:
- Да нет, Антоша. Иди погуляй.
И я наконец послушался.
И нашел себе развлечение.
Давным-давно, вернувшись из армии, я привез домой кортик кустарной работы - произведение нижнетагильских умельцев. Шестидюймовый обоюдоострый клинок из оружейной стали, по своим качествам, возможно, не уступавшей легендарной дамасской, за десять лет не получило не единого заусенца, хотя порой мне приходилось перерубать им медную проволоку. Правда, такое случалось нечасто. Свой кортик я берег и лелеял, используя его лишь в походах в лес за грибами и на рыбалку. А еще я упорно пытался научиться метать его в цель. Из короткого обрезка толстой доски была изготовлена мишень. Я закреплял ее на задней стене гаража и проводил там по несколько часов кряду. Но упорство, увы, не всегда приводит к положительным результатам. Я, как дурачок, колбасился перед разрисованной черным маркером доской, пока не начинала гудеть от усталости рука. Но кортик, словно муха о стекло, безрезультатно бился ручкой или плашмя о мишень (а еще чаще где-то далеко в стороне от нее, просто о гаражную стену) и никак не желал втыкаться в дерево своим великолепным дамасским клинком.
Да уж, стрельбе я выучился не в пример быстрее. Недаром отмечено, что самоучкам путь в профи заказан.
Последние два-три года мой пыл угас, и доска-мишень оказалась напрочь забытой в дальнем углу дровяного сарая среди разнообразного деревянного хлама. Правда, в печку я ее отправлять не спешил.
И вот решил тряхнуть стариной.
Минут двадцать я потратил на то, чтобы выкопать из-под груды ломаных овощных ящиков потемневшую от времени и сырости доску с несколькими выцветшими радиальными линиями и закрепить ее на стене гаража. Потом достал из серванта кортик и долго любовно выправлял его лезвие на точильном бруске.
- Ты в лес? За грибами? - оторвалась Марина от таза с вареньем. В ответ я молча покачал головой и направился к гаражу.
Как и раньше все мои мучительные потуги воткнуть клинок в мишень или хотя бы в дощатую гаражную стену можно было назвать одним емким словом: позорище! Но я упорно швырял многострадальный кортик с расстояния в десяток шагов и, когда он с громким стуком отскакивал в сторону, без труда находил его в примятой пожелтевшей траве.
И снова отходил на положенную дистанцию.
И снова швырял.
И снова...
И снова...
Пока не заметил наблюдавшую за мной из дверей дома Марину. Наблюдавшую - ладно. Пусть пялится, мне не жалко. Но у этой ехидны на губах играла мерзопакостная улыбочка. И я смутился, сообразив, что она уже давно следит за моими страданиями. И разозлился.
- Ну что, интересно? - Я направился к ней. - Чего смешного? Сама бы попробовала! Как? Не желаешь? - Взяв кортик за лезвие, я протянул его начавшей уже откровенно хихикать Марине.
- Антоша, ты занимаешься ерундой. - Против моих ожиданий, она, не раздумывая, забрала у меня оружие и взвесила его на руке. - Так ты с этим стилетом будешь мучаться вечно. Он же не для метания. Он не отбалансирован.
У меня челюсть отвисла аж до земли.
- Интересненько, - промямлил я, - ты что, разбираешься в этом?
- Не знаю. - Она не спеша спустилась с крыльца и направилась к гаражу. И, не доходя до мишени шагов пятнадцати, широко размахнулась и метнула нож. Я не увидел его полета. Лишь слышал, - или мне показалось? - как он загудел, глубоко вонзившись в доску почти в центре мишени.
Картина маслом!
Наверное, так не умели даже профессионалы-метатели из цирка Гудини. Но кто сказал, что мне сейчас радостно улыбается именно не подобный профессионал?
- Вот. Получилось. - Марина смущенно развела в стороны руки. - Только я теперь не смогу вытащить его из доски. Знаешь, Антоша, он там засел крепко. Так что придется помучиться.
Я все еще не мог найти подходящих слов.
Вот это сюрпризец!
Последнее время меня окружают одни амазонки. Ладно - кровожадная Инка-горгона. Но Маринка! Моя тихая скромница-Маринка!
- И где тебя этому выучили? - я не просто произнес эти слова, я их позорно проблеял. И тихо добавил почти непечатное: - Ну не хрена же себе...
Марина, казалось, сама растерялась от того, что только что сделала.
- Да нет... Ну поверь, - начала оправдываться она, - У меня все вышло случайно... Я даже не думала...
А я не думал, что мне сейчас говорят правду. Я не слепой. И не наивный кутенок. И минуту назад лично видел, как моя «сестренка» делает Это.
Минуту назад можно было снимать учебный фильм для коммандос. Да, учебный фильм для... интересно, а где научилась она? Кто научил? Уж не уроки ли это Ромы Гольдштейна?
Марина словно прочитала на моем лице эту мысль.
- Просто одно время меня этому хотел выучить Ромка. - Она подошла к доске и попробовала вытащить из нее кортик. С большим успехом можно было пытаться сдвинуть с места груженый «Белаз». - Нет, мне не вытащить. Антоша, придется тебе... Так вот, когда мы с ним выбирались куда-нибудь на природу, я училась кидать в деревья ножи. Специальные ножи для метания. - Она улыбнулась. - Я даже потеряла несколько штук.
- Понятно. - Я заставил себя удовлетвориться этим ответом. - Признавайся, Маринка. Чему еще тебя учил Рома?
- Да так... - скромно потупилась она. - Пару раз он давал мне стрелять по бутылкам из помпового ружья. Знаешь, у него на работе было помповое ружье...
«...И снайперская винтовка «Хеклер и Кох»», - добавил я про себя.
- Но стрелять из ружья мне не нравилось, - продолжала Марина, внимательно наблюдая за тем, как я стараюсь раскачать кортик, чтобы вынуть его из доски. - Я боялась и поэтому мазала. Так и не научилась. Вот такие дела... Пошли обедать, Антоша.
- Пошли, - сказал я, не зная еще, что сегодня нам пообедать не суждено. Буквально в ста метрах от нас у моих соседей Баскаковых уже получило начало событие номер два, совсем не столь безобидное, как метание кортика в цель. И нам - вернее, Марине - в нем уготована главная роль. Через пять минут она сделает то, с чем не смогут сравниться никакие кортики, крепко засаженные в мишень.
…Баскаковы по сравнению с остальными постоянными обитателями деревни были совсем еще юной семейной парой. Разве что не молодоженами. Следует уточнить: по сравнению. Пятерым трясущимся бабкам-аборигенкам Баскаковы годились во внуки. При всем при том, что тетке Тамаре было уже лет сорок пять, а ее мужу дяде Аркадию - немного побольше. И они сами вот уже четыре года, как стали бабкой и дедом.
Внук Дениска обитал у Баскаковых на парном молоке и свежем воздухе круглое лето. И даже сейчас, в конце сентября, родители не спешили забирать его к себе в Питер. По выходным они наезжали в деревню на блестящем «Джипе Чероки», выгружали горы продуктов, целовали своего «сыночку» и спешили с сумкой, набитой бутылками пива, и с бидоном, наполненным мясом для шашлыков, на берег озера. Прошлым летом они часто приглашали нас с Катериной провести вместе вечерок у костра. А этой осенью я познакомил их со своей Маринкой. И Маринка сразу же сделала вывод, что они, в общем-то, неплохие ребята. В отличие от большинства из тех, кто разъезжает на «Джипах Чероки».
Еще вчера они тепло попрощались с нами, пожаловались, что в Питере их ждет бездонное море работы и укатили до следующих выходных. А после вечерней дойки к нам в гости заглянула тетка Тамара с банкой парного молока. Молоко, которое я ежедневно покупал у нее, она часто приносила сама, избавляя меня от лишних хлопот.
Хотя какие уж здесь могут быть хлопоты.
Вчера они с Мариной допоздна просидели на завалинке около дома, тщательно пережевывая последние деревенские сплетни. Дениска катал под окнами большой пластмассовый самосвал, собирая в него сгнившие паданцы. И громко распевал какую-то дурацкую песенку, не давая мне сосредоточиться на переводах. А я сидел за компьютером и про себя матерился на шкодливого и шумного непоседу.
Все это было вчера. А когда сегодня тетка Тамара ворвалась к нам во двор с этим шкодой в охапке, он был, как говорится, мертвее мертвого.
В этот момент я только что наконец вытащил кортик из доски-мишени.
Я еще силился что-либо сообразить, когда Марина сорвалась с места и бросилась навстречу нашей соседке.
- Что?!! - коротко выкрикнула она.
- О-о-ох!!! - Худенькая слабосильная тетка Тамара бережно опустила тяжеленного Дениску прямо на землю. - О-о-ох!!! - На нее было страшно смотреть. Губы ходили ходуном, словно у эпилептика. Из угла рта сбегала вниз струйка слюны. На лице выступили капельки пота. А таких испуганных глаз я не видел даже у охранника из «Спиртных напитков» перед тем, как его пристрелила Инна. - О-о-ох!!! Антоша... машину... в Лугу... в больницу... О-о-ох!!!
- Что?!! - пронзительным криком разрезала воздух Марина. Встав на колени, она наклонилась над посиневшим Дениской и пыталась найти пульс у него на сонной артерии. - Что?!! Подавился?!! Давно?!!
Тетка Тамара безвольно опустилась на землю рядом со своим внуком. Ее хватало лишь на громкие всхлипы. С ней начиналась истерика. Я стоял и с ужасом наблюдал за этим кошмаром.
- Когда подавился?!! Чем?!! - Марина оторвалась от Дениски и вдруг, широко размахнувшись, влепила тетке Тамаре звонкую оплеуху. - Дрянь!!! - Еще одна оплеуха! Другой рукой! По другой щеке! - Чем подавился?!! - И повернулась ко мне. - Какая машина? Не довезем? Ты знаешь, что делать?
Я знал - где-то слышал; что-то читал. Наклонился и, подняв за ноги безжизненное тело ребенка, несколько раз сильно встряхнул его.
- Нет!!! - взвизгнула у меня над ухом Марина.
- Подавился... жвачкой... только что... - чуть слышно простонала тетка Тамара. Маринина шоковая терапия немного привела ее в чувство.
- Жвачкой... Плохо, не выбить ее. - Марина забрала у меня Дениску. - Ты сильнее... Т-а-ак... Упри о себя его спину. Обхвати его лопатками к себе. Обхвати грудную клетку внизу и резко, толчком, сдави диафрагму. Постарайся не сломать ему ребра. Хотя черт с ними, с ребрами... И помни: только одна попытка... Ну!!! Резко!!! Ну-у!!!
Похоже на то, что я действительно сумел не сломать ему ребра. Хрупкая грудка послушно промялась под моими руками. Одновременно я толкнул обмякшее тельце вперед. Но долгожданного выдоха не услышал. Жвачка засела намертво в дыхательном горле.
- У-у-у... - обреченно простонала Марина. - Мы теряем его... Та-а-ак... - Я замер, как истукан и даже не представлял, что еще можно сделать. А она уже приняла решение. - Тащи его на кровать. Быстро! Бегом!!! - И, подхватив с земли брошенный мной в запарке кортик, понеслась по направлению к дому.
За дальнейшим развитием событием я наблюдал с ужасом. И с восхищением.
Меньше, чем за минуту Марина собрала возле кровати, на которую я уложил Дениску, початую бутылку водки, две упаковки бинтов, кортик и шариковую ручку, избавив ее от стержня и колпачка.
- Что ты намерена делать? - просипел я испуганно, и Марина стегнула меня малознакомым словом:
- Трахеотомию. Полей мне на руки водкой.
Потом она, как смогла, продезинфицировала кортик и каркас авторучки. Разорвала бинт и быстро сложила несколько аккуратных тампонов. Плеснула водкой на горло ребенку и протянула бутылку мне:
- Сполосни руки. Ты будешь мне нужен. И следи, чтобы сюда не приперлась Тамара.
Я бросил взгляд в окошко: тетка Тамара сидела без сил прямо на земле посреди сада.
- Она не припрется. - Я обернулся к Марине, но та даже не слышала, что ей говорю, сосредоточив все внимание на Дениске.
Я, закусив губу, расширившимися глазами наблюдал за тем, как она, ни на мгновение не задумавшись, умело рассекла кортиком кожу на шее ребенка. Я ожидал увидеть фонтаны крови. Какое там! Те несколько капель, которые проступили на краях разреза, Марина быстро прикрыла двумя тампонами.
- Проклятье... - прошептала она. - Теперь самое сложное. Пожелай мне удачи в бою...
И замерла!
И воплотила в себе идеал концентрации на единой задаче!
И обратилась в сплошное внимание!
В этот момент она напоминала мне статую.
Статую, у которой по прихоти скульптора стремительно двигаются длинные музыкальные пальчики, ловко орудуя кортиком.
Статую «Девушка, вскрывающая трахею».
Не мандражируя... Не суетясь... Не спеша... Медленно... Долго!.. Непозволительно долго!!!
Хотя, скорее всего, мне это просто казалось. В этот момент я потерял реальное представление о времени. И не мог оторвать глаз от левого уголка Марининого рта, подергивавшегося - наверное, от напряжения - нервным тиком. Потом я заставил перевести взгляд на рану. Там заметно прибавилось крови. Лезвие кортика потеряло свой блеск, окрасившись в алый цвет. Покрылись темно-бордовыми пятнами Маринины руки. Не дожидаясь каких-либо указаний, я схватил тампон и осторожно промокнул рану.
- Теперь бы только ввести канюлю. - Марина протянула руку и наощупь отыскала на стуле рядом с кроватью каркас авторучки. Только тогда я сообразил, зачем он ей нужен - именно ручку она обозвала канюлей.
Я не сумел разглядеть, как она справилась с этой задачей - весь обзор закрывала ее голова. А когда Марина через десять секунд, показавшихся мне часами, отодвинулась и, обернувшись, счастливо улыбнулась, я увидел, что из раны выглядывает наружу конец измазанной кровью пластмассовой трубочки.
- Это еще полдела, Антон. - Марина с тресков вскрыла еще одну упаковку бинта. - Я сейчас через трубку буду делать искусственное дыхание. Ты - непрямой массаж сердца. Знаешь, как это?
С космической скоростью улетали секунды, и любая из них могла стать роковой для ребенка. Мы даже не представляли, сколько времени уже бездействует его сердце, как долго его мозг находится на голодном кислородном пайке. Чуть-чуть промедления, и Дениска уже никогда не сможет выйти из комы.
Я начинал дергаться, был готов в любой момент поддаться панике.
- Антон, помоги переложить его на пол. - А вот Марина сохраняла спокойствие. - Кровать слишком мягкая. - Полнейшее спокойствие! Нервы у моей «сестренки» оказались железными. - Не суетись ты! Не дай Бог, выскочит трубка.
Как делают массаж сердца, я видел по телевизору. Читал в книжках. Изучал в армии и на водительских курсах. И все это было очень давно. Миллион лет назад! Я был уверен, что мне не справиться с этим.
И справился! Все сделал как надо! Что-то всплыло из глубин подсознания, и у меня получилось действовать в унисон с Мариной.
Выдох...
...Одной рукой она крепко прижимает к ране на горле плотно сложенный в тампон бинт, другой удерживает Денискину голову в запрокинутом положении. Губами Марина припала к трубке, введенной в трахею. И выдувает из себя воздух, нагнетает его в легкие своего пациента.
Спасительный воздух!
Выдох...
...Я несколько раз надавливаю на грудную клетку ребенка. Выгоняю воздух обратно. Наружу. И заставляю циркулировать кровь. И беспокою казалось бы навечно заснувшее сердце. Не даю ему умереть...
Ну, заводись! Заводись же, зар-р-раза!
Выдох...
...Руками я ощущаю, как поднимается, наполняясь воздухом, грудная клетка. И энергично начинаю загонять ее вниз.
Выдох...
...Я снова несколько раз ритмично нажимаю на грудь.
Выдох...
И сколько же это все продолжается!
К тому моменту, когда Дениска начал дышать, я промочил ему своим потом всю футболку. Я вымотался! Я дико устал! Не от физической нагрузки, нет. Смешно - какая нагрузка! Меня измучило напряжение, страх за то, что сделаю что-то не так. И одна подленькая мыслишка, которая тихо прокралась мне в голову.
«Маринка сама не ведает, что творит», - вот такая мыслишка.
Но она ведала. Четко знала что и как делать. И, умница, полностью контролировала ситуацию.
- Хорошо. Дыши, дыши, миленький. Антон, у него появился пульс! Невесть какой, но все же... Дыши, малыш, оживай...
А еще через две минуты я несся, как угорелый, в сторону гаража. Выкатив наружу «девятку», я помчался обратно. Лишь на секунду задержался в саду около тетки Тамары доложить:
- Все нормально. Идите к машине. Сейчас поедем в больницу.
И размышляя о том, как бы не пришлось и тетке Тамаре делать реанимацию, поспешил к Маринке помочь перенести ее пациента к машине.
Медленно-медленно, словно коррозийный, пролежавший полвека в земле фугас, я оторвал Дениску от пола и с ним на руках еле-еле поплелся к выходу.
- Не спеши, Антоша. Главное, не спеши. - Марина шла рядом. Она придерживала канюлю и хиленькую повязку на горле ребенка, одновременно умудряясь контролировать по его сонной артерии наличие пульса. - Не спеши. У нас теперь вагон времени.
И я плелся через сад к гаражу, наверное, целую вечность, словно компенсируя ту сверхзвуковую скорость, с которой пронесся здесь минуту назад. Осторожно, меленькими шажками, боясь поскользнуться или споткнуться.
- Ну что с ним? Антоша! Мариночка! - Тетка Тамара дожидалась нас возле машины, и я порадовался, отметив, что выглядит она не так уж и плохо. До инсульта или инфаркта - далековато.
- Жить будет. Вот только съездим к врачу. - Марина сняла руку с горла Дениски и быстро устроилась на переднем сидении. - Здесь меньше трясет, - объяснила она. - Давай его сюда. Поскорее. И аккуратнее... А вы, тетя Тома, садитесь назад... А где дядя Аркаша?
Аркадий сейчас был на работе - на ферме в четырех километрах от дома. И должен был вернуться лишь к вечеру. И прийти в ужас, обнаружив пропажу супруги и внука, открытую нараспашку дверь дома, невыключенный свет и недоеную корову. Я очень надеялся, что удастся быстро вернуться из Луги и доставить ему оттуда добрые вести. Или вместо меня Аркадию наболтают всевозможных страшилок деревенские бабки. Во всяком случае, сейчас они не теряли времени даром и кучковались метрах в сорока от «девятки», внимательно наблюдая за нашими перемещениями. И сгорали от любопытства. Но подойти ближе боялись, каким-то образом чувствуя, что если приблизятся, то я пошлю их по матушке.
Я осторожно тронул машину с места. Марина сидела рядом со мной, прижимая к себе ребенка, и до меня доносился неприятный сипящий звук проходящего через канюлю воздуха. Тетка Тамара сжалась на заднем сидении, и в панорамном зеркале я наблюдал ее бледное испуганное лицо. Слава Богу, она не охала и не выражала эмоций. Просто сидела и покорно ждала своей участи, во всем положившись на нас. И мы не могли обмануть ее ожиданий.
- Ну и видик у нас, - хихикнула, разряжая гнетущую тишину, Марина. - И дом нараспашку. И гараж.
И дом, и гараж были мне по боку. Чужие по нашей деревне не ходят, остальные же вторгнуться на мою, запретную для них территорию, не посмеют. Так что, плевать я хотел на недвижимость. Куда больше меня беспокоило то, как мы выглядим. И я, и Маринка в номинации «эпатаж» сейчас дали бы сто очков вперед любому из обитателей интерната для дураков.
На мне были обрезанные на уровне колен джинсы, драная безрукавка и короткая куртка-«танкер», давно отслужившая положенный срок в цивилизованном мире. С этим нарядом полностью гармонировали красные кеды и отсутствие носков. К тому же, я был небрит и нечесан.
Марина отправилась в Лугу в домашних шлепанцах, длинном японском халате и старой стеганой телогрейке. Растрепанные рыжие волосы придавали ей сходство с начинающей ведьмочкой. Или вампиршей. Скорее второе, если принять во внимание кровь, запекшуюся у нее на губах. И на руках.
- На обратном пути мы обязательно загремим в мусарню, - заметил я, аккуратно съезжая с лесной дороги на грунтовый большак и тихо радуясь тому, что остался позади самый трудный, тряский участок пути.
- Наплевать. Главное, чтобы нас не трогали по дороге туда, - пробормотала Марина.
И, конечно же, сглазила. «По дороге туда» нас давно поджидал старшина-гаишник. Немолодой и усатый. Вооруженный «пятеркой» с мигалками и полосатым жезлом. Что он делал в совершенно неперспективном месте - там, где машины появляются в среднем по полторы штуки в час - для меня навсегда останется загадкой.
А может, действительно, дожидался нас?
Полосатый ментовский жезл и усатый немолодой старшина - первое, что я увидел, стоило нам въехать в Лугу. Жезл взметнулся вверх и, словно шлагбаум, застыл в горизонтальном положении. Моя нога автоматически переместилась с педали газа на тормоз. А мой мозг сразу же посетила мысль о том, что все документы остались на даче.
- Ну что за дерьмо! - простонал я. - У меня нет с собой ни прав, ни техпаспорта.
- Вот твой паспорт, Антоша. У меня на коленях. - Марина высвободила из-под Дениски правую руку и быстро опустила боковое стекло.
Тем временем старшина вальяжно шествовал к нам. Не спеша, соблюдая достоинство... Пока не напоролся на Маринкин жалобный полустон-полуплач:
- Товарищ милиционер! Това-а-арищ мили-и-иционер!
Гаишник замер и поспешил проверить наличие кобуры. А я уже сдавал машину назад - так, чтобы открытое Маринино окно оказалось бы как раз напротив стража порядка.
Марина не успела произнести ни слова. Старшина все разглядел сам - ребенка, без движения лежавшего у нее на руках; окровавленную повязку на горле.
- Что с ним? - Его голос дрогнул, заметно запнулся даже на таком коротком вопросе.
- Он умирает, - чуть слышно произнесла Марина, и сзади заголосила тетка Тамара.
- Я провожу до больницы! - Гаишник отреагировал моментально. И куда только делась его вальяжность? - Езжайте за мной! - И прокричал уже на бегу: - Сейчас, ребята! Сейчас! Подождите! Я быстро!
Он влетел в свой «Жигуленок», и через доли секунды его машина сорвалась с места и со скрипом вывернула на дорогу. На крыше синими бликами заиграла мигалка. И ворвался в дремотную тишь окраины городка оглушительный вой сирены.
Это была великая гонка! Мы пролетели сквозь Лугу за пять минут - впереди мигающий и взвывающий белый «Жигуль», за ним я на красной «девятке». С маленьким Дениской на переднем сидении. Дениской, к спасению которого подключился еще один человек - заносчивый и непреступный усатый дядька, которого - я уверен - сейчас где-то ждут свои дети. И он очень их любит.
Нам вслед оборачивались. Уступали дорогу. Кто-то прижимался к обочине, кто-то сворачивал с нашего пути в переулки. Несколько раз наш провожатый использовал «матюгальник» на крыше машины, и по округе разносился его голос, искаженный динамиком.
Удивительно: всего пять минут, но за это время старшина успел из машины связаться с районной больницей, и когда мы подлетели к детскому отделению, нас уже ждали. Пожилая высокая женщина в зеленой форме хирурга бережно забрала из Марининых рук Дениску и уложила его на каталку. Она успела бросить острый взгляд специалиста на его горло и, удивленно приоткрыв рот, продемонстрировала нам свои ровные белоснежные зубы. Похоже, искусственные. Или во всем виноват «Бленд-а-Мед».
- Нельзя было обойтись обычной коникотомией*? - сварливо пробурчала врачиха себе под нос и, не дожидаясь ответа, неторопливо покатила каталку к входной двери в приемный покой.
- Нельзя, - Марина выскользнула из машины и поспешила вслед за каталкой. - У мальчика была асфиксия. И остановка сердца. Пришлось делать реанимацию. А искусственное дыхание без канюли я бы не сделала... - Она тараторила не хуже исполнителя рэпа, спеша доложить обстановку. - Я не знаю, сколько времени он был в коме... У него в горле жевательная резинка... Обычным способом достать не смогли... Простите, если что-то не так...
Больше я ничего не расслышал. Сидел на своем сидении и потихонечку отходил. И прикидывал, дадут ли мне здесь, если хорошо попрошу, какой-нибудь транквилизатор.
Тетка Тамара неслышно выбралась из машины и прокралась в ту дверь, куда увезли каталку. Я, наверное, не заметил бы, что она исчезла, но меня вернуло в реальный мир появление старшины-гаишника. Он шумно устроился в «девятке» рядом со мной и протянул мне пачку «Примы».
«Примы»! - должно быть, он не брал мзды с нарушителей.
- Сын? - коротко спросил он.
- Нет, ребенок соседей. - Я не стал отказываться от сигареты. Тем более что мое «Мальборо» осталось на даче.
- И где он так горло-то? А?
После того, что этот мент сделал для нас, я не мог не удовлетворить его любопытства. И ответил:
- Горло ему разрезали мы. Ножом. - И с удовольствием дождавшись удивленного «Ка-а-ак?!!», объяснил, почему Марине пришлось делать трахеотомию. Он слушал меня, затаив дыхание. И лишь один раз перебил - это когда я покаялся, что забыл все документы дома.
- Да брось ты! Не беспокойся. Если вдруг остановят, попроси связаться со старшиной Богомолом. Бо-го-мо-лом, - повторил он. - Думаю, не забудешь. Да-а-а, здорово вы все-таки! Молодец твоя девка! Умница! Так ей и передай.
Когда старшина отвалил, я запер машину и отправился разыскивать Марину, тетку Тамару и туалет. И узнавать, конечно, как там Дениска. И подоспел прямо к появлению на сцене высокой врачихи, которая забирала у нас ребенка.
- Все хорошо, не волнуйтесь. - Проявив интуицию, она обратилась именно к тетке Тамаре, но так, чтобы слышали все. - Инородное тело мы извлекли. Больной пока без сознания, но рефлексы в порядке. Уверена, все обойдется. - Она перевела взгляд на Марину. - Извините, операцию делали вы?
- Да, - сказала Марина. И похвасталась: - Самым обычным ножиком. В полевых условиях.
- Для полевых условий и обычного ножика - высший класс. - В голосе врачихи звучало уважение. - А, извините, где вы работаете?
- Домохозяйка.
- А что закончили?
- Школу. И все. Никаких училищ и институтов. - Марина наслаждалась тем, что врачиха ей откровенно не верит.
- Да нет!
- Да да! Никаких институтов. Зато я посещала отличные курсы домашних врачей. Почти полгода. Почти каждый день. Очень хорошие курсы. Очень хорошие... Скажите, где здесь можно вымыть лицо и руки?
…Тетка Тамара осталась в больнице. А мы поспешили домой. Успокоить Аркадия. Переодеться. Запереть дом и гараж. И вернуться назад - узнать, как там наш «крестник». И позвонить в Питер его родителям.
- Что это за супермедицинские курсы? - было первым, что я спросил, как только мы отъехали от больницы. - Там что, действительно учат делать эту... как ее?.. трахеотомию?
- Не только. - У Маринки было отличное настроение. Она отвечала мне громко и возбужденно. - Еще я умею вправлять сложные вывихи, зашивать раны и делать уколы - хоть в вену, хоть в сердце. Я могу поставить простой диагноз. О-о-о! Я очень много чего могу, - расхохоталась она, - Антоша! Но трахеотомия из этого списка - самое сложное. На то, что я справлюсь с ней, был один шанс из десятка. Но ведь справилась? Антоша, ведь справилась!!!
- А если бы нет? - Я решил немного остудить ее радостный пыл, спустить ее на бренную землю. - Ребенок бы умер, а мы бы нажили себе кучу врагов. И неприятностей. Да какие там неприятности?! Нас бы просто отправили в тюрьму!
- Да, возможно, - согласилась Марина. - Но только это было единственным шансом что-нибудь сделать. Или Дениска все равно умер бы. И я себе этого никогда не простила бы. Никогда! Понимаешь, Антоша?
Я понимал. Я все отлично видел и понимал. Моя славная сестренка-Маринка сегодня предстала передо мной совсем в иной ипостаси. Раньше я ее видел лишь в роли ведомого. И даже представить не мог, что однажды она сумеет взять в свои нежные ручки контроль над сложнейшей, экстремальной ситуацией. И сделать так, что эта ситуация не обратится в трагедию.
- Маринка, ты умница! - провел я черту под сегодняшним «разбором полетов». - Я очень тебя люблю!
- Как сестренку? - расхохоталась она.
- Нет, как выпускницу курсов домашних врачей, которая умеет делать... ну эту...
- Трахеотомию. Негодяй! Хватит подкалывать! Я знаю - ты любишь меня совсем не за это.
Действительно, совсем не за это. Хотя, и за это тоже.
Я внимательно следил за лесной дорогой, аккуратно объезжал предательские корни и выбоины и улыбался. Гордился тем, что со мной рядом такая замечательная Маринка. Маринка, которая уже сегодня может смело сказать, что прожила жизнь не зря.
Маринка...
К ее воспитанию и я когда-то приложил свою руку.
- Я очень тебя люблю, - прошептал я.
- Как выпускницу курсов домашних врачей?
- Нет, как сестренку.
Марина расхохоталась и больно стукнула маленьким кулачком меня по колену.
* * *
Дениска пришел в сознание вечером. А буквально через час после этого в больницу примчались его родители, встревоженные моим звонком. Они долго беседовали с высокой врачихой и теткой Тамарой. Потом подошли к нам с Маринкой, скромно стоявшим в самом темном и дальнем углу приемного отделения.
- Извини, Антоха. Позволь-ка, - пробасил счастливый папаша, и не успел я ответить, как он обхватил Маринку и прижал к себе так, что она не могла ни вздохнуть, ни пискнуть. А уже через секунду за меня принялась его жена. Хрупкая аккуратненькая жена, от которой пахло дорогим-дорогим парфюмом.
Потом они доложили нам, что собираются завтра перевезти сына в Питер. А на выходные, если все будет нормально, обязательно приедут в деревню.
- Вы будете там?
- Обязательно. - Марина еще не восстановила дыхание после могучих объятий. - Мы с Антошей дождемся вас, приезжайте.
- Приедем. Мариночка, милая, как хорошо что ты есть! Антоха, ты тоже!..
Они появились в субботу. Вдвоем - Дениска все еще находился в дорогой частной клинике в Питере. Из «Джипа Чероки», как обычно, были выгружены горы продуктов, сумка до отказа набитая бутылками пива и бидон с шашлыками. И огромный букет цветов - настолько огромный, что удивляюсь, как он поместился в машине. И коробочка с видеокамерой «Сони» - самой навороченной, самой дорогой из всех любительских видеокамер.
- Это вам, ребята. Вместе с нашим огромным «спасибо».
- Да что вы, не надо...
- Разговорчики! Надо! И все равно, имейте в виду - мы теперь должники перед вами по самый гроб жизни.
- Да бросьте! Пошли лучше пьянствовать.
- Конечно, пошли. На озеро. Собирайтесь...
Мы всю ночь просидели у костра. И Марина в тысячу первый раз смаковала историю о том, как она отважилась вскрыть Дениске трахею. Зная только теоретически, как это делается. И я развлекал всех рассказом о том, как позорно тряслись у меня коленки. И как я вспотел, делая непрямой массаж сердца. И как был готов наброситься на любопытных старух, которые осторожно подкрадывались к машине, чтобы выяснить, что происходит. Я описал героического старшину-гаишника по фамилии - ох, как долго не мог ее вспомнить! - Богомол. И все мы дружно решили, что обязательно разыщем его, выкажем свою признательность, зашлем ему денег... Составим письмо на имя начальника Лужского ГИБДД...
Весь следующий день я изгонял из себя похмелье, таская Марину по самым непроходимым чащобам в поисках подосиновиков. Домой мы вернулись, когда уже начинало смеркаться. И обнаружили на крыльце двухлитровую баночку молока. И записку под ней: «Ребята. Не дождались вас, поэтому прощаемся так. В Луге по дороге домой попытаемся отыскать Богомола. Надо же и его порадовать чем-нибудь. Ну, все. До свидания. Р.S. Не забывайте, что мы должники перед вами до самого гроба».
- Нет, должники - это плохо. - Марина отложила записку и начала отпирать дверь. - Должники очень скоро начинают тяготиться такой своей ролью и озлобляются. Пусть лучше - друзья.
- Конечно.
- Именно так. Как хорошо, когда много друзей. И как хорошо, когда ты со мной рядом. Пошли скорее, у меня для тебя кое-что припрятано в холодильнике.
Вот так пронеслись мимо меня эти события - кортик, который никак не вытащить из доски, и малыш с перерезанным горлом. Пронеслись, лишь чуть задев, чуть встряхнув. Не оставив в памяти никакого мутного осадка. Материализовавшись в глубокую дырку в мишени и в видеокамеру с приклепанной к ней неизвестно каким макаром хромированной табличкой: «Дяде Антону и тете Марине от маленького Дениски. Спасибо за то, что вы есть». Тихая деревенская жизнь снова вошла в свою проторенную колею. Грибы, ягоды, яблоки и картошка. Компьютер по вечерам и отдающие сыростью кипы старых журналов. Лай собак и мычание коровы около озера. Все хорошо. Все замечательно. Еще неделя размеренного дачного бытия.
Еще неделя спокойной жизни вдали от проблем и неприятностей.
* * *
В начале октября опять зарядили дожди. К этому времени я полностью разделался с переводами, а Марина заготовила ведро соленых грибов и несколько трехлитровых банок варенья. В деревне нас больше ничто не удерживало, но три дня, изнывая от скуки, мы терпеливо сидели дома, вслушиваясь в то, как стучат по железной крыше капли дождя.
- Все, пора сворачивать лагерь, - решился я, не выдержав этого одуряющего безделья.
Полдня мы навешивали ставни и наводили порядок в доме, чтобы не оставлять развал на зиму, потом загрузили в машину свои пожитки и поехали в Пушкин. Впавшая в спячку деревня провожала нас пустыми серыми окнами и тишиной. Бор, так торжественно встретивший нас две недели назад, был сегодня чужим и неуютным.
- Все, рай закончился. Welcome to hell* , - невесело пошутил я, выезжая на разбухший от непогоды большак.
- Да, жалко, конечно, - Марина лениво перелистывала «Атлас дорог». - Никогда в жизни мне не было так спокойно и хорошо. Но все хорошее, увы, быстро проходит. Ничего, весной мы сюда вернемся и проживем здесь целое лето.
Так далеко заглядывать в будущее я не решался. Впереди виделось море проблем, которые, хочешь, не хочешь, придется решать, и я чувствовал, что львиную долю этих проблем мне может доставить Катька.
Приехав в Пушкин, я оставил Марину готовить обед, а сам отправился проведать свою квартиру. Она встретила меня трехнедельным слоем пыли и запиской, скрученной в трубку и засунутой в мою кружку. Так оставляла свои послания Катерина, хотя кто еще кроме нее мог проникнуть в квартиру в мое отсутствие.
Я решил не портить себе настроение раньше времени и, отставив кружку с запиской в cторону, взялся за автоответчик. За последние две с половиной недели там отметились лишь несколько человек: мама, трое моих приятелей (все трое, похоже, нетрезвые) и два представителя фирм, предлагавших работу. Отсутствием внимания к себе я остался доволен и надиктовал на автоответчик новое сообщение. Потом, не читая, засунул в карман записку от Катерины, наполнил вещами большую дорожную сумку и, взвалив ее на плечо, отправился швартовать свой побитый штормами корабль в спокойную гавань, которую надеялся обрести рядом с Мариной.
Зря, конечно, надеялся. В днище моего корабля зияла пробоина, и трюмы стремительно наполнялись водой, но этого я пока не знал.
* * *
Зима наступила раньше обычного. Уже в середине ноября выпал снег и не растаял, превращаясь в непроходимую слякоть, как это бывало почти каждый год, а прикрыл замерзшую землю с явным намерением пролежать до апреля. Люди спешили спустить с антресолей санки и лыжи, и однажды через окно я разглядел в вечерних сумерках одинокую фигуру, прокладывавшую по целине первую неуклюжую лыжню.
Марина последнее время пропадала, пытаясь переоформить на себя Ромкины банковские счета и облигации. Она убегала из дома, когда я еще спал, и возвращалась лишь вечером. Устало вздыхала:
- Поставь, пожалуйста, чайник. - И с жадностью набрасывалась на телефон, выпроводив меня из спальни на кухню. - Извини, Антоша, - виновато смотрела она на меня. - Все это не для твоих ушей. Мои бабьи тайны. Ты только не вздумай предположить, что я завела себе любовника.
Я был бы распоследним ревнивым придурком, если бы вздумал предположить про Маринку подобное. Но все-таки какие-то недомолвки, появившиеся в последнее время в наших с ней отношениях, меня беспокоили. И однажды я неожиданно задал вопрос:
- Послушай, какие такие счета ты хочешь перевести на себя? Насколько я знаю, в права наследницы можно вступать не раньше, чем через шесть месяцев после смерти супруга. А ведь не прошло даже трех.
И сразу понял, что поймал ее на вранье. Марина смутилась, а потом вдруг резко поперла в атаку - как это делают многие, желая замаскировать растерянность.
- Да какого черта ты лезешь в мои дела! - взорвалась она. - Занимайся своими! - За десять лет я ни разу не видел, чтобы она так резко спускала пар. Да и пар в ней раньше, по-моему, никогда не накапливался.
Тогда мы в первый раз разругались, при этом разругались так, что я чуть было не упаковал вещички и не убрался к себе в квартиру. Но Марина мне не позволила.
- Извини! - Она встала в дверях, и я понял, что сдвинуть ее с места не сможет и танк. - Антоша, прости меня, дуру! У девочки - нервы. У девочки - жизнь, как на вулкане. - И попробовала оправдаться: - Кое перед кем у меня есть обязательства, которые я должна выполнять. И никому ничего не могу про это рассказывать. Даже тебе. Но, пожалуйста, ничего не подумай плохого.
Я и не думал.
Про Маринку - плохое?!
Абсурд!
Хотя, черт ее разберет... Возможно, она даже не сознает, что...
- Ты только не вляпайся в какую-нибудь баптистскую секту, - пробормотал я. Именно секта почему-то пришла мне в голову в этот момент.
Марина расхохоталась в ответ:
- Разве похоже, что я абсолютно без башни, Антоша? Какая секта? Какая организация?
Организация... Тогда я впервые услышал из ее уст это слово. И спокойненько пропустил его мимо ушей. Хотя оно должно было для меня грянуть громом. Но ведь я тогда еще ничего не знал.
Ничего-ничегошеньки!
- Ты сам выдумываешь для себя какие-то головные боли. - Марина, как обычно, прижалась ко мне и потерлась щекой о мое плечо. - А ведь все совершенно спокойно. Все хорошо. Ну просто отлично! У тебя в холодильнике есть запас пива. - Она рассмеялась. - А на улице идет снег. Так что, успокойся, Антоша. И отправляйся-ка заниматься своим Себастьяно Вассали.
Я недавно засел за перевод романа Себастьяно Вассалли, не на шутку увлекся и целыми днями не отрывался от ноутбука. Я впервые столкнулся с подобной работой и получал от нее удовольствие, ощущая себя почти что писателем, особенно после того, как в издательстве расхвалили перевод первой главы, который я сделал на пробу. Мне даже выплатили аванс. Если бы это случилось полгода назад, Катька, возможно, и не решилась бы обменивать меня на сомнительного азербайджанца. Но она это сделала и ушла из моей жизни. Я уже стал о ней забывать.
Но не такой человек Катерина, чтобы мне это позволить. Ожидал пакостей от нее - получи. Что-что, а гадить она умела и делала это всегда неожиданно и со вкусом.
Два раза в неделю, обычно по вторникам и субботам, я обязательно наведывался в свою квартиру, считывал информацию с автоответчика, прихватывал что-нибудь из понадобившихся вдруг мелочей. Несколько раз я обнаруживал следы пребывания Катерины: немытую чашку; перевернутый стул; вещи, оказавшиеся вдруг не на месте. Записок в кружку мне больше никто не вставлял, и я решил, что воинственный пыл у бывшей супруги постепенно угас, и она забыла о разводе и разделе имущества. Я ей напоминать про это не собирался, считая, что чем дольше не вляпаюсь в подобную грязь, тем лучше.
Все было спокойно до ноября, после чего Катькины пакости выстроились в цепочку. Первому звенышку этой цепочки я даже не уделил большого внимания. Просто зашел в квартиру и уставился на него так, как, наверное, уставился в свое время Робинзон Крузо на след босой ноги дикаря.
Большой шприц на десять кубов был воткнут в доску для игры в дартс, висевшую на стене в прихожей. Шприц со следами «контрольки» - крови, которая попадает внутрь при инъекции в вену. Я выдернул его из доски и вышвырнул в открытую форточку. Потом внимательно обследовал всю посуду на кухне, но следов того, что кто-то готовил в ней раствор для укола, не обнаружил.
«Эта засранка решила меня подразнить, - предположил я. - Подобрала в подъезде баян* и притащила заразу в квартиру. - Я пошел в ванную и тщательно вымыл руки. - Есть и еще вариант - Физулла Зиядхан-оглы. Если он наркоман, то Катьке я не завидую».
О том, что «контролька» в шприце может принадлежать ей самой, я даже не думал.
Про шприц я забыл в тот же вечер, даже не рассказал об этом Марине. Но через неделю Катерина преподнесла мне новый сюрприз.
Из квартиры начали пропадать вещи.
На месте не оказалось видеоплейера и старенькой магнитолы. Вообще-то, мне было на них наплевать. Вот только, удивляло то, что Катька, недавно не пожалевшая для меня аж целой тысячи долларов, разменивается теперь на подобные мелочи. Или у них с Физуллой ухудшилось материальное положение? Не удивительно, если принять во внимание шприц.
Я прошел по квартире и устроил тщательную ревизию всем вещам. Не доставало набора столового серебра и нескольких золотых побрякушек, которые были обычно спрятаны в китайскую вазочку.
- Мелочная зараза, - прошипел я, окидывая комнату взглядом.
Странно, что Катерина не позарилась на компьютер. Хотя, черт с ней, - пусть тащит. Он все равно устарел.
Я не мог разобраться в своих ощущениях. С одной стороны неприятно, когда тебя хладнокровно обносят, но с другой стороны я испытывал чувство мстительного удовлетворения: «Барахло тащат из дома явно не от хорошей жизни. Значит, не все так гладко, как хотелось бы тебе, Катерина. Ну что же, сравни, с кем было лучше; пожалей о том, чего уже не вернуть; покусай локотки».
Я спокойно злорадствовал целых три дня. Пока она не добралась до того, чего даже не имела права касаться.
Пока не нарушила самое-самое строгое табу!
В комнате на стене висели часы. За полтора века жизни их звонкий бой так и не приобрел старческой сипоты, а корпус из палисандра, богато украшенный тонкой резьбой, не имел ни единой трещинки. В свое время мне предлагали за них новые «Жигули», и я, не раздумывая, отказался. Эти часы нельзя было трогать. Они пережили революцию и блокаду, они помнили еще тех моих предков, чьи имена давно стерлись с растрескавшихся надгробий. Эти часы, умирая, завещал мне дед. И я их не уберег.
Не уберег?!!
Я скрипнул зубами и придвинул к себе телефон. Записная книжка была мне не нужна. Этот номер намертво засел у меня в голове еще в сентябре - номер телефона в квартире на Шлиссельбургском.
- Алло. - Физулла оказался дома. Странно. Я этого почему-то не ожидал.
- Позови Катерину.
- Это кто? - Он говорил с сильным кавказским акцентом, и я постарался представить себе, как же он выглядит: рожа, поросшая черной щетиной; толстая золотая цепь на волосатой груди. На большее мне фантазии не хватило.
- Конь в пальто, - рявкнул я. - Зови давай...
Мой собеседник задумался. Даже по телефону я слышал, как скрипят его мозговые извилины в поисках достойного ответа.
- Нэт ее, да. Нэ живет она зыдэс, - наконец разродился информацией Физулла. - Слюшай, а? Пачэму так разагыварывашь?
Иначе я разговаривать сейчас не смог бы и с Римским папой. Пропажа часов сорвала все предохранители, и кипевшая внутри меня злоба на Катерину начала выплескиваться наружу. Прямо в телефонную трубку. За пять неприятных минут Салманов Шамиль Зиядхан-оглы принял на себя такой поток хамства, который сбил бы с ног и слона. Но Физулла, надо отдать ему должное, стойко переварил все услышанное и даже в ответ рассказал кое-что интересное. Оказывается, Катерину он выгнал еще дней десять назад.
- За что? - удивился я и получил четкий ответ:
- Былядь она, панымаэшь.
- Что правда, то правда, - не удержался я и повесил трубку.
На свой вопрос «Кто это?» Физулла так и не дождался ответа.
Следующим телефонным звонком я побеспокоил тещу. Всегда стерильно любезная, она вдруг изменила свое хорошее отношение ко мне в начале осени. Вплоть до того, что однажды, столкнувшись со мной нос к носу на улице, отвернулась и прошла мимо, не ответив на мое «здравствуйте».
Как будто я в чем-то был виноват.
- Тебе лучше знать, где может быть Катя, - холодно заметила она, внимательно выслушав мой сумбурный рассказ. - Но, поверь, мне кажется, что тебя беспокоит сейчас не ее судьба, а эта старая рухлядь, которую ты почему-то называешь часами.
Теща привыкла судить по себе, а вещи в рейтинг-листе ее жизненных ценностей всегда твердо стояли на первом месте.
- Вы не правы, - ответил я, сознавая то, что она совершенно права, - но спорить с вами не буду. Скажите лучше, когда вы в последний раз видели Катерину?
- Ну... - теща задумалась, подсчитывая в уме дни и недели. - В конце октября, я полагаю. А звонила она мне вчера. Сказала, что у нее все нормально. Она звонит почти через день.
Я продиктовал теще номер телефона Гольдштейнов и попросил передать Катерине, чтобы она обязательно до меня дозвонилась.
- Хоть ночью, хоть днем. В любой момент я готов выкупить у нее эти часы. Ей только надо назвать свою цену.
- У тебя никак завелись деньжата? - оживилась теща. - Интересно, откуда?
- Завелись, - заинтриговал я ее. - Оттуда...
В тот же день вечером два любезных молодых человека из фирмы «Линия Маннергейма» тщательно обмерили дверной проем моего жилища и, получив аванс, удалились, пообещав завтра вернуться с металлической дверью. Проводив их, я позвонил Марине, сходил в магазин за ветчиной и бутылкой водки, а потом до глубокой ночи, сидя на кухне, предавался банальному пьянству. Свет я нигде не включал, к телефону не подходил, полагая, что Катерина, если вдруг надумает заявиться в гости, обязательно позвонит и проверит, нет ли меня в квартире. А я очень боялся ее спугнуть.
Я очень хотел с ней повидаться...
...И побеседовать. У меня было, что ей сказать. Я сейчас просто готов был лопнуть от избытка эмоций, которыми мечтал смачно плюнуть ей в рожу.
Так, чтобы сбить ее с ног!
Так, чтобы она уже не смогла подняться!
Я сидел у окна, лениво отхлебывал из стакана водку, разбавленную тоником, и вглядывался в пустой, заваленный снегом двор. И тщательно перелопачивал свою память, пытаясь откопать где-нибудь за кулисами подсознания ответ на вопрос:
И как я когда-то смог полюбить эту стерву?
И зачем я когда-то обменял свою безобидную сестренку-Маринку на коварную когтистую кошку в мешке?
И почему я когда-то оказался таким идиотом? Законченным идиотом?!!
Когда-то... Почти два с половиной года назад.
* * *
Тот жаркий июньский день, когда я познакомился с Катериной, отметился невообразимой по своей силе грозой со шквалом. До самого вечера столбик термометра зашкаливал за тридцатиградусную отметку и казалось, что все население Пушкина перекочевало из душных квартир и пыльных дворов на зеленые лужайки Нижнего парка поближе к пляжу на пруду Колоничка. «Колонча, Колонча - стопроцентная моча», - вздыхали пушкинцы, но все равно лезли в эту «мочу» остудиться.
Я и двое моих школьных приятелей еще с утра забили для себя элитное место недалеко от воды под сенью густых серебристых ив. С собой у нас был десятилитровый армейский термос, наполненный пивом, приличный запас вяленой рыбы, магнитофон с резервным комплектом батареек и сдутый волейбольный мячик. О чем еще можно мечтать, когда собираешься провести выходной на лоне природы?
- О девках, - констатировали мои приятели, внимательно оглядывая окрестности. И ближе к вечеру к пиву и вяленой рыбе были поданы две «русалки», нетрезвые и вульгарные, но, главное, имеющие в наличии полный комплект того, о чем только может мечтать нормальный здоровый самец.
Я был нормальным. Я был здоровым. Я был самцом. Но, кроме того, на вечер у меня был запланирован поход на день рождения тетки. И я был связан по рукам и ногам обещанием прибыть туда ровно к семи.
- Извините, пора, - вздохнул я, одеваясь. Чмокнул в щечки разочарованных «русалок», пожал руки обрадованным друзьям и ушел, отметая этим проблему третьего лишнего и устанавливая нормальное равновесие - два на два - в компании вокруг опустевшего термоса.
А вслед мне уже недовольно ворчала гроза, предупреждая город о своем скором набеге. Объявляя ему войну. Но пока еще на небе не было заметно ни облачка. И ни один - даже самый робкий - порыв ветерка ни разу не вторгся в монолит изумрудных крон тополей. И по-прежнему с неба жарило беспощадное солнце.
Я добрался пешком до Пушкинского вокзала, купил недорогой букетик цветов, потоптался по цветочному магазинчику, безмятежно разглядывая сувениры, и, выйдя на улицу, поразился тому, как привокзальная площадь за считанные минуты погрузилась во мрак. Все машины украсились зажжеными габаритами, а немногочисленные прохожие торопливо разбегались в укрытия - в магазины, в подъезды, в кассовый зал... Удары грома над головой теперь сливались в сплошной равномерный гул, и только законченный идиот не догадался бы, что до момента, когда с неба хлынет потоп, остались считанные мгновения.
Я мог бы без проблем переждать ливень в магазине «Цветы». Там было прохладно. Уютно. Стоял аромат сада восточного шейха... Правда, там было скучно. И даже не к чему приткнуться задницей. И я обратил свой взор на летнюю террасу кафе, укрытую огромным синим тентом с надписью «Балтика». Под тентом были расставлены белые пластиковые столы, и за ними устроилось несколько человек, беззаботно потягивавших пиво и с интересом взиравших на разгул небесной стихии. Я решил, что такое место мне подходит больше. А цветочные магазинчики пусть служат укрытием для гимназисток.
И я что было духу припустил к кафе. Сто метров преодолел за пятнадцать секунд. С букетом в руке. Через препятствия в виде кустов и газонов. Предвкушая то, что сейчас на меня обрушатся потоки воды. Или (еще прикольнее!) градины размером с грецкий орех. А я не хотел появляться на дне рождения тетки мокрым и с шишками на макушке. И несся как угорелый. Через кусты и газоны! С букетом в руке! Сто метров! За пятнадцать секунд! Не размявшись!
Рекорд!!!
Оказалось, что за моим забегом внимательно наблюдали, и когда я ворвался под тент, меня встретили аплодисментами.
- Круто! - надрывался небритый пьяный мужик бомжовского вида. - Ну прям Бен Джонсон!
- Эй, с букетиком, - кричали мне из-за другого столика. - Садись к нам, чемпион.
Но я улыбнулся смущенно и поспешил убраться в самый дальний угол «арены» - подальше от взглядов праздных насмешников. И оказался за одним столиком с Катериной.
Мог ли я подумать тогда, что со своей будущей женой?
Я не успел даже толком присмотреться к соседке, как над Пушкином пронесся первый эшелон шквала. Синий тент «Балтика» над нашими головами испуганно выгнулся и несколько раз громко хлопнул, заглушая удары грома.
Моя соседка при первом же порыве ветра сжалась и, приоткрыв ротик, бросила настороженный взгляд наверх.
- А нас не унесет, - спросила она у меня, - как девочку Дороти, в Страну чудес?
И только тогда я отметил, насколько она красива. Тонкая талия. Высокая грудь. И длинные светлые волосы (такие принято называть льняными), распущенные по хрупким плечам. И глаза!.. Меня поразили ее глаза - голубые, огромные, словно у красоток с рисунков, заполняющих лавочки для туристов на Парижских бульварах. И ни тени косметики на лице. Или косметика была наложена столь искусно, что я, дилетант, не заметил?
- В Стране чудес побывала Алиса Льюиса Кэролла, - поправил я девушку. - А Дороти ураган унес в страну Оз.
Начало светской беседе было положено. Девушка с интересом повернулась ко мне, и я утонул в ее голубых глазах.
- Alice in Wonderland*, - произнесла она с хрестоматийным акцентом - тем, которым обычно бравируют немцы и скандинавы. Но никогда англо-саксы. - Эту книжку мы читали в школе на уроках английского.
- А я еще недавно изучал Кэролла в Универе на семинарах по британской литературе. Как ни странно, он считается классиком и входит в программу.
- Вы изучали английскую филологию? - подняла брови она.
- Нет, латинскую. Итальянскую. А английский - обязательный второй иностранный язык.
В этот момент другой, еще более мощный, порыв чуть было не вырвал из гнезд блестящие дюралевые стойки каркаса, на котором крепился тент. Тот принял форму сумасшедшего парашюта, а ветер сбросил со столиков пластмассовые стаканчики из-под пива и пакетики с чипсами, выдув их в сторону соседней автобусной остановки.
- Да я же боюсь! - воскликнула моя собеседница тоном, который совершенно не выражал страха. Скорее, удивление: боюсь - и как же могло такое случиться? - Чем-то мы прогневали Господа Бога. - Она взглянула на меня исподлобья. - Меня зовут Катя. Вам купить пива?
Я был поражен! Впервые в жизни не я угощал даму выпивкой, а она угощала меня.
- Да нет, уж лучше я сам. - Я выбрался из-за столика. - Что вам взять, Катя?
- Джин-тоник, - и девушка достала из сумочки пятидесятитысячную купюру* .
Вот тогда я возмутился. И решил выплеснуть это наружу. Но вначале представился:
- Меня, Катя, зовут Антоном. - Я протянул ей руку, и она коснулась ее тонкими пальчиками. - И я, между прочим, не нищий. Могу расплатиться сам. Или ты считаешь иначе?
- Извините. - Она не приняла моего предложения перейти на «ты». Лишь пожала плечами и спрятала деньги назад. - Я вас не хотела обидеть, Антон. Просто... Просто вы купите, пожалуйста, мне джин-тоник.
Я обиженно хмыкнул и, медленно остывая от обиды, которую, скорее всего, сам и надумал, направился к стойке. По пути туда меня нагнал самый сильный - и, как потом говорили, наиболее разрушительный - порыв урагана. Тент «Балтика» затрещал, но остался на месте. А вот под ним ветер даже сбил с места несколько столиков. Раздался звон разбитых бутылок, и кое-кто испуганно вскочил на ноги, изготовившись к бегству.
- Класс! - обрамленный женским визгом, прохрипел низкий нетрезвый голос. - Все мы катимся в тар-та-ра-ры!
Но шквал, проскочив через нас, уже умчался на просторы полей совхоза «Шушары». А на его место сразу же, не раздумывая ни секунды, заступил сметающий все на своем пути тропический ливень.
- Класс! Тар-та-ра-ры!
Я в это время покупал себе пиво. И джин-тоник своей новой знакомой. Расплатился, отчалил от стойки и уже тогда обратил внимание на то, что нашего полку прибыло - в кафе объявились новые лица. Три пьяных перца, синхронно покачиваясь, пробирались меж столиков, выискивая свободное место. Они успели насквозь промокнуть, и двое из них стянули с себя рубашки, оставшись лишь в грязных драных джинсах и стоптанных старых кроссовках.
«В лучшем случае искатели случайных заработков на рынке, - определил я их статус, - но скорее, обычная шантрапа, которая толчется возле ларьков, торгующих денатуратами». И пошел к своему столу, за которым меня поджидала Катя.
- Спасибо. - Она протянула руку к банке джин-тоника, с громким «пшиком» провернула кольцо. - Обратили внимание, какие красавцы? - И, рассмеявшись, кивнула в сторону троицы гоблинов, в этот момент старательно выжимавших свои рубашки.
Лучше бы она не делала этого. Лучше сидела бы и скромно мусолила банку со своим джином-тоником. Не замечая никого, - конечно, кроме меня. И не привлекая к себе ничьего внимания. Особенно внимания нетрезвых уродов, которым до белой горячки осталось пройти, возможно, всего один шаг.
Гоблины заметили ее откровенный кивок.
Гоблины поняли, что над ними смеются.
Гоблины воспылали пьяным непредсказуемым гневом.
И, не раздумывая, устремились к нам, молча поскрипывая зубами.
Впереди пружинистым шагом спортсмена, - наверное, бывшего - двигался тот, что покрепче. Выше меня на пол-головы. Шире в плечах сантиметров на двадцать. С узким лбом австралопитека и приплюснутым носом боксера. Своим видом он внушал уважение. Если бы его еще не качало...
Следом за ним вышагивал невысокий толстяк с грудью разве что не второго размера и с огромными складками жира на боках и на брюхе. Он, даже трезвый, никогда не вызвал бы у меня опасений.
Третий - тот, что оставался в рубашке - сразу же сбился с курса, его занесло, и он, зацепившись за стул, растянулся в ногах тех мужиков, которые еще недавно приглашали меня за свой столик.
А я уже приготовился к неприятностям. Уже успел почувствовать холодок страха где-то в глубинах груди. И, пока не поднимаясь со стула, изготовился к тому, что сейчас придется уворачиваться от удара «спортсмена». Удара, который он постарается нанести с ходу - пьяные гоблины обычно не тратят времени на базар перед дракой.
Но «спортсмен» сделал то, чего я меньше всего ожидал. Он не обратил на меня никакого внимания, а подошел к моей новой знакомой и, зацепив ее внушительной пятерней за волосы, опрокинул вместе со стулом на пол. Прежде, чем я успел подскочить и въехать ему пяткой по почкам, он ногой разбил Катерине лицо. И все это молча. Под аккомпанемент грозы и ливня, шумно облизывающего тент «Балтика». Под вздох автобуса, открывавшего двери у остановки. Под одинокий испуганный девичий вскрик из-за стойки затаившегося в ожидании дальнейших событий кафе.
Я второй раз приложился к почкам «спортсмена». Если, конечно, они у него там были. От такого удара почувствовал бы себя плохо даже гиппопотам. Но детина лишь крякнул и, как ни в чем не бывало, развернулся ко мне. Я поразился его совершенно безумному взгляду, его перекошенной злобой морде. Еще минуту назад такая картинка могла бы привести меня в трепет. Но сейчас я уже ввязался в драку, и все мысли мои, как у бойцовой собаки, сводились лишь к одному - вцепиться и задавить! И плевать на то, что получу в ответ! Инстинкт самосохранения у меня уже полностью атрофировался.
Я успел провести третий удар ногой - на этот раз по колену, когда на меня набросился толстячок. Я просто отшвырнул его в глубь кафе, и он, выбывая из «соревнований» и по пути сметая столы и стулья, загремел по полу костями. Вернее, зашуршал жировыми складками.
А потом на меня обрушилась маленькая кувалдочка. Кулак «спортсмена» четко вписался в скулу, и я с огромным трудом сумел устоять на ногах. Кафе закачалось, очертания белых столов утратили резкость. Зрачки мои съехались к носу, но я скрипнул зубами и заставил себя сконцентрировать взгляд на том, что происходит вокруг.
Ни толстяка, утонувшего в глубинах кафе, ни типа в рубашке поблизости не было. Зато метрах в двух от меня согнулся, нянча свое больное колено, «спортсмен». Казалось, что он совершенно забыл про то, что я существую; про то, что я жив и лишь слегка оглушен его мощным ударом. А может быть, он считал, что если уж накернил от души кому-то по роже, то этот кто-то, как минимум, должен быть уже по дороге в больницу.
Зря, значит, считал!
Я собрался и с разворота ногой сломал ему челюсть. Было отлично видно, как она заметно сместилась вбок, а губа, раздвоившись до самого подбородка, тут же окрасилась в красное. Мой противник медленно завалился на пол. Белый стул, на котором еще недавно сидела Катя, пружинисто выскочил из-под его туши. Наш столик сдвинулся в сторону, и моя бутылочка пива опрокинулась, выплескивая «Балтику №4».
Драгоценную «Балтику».
Я прыгнул к столу и, подхватив бутылку, вернул ее в вертикальное положение.
О Господи, и как я еще мог думать о таких мелочах!
Катя уже поднялась и, отойдя в сторону, очухивалась от пережитого пинка ногой. Из носа у нее текла кровь, успев перепачкать блузку и белые джинсы. Рядом с ней суетились две девушки. Одна из них торопилась достать из картонной коробочки гигиеническую прокладку.
«Ну что ж, тоже выход, - пронеслось у меня в голове. - Не все ли равно, к какому месту ее прикладывать - к разбитому носу или... Да ладно, главное то, что она хорошо абсорбирует кровь, преобразуя ее в желе».
Я бросил довольный взгляд на поверженного мной Голиафа.
Все, финальный свисток! Из этой схватки я выбрался победителем. Не ударил в грязь лицом перед красавицей-Катериной. Не опозорился перед «болельщиками», которые с жадностью взирали на бесплатное шоу.
Правда, я предпочел бы в нем совсем не участвовать - никогда не был сторонником бессмысленных мордобоев. Хотя, драться умел - прошел хорошую школу и в детстве, и в юности, и особенно в армии.
- Как ты, Катюша? - я безмятежно направился к своей соратнице, собираясь помочь ей управиться с кровью. И в этот момент кафе зашумело, завизжало, взволнованно закричало:
- Нож! Ой, у него нож! Осторожнее, нож!
Я стремительно развернулся и уперся взглядом в того, кого еще в самом начале событий неосторожно списал со счетов. Кого, в случае какой-либо активности с его стороны, был готов раздавить одним пальцем, словно клопа.
Ко мне не спеша приближался третий, в рубашке. С мерзкой загадочной улыбочкой на губах. Не качаясь и не теряя ориентации. Не сбивая стульев и не натыкаясь на столики. С аккуратной блестящей финкой, деревянная ручка которой свободно лежала у него на ладони, лишь слегка прижатая сверху большим пальцем. Этот парень совсем не старался покрепче вцепиться в нож. Он держал его так, как это делают те, кто разумеет толк в холодном оружии.
Я быстро отступил назад к своему столу, сокрушаясь о том, что слишком рано возрадовался победе.
Какая, к чертям, победа!
Какой, будь он проклят, финальный свисток!
Оказывается, еще очень далеко до финала. Все еще лишь начинается. До этого была просто разминка. А вот теперь - проблемы!
Кафе заткнулось. Наполнилось тишиной. Ни стука. Ни скрипа. Ни шороха. Лишь монотонное гудение ливня.
- Зря это ты, приятель. - Я пошарил позади себя рукой и нащупал горлышко пивной бутылки. - Зря. Прекращай, от греха.
Он в ответ улыбался.
Я сделал пару быстрых шагов вперед и резко махнул ногой, пытаясь выбить у него финку. Он даже не шелохнулся, лишь чуть отвел в сторону руку с ножом.
И улыбался.
- Прекращай, придурок! Спрячь свой тесак!
Улыбался, подлец!
Самое интересное то, что мне совершенно не было страшно. Не дрожали коленки. Не выступал на лбу пот. Я не дергался и не суетился - видимо, еще не успел остыть от драки и мог вполне обойтись без новой порции адреналина.
Нет! Мне не было страшно. Только обидно: и за что же сегодня на меня обрушились все эти беды.
Ведь я был хорошим.
Я никого не трогал.
Эх, Катя-Катя!
Я подскочил к дюралевой стойке и шарахнул по ней бутылкой. Брызнуло пиво, - как же мне его было жалко! - разлетелись осколки, и в моей руке оказалась неуклюжая розочка. Слишком короткая. Слишком тупая. Пытаться выстоять с ней против ножа можно было с тем же успехом, что и с бутылочной пробкой. Но делать нечего - надо пытаться. Не убегать же, на самом деле. Чтобы опозориться на весь Пушкин.
А он все улыбался.
И нас разделяла всего пара шагов...
...Когда сзади на его голову тяжело и гулко опустилась пивная бутылка. Полная пивная бутылка!
По лицу в ореоле осколков обрушился вниз водопад белой пены...
розовой пены...
красной кровищи...
И вторая бутылка следом за первой разлетелась о стриженую макушку.
И весело зазвенели сотни зеленых стеклышек, разбавляя монотонный гул ливня.
Нож выпал у него из руки. Звякнул об пол. Громыхнул где-то уже совсем далеко слабый отголосок грозы. Еще один трудяга-автобус тяжко вздохнул на остановке.
И под эти звуки к моим ногам валился тип в белой... когда-то еще белой, а теперь в красно-белой рубашке.
В кроваво-белой рубашке!
А сзади стояла Катя, испуганно глядя на то, что натворила.
- А я его не того? - пробормотала она. Из носа по прежнему текла кровь, но плевать хотела она на кровь. Были дела поважнее!
- Ты умница, - сказал я, и сразу же загудело, заволновалось кафе. Кто-то хлопнул в ладоши. Кто-то заверещал: «Милицию! Скорую!» С кем-то, кажется, случилась истерика. - Смотри, ты вся перемажешься кровью. Тебе же давали прокладку.
- Конечно... Прокладка... - Она обернулась и подобрала ее со стола. - О Боже, что я наделала! Антон, давайте рвать когти отсюда... Скорее... О Боже, и как я смогла?!!
Когти мы рвали сперва на автобусе, все пассажиры которого развлекались тем, что молча оценивали наш живописный вид. Потом на такси с промежуточной остановкой около магазина, где я запасся бутылкой «Мартини» и апельсиновым соком. И в результате оказались у меня дома.
- У вас найдется халат? - первое, что спросила Катя, переступив порог. По пути она совершенно пришла в себя, успела остыть от недавней битвы в кафе. - Можно я застираю свою одежду?
«И пока эта одежда не высохнет, останешься у меня», - сообразил я, и подобная перспектива пришлась мне по вкусу. Правда, существовала еще именинница-тетка, но как же мне было ехать к ней в гости с разбитой физиономией?
Я набрал номер ее телефона. Наврал с три короба про пьяных грабителей и сказал правду про заплывший глаз и синяк. И получил прощение:
- Ну что же поделать. Лечись и не ввязывайся больше в истории.
- Ни в коем случае, - пообещал я и, прихватив из шкафа Маринкин халатик, отправился ввязываться в историю с Катериной… С женитьбой... С запиской, которую через два года найду в своей кружке.
С безликой жестокой запиской.
- Мог бы и постучать. - Катя стояла под душем и, когда я вломился в ванную, не застеснялась, не сжалась, восприняла это как должное.
- Я... это... принес то, что просила. - А вот я растерялся. Даже странно. Со мной такого не случалось давно. - Уж извини меня, Катя. Впредь обязательно буду стучать... Знаешь, ты мне сейчас напоминаешь Венеру с картины Сандро Ботичелли.
Она широко улыбнулась и замерла, блаженно закрыв глаза. Мокрые, потемневшие от воды пряди волос плавно повторяли изгиб ее плеч и груди. Струйки воды, устремляясь вниз по ее телу, придавали коже восхитительный блеск. Узкие белые полоски, оставшиеся от купальника, еще больше оттеняли две бордовые точки ее сосков и треугольник темных волос внизу живота.
Я уперся взглядом в нее и замер, боясь пошелохнуться, чтобы не спугнуть этот волшебный мираж. Я затаил дыхание. Я был готов не дышать целую вечность.
Вечность, наверное, и прошла, прежде чем она рассмеялась:
- Анто-о-он, очнись. Насмотрелся? Понравилось?
Ну что здесь можно было еще ответить?
- Супер! Можно к тебе?
- Хм-м... Полезай. Как же без этого? А я уж боялась, что ты сейчас развернешься и убежишь.
Я мгновенно скинул с себя одежду и, стесняясь того, что у меня уже наступила эрекция, неуклюже забрался в ванну. Я так спешил, что поскользнулся и чуть не упал. И смутился от этого еще больше. Наверное, я даже покраснел.
- Не убейся! Тебе разве не достаточно этого? - Катя развернулась ко мне и нежно коснулась моего синяка. - Кошмар! Это будет сходить две недели. Если не больше. Бедный-бедный Антоша.
Ее рука медленно скользнула по моей шее и отправилась в долгое путешествие по немыслимой сказочной синусоиде, изучая мои грудь и живот. Подбираясь все ближе и ближе к тому самому главному, что уже было готово взорваться в любой самый неподходящий момент. Я замер, и когда рука наконец оказалась у меня между ног, постарался думать о чем-нибудь отвлеченном.
- Тебе нравится? - почти неслышно прошептала она.
- А тебе?
- Очень! - Катя подалась вперед и лизнула меня в губы. - Осторожнее, не задень мой больной нос.
Огромные голубые глаза... Длинные густые ресницы... Розовая ссадина на коленке... Родимое пятнышко на правой груди...
- В форме Африки, - рассмеялась она. - Это на счастье. А есть еще пятно на лобке. Но его не видно из-за волос.
Я опустился на колени и плотно прижался щекой к ее плоскому животу. Мои руки жадно скользили по ее бедрам.
- Найди это второе пятнышко. Ну же, Антон... - Она, насколько позволяла ей ванна, расставила ноги и, коснувшись рукой моей головы, несильно надавила мне на затылок. - Оно ниже... Ниже... Вот здесь... Поцелуй... Крепче... Еще...
Ее пальцы больно вцепились мне в волосы. Ее тело начала бить крупная дрожь.
- Еще!.. Я очень хочу!.. Хочу!.. О Боже!!! Антон!!! Анто-о-он!!! Так!!! Хорошо!!!
В этот вечер к моему подбитому глазу добавились разодранная спина и искусанная грудь. Катерина просто сходила с ума. Когда мы перебрались из ванны в кровать, она разорвала новую простыню, и на следующее утро мы долго с удивлением разглядывали огромную дырку, которую она проделала своими ногтями.
- Силища! - поражался я.
- А ты уверен, что это сделала я? Что-то не верится. Хотя, черт меня разберет. Спасибо тебе... за допинг.
Трое суток мы провалялись в постели. Не знаю, как я сумел не сдохнуть от истощения. И не знаю, как мы не померли с голоду - питались лишь кофе и черствым хлебом, не в силах одеться и добежать до ближайшего магазина. Мы, словно монахи-расстриги, наконец вырвавшиеся на свободу, занимались любовью и ночью и днем лишь с короткими перерывами на сон. Правда, иногда мы просто лежали и разговаривали.
- Расскажи о себе, - один раз попросила меня Катерина. - Почему ты такой?
- Какой?
- Пока я не знаю. Вот поэтому расскажи.
- Хорошо, тогда слушай. - Я устроился поудобнее, обложившись подушками. Катя положила голову мне на плечо, и ее длинные пушистые волосы щекотали мне грудь. - Давным-давно, еще в те времена, когда на Руси всем заправляли большевики, а самый главный из них и самый бровастый был еще относительно молод и не страдал расстройствами речи... так вот, тогда в одной самой обычной семье родился мальчик. Мама его была учительницей истории, а папа... А черт его знает, этого папу! В первую очередь он был бабником и раздолбаем. И уже к тридцати годам успел натереть себе о чужие подушки обширную лысину. И натрудить огромный пивной живот. Почти сразу же после рождения мальчика этого «папу» увела за собой одна глупая молодая подстилка. Так что, он сходит со сцены. В дальнейшем рассказе обойдусь без него. Хорошо?
- Хорошо, - прошептала Катя, и я ощутил на себе тепло ее дыхания. - Как здорово ты рассказываешь. Словно читаешь книжку. Я слушаю дальше.
- Слушай... Как все обычные дети, этот мальчик сперва посещал детский сад. А потом ходил в школу. И хулиганил на переменках вместе с другими мальчишками. Иногда дрался. И курил тайком за гаражами свои первые сигареты. И за теми же гаражами, трясясь то ли от страха, то ли от нетерпения, играл с девочкой из параллельного класса в доктора. В общем, все, как у обычных мальчишек - рыбалка, рогатки, велосипеды. Первый привод в милицию за то, что на спор угнал у солдат из-под носа лошадь с вонючей телегой, на которой возили пойло для гарнизонных свиней. И в результате – «неуд» по поведению. Как раз в том году, когда в табеле по всем предметам были только пятерки.
- Здорово!
- Чего же здорового? Мама-учителка была просто в шоке. И сразу же потащила бедного мальчика не куда-нибудь, а к психологу. А потом по его совету отправила сына в ссылку на все лето в глухую деревню к бабуле. Представляешь? В деревню, где был старый бревенчатый клуб, нехватка парней и переизбыток безбашенных девок! Назад из деревни мальчик, - впрочем, уже не мальчик - вернулся потрепанный и измученный, словно мартовский кот. Благо, хоть без интимных болезней. Он научился пить самогонку, закусывая ее травкой-кислицей, и уже не мог обходиться без курева. Он научился ругаться, как тракторист, и даже немного ботал по фене. Короче, прошел начальную школу жизни. Но, несмотря на это, по-прежнему получал на уроках пятерки, и его, как и раньше, продолжали ставить в пример прилежным, но тупым троечникам. Почти все свободное время мальчик теперь проводил в секции пулевой стрельбы. И очень серьезно занимался английским, лелея в душе тайную надежду уехать после школы в Москву и поступить в МГИМО. Впрочем, все обернулось иначе. А пока было еще одно беззаботное лето в деревне у бабушки. Были трудные будни десятого, выпускного, класса. Были даже занятия по английскому с репетитором. Все это было...
- А дальше?
- А дальше все встало раком. Однажды этот придурок - уже не мальчишка, но отрок - вдруг пришел к выводу, что влюбился. Хотя, такое с ним случалось и раньше - начиная с детского сада со средней периодичностью два раза в месяц. Но сейчас он вообразил, что влюбился по настоящему! И не стал безнадежно вздыхать и мастурбировать в ванне, представляя себе свою Дульцинею. В школе на перемене он просто отвел ее в сторону и выложил все начистоту. И попал в цель. Девочка сперва не поверила. Потом, оглянувшись, - не видит ли кто, - неумело поцеловала его взасос. А потом на уроке английского - а она была его одноклассницей - от счастья не могла связать и двух слов. И получила двойку, на которую в этот великий день ей было глубоко наплевать.
Катя мелко тряслась от смеха у меня на плече.
- Антон, признавайся, которая я по счету, кому ты это рассказываешь?
- Первая, - не задумываясь, соврал я.
- Да не верю! Обманываешь ты меня, наивную дурочку. Давай, Ильф и Петров, трави дальше про то, как космические корабли бороздят просторы... - она картинно зевнула, - Большого театра.
- А дальше была любовь. Со всеми ее атрибутами - с билетами в кино на последний ряд, с помойным сексом в подъездах на крышках мусоропроводов, с регулярными вылазками на природу. И, как итог, никакого МГИМО. Кое-как были сданы выпускные экзамены в школе, а через полтора месяца благополучно завален вступительный экзамен по биологии в медицинский институт, куда обезумевший от любви Дон Кихот бросился следом за своей Дульцинеей. Словно с копьем на ветряную мельницу. Кстати сказать, Дульцинея-то поступила. И напрочь выбросила из головы своего воздыхателя, стоило только ему весной загреметь в армию. Притом в самый что ни на есть медвежий угол нашей необъятной России. Река Чусовая - слышала про такую?
- Где-то в Сибири?
- На среднем Урале. Там в дебрях дремучей тайги я потерял два года жизни. Не хочу вспоминать об этом. Апофеоз нашего российского разброда и дури - вот что такое армия. Во всяком случае, я увидел ее именно такой.
- Хорошо. Тогда рассказывай, что было, когда ты вернулся из армии.
- Работал, а по вечерам учился в Университете. Закончил с отличием и оказался у разбитого корыта. Перебиваюсь с хлеба на воду, переводя с итальянского. Иногда с английского. А иногда сажусь в машину и еду в Питер искать пассажиров. Это уже когда совсем нечего жрать. А ты чем живешь, Катюша?
Катерина жила тем, что работала процедурной сестрой в больнице, делила комнату в коммуналке с матерью и огромной дворнягой и мечтала поскорее выскочить замуж. Она так и призналась мне, ничуть не стесняясь:
- Хочу найти себе мужа и убраться к нему от мамаши и от собаки. Мамаша душная, а собака воняет. К тому же, у нее блохи. У тебя нет на примете завалящего холостячка с отдельной квартиркой?
Я сразу понял, кого она имеет в виду под «завалящим холостячком». Эта девочка даже не утруждала себя придумыванием каких-либо более тонких намеков.
- Если ты имеешь в виду меня, - сказал я, - то сразу предупреждаю: я нищий, у меня нет денег на то, чтобы прокормить жену.
- Антон, - промурлыкала в ответ Катерина, - а ты слышал что-нибудь про рай в шалаше?
Конечно же, слышал. И, как дурак, купился на эти сладкие посулы. Уже через несколько дней Катерина вовсю хозяйничала у меня дома, избавив душную маму и блохастую собаку от своей компании. При этом она проявляла недюжинную энергию, для начала отвадив Марину, а потом раздобыв для меня какими-то ведомыми лишь ей путями гигантский заказ стоимостью полторы тысячи долларов - мой бюджет на полгода. На мои глаза были ловко надеты шоры, и я сам не заметил, как был взнуздан и уже покорно шел в поводу туда, куда меня вела Катерина.
Хоть на край света!
Хоть на Северный полюс!
Она выбрала маршрут покороче, и в конце сентября на Петровской набережной* в моем паспорте оттиснули штамп «женат». Я пустился в путешествие по бугристой дороге супружеской жизни. Бездетной - Катерина ела таблетки и не спешила рожать. Безденежной - как я не старался, зарабатывать хорошо и стабильно не получалось. По совершенно прямой дороге, не замечая того, что в перспективе уже открывается вид на мою кружку со вставленной в нее запиской.
На тысячу долларов, щедро брошенную мне рукой Физуллы.
На часы, бесцеремонно отправленные в какую-то антикварную лавку.
На ночь в пустой темной квартире.
Ночь, которую я проведу у себя на кухне в компании бутылки водки и бутербродов с мясом в надежде повидать Катерину, чтобы учинить ей допрос с пристрастием, потребовать от нее ответы на все вопросы, которых накопилось так много. Слишком много...
Слишком много вопросов!
Слишком много дурных эмоций!
Слишком много пакостей, которыми щедро осыпала меня Катерина!
Бывшая горячо любимая Катерина... Нынешняя грязная азербайджанская подстилка... Которой, похоже, осталось жить лишь до того момента, пока она не встретится со мной и не сгинет в небытие так, как об этом могли лишь мечтать библейские великомученники.
Катерина!
Катюша!
Ты разве не хочешь приобщиться к их списку?
Где же ты, милая? Иди ко мне и я обеспечу тебе это в лучшем виде.
Иди скорее. Я уже давно жду тебя. С нетерпением жду, наверное уже целую вечность.
Катерина...
Катюша...
Иди же...
Иди...
* * *
Под утро я обнаружил, что сплю, облокотившись на кухонный стол, и перебрался в комнату на диван. В последний раз я лежал на нем, приходя в себя после той жуткой ночи, которая должна была изменить всю мою жизнь. Но прошло уже больше двух месяцев, а никаких изменений я пока не заметил. Инна постепенно стиралась из моей памяти, деньги спокойно лежали в земле, и прикасаться к ним я не спешил. Никакой информации о ходе расследования нашего преступления у меня не было. Первые дни газеты активно мусолили это тему, но потом резко утратили к ней интерес, переключившись на более свежие сплетни. Кроме газет других источников информации я не имел. А наводить справки через знакомых не решался - можно запросто вызвать у кого-нибудь подозрения. Да и зачем нужны эти справки? Мне, во всяком случае, все казалось ясным, как день: у ментов просто не может быть никаких тропинок ко мне. За два месяца, я уверен, они не сделали ни шага в моем направлении.
Все-таки не зря я замочил Инну.
Наутро я устроился около телефона и полдня обзванивал антикварные лавки и магазины, надеясь выйти на след часов. В одних местах меня выслушивали с сочувствием и, извиняясь, сожалели, что не могут помочь; в других, - не мудрствуя, посылали подальше. Ближе к вечеру вчерашние любезные молодые люди с грохотом и матюгами затащили на мой пятый этаж железную дверь и, подключив перфоратор, напустили в квартиру густые клубы строительной пыли.
Они работали уже два часа, когда появилась Марина с пол-литровой банкой, набитой салатом, и бутербродами, упакованными в полиэтиленовый пакет.
- Ты голодный? - чмокнула она меня в щеку. - Ну и грязюку, ребята, вы тут развели.
Я сунул ей в руку пыльную тряпку и убежал в магазин за пивом.
Уж сегодня-то мне не придется пить в одиночестве.
В одиннадцать вечера симпатичные парни из «Линии Маннергейма» с превеликим трудом отправились по домам. Пиво разве что не выплескивалось у них из ушей, и Марина, опасаясь за их инструменты и деньги, которыми я расплатился за дверь, вызвала по телефону такси. Мы стояли у окна и наблюдали, как парни, поддерживая друг друга, упаковываются в желтую «Волгу».
- Надеюсь, они доберутся, - сказала Марина. - Неплохие ребята... И зачем ты их так напоил?
Откуда мне было знать, что они напьются?
Я задернул штору и пошел в коридор любоваться дверью. Выглядела она неприступно: крюк, цепочка, и целых два испанских замка, к которым, уверяют, нельзя подобрать ключей.
- Все, Катерине кердык! Пусть бомжует или живет у мамаши. Сюда я ее не пущу.
- Жди тогда от нее вселенской вонищи, - прокомментировала мое заявление Марина. - Хорошо хоть, она не знает, где ты сейчас скрываешься.
Вообще-то, я и не собирался скрываться. Еще чего не хватало! Наоборот, оставил теще номер своего телефона и попросил передать Катерине, чтобы обязательно меня разыскала.
«Пусть только разыщет, - мечтал я. - Только бы нам с ней встретиться. Уж тогда-то я отведу свою душу, припомню ей и часы, и измену; возверну сторицей всю ту боль, которую она мне причинила».
Прошел почти месяц и настал день, когда мы действительно встретились. Правда, в этот момент мне было совсем не до мести. Приходилось решать другие, куда более насущные проблемы.
Эх, проблемы, проблемы!
Никогда мне от них не отделаться, никуда мне от них не деться!
* * *
В этот день я с утра уехал в издательство. Уехал на электричке: накануне из-за сильного гололеда по радио попросили по возможности оставить машины дома и пользоваться общественным транспортом. А я не гордый. Просят - так выполню. К тому же, успел соскучиться по давке в метро и пахнущим дешевыми духами и перегаром человеческим толпам.
В издательстве я сдал дискету с переводом почти половины романа, поболтал с редактором, познакомился с симпатичной корректоршой и, записав на обрывке газеты номер ее телефона, навострил лыжи домой.
- Звоните через три дня, - напомнила мне на прощание секретарша.
Позвоню. Куда денусь?
Я вышел на улицу, прогулялся до Невского и там в нарядном винном подвальчике купил за семьсот рублей бутылку белого «Шардоне».
Отметим сегодня с Мариной... Что? Что-нибудь, не все ли равно.
В вагоне метро молодая особа с решительными манерами ткнула мне прямо в физиономию колючей верхушкой туго перебинтованной веревками елки, и пятнадцать минут я наслаждался ароматом оттаивающей в тепле хвои. До Нового Года осталось чуть больше недели. Завтра с Мариной пойдем на рынок, тоже купим себе «лесную красавицу». Или ночью отправимся в парк и...
Четыре года назад мы так и сделали. Я засунул под полу тулупа ножовку, и мы пошли в Александровский парк. Все елочки, которые попадались нам по пути, были обглоданными и однобокими, и мы два часа бороздили сугробы, замерзли и промочили ноги, пока не нашли того, что хотели. Все было отлично, если не считать одной мелочи: елка росла прямо под окнами домика лесника. Короткими перебежками я подобрался к ней и, встав на колени, начал пилить. Марина из соседних кустов внимательно наблюдала за домиком.
Наверное, партизаны, взорвав динамит под железнодорожным мостом, испытывают то же чувство восторга, с которым я ухватил за ствол добытую елку и рванул в сторону спасительных кустов. Следом залаяли разбуженные собаки, но они уже все проспали, опозорились, и я без помех уходил, волоча за собой добычу.
На обратном пути мы чуть было не напоролись на милицейский патруль, но менты выдали себя громким смехом и огоньком сигареты. Я воткнул елку в сугроб у самой дороги, как будто она так и росла. Сами мы притаились за ней. Патруль прошел мимо в каких-то пяти метрах от нас. Я замер, - ни жив, ни мертв. Марина же еле сдерживалась от смеха.
Как же все было тогда хорошо! Хорошо и просто... Не висели у меня на плечах тяжким грузом двенадцать покойников, не дожидались меня, лежа в земле, два миллиона долларов. Конечно, и тогда были свои проблемы, но они излечивались быстро, без осложнений, и я забывал о них уже на следующий день.
Приехав в Пушкин, я, прежде чем возвращаться к Марине, решил проведать свою квартиру. В ней последнее время поселился какой-то нежилой запах. Или это мне просто казалось? Во всяком случае, пыли снова прибавилось. Откуда она только берется? Еще и зимой!
На автоответчике не было никакой информации. Похоже, что все поставили на мне крест. А меня это вполне устраивало.
Я достал из пакета бутылку вина, взболтал и начал разглядывать его на свет. Чистое как слеза. А что же я хотел там увидеть? Осадок? За семьсот-то рублей?
Я прошел по квартире!
Сонное царство.
Склеп!!!
- Склеп, - произнес я громко. Кажется, и акустика изменилась.
Скоро здесь поселятся привидения.
Я вышел на лестницу и принялся запирать за собой дверь. На площадке между четвертым и пятым этажами стояли два парня. Они шептались о чем-то своем и не обращали на меня никакого внимания. Оба в добротных дубленках, у одного в ногах на полу стоит початая бутылка водки, прикрытая граненым стаканом.
«Хорошо - хоть не наркоманы», - подумал я и, опустив в карман связку ключей, начал спускаться вниз.
Один из парней достал пачку «Пелл-Мелла», сунул в рот сигарету.
- У вас спичек не будет? - посмотрел он на меня.
Я распахнул пальто и полез в карман брюк за зажигалкой.
- Спасибо. - Он начал разглядывать серебряный «Ронсон», который два года назад мне подарила Катька. Второй парень в это время достал из-за пазухи какую-то белую штуку. Я с интересом уставился на нее. Почему-то мне показалось, что это маленький фен.
«Зачем ему фен?» - удивился я.
Или не успел удивиться?
Не помню...
Ничего не помню, кроме того, что парень в дубленке вдруг улыбнулся и спокойно ткнул белой штукой мне в грудь.
* * *
Я приходил в себя долго и тяжело. Все тело ломило, в голове стоял невообразимый сумбур, и я никак не мог навести в ней порядок.
- Хорошая штучка, - произнес кто-то рядом со мной. - Смотри, как его тряхануло!
Я приоткрыл глаза.
Комната...
Моя комната…
Я у себя в квартире. Сижу на полу, опираясь спиной о батарею.
Почему на полу?
И вообще, как я здесь очутился?
Я дернулся и попытался ощупать себя руками, - все ли на месте? - но правая рука не послушалась, ей что-то мешало. Я заставил себя повернуть голову и посмотрел: «Что же?» Наручники. Блестящие и нарядные, словно елочная игрушка. Меня приковали ими к трубе отопления.
- Говорить можешь? - Меня нелюбезно пнули ногой под ребро. Кто-то стоял рядом со мной - кто-то в длинном зеленом пальто и черных ботинках.
«А те парни на лестнице, - вспомнил я, - были в дубленках».
- Не могу, - прошептал я и обвел взглядом комнату.
Их было четверо. Двое моих знакомых по лестнице удобно устроились на диване. Еще один, невысокий толстяк в желтой кожаной куртке, стоял около книжного шкафа и, не обращая на меня никакого внимания, разглядывал книги. Четвертый отступил на середину комнаты и внимательно изучал меня прищуренными глазами. У него были густые красивые волосы и надменная физиономия английского аристократа. На вид лет сорок, но, может быть, больше - просто хорошо сохранился. Ноги - на ширине плеч, руки - в карманах расстегнутого пальто. Живописная стойка! Наверное, он насмотрелся фильмов с дешевыми киногероями.
Интересно, их только четверо?
- Вас только четверо? - почему-то вдруг произнес я вслух.
Это привело их в веселое настроение.
- А тебе мало? - рассмеялся обладатель зеленого пальто. Он был самым старшим из них. И, кажется, самым главным. Остальные трое, во всяком случае, выглядели обычными сявками.
«Возраст - не старше двадцати трех, - определил я. - Интеллектуальный уровень - ноль. Что еще?»
Голова соображала довольно туго, но я всеми клетками своего организма ощущал, как постепенно набираю прежнюю форму.
- Чем вы меня? - поинтересовался я у «зеленого пальто». Он снова радостно рассмеялся. Веселый на этот раз мне попался тюремщик.
- Шокер. Самый обычный электрошокер. Потом опишешь нам свои ощущения.
- Отстой, - признался я.
- Отстой? Верю. Налить тебе выпить?
Отказываться я не стал. Толстяк сходил в коридор и притащил оттуда бутылку водки, которую я видел на лестнице. Он набухал почти полный стакан и молча сунул его мне под нос.
- Отлично, Антон. - Старший вынул руки из карманов пальто и, заложив их за спину, принялся прогуливаться по комнате. - Не будем терять драгоценное время, перейдем сразу к делу. А чтобы разговор у нас получился нормальным, представлюсь: зови меня Гошей. А это Максим, Серега и еще раз Серега. - Он по очереди ткнул пальцем в троих своих компаньонов и снова развеселился. - Сплошные Сереги, но что будешь делать? Их мамы в свое время не обладали богатой фантазией.
Я поднялся на ноги и, насколько мне позволяли наручники, переместился в сторону ближайшего стула. Уселся.
- Удобно? - Гоша воткнул под себя другой стул. - Удобно. Ладно, не будем ходить вокруг да около. Нам нужны деньги.
Чего-то подобного я ожидал. Да и зачем еще надо тыкать в меня электрошокером, затаскивать в собственную квартиру и приковывать к батарее наручниками. Весь этот балаган слишком солидно обставлен, а значит меня все-таки вычислили.
- Всем нужны деньги, - заявил я и левой рукой достал из кармана пачку «Мальборо». - Верните мне зажигалку.
Максим послушно протянул мне «Ронсон».
- Антон, я не верю, что ты не понимаешь... - Гоша, не мигая, смотрел мне в глаза, и я вспомнил о кроликах, которых парализует взгляд анаконды. - Не понимаешь, что мы будем мучить тебя до тех пор, пока ты не расколешься. Быть может, ты думаешь, мы не уверены в том, что у тебя есть это бабло, которое ты забрал у кассиров? Так вот, мы уверены на все сто, и я сейчас докажу тебе это.
Я, наконец, сумел избавиться от гипнотического взгляда Гоши и посмотрел на окно. К нему я успею раньше их всех. Стулом расколотить стекло не получится - помешают плотные шторы. Но рукой я его разобью без проблем. Порежусь, но это лучше смерти под пытками. У меня будет фора в какие-то доли секунды, но прежде, чем в меня ткнут электрошокером, я успею устроить тарарам на всю улицу. А что потом? Бандиты сбегут, но рано или поздно они меня все равно достанут.
И все-таки это лучше смерти под пытками!
Я весь подобрался, готовясь к прыжку, но меня опередил Максим. Он поднялся с дивана и резво подошел к окну.
- Если хочешь расколотить стекло, то лучше не надо, - попросил он. - Мы тогда все замерзнем.
Не успел!
Я вспомнил длинное и злое ругательство, но оно мне помочь не могло.
- На всякий случай стой там, - приказал Гоша Максиму и снова воткнул в меня свой змеиный взгляд. - Антон, оставь авантюры. Ты даже не дослушал меня до конца, а уже начинаешь что-то предпринимать. Нехорошо.
Он помолчал, пригладил рукой свои красивые волосы и кивнул в сторону толстяка Сереги.
- С его сестрой когда-то ты был неплохо знаком. Мыслицкая Инна - тебе это имя о чем-нибудь говорит?
Я внимательно вгляделся в Серегу. Если очень хорошо постараться, в его лице можно найти общие с Инной черты. Но я не физиономист и делать какие-то заключения не берусь.
- Что за Мыслицкая Инна? - разыграл удивление я.
Гоша снова развеселился.
- Ох, Антон, Антон. И почему ты такой упертый? Ладно, слушай меня внимательно.
Он говорил минут двадцать, и с каждой минутой я убеждался все больше, что влип окончательно. Но пока я был не в состоянии что-нибудь предпринять, оставалось только молчать и слушать.
Четыре года назад Инну угораздило выскочить замуж за иорданца - студента строительного университета. Они прожили вместе три месяца. Счастливо или нет - неизвестно, но однажды иорданец пропал. Он не появлялся на лекциях, не подходил к телефону. Наконец, его обеспокоенные земляки заявились на квартиру, которую он снимал. Дверь им открыла Инна, предложила войти и спокойно удалилась на кухню заниматься своими делами. В комнате в это время лежал труп ее мужа, крепко связанный в «позе ласточки».
Судмедэксперты определили, что иорданец умер от обезвоживания организма, и Инна на целых два года загремела в дурдом Скворцова-Степанова. Ее брат в это время делал себе карьеру в команде Ильи «Мизантропа». Серьезная по питерским меркам кодла объединяла злых и решительных пацанов, весьма неразборчивых в методах зарабатывания денег.
Инну привлекли к делам сразу, как только ее выписали из психушки. Уже через неделю она сидела в офисе «Трансипотеки» и в свободное от основной работы время собирала информацию о барыгах, тративших немалые денежки на недвижимость. Летом Инна подкинула Мизантропу идею о нападении на броневик. Идея понравилась, началась неспешная подготовка к акции.
Но здесь в их планы вмешался я.
Серега сначала не обратил никакого внимания на то, что Инна однажды похвасталась, что завела себе мужика. Ему-то какое дело? Сестренка - взрослая баба, а всякой взрослой бабе нужен постоянный кобель. Но уже через несколько дней, узнав о нападении на броневик и исчезновении сестры, ему пришлось основательно пошевелить мозговыми извилинами, чтобы припомнить, что же Инна рассказывала об этом своем кобеле.
Вроде бы живет в Пушкине... Вроде бы работает переводчиком... От него недавно ушла жена... И зовут его, кажется, Антон... И еще у него есть машина - «восьмерка» или «девятка»...
«Леха тоже должен был встретиться с каким-то Антоном, - задумался Мизантроп, внимательно выслушав Серегу. - Инна забила Лехе стрелку на Таллинской. Зачем - он не распространялся, но обмолвился, что там его будет ждать на красной “девятке” какой-то Антон. Итак, получается: Леха, Инна и неизвестный Антон обчистили инкассаторов и свалили. Делать нечего, надо искать, а для начала выяснить, что за Антон-переводчик из Пушкина катается на красной “девятке”».
Меня вычислили уже на следующий день, и все то время, что я сидел с Мариной на даче, за моей квартирой велось наблюдение. Один раз удалось наткнуться на Катерину, но она ничего не знала, и Гоша, представившись моим собутыльником и задав несколько осторожных вопросов, отпустил ее восвояси. Потом вскрыли квартиру, внимательно обшарили все углы и, в конце концов, пришли к выводу, что я, прихватив с собой Инну и Алексея, в лучшем случае отсиживаюсь на какой-нибудь хате, в худшем - уже свалил за границу и трачу свою добычу где-нибудь в окрестностях Гонолулу. Наблюдение сняли, а на следующий день в гараже на Искровском менты нашли броневик и два разложившихся трупа.
Меня снова начали активно разыскивать в тот день, когда обнаружили, что у моей квартиры появилась железная дверь. Установили наблюдение и...
- Дальше все было делом техники, - завершил свой рассказ Гоша. - Так что, как сказал прокурор, отпираться бессмысленно, налицо все улики.
- Косвенные, - уточнил я.
- А, - махнул он рукой. - Нам это до фонаря. Кстати, должен заметить - у легавых так и нет ни единой зацепки. Попресовали немного Серегу и бросили. Дальше Инны и Лехи они не уйдут. Надо отдать тебе должное, ты сделал все аккуратно.
- Вот только не будем друг другу петь дифирамбы. - Я устал от гладкой и грамотной Гошиной речи и решил поскорее расставить все точки над «i». - Деньги действительно забрал я. Как мне теперь - уже считать себя трупом?
По комнате пронеслась волна веселья.
- Нет, ну какой ты, Антон! - Гоша переглянулся со своими парнями и снова уперся взглядом мне в переносицу. - Все куда-то спешишь, не даешь досказать... Никто тебя даже пальцем не тронет. Зачем зря расходовать такой материал? Просто ты нам отдашь это бабло, получишь из ниго свою долю и будешь работать на Мизантропа. В деле, считай, ты уже проверен, кровью повязан. Ты не пешка. Правда, ты и не ферзь, но на ладью потянешь. А гроссмейстеры редко за просто так жертвуют свои фигуры. И еще, Антон: Инну тебе прощаем; Леху - тоже. Они, падлы, скрысить хотели у нас эти фишки, а ты их наказал. И правильно сделал.
Он был по-своему прагматичен, этот «английский аристократ» в зеленом пальто, и я слушал его с интересом. Слушал и размышлял: при всей скудности выбора подобный расклад хотя бы предоставляет мне отсрочку от смерти. И хотя Гоше я не верю даже на десять процентов, но других вариантов у меня нет, кроме как прикидываться распоследним лохом, везти бандитов на дачу и по пути искать возможность как-нибудь смыться. Ну а если не выйдет, то остается надеяться и верить всем Гошиным обещаниям. Вдруг это правда, вдруг я действительно нужен какому-то Мизантропу?
- Деньги не здесь, - сказал я.
- Я знаю. Они далеко?
- На даче под Лугой. Я закопал их в лесу. И не уверен, что зимой сумею найти это место.
- Сумеешь, Антон. - Гоша поднялся, вышел в коридор и вернулся оттуда с бутылкой вина, которую я купил сегодня на Невском. - Я так понимаю, с этого момента ты с нами, Антон?.. Не слышу!
- Да, с вами, - промямлил я.
- Отлично! Не возражаешь? - Гоша открыл сервант и достал оттуда четыре бокала. - Это дело надо обмыть! Сереге не предлагаю - он за рулем. Антон, у тебя дома есть штопор?
Я очень надеялся, что они поленятся сегодня переться в Лугу, но парни оказались не из ленивых. Действительно, зачем откладывать, когда можно за один вечер заграбастать целую кучу бабла?
Гоша быстренько осушил свой бокан и поморщился:
- Фу, кислятина!
Максим тем временем отцепил наручники от батареи и сковал мне руки за спиной.
- Между прочим, эта кислятина стоит семьсот рублей, - буркнул я недовольно. - К чему этот цирк? Я никуда не сбегу, освободите мне руки.
- А вдруг... - улыбнулся Гоша. - Уж извини, Антон, но пока не увидим бабло, мы не можем тебе ни в чем доверять.
Я им тоже ни в чем не мог доверять, но вслух говорить об этом не стал. Весь остаток сегодняшнего дня мне предстоит играть роль блаженного золотого теленочка, млеющего от счастья при мысли о том, что ему оказана честь поделиться своими кровными с пацанами великого и могучего Мизантропа. Я буду безропотно играть эту роль и, уверен, дождусь момента, когда придет время действовать.
- Ладно, пошли, - распорядился Гоша. - Серега, подгони к подъезду машину.
Дождусь момента, я обещаю!
* * *
У меня совершенно выскочило из головы, что подъехать на машине к деревне нам не удастся. Последние десять лет два километра лесной дороги от большака зимой никто не чистил, и деревня до середины апреля оказывалась отрезанной от цивилизации.
- Проклятье! - Гоша прошел несколько шагов по узкой тропинке, протоптанной посередине заваленой снегом дороги. - Может, проедем?
Серега даже не вылез из-за руля, чтобы проверить глубину сугробов.
- Проедем. Метра четыре, - сказал он. - Дальше придется толкать.
- Антон, почему не предупредил? - Гоша вернулся к машине и топал ногами, стряхивая с ботинок снег. - Мы взяли бы джип.
Я молча пожал плечами.
- А, плевать, - вздохнув, решил Гоша. - Пройдемся пешком, подышим озоном. Проветрим гнилые легкие. Машину никто не тронет? - посмотрел он на меня.
- Профессионалы-угонщики здесь не водятся. Разве что какой-нибудь пьяный, проходя мимо, расколотит бутылкой лобовое стекло. - Я с трудом выбрался из машины. Со скованными за спиной руками жить неудобно. - Снимите наручники.
- Нет, Антон. Считай, что мы оберегаем тебя от необдуманных действий. Пошли.
Небо было затянуто облаками, и в шесть часов вечера света в лесу хватало только на то, чтобы не сбиться с тропинки. Впереди авангардом выступал толстый Серега, и его желтая куртка была для меня хорошим ориентиром.
«Если сейчас споткнусь и не удержусь на ногах, - думал я, - то ткнусь носом прямо в сугроб. Руки-то скованы».
- Антон, - подал из-за моей спины голос Гоша, - и много в твоей деревне народа зимой?
- Три дома. Шесть бабок и один дед.
- Что же они едят?
- Как что? До поселка три километра. Раз в неделю ходят туда по очереди за хлебом. К тому же, у них запасы, куры, коровы. Да и дети по выходным приезжают проведать.
- Тоска, - вздохнул Гоша. - Вымирающая деревня. Сколько их по России - не перечесть. Вот лет через десять, если ничего не случится, куплю себе домик в такой же глуши и буду раз в неделю ходить за хлебом за три километра. Или буду печь его сам.
Он замолчал, задумавшись, должно быть, о том, что же может случиться за десять лет.
И только снег скрипел у него под ногами...
Заспанная деревня встретила нас разноголосым собачьим лаем и несколькими тускло освещенными окнами. Вон свет в доме бабки Ширяихи, свет у наших соседей Баскаковых...
И свет в окнах моего дома!!!
Вот уж чего я не ожидал!
- Сюрприз, - обернулся я к Гоше. - У меня на даче светятся окна.
Гоша остановился.
- И правда, сюрприз. Кто может там быть? Думай, Антон. А если бомжи?
- Наверное, бомжи. Сейчас все узнаем. - Я уперся плечом в загородившего тропинку Серегу, и он сделал несколько робких шагов вперед.
- Антон, без выкрутасов, - напомнил мне Гоша. - Шаг вправо, шаг влево... ну ты понимаешь...
Они трусили.
Откровенно трусили!
И осознание этого доставило мне огромное удовлетворение.
- Ништяк, - сказал я, цепляя ногой створку ворот. Она подалась: ворота оказались не заперты. - Если бы вас там ждала засада, они бы не оставили свет. Да и никто не знает, что мы сюда сегодня припремся. Наверняка, бомжи.
Никаких альтернативных вариантов я придумать не мог.
Кто кроме бомжей?
Вот негодяи! Еще спалят по-пьяни мой дом.
Мы цепочкой прошли через заснеженный сад, и я поднялся на очищенное от снега крыльцо. Ставни, которые мы с Мариной навешивали в октябре, были сняты; тянуло дымом от топившейся печки. Кто-то устроился здесь всерьез и надолго. Я возмущенно выругался и громко, по-хозяйски, постучал ногой в дверь.
- Ты, тетя Тома? - прокричали из дома. - Погоди, сейчас открою.
Я выругался еще раз.
Голос, прозвучавший за дверью, принадлежал Катерине.
* * *
Она, испуганно уставившись на меня, отошла в сторону. На кухне что-то громко шипело, весь дом был наполнен запахом жареного лука.
- Кушать готовишь? - Я зашел в маленькую прихожую. Следом за мной в дом начали протискиваться бандюги. Стало тесно и неуютно.
- Ты одна? - спросил я, и Катерина, с трудом выдавив из себя «да», отступила на кухню. Она чувствовала, что сегодняшний вечер добром для нее не кончится.
- Ждешь тетку Тамару? - продолжал я допрос, а толстый Серега тем временем заглянул в одну из комнат.
- Никого, - доложил он и прошел в другую. - И здесь никого.
- Нет, не жду. Просто я думала: кто может прийти кроме Мани? Извините. - Катерина взяла со стола нож и начала что-то перемешивать на сковородке.
Гоша снял пальто, повесил его на вешалку.
- Пошли, Антон, в комнату, - сказал он. - Надеюсь, ты не запаришься в верхней одежде. Браслеты я снимать с тебя не хочу, а с ними тебе, увы, не раздеться. Катя, помнишь меня? Мы как-то встречались. Приготовь-ка нам, милая, что-нибудь скушать.
Катерина нажарила огромную сковородку картошки, достала из погреба початую баночку маринованных опят.
- Уж извините, чем богаты... - оправдывалась она, суетясь вокруг стола и бросая испуганные взгляды на мои скованные за спиной руки.
Гоша достал из кармана сотовый телефон и долго кому-то докладывал по нему о том, что мы на даче под Лугой, и что я веду себя хорошо.
- Отличная связь, - заметил он, завершив разговор.
- До ретранслятора в Луге отсюда по прямой семь километров, - объяснил я. - К тому же, дом стоит на горе.
- Да, на горе. Летом здесь, наверное, красиво. Пригласишь нас, Антон, летом на шашлыки? - Гоша отодвинул от себя пустую тарелку и сыто потянулся. - Ладно, пора и честь знать. Пошли, показывай, где твое поле чудес?
«Перебьетесь, - подумал я. - Уж сегодня-то я никуда не пойду, дотяну до утра. Глядишь, что-нибудь выгадаю».
- Смеешься? - я посмотрел на Гошу так, как любящие родители смотрят на свое маленькое неразумное чадо. - Мы прогуляемся три километра по колено в снегу и ничего не найдем. В такой темноте - ничего не найдем! Надо дождаться утра.
- Три километра? - Гоша задумался. Жареная картошка привела его в благодушное ленивое настроение, и сама мысль о путешествии по сугробам была ему неприятна. - Какого же хрена мы приперлись сюда сегодня?
- Я вас сюда не гнал. Ждите теперь до утра.
Я был удивлен, насколько легко мне далась эта маленькая победа. Со мной даже никто не пытался спорить. Почему-то темнота и сугробы показались Гоше весомыми аргументами.
- Вот что, - принял решение он. - Сейчас мы с Серегой отправимся в Питер. Вы двое, - Гоша кивнул Максиму и толстому Инниному братцу, - останетесь охранять Антона и Катю. К рассвету вернемся. И прихватим с собой лыжи.
Он вылез из-за стола и, перебравшись в кресло, по телефону доложил кому-то о своих планах.
Кто-то эти планы, похоже, одобрил.
- Отлично. - Гоша посмотрел на часы. - У нас есть еще больше часа. Катя, иди-ка сюда!
Катерина выскочила из кухни и вытянулась перед ним разве что не по стойке «смирно», ожидая распоряжений. Давно я не видел ее такой послушной.
- Моешь посуду? - Гоша окинул оценивающим взглядом ее фигуру, которую не могли испортить даже линялые тренировочные штаны и бесформенная старая кофта.
- Мою, - ответила Катерина.
- Брось это грязное дело. - Гоша прикурил сигарету и удобно, нога на ногу, развалился в кресле. - Катюша, сними, пожалуйста, эту дурацкую кофту. Она тебе не к лицу.
Катерина растерялась от подобной просьбы. Она неуверенно оглянулась на меня, словно спрашивая разрешения, и дрожащей рукой расстегнула верхнюю пуговку. Максим и оба Сереги с интересом наблюдали за ней. На губах у Максима играла кривая плотоядная улыбка. Эта улыбка вывела меня из себя.
- В общем так, - твердо произнес я. - Если вы хотите, чтобы Катя сейчас станцевала стриптиз, предупреждаю: не выйдет. Не забывайте, это моя жена.
- Бывшая, - спокойно заметил Гоша. - Продолжай, Катюша.
Катерина громко вздохнула, как делала это всегда, когда собиралась расплакаться, и расстегнула еще три пуговки. Под кофтой на ней была надета розовая футболка с выцветшей эмблемой Вашингтонского католического университета.
- Ублюдки, вы что, не поняли? - Я вскочил на ноги. - Катька, убирайся на кухню.
Не вставая со стула, Максим ребром ладони хлестко ударил меня в живот. Красиво, профессионально ударил так, что меня скрючило под прямым углом, и я никак не мог втянуть в себя воздух.
- Дальше, Катюша, - донесся до меня спокойный уверенный голос.
Я заставил себя распрямиться, развернулся и ногой попытался двинуть Максима по челюсти. Он увернулся. Я не удержал равновесия и упал...
Втроем они трудились надо мной целую вечность. Или мне это только показалось вечностью? Окружили, словно стая голодных волков и, особенно не разбираясь в средствах, старательно утюжили меня своими ботинками. А я даже не мог прикрыть себе голову. Наконец, мое обмякшее тело оттащили в сторону и приковали наручниками к печной заслонке.
- Антон, Анто-о-он, - звал меня Гоша. Я с трудом посмотрел на него. За все это время он так и не поднимался из кресла. И Катерина по-прежнему стояла перед ним по стойке «смирно». - Зачем ты устроил весь этот хипеж? Не делай так больше. Лучше смотри, как интересно.
Катерина стянула с себя кофту, и теперь она валялась у нее под ногами. Я напрягся и попытался вырвать заслонку. Бесполезно. Сам когда-то клал эту печку.
- А теперь, Катя, сними с себя эти... портки, - радостно хрюкнул Гоша. - Эх, жалко, нет музыки!
Катерина стояла, не двигаясь. По щеке у нее сбежала слеза.
- Ну что же ты? Снимай, Катюша.
- А не пошли бы вы... - прошипела она. - Пидеры!
Гоша откинулся на спинку кресла и громко расхохотался. Максим же молча достал из-под стола кочергу. Когда-то давным-давно я выковал ее из прута арматуры. Вот только что она делала под столом?
Постукивая кочергой по ладони, Максим подошел к Катерине и, улыбаясь, заметил:
- Ты дурно воспитана, девочка. Избаловал тебя муж. Ну подумай, какие ж мы пидеры? Придется тебе доказать, что это не так. А для начала...
Он размахнулся и хлестнул кочергой Катерину по заднице. Второй удар через секунду пришелся ей по ноге чуть выше колена.
Катерина широко разинула рот и, словно в эпилептическом припадке, ее скрутило и швырнуло на пол. Подвывая, она каталась в ногах у Гоши, и я всем телом ощущал, насколько ей больно. Но ничем помочь не мог, разве что отвернуться и не смотреть на этот апофеоз насилия.
«Нет, смотри! - заставлял я себя. - Смотри и пропитывайся ненавистью к похотливым ублюдкам, набирайся злобы и сил для решительной схватки с ними. Сегодня ты должен перегрызть им глотки!»
Катерина, наконец, успокоилась и лежала, тихонько всхлипывая и вздрагивая всем телом.
- Подъем, Катюша. - Гоша ткнул в нее носком ботинка. - Подъем же, подъем! Встань так, как стояла раньше. И на, - он достал носовой платок, - вытри лицо.
Катерина послушно протерла зареванную мордашку и, всхлипнув, спустила вниз тренировочные штаны. От кочерги у нее на ноге осталась красная полоса.
«Через полчаса она превратится в огромный синяк», - подумал я.
- Продолжай, Катюша.
Она наклонилась и, переступая ногами, оставила штаны лежать рядом с кофтой.
- Теперь футболку, Катюша.
Все желание как-то сопротивляться отбил у Катерины Максим. Ее хватило только на то, чтобы простонать еле слышно:
- Ребята, отпустите меня, разрешите уйти.
- Ребята в песочнице куличики лепят, - тявкнул со своего стула толстый Серега, и Гоша одернул его тяжелым взглядом.
- Конечно, отпустим, Катюша. Еще полчасика, и ты пойдешь куда хочешь. Вот только, слушайся нас. Хорошо?
- Хорошо, - тихонечко проблеяла Катерина и стянула футболку.
- О-о-о, что же ты молчала, Катюша, что у тебя такая красивая грудь? - Гоша вырвался из объятий кресла и подошел к Катерине. - Остались лишь трусики. Позволь, я их сниму сам.
Они по очереди насиловали Катьку в течение часа. И весь этот час я просидел на полу около печки, наблюдая за порнографическим шоу и удивляясь: неужели когда-то я сам был готов подвергнуть пыткам эту несчастную? Ведь вся ее вина только в том, что она - элементарная дура. А дурость - это болезнь. Неизлечимая, она передается нам по наследству или прививается дураками родителями в юные годы. Инфицированные вирусом дурости живут среди нас, и редко кто обращает внимание на симптомы болезни, которые порой проступают в их поведении. Но вот в один прекрасный момент инкубационный период заканчивается, и очередной дурак кидается рыть себе яму. У одних она получается глубже, у других - мельче, но, как правило, дурак погибает, проваливаясь в нее, и хорошо, если он не тянет вслед за собой кого-то еще. Вот и Катька выкопала себе эту яму. И я...
Да, я сейчас балансирую на самом ее краю.
- Вот что, Антон, - Гоша присел на корточки в двух шагах от меня так, чтобы я не смог дотянуться до него ногой. - Не бери в голову весь этот бардак. Кто тебе Катька? Дешевая скважина, которая тебя продала. И незачем нас менять на нее. Отбрось свою слюнявую сентиментальность. Людей с подобной идеологией мы не любим, а ты, я уверен, к ним не относишься. Твоя Катерина уже покойница - прими, пожалуйста, это спокойно. Ее беда в том, что она оказалась у нас на пути, а такие препятствия мы устраняем. И если ты хочешь быть с нами, привыкай жить по нашим правилам. Ты ведь хочешь быть с нами? А, Антон?
- Хочу, - сказал я.
Но остался при своем мнении.
- Вот и отлично. - Гоша поднялся на ноги. - Я рад за тебя... Ну все, пора собираться в дорогу.
Наручники отстегнули от печной заслонки, и меня подвели к кровати, на которой лежала Катька. Она отрешенным взором уставилась в потолок, - похоже, ей было уже на все наплевать. Максим заботливо накрыл ее одеялом, а затем, пропустив наручники между железными прутьями спинки кровати, сомкнул один из браслетов у моей бывшей жены на запястье. Получалось так, что мы с Катериной теперь скованы вместе и никуда не можем деться, не прихватив с собой большую двуспальную кровать, которая весит, по меньшей мере, килограмм пятьдесят.
Ключ от наручников Гоша опустил себе в карман, потом вручил Максиму сотовый телефон.
- Я буду звонить, узнавать, все ли в порядке, - сказал он. - Не оставляйте этого ниньзя без присмотра ни на секунду. Один отдыхает, другой на посту. Если припрется кто-то из местных - не открывайте. Антон, - позвал он меня. - До завтра. Веди себя хорошо.
Они ушли, и нас в доме осталось четверо. Максим и толстый Серега нашли на полочке колоду засаленных карт и, усевшись за стол, дулись в буру. Катерина лежала, разглядывая потолок. За последние полчаса она даже ни разу не шелохнулась, и только ее дрожащие губы говорили о том, что она жива. Я сидел на стуле рядом с кроватью. Левая рука, скованная наручниками, начала затекать, и я с ужасом думал о том, что мои мучения растянутся на целую ночь. Шансы выбраться из переделки, казалось, равны нулю, и оптимизм, который сопровождал меня сегодня весь день, испарился. Возможно, его прихватил с собой Гоша вместе с ключом от наручников. Кроме ключа и оптимизма Гоша увез в Петербург мой бумажник, мои документы и связку ключей от моей квартиры.
В двенадцать ночи Сереге надоело играть в карты, и он отправился спать в соседнюю комнату. Максим покопался в книгах, стоявших на полке, разложил пасьянс и доложил кому-то по телефону о том, что дела на даче идут хорошо, и я спокойно сижу на стуле. Потом он ушел на кухню и начал греметь там посудой. Наверное, кипятил чай.
- Антон, что теперь будет? - Катерина впервые за последние три часа оторвала взор от потолка и обратила его на меня. - Объясни ты мне, что происходит?! Откуда взялась эта банда?!
Ничего объяснять я не стал: был уверен, что Катерине не станет легче, если она узнает, что ее ждет. Вместо этого я спросил:
- Как ты здесь очутилась? Какого черта тебя занесло сюда, Катька?
- Вот именно: какого черта? Хотела спрятаться от одного, а влезла в другое.
- От кого ты хотела спрятаться? - прошептал я. - От своего Физуллы?
- Не «от кого» - «от чего». Конечно, ты этого не замечал. Любовался только собой, жил только своими заботами, и тебе не было никакого дела до других. Ты даже не видел, что я больна.
- Чем ты больна? - удивился я и решил, что хорошо, если СПИДом. Вот веселый подарочек для четверки сегодняшних сексуальных гигантов!
- Я наркоманка, Антон. Законченная, распоследняя наркоманка, - быстро шептала Катерина, и у меня возникло впечатление, что она спешит передо мной исповедаться. - Я подсела еще в июле. Дура, решила попробовать. Из-за этого мне и пришлось уйти от тебя. Я не хотела тебя подставлять, и у меня не было денег на дозу. Я нашла спонсора - он мне давал эти деньги. Все было отлично, пока я ему не надоела. Тогда он решил поделиться мной со своими приятелями. И я убежала. Прожила две недели у школьной подружки, потом поняла, что скоро подохну и поехала сюда переламываться. Как это было ужасно! Если б не тетя Тома...
Она замолчала.
- Что ты себе колола? - спросил я. - Черное? Белое?
- Эфедрон.
Все! Катька - покойница! Рано или поздно - покойница. С эфедрона, я слышал, слезть невозможно. Никто еще никогда не слезал. Переламывались, устраивали себе небольшой перерыв и подсаживались опять.
- Что будем делать, Антон?
- Помолчи, - шепнул я.
В комнату, держа в руках кружку, накрытую большим бутербродом, вошел Максим, с подозрением посмотрел на меня и, усевшись за стол, принялся чавкать.
И правда, что будем делать?
Избавиться от наручников до возвращения Гоши мне не удастся, так что остается только надеяться на то, что меня не тронут, когда я выкопаю свой клад.
Слишком призрачные надежды.
Но есть возможность повоевать. Если я приведу бандитов к месту, где у меня зарыт чемодан с оружием, и они поленятся - а в этом можно не сомневаться - махать лопатой сами и доверят это занятие мне, то я попробую первым добраться до пистолета. Правда, чемодан слишком тщательно упакован в полиэтилен, а у меня нет ножа, чтобы его разрезать. Но попытаться придется. Это мой шанс.
Да, мой единственный шанс! Очень призрачный, но ничего другого мне в голову сейчас просто не приходило. И тем более, я не мог знать, что жизнь уже давно все спланировала по-своему и лишь дожидается подходящего момента, чтобы запустить в ход свой сценарий и перекроить все события этой ночи так, как хочется только ей.
* * *
В четыре утра Максим растолкал Серегу, а сам завалился на его место. Толстяк же, опухший со сна, устроился в кресле и продолжал уже там клевать носом. К этому времени у меня закончились сигареты.
- Эй, толстый, - позвал я, и Серега, вздрогнув, разинул два маленьких, оплывших жиром глаза. - Не спи, нельзя спать в карауле. Гони сигаретину.
Серега пробормотал под нос ругательство и, поднявшись из кресла, подобрал с пола валявшуюся около печки кочергу. Я удивился: зачем кочерга, если я просил сигарету? Потом все понял и приготовился к тому, что сейчас мне будет очень и очень больно.
- Вот тебе сигаретина! - Он ударил меня по ноге, и я заскрипел зубами от боли.
- Ублюдок, - мне с превеликим трудом удалось перевести дыхание.
- А вот тебе «ублюдок»!
Второй удар пришелся мне по спине. Он оказался не столь болезненным. Наверное, адская боль в ноге уже стянула все мои чувства к себе.
Серега наклонился и сгреб в кулак мои волосы.
- А сейчас тебе будет Инна.
Вытянутыми пальцами правой руки я ткнул его в горло. Бил вслепую, абсолютно уверенный в том, что промахнусь, но, как ни странно, попал. Серега издал тот звук, который порой издают унитазы, и замер рядом со мной. Рука, которой он держал мои волосы, ослабла, и я высвободил голову.
Я добил его ударом костяшки большого пальца в висок и, не давая упасть и наделать шума, аккуратно уложил на кровать рядом с Катькой.
- Неплохо, - прокомментировала она. - Обыщи его. Может быть, найдешь ключ.
Нет, ключа у него быть не могло. Ключ уехал ночевать в Питер. Все-таки я тщательно проверил карманы.
Пусто. Ничего, кроме двух-трех монет, зажигалки и наполовину пустой пачки «Винстона».
- Что делать? - спросила Катька.
- Не знаю, - усмехнулся я. - Проснется Максим, объяснит.
Максим в это время спокойно храпел в соседней комнате. Он нам не мешал, но воспользоваться этим мы, к сожалению, не могли. Под рукой не было не только напильника, но даже обычного ножика.
- Нет, нам не освободиться, - вздохнул я. - Остается сидеть до утра.
Катерина подложила под голову две подушки и, устроившись поудобнее рядом с остывающим Серегой, закрыла глаза.
- Уснуть хотя бы на час... - прошептала она.
И тогда у меня в голове начал вызревать план. Я отталкивал его от себя всеми конечностями, но он оказался цепким, как плод репейника. «Нет, так нельзя!», - сопротивлялся во мне один голос, и другой тут же ему возражал: «Но убил же ты Инну, когда понял, что можешь спалиться из-за нее. Из-за сущей ерунды собирался пристрелить Катерину, даже раздобыл для этого пистолет. Так сделай это сейчас. Она все равно - покойница. Не убьешь ты, так убьют бандиты; не убьют бандиты, так убьет эфедрон. Ну же, не сомневайся! Это твой единственный шанс».
Этот шанс я использовал в половине шестого. Поднял кочергу и...
Катерина все-таки ухитрилась заснуть. Она даже чему-то улыбалась во сне. Я смотрел на нее и не мог заставить себя занести руку с оружием.
- Прости, Катерина, - прошептал я. - Возможно, так для тебя будет лучше. Умирать во сне просто.
Железяка аккуратно пробила ей череп, и она даже не дернулась, не успела проснуться. Я отложил в сторону испачканную кочергу. То, что мне сейчас предстояло сделать, не шло ни в какое сравнение с тем, что я вытворял до этого.
Убивал, убивал и еще убивал... Но такое!
Я собрался с силами и, зажмурив глаза, впился зубами в кисть Катькиной правой руки. Разгрызть ее оказалось непросто - все-таки я не гиена, способная справиться с берцовой костью быка. И не граф Дракула, многоопытный специалист в подобных делах.
Никогда не думал, что кожа может тянуться, словно резина, а тонкая косточка расщепляться, разлохмачиваться на миллионы волокон, но никак не ломаться; не знал, что кровь имеет яркий привкус железа и почти черный цвет. Я дурел от нее, она действовала на меня как наркотик, и я в исступлении, даже не испытывая отвращения, рвал и рвал зубами теплую Катькину плоть.
Рвал и рвал!
Рвал и рвал...
Не помню, сколько же продолжался этот кошмар, но мне, в результате, удалось отделить от руки большой палец. Я чисто автоматически вытер свое лицо о подушку, а потом еще долго не мог прийти в себя и жадно хватал разинутым ртом воздух, прежде чем снова вернулся в реальный мир из мира вампиров и каннибалов.
Максим пожалел Катерину. Браслет наручника охватывал ее запястье неплотно, и я без труда протащил через него изуродованную кисть. Наконец-то я был свободен: наручники, болтающиеся на левой руке, не в счет - уж от них-то я сумею избавиться.
Я снова взялся за кочергу.
Несчастная, сколько ей за сегодняшнюю долгую ночь пришлось потрудиться!
И ей уготовано еще одно испытание.
В соседней комнате громко храпел Максим, и я на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, отправился к нему в гости.
- Максим, Максим, - почти беззвучно шептали мои губы. - Это нехорошо, убивать спящих, но устраивать с тобой спарринг я сегодня не в силах. Я слишком устал. К тому же, у меня большой опыт убийств исподтишка. Я здорово умею это делать.
Здорово сделать это не получилось. Максим проснулся сразу же, как только я приоткрыл дверь, и в комнату проникло немного света.
- Чего, Серега? - сонным голосом спросил он, приподнимаясь с подушки. И понял, что это - совсем не Серега.
- Твою мать! - успел выругаться Максим, прежде чем я пересек комнату и обрушил на него первый удар. Он пришелся по левой руке, которой Максим прикрыл себе голову. Я знал, что раздробил ему кисть, и на секунду замялся, ожидая реакции - чего-нибудь вроде болевого шока. Но Макс откинул в сторону одеяло и попытался вскочить. Второй удар настиг его в тот момент, когда он уже принял сидячее положение. Кочерга разбила всмятку ключицу, и правая рука моего противника была тоже выведена из строя. Но Максим не сдавался.
- С добрым утром, - прохрипел он и, поднявшись с кровати, отскочил в сторону как раз в тот момент, когда третьим ударом я сокрушил ему несколько ребер.
«Бультерьеры во время боя тоже совершенно невосприимчивы к боли, - вспомнил я, когда Максим бросился на меня в атаку и первым же ударом ноги сбил мне дыхание. - Еще один подобный удар, и он меня одолеет».
Максим махал ногами, как ветряная мельница, и я еле-еле успевал уворачиваться, тыкая кочергой наугад в его направлении.
Когда же у этого негодяя наступит болевой шок?!!
Он бы меня замочил, если бы комната оказалась побольше. И если бы мы в пылу схватки не рассыпали по полу дрова, сложенные в поленницу около стенки. Максим споткнулся, банально споткнулся и, не удержав равновесия, растянулся у меня под ногами. В следующую секунду я раздробил ему коленную чашечку.
Все...
Он лежал на полу и стонал, отказавшись от дальнейшей борьбы за жизнь. Оставалось только добить его. Или, быть может, воспользовавшись моментом, задать Максиму пару вопросов? Но я даже не представлял, какую же информацию можно сейчас попытаться извлечь из него. Да и навряд ли он будет ею охотно делиться.
Кажется, это называется «выстрелом милосердия».
Но у меня под рукой не было ничего, что могло бы стрелять, и пришлось воспользоваться проверенным способом.
- Извини, Максим, - прошептал я и еще раз осквернил кочергу.
Потом я складывал на место дрова, прибирался в комнате и, сокрушаясь о том, что так и не узнал у Катерины, куда она дела мои антикварные часы, перетаскивал в гараж окровавленные подушки и одеяла. Туда же отправились и три трупа.
Надеюсь, до весны они не очень испортятся, и мне еще доведется вернуться сюда и предать их земле.
К половине восьмого я привел дом в порядок и, вспомнив про сотовый телефон, набрал номер Марины.
- Рассказывай, - сказала она сонным голосом, - где ты болтаешься?
- На даче, - ответил я и, уложившись в несколько фраз, объяснил, что у меня возникли проблемы - наехали какие-то типы. - Маринка, не открывай никому незнакомому дверь и постарайся без надобности не высовывать нос на улицу.
- Что, все настолько серьезно? Когда тебя ждать? - спросила она.
- Не скоро. Боюсь, что мне здесь придется некоторое время еще поиграть в войну. - Не знаю, хотел ли я этого на самом деле.
- Давай, я приеду, - предложила Марина.
- Даже не думай! - Такого балласта мне сейчас как раз не хватало! - Здесь стреляют, к тому же все завалено снегом, и от большака до деревни можно добраться только на лыжах.
- Стреляют?
- Конечно. Разве не слышишь? - Я рассмеялся. - Марина, родная, не обращай внимания на мою болтовню. И ничего не бери в голову. Обещаешь? А я постараюсь появиться у тебя ближе к вечеру.
Я отключился. Странно, что Марина ничего не спросила о том, где я раздобыл телефон. И, вроде бы, ее совсем не удивило мое сообщение о том, что занимаюсь войной на даче. Словно она ждала от меня-тихони чего-нибудь в этом роде.
Или подумала, что я пьян.
Или просто не успела проснуться.
Я завтракал, когда до меня дозвонился Гоша. Я знал, что это именно он, и долго слушал, как пищит телефон, раздумывая, стоит ли отвечать. Но соблазн услышать его реакцию на мой голос был слишком велик, и я, не выдержав, нажал на кнопку и произнес:
- Да. Антон слушает.
Реакция превзошла все ожидания.
- Что с пацанами?! - брызгал слюной в трубку Гоша.
- Общаются с ангелами. Или с чертями. Уж не знаю, кому они интереснее.
- Проклятье! А как ты избавился от браслетов?
- Пришлось отрезать у Катьки руку.
- Псих! Понимаешь, что ты - законченный псих, опасный для общества?!! Твое место в дурдоме под самой строгой охраной!
«Кто бы говорил это, но только не ты», - думал я, дожидаясь, когда он успокоится.
- Ладно, сиди на даче, пока не приеду. - Выкипев, Гоша отложил эмоции в сторону.
- И когда тебя ждать?
- Через пару часов. Дождешься, Антон?
Почему бы и не дождаться? Мне ведь очень нужны мои документы и ключ от наручников. К тому же, никак не могу забыть, как Гоша насиловал Катьку.
- Что ж, подъезжай, - сказал я и пошел откапывать чемоданчик с оружием.
* * *
Снега, начиная с ноября, выпало много, но еще не было ни одного по-настоящему морозного дня, так что земля не промерзла. Если не считать глубоких сугробов, то до чемоданчика я добрался без особых проблем. Притащив его в дом, я вывалил на кровать все оружие и начал простыней стирать с него солидол. До появления Гоши оставалось чуть больше часа.
Успеваю.
Я собрал «Хеклер и Кох», рассовал по карманам пять пистолетов и телефон, повесил на грудь АКСУ. К сожалению, не было зеркала, чтобы оценить свою внешность, но Рембо выглядел бы рядом со мной, наверное, воспитанником детского сада.
На улице окончательно рассвело, и сквозь размывы в непроницаемых еще вчера облаках временами пробивались солнечные лучи, раскрашивая верхушки сосен оранжевой краской.
Плохо!
У меня на винтовке оптика и она может отбросить солнечный зайчик, если из засады, которую я собираюсь устроить, придется вести наблюдение против солнца.
Я запер дом и, выйдя через заднюю калитку, начал по колено в снегу спускаться к озеру. Метров двести до лесной дороги мне предстояло путешествовать по сугробам, но это все-таки лучше, чем во всей красе отсвечивать на деревенском «Бродвее».
А деревня в это время жила своей жизнью: одиноко взлаивала собака, гремели пустые ведра, кто-то колол дрова. Стук топора уносился за озеро и, отразившись от могучего соснового бора, возвращался обратно.
Я выбрался на заснеженную дорогу, по которой мы вчера пробирались впятером в темноте, и быстрым строевым шагом начал удаляться от деревни.
Огневую позицию я выберу себе дальше, на склоне холма, с которого открывается вид на довольно большой участок дороги. Если бандиты не придумают какой-нибудь пакости, это единственный путь к моей даче, и им его не миновать. Однако если они предположат, что я раздобыл оружие и собираюсь в них пострелять, то додумаются и до того, что узкая тропка, проложенная посреди заснеженной дороги, отлично просматривается и словно специально предназначена для засады, а поэтому им надо быть осторожными и придумать в ответ что-то свое. Что ж, время покажет, осторожны ли они на самом деле.
Я остановился и, затаив дыхание, долго вслушивался в тишину замерзшего леса. Ни звука. Только в деревне по-прежнему колотит топор.
А ведь Гоша может появиться в любую секунду. Надо спешить!
Я шагнул в сторону и, оставляя в сугробе глубокие лунки от ног, начал подниматься вверх по склону холма.
За стволом поваленной то ли грозой, то ли ветром сосны я тщательно примял снег и, приняв положение «лежа», прикинул, удобно ли будет вести отсюда огонь. До дороги было не меньше ста метров, и обзор местами закрывали деревья, но росли они достаточно редко, и в одном направлении образовался широкий просвет, в который я и направил винтовку. Метров пятнадцать тропинки находилось в зоне обстрела, и этого было более чем достаточно. Я передернул затвор, прикурил сигарету и приготовился ждать, очень надеясь, что Гоша не даст мне замерзнуть и объявится не позднее, чем через десять минут.
Но он заставил прождать себя полчаса.
И появился совсем не так, как я рассчитывал.
С большака до меня иногда доносился далекий шум проезжавших машин, но вот один звук (тоже машины, но совсем не такой, как остальные) заставил меня насторожиться. Что-то здесь было не так. Я выругался и взял в руки винтовку.
По лесной дороге через сугробы пробирался автомобиль. Гоша не пожелал месить снег два километра пешком и заменил «БМВ», который был у него вчера, на внедорожник. Ведь он еще раньше заикался о джипе. А я про это совершенно забыл. И не учел подобного варианта. Варианта, который прямо бросался в глаза!
Это был огромный черный «Шевроле Блэйзер». Стекла тонированы, колеса заботливо обуты в цепи, хотя, пожалуй, и без цепей этот монстр легко справился бы с зимней лесной дорогой. Машина не спеша трамбовала сугробы и двигалась со скоростью пешехода, уверенно приближаясь к участку дороги, который я выбрал для нападения. Ехать ей до него оставалось не более ста метров.
Сорок секунд...
Сорок секунд для принятия решения. Я лихорадочно начал перебирать в голове возможные варианты. Пропустить их вперед и отправиться следом, надеясь улучить удобный момент для атаки? Или, подстрелив водителя, остановить их здесь? А может быть, плюнуть на все и убираться подальше?
Ну нет!
Мне стало обидно, что я потратил столько времени на то, чтобы достать чемоданчик с оружием, чтобы по сугробам добраться сюда и выбрать такую замечательную позицию. Не зря же я все это проделал.
И я решил стрелять по водителю. Хотя, в голову и закрадывались смутные сомнения.
А вдруг это совсем не те, кого я так жду? Ведь по теории вероятности существует возможность того, что кто-то совсем посторонний собрался нанести визит, скажем, одной из моих бабок-соседок.
«Бред! - тут же одернул я себя. - Такие накладки бывают только в кино. Это Гоша с компанией, и никаких других вариантов».
Интересно, сколько всего человек в машине? Я был уверен, что не менее четырех. За рулем, конечно, Серега, а он вчера сделал все, чтобы заработать у меня пулю.
Надеюсь, что «Шевроле» не бронирован. В противном случае это грозит осложнениями.
Двадцать метров... Десять секунд...
Когда я подстрелю водителя, машина, конечно же, остановится. И все в салоне усядутся на пол. Пуля без проблем пробивает стекло, но вот осилит ли она дверцу? Скорее всего, остальных мне будет уже не достать. Они не дадут мне приблизиться, - чай, тоже вооружены! - хотя и не смогут вылезти из машины, не смогут уехать. Я им не дам этого сделать. И буду сидеть, как придурок, в своей засаде, превращаясь в сосульку, пока бандюги по сотовому не вызовут подкрепление. Получается, что я только могу избавиться от водителя и остановить на время машину. Никаких других выгод.
Нет, так не годится!
Что же делать?
«Шевроле» выглянул из-за сосны и начал неспеша пожирать те жалкие пятнадцать метров, которые так хорошо просматривались из моего укрытия.
Надо что-то срочно решать! Через пять секунд будет поздно!
Стрелять?
Не стрелять?
Я поймал в перекресток прицела водительское окошко. Тонированное стекло на нем было закрыто, оставляя сверху лишь узкую щелку.
Бронированное?
Или нет?
«Сейчас узнаем», - решил я и спустил курок.
«Шевроле» проехал вперед еще несколько метров, потом резко свернул налево, продемонстрировал мне свой зад с закрепленной на нем запаской и замер, уткнувшись рылом в сосну. Он стоял так, что удачнее не придумаешь. Без моего ведома из него было не выбраться ни через заднюю, ни через боковые дверцы.
Итак, это я сделал. И сделал более чем удачно.
А что дальше?
Никакого четкого плана не было. Впрочем, нечеткого - тоже. Я просто лежал и ждал.
И в этот момент у меня в кармане ожил телефон.
- Говорите. Вас слушают, - невинно пропел я в трубку.
- Ты, отморозок, что вытворяешь? - истеричным голосом вопил Гоша. - У тебя совсем съехала крыша?
- А что, я попал?
В ответ раздалась сплошная непечатная брань, и я отодвинул трубку подальше от уха.
Гоша иссяк не раньше, чем через минуту.
- Ладно, говори, что ты хочешь? - спросил он уже спокойно.
Я очень хотел, ужасно хотел, чтобы все навсегда оставили бы меня в покое. Но это, увы, - несбыточное желание.
Тогда что же?
- В общем, так, - произнес я. - Твои пацаны могут убираться ко всем чертям. Уж не знаю, сколько их там в машине, но пусть кто-нибудь пересядет за руль и едет отсюда подальше. Они мне не нужны. А с тобой я хочу пообщаться. Вылезай из машины с поднятыми руками и не забудь про мои документы и ключи от наручников. Как только ты выйдешь, машина должна развернуться и убираться назад. Тогда я буду готов с тобой разговаривать.
- О чем же, Антон?
- Ну, у нас есть немало общих тем. Как, например, тебе понравится то, что мы сейчас выкопаем деньги, и я отдам тебе, скажем, полмиллиона?
Эта идея мне пришла в голову только что. Черт с ними, с этими пятьюстами тысячами. Я передам их Гоше в обмен на расписку, и эта бумажка в какой-то мере послужит мне индульгенцией. И, возможно, охранным свидетельством. Во всяком случае, если я сегодня же уберусь из Питера куда подальше - хотя бы в Сочи, - то бандюгам самим до меня не дотянуться. А ментов в мои поиски они подключать не рискнут. Как же, а вдруг меня, и правда, поймают! И я покажу эту расписку! И менты начнут трясти Мизантропа: «А ну гони назад пятьсот тысяч!» Правда, можно поклясться хоть на Библии, хоть на Коране, что эту расписку я заставил написать силой. Или шлепнуть Гошу в каком-нибудь дремучем лесу и, предав его прах земле, растрезвонить по всему свету о том, что он, негодяй, свалил куда-то с общаковыми фишками. Можно придумать и что-то еще.
Все им можно.
И поэтому моя идея откупиться от них, мягко сказать, слабовата. Но, может быть, это хотя бы даст мне какую-то фору во времени. Да и ничего на замену этому варианту у меня все равно нет...
Гоша посовещался с кем-то в машине и согласился с моим предложением.
- Кстати, а кто был за рулем? - спросил я.
- Серега. Ты вышиб ему все мозги и чуть не задел меня.
- Серега? - нельзя сказать, что я не был доволен. - Аз воздастся ему по заслугам! Вылезай, Гоша.
Их было трое, не считая Сереги с разбитым затылком, труп которого два бугая перетащили из-за руля на заднее сидение. Они не спешили и не суетились, хотя понимали, что я сейчас наблюдаю за ними через прицел. А мало ли что мне вдруг может взбрести в больную головушку! Но эти парни раньше явно уже бывали под пулями и сейчас были спокойны, как танки.
Гоша стоял в стороне в своей излюбленной позе - руки в карманах пальто, ноги на ширине плеч - и разглядывал окружающий лес. Несколько секунд он в упор смотрел на меня. Не знаю, может быть, у него орлиное зрение, и он сумел заметить мою засаду.
«Шевроле» газанул и, отклеившись от сосны, с которой кенгурятником содрал кусок коры, начал разворачиваться, разгребая сугробы. Он выбрался на колею, которую проложил четверть часа назад, и сразу набрал крейсерскую скорость - на этот раз не пешехода, а хорошего скакуна. Бандюги явно спешили поскорее убраться подальше от проклятого места.
Я дождался, когда машина скроется с глаз долой, и, выбравшись из-за сосны, начал спускаться с холма к дороге. Гоша заметил меня и, вытащив из карманов руки, широко развел их в стороны, демонстрируя, что у него нет оружия. Он так и стоял, пока я не приблизился.
- Идиот ты, Антон, - первое, что он сказал мне, но я пропустил это мимо ушей.
- Положи под ноги ключи и мои документы, - приказал я, - и отойди в сторонку. Между прочим, я стреляю быстро и всегда наповал.
- Да, мне это известно. - Гоша сложил на снег паспорт, права, ключи от моей квартиры и ключ от наручников. - У меня нет с собой даже газового баллончика. Так что, можешь не опасаться. Что нельзя сказать обо мне. - Он отступил в сторону и наблюдал с ехидной улыбкой, как я, не выпуская из рук винтовки, пытаюсь снять с левой руки наручники. - Антон, ты действительно внушаешь мне опасения. Я не знаю, что ты можешь придумать через секунду. А придумать ведь можешь всякое. Возьмешь и пальнешь в меня. А?
- Легко. - Я избавился от наручников и положил их в карман. Моего арсенала еще чуть-чуть прибыло. Потом знаком я приказал Гоше повернуться ко мне спиной и, отложив в сторону «Хеклер и Кох», достал из кармана «Вальтер».
- По-моему, все эти стрельбы и приключения не прошли без последствий для твоей неокрепшей психики, - продолжал Гоша, пока я, уткнув в него ствол пистолета, ощупывал его пальто и брюки. Никаким оружием даже не пахло. Или я не умел искать. - Ты вкусил крови, с удовольствием облизнулся и возжаждал еще. И побольше! Ты превратился в маньяка, Антон!
- «Возжаждал»! - передразнил его я. - Каков слог! Тебе уготовано быть пиитом, а ты путаешься с бандюгами. Обидно... Давай двигай к деревне.
Гоша развернулся и молча пошел по тропинке. Больше он не проронил ни слова, разве что выпустил из себя на волю несколько крепких ругательств, когда я приказал сворачивать и пробираться к калитке через сугробы по следам, которые я оставил утром.
Не замеченные никем из местных, мы добрались до дачи. Выглядела она весело и безмятежно: ветки уснувших яблонь заботливо укутаны сверкающим снегом; яркое солнышко, пробиваясь сквозь них, раскрашивает все вокруг золотыми узорами. Рай. Но этот рай, увы, лишь декорация. В этом раю давно хозяйничает сам Сатана.
Сбежать бы поскорее отсюда.
- Я думал, застану здесь великий погром, - заметил Гоша, заходя в дом. - Куда ты дел мертвяков?
- Они в гараже. - Я достал с полки несколько чистых листов бумаги и шариковую ручку, положил их на стол. - Будет время, позаботься о них. Желательно до весны, пока не протухли. А сейчас пиши мне расписку.
- Расписку? - Гоша даже не прикоснулся к ручке. - Что-то не вижу здесь денег, Антон.
- Ты увидишь их через час. И тогда отдашь мне расписку. Ведь в лесу на морозе писать неудобно.
- Ничего, справлюсь. - Гоша сложил бумагу и засунул ее в карман. - А то сейчас напишу, а ты - пух! - возьмешь и пристрелишь меня. С тебя станется. Впрочем, с таким же успехом ты можешь сделать это потом, на поле чудес. Когда якобы передашь мне бабло. Правда, Антон?
- Могу, - согласился я. - И тебе остается лишь положиться на мое слово, что делать этого не собираюсь. Мне важно, чтобы у вас действительно были деньги, чтобы вам было, что терять, если меня вдруг сцапают мусора. Сами же вы меня не найдете.
Гоша в ответ лишь ухмыльнулся - нехорошо ухмыльнулся. Похоже, он знал, что это не так.
- Пошли что ли. - Я окинул прощальным взором свой дом. Мне уже сюда никогда не вернуться. - Пошли, пошли. А то твои братаны еще пустятся за нами вдогонку.
- Обязательно пустятся. - Гоша вышел на улицу и стоял, дожидаясь, когда я навешу на дверь замок. - А ты позвони, попроси их не делать этого.
Почему-то сам я до этого не додумался. Наверное, не привык к тому, что в кармане лежит сотовый телефон. Гоша продиктовал мне номер, и уже через десять секунд я беседовал с Мизантропом.
Вот уж не думал, что у него такой голос. И такая манера общения. С трудом выговаривая букву «р» и обращаясь ко мне на «вы», он долго и нудно скрипел о том, как ему жалко, что я оказался таким непослушным - не захотел работать у него в фирме да еще и лишил эту фирму троих ценных сотрудников.
- А что если вы передумаете? - спросил Мизантроп, и я представил себе пейсатого еврея в мешковатом костюме и с сильными очками на длинном носу.
Может быть, он таким и был?
- Не передумаю.
Мы сошлись на восьмистах тысячах - за то, что меня оставят в покое, а если потребуется, то и помогут удрать за границу. Куда пожелаю. Всем обещаниям я ни на грош не верил, но заставлял себя хоть на что-то надеяться. Сейчас мне это было необходимо.
Гоша, взвалив на плечо лопату, послушно пер впереди меня через поле, протаптывая узенькую тропинку. В свои франтоватые ботинки с острыми носами он давно набрал снегу и теперь чертыхался, сожалея о том, что отказался от старых солдатских сапог, которые я предлагал ему на даче.
- Как думаешь, вашему Мизантропу можно верить? - спросил я.
- Честно? - Гоша остановился и обернулся ко мне. В зубах у него была зажата сигарета, и он морщился от дыма, попадавшего в глаза.
- Постарайся, если сумеешь.
- А честно я думаю так: Мизантроп не верит и самому себе. Через час все здесь будет оцеплено пацанами, и с деньгами тебе не уйти. Лучше пытайся удрать сейчас, если уже не поздно. Ты зря затеял всю эту возню. Надо было забирать у нас джип и убираться еще тогда. Деньги бы достал и потом. А сейчас тебя с ними не выпустят.
Он выпалил это одним махом и, развернувшись, пошел дальше. Я поплелся за ним. Возможно, стоило срочно внести коррективы в свои планы, но уж таким я уродился, что сдвинуть меня с намеченного пути непросто.
«Хорошо же, - размышлял я. - Бандюги через час перекроют большак, оцепят деревню, найдут мою дачу и пустятся по нашим следам. Но к этому времени мы успеем выкопать клад, и я, приковав Гошу наручниками к сосне и честно оставив рядом с ним восемьсот тысяч, пройду через лес, несмотря на сугробы, парочку километров. А еще через час я буду уже на дороге, по которой один за другим курсируют леспромхозовские «Кразы». Дорога эта, в худшем случае, окажется уже перекрытой. Бандиты, переодетые в милицейскую форму, будут останавливать и проверять все лесовозы. Но здесь-то я их и переиграю. Проголосую, спокойно сяду в машину и поеду... Но только не в сторону Луги, а совсем в другом направлении - на вырубки, которые хорошо изучил во время своих путешествий по лесу. Там у работяг я, уверен, смогу купить лыжи. Хоть за сто долларов, хоть за двести. И на этих лыжах мне останется пробежать километров десять-двенадцать до шоссе на Кингисепп. Бандюги, конечно, будут сидеть у меня на хвосте, но вряд ли они сумеют так далеко раскинуть свои сети. Не подключая милицию, достать меня будет уже невозможно».
- Стой! - крикнул я и, подойдя к старой сосне, начал разгребать ногой снег. - Разогнался... Копай здесь.
Гоша вонзил в землю лопату, я же отошел в сторону и, закурив, начал внимательно оглядывать окрестности. Все спокойно, вокруг ничего подозрительного, но пять минут назад в деревне вдруг подняли гам собаки. Значит ли это, что уже объявились бандюги? Собачки могут и обмануть. В среднем каждые два часа от скуки или желания продемонстрировать свое сторожевое усердие, они устраивают дежурную перекличку на всю округу.
- Поторапливайся! - прикрикнул я на Гошу, который еле-еле ворочал лопатой так, словно копался не на опушке леса, а в детской песочнице, собираясь слепить куличик. На мою реплику он никак не прореагировал, и я решил поберечь себе нервы. Двумя минутами все равно сыт не буду.
Метрах в четырехстах от нас, в кустах орешника, который мы миновали по пути сюда, мне померещилось какое-то движение. Я резко убрался за дерево и, вскинув «Хеклер и Кох», направил его в ту сторону. Через оптику «Хенсольдт» кусты были передо мной, как на ладони, но как я ни вглядывался, ничего подозрительного в них не обнаружил.
- И глубоко ты их закопал? - спросил Гоша, но я не успел ответить.
Еще движение. Я был уверен, что периферийным зрением успел засечь, как кто-то, уже не в орешнике, а гораздо левее, пробежал несколько метров и скрылся за деревом.
Или меня уже глючит?
Бессонная ночь, нервное напряжение...
- В прошлый раз ты пригонял сюда экскаватор? - снова подал голос Гоша, и я, наконец, обратил на него внимание. Он стоял, воткнув лопату в холмик свежевыкопанного песка, и смотрел на меня…
Я выдавил из себя проклятие...
Я с трудом сделал несколько шагов в направлении ямы...
Я не мог отвести от нее взгляда...
Я был уверен, что это - именно та сосна, раздваивающаяся на уровне моей головы...
Я точно помнил, что не закапывал деньги так глубоко, и в них уже давно должна была упереться лопата...
Но денег не было!
НЕ БЫЛО!!!
Ими даже не пахло...
- Ты перепутал место, - предположил Гоша.
- Нет. - Я не узнал своего голоса. - Такое дерево здесь только одно. Вон корни, которые я перерубил лопатой, когда закапывал клад.
Это был удар ниже пояса. Я ожидал любых сюрпризов, но чтобы такое! Кто-то благополучно, особо не утруждаясь, обнес меня на два миллиона баксов.
Но кто?
Этого я просто не представлял. Единственная догадка - за мной следили в тот вечер, когда я зарывал здесь деньги.
- Если ты не играешь спектакль, то ты лоханулся, приятель! - расхохотался Гоша, и я, не сдержавшись, набросился на него. Ударом приклада в челюсть я свалил его с ног и в следующую секунду был готов размозжить ему голову. Но в последний момент остановился. Гоша скрючился у меня в ногах, защищаясь, выставил вперед руку и высоким голосом взвизгнул:
- Ради Бога, Антон!
Он был сейчас по-настоящему жалок, и я решил, что посмотреть на него такого мне вполне достаточно.
Зачем убивать?
Довольно!
Я уже напился крови так, что готов лопнуть.
- Убирайся! - Я пнул Гошу ногой. - Проваливай! И помни всю жизнь, как ты валялся у меня в ногах. Ну!!!
Он выплюнул на снег выбитые прикладом зубы и поднялся на ноги. Из носа у него текла кровь. Гоша вытер ее своим белым шарфом.
- Что же, Антон, прощай. Удачи тебе, - прошамкал он разбитыми губами. - Я желаю тебе смыться отсюда живым. Зря ты меня ударил!
Гоша развернулся и, особо не торопясь, побрел через заснеженное поле к деревне. Я стоял возле ямы, которая, оказавшись пустой, в буквальном смысле превращалась в мою могилу. Потом достал из кармана сотовый телефон и запустил его вслед уходящему Гоше.
- И забери трубу! - прокричал я, но он даже не обернулся.
Что же дальше?
Бежать через лес?
Бежать всю оставшуюся жизнь - уж не знаю, сколько мне от нее отмерят бандиты?
Бежать, пока меня не поймают? И не начнут пытать, не веря, что никаких двух миллионов уже нет и в помине?
Ну нет!
Инстинкт самосохранения у меня сейчас полностью атрофировался, и я хотел лишь одного - поскорее погибнуть. Но погибнуть красиво - в бою, утащив за собой на тот свет как можно больше бандитов.
Зря отпустил Гошу...
Зря!
Я вскинул «Хеклер и Кох» и поймал в перекресток прицела его спину. Чуть заметным движением пальца снял винтовку с предохранителя и... опустил ее.
Нет!
Больше я не хочу нападать сзади. Черт с ним, с этим Гошей. Пусть живет и радуется своей бандитской жизни. А я вот сегодня умру. Но прежде порезвлюсь так, что кое-кому этот зимний денек еще долго будет сниться в ночных кошмарах. А для кое-кого он вообще станет последним.
К бою, Антоша! К бою!
* * *
Никакой дрожи. Никакого волнения. Теперь я точно знал, что меня ждет, и не спеша, бравируя перед собой своим спокойствием, отступил в лес, чтобы меня, не дай Бог, не подстрелил раньше времени снайпер. Оборону я займу прямо здесь и не подпущу к себе никого, пока меня не обойдут с тыла.
Устроившись за сосной, я подвел балланс всем своим запасам: «Глок» с последним патроном, который я на крайний случай приберегу для себя; два «Вальтера»; два пистолета Макарова и АКСУ - все с полным боекомплектом; тридцать патронов для винтовки; наручники и две сигареты, - на мой век, я надеюсь, хватит. Угаснет последняя сигарета - угаснет и моя непутевая жизнь.
Гоша уже скрылся за кустами орешника. Ни единого шевеления вокруг, ни единого звука. Нет даже слабого ветерка. Только солнце, словно издеваясь надо мной, старается изо всех сил, радостно протыкая лес яркими золотыми лучами. Да иногда бесшумно срываются с веток мягкие белые хлопья и, не долетев до земли, рассыпаются на мириады снежинок.
Интересно, там, куда я попаду после смерти, тоже есть солнце? И снег?
Я внимательно оглядел окресности.
Ну где же они, черт побери? Почему не идут в атаку? Сколько мне ждать?
Мороз крепчал, и ноги даже в теплых зимних ботинках начали замерзать.
Быть может, они хотят меня сперва подморозить? Или вообще решили, что связываться со мной-камикадзе себе дороже и смылись?
Я прильнул к окуляру прицела и через «Хенсольдт» принялся изучать все кусты и деревья, за которыми могли укрыться бандюги. И как раз на том месте, которое привлекло мое внимание, когда Гоша трудился над ямой, я обнаружил одного из своих врагов. Он сидел на корточках, прислонившись к дереву, и я удивился тому, что автомат у него в руках белого цвета. Наверное, вымазан зубной пастой. Впрочем, не только автомат - весь этот человек сливался с окружающим снегом. Белый комбинезон с капюшоном, на руках - белого цвета перчатки, на голове - белая маска с прорезями для глаз. Если бы не искал специально, если бы не было «Хенсольдта», я бы этого парня не разглядел. Он хорошо подготовился. Может быть, это даже профи. Однако, уж очень неосторожно этот «профи» высунул нос из-за дерева. Несмотря на весь камуфляж, он был у меня сейчас, как на ладони.
- Ну что же, начнем, - прошептал я, и, установив на прицеле дальность, включил лазер. На белой шапочке - там, где должен быть лоб - задрожал красный кружок.
В деревне снова подняли шум собаки, и под этот аккомпанемент неосторожный обладатель белого камуфляжа отошел в мир иной. Пуля пробила маленькое отверстие в его белой шапочке и, основательно разворотив затылок, полетела дальше, спеша затеряться в сугробах или застрять в стволе одного из деревьев. А боевик в это время валился на бок - медленно-медленно, словно не желая признавать своего поражения.
- С почином! - поздравил я сам себя и начал быстро отходить в лес. - Сейчас, пацаны... Вот только совершу небольшую пробежку, сменю дислокацию и укушу вас еще разок.
Я начал разговаривать сам с собой и, заметив это, расхохотался. Налицо явные признаки помешательства. Немудрено. Жаль только, что не успею сойти с ума окончательно - мне не позволят этого сделать.
Я прошагал по лесу вдоль его края метров сто и снова выбрался на опушку. Осторожно, от дерева к дереву, чтобы меня раньше времени не заметили. У меня, к сожалению, не было белого маскхалата. Снова вскинул винтовку и кустик за кустиком, сугроб за сугробом начал прочесывать взглядом через «Хенсольдт» окрестности. Я рассчитывал, что к вояке, подстреленному мной десять минут назад, приблизится кто-нибудь выяснить, насколько серьезно у него разбита башка. Но никому это было не интересно. Труп в белом комбинезоне одиноко выглядывал из-за дерева, и мне показалось, что снег рядом с ним забрызган кровью. Или это была не кровь? Или там вообще ничего подобного не было? Точно я разглядеть не мог: далековато. Далековато, несмотря на мощную оптику.
Кустик за кустиком, сугроб за сугробом...
Никого.
Ничего.
Даже собаки в деревне угомонились.
Где же бандиты? Вымерли? Как динозавры? А может, я их напугал? Или они решили дождаться, пока я сам не отдам Богу душу от холода? Пока не станет темно? Пока не подойдет подкрепление?
Я выругался. У меня начало складываться впечатление, что сейчас я, как малолетка, играю в войну сам с собой. А кто-то наблюдает за всеми моими телодвижениями и веселится.
- Нет, дальше так не пойдет. - Я снова произносил свои мысли вслух. - Надо атаковать. Пора нанести упреждающий удар. Пора искать себе смерти.
Но смерть объявилась сама в образе трех кавказских овчарок, которые, вывалив на бок красные языки, тяжело, по брюхо в снегу пробирались по моему следу. Они не залаяли, заметив меня. Лишь возбужденно захрипели, пуская из пасти длинные тягучие струйки слюны.
До них было еще метров тридцать.
Я решил, что разберусь с ними без особых проблем. И еще решил, что не буду тратить на них винтовочные патроны. Жалко. У меня ведь есть пистолеты.
Я прислонил «Хеклер и Кох» к сосне, достал из кармана «Вальтер» и снял его с предохранителя.
Интересно, чего бандиты хотели добиться, посылая сюда собак? Понимали ведь, что расстрелять их для меня не проблема. Не беспокоились же они, в самом деле, что мне здесь скучно! А так - хоть какое-то развлечение.
Я спокойно, как в тире, навел пистолет.
Выстрел!
Визг!
Первая собака зарылась мордой в сугроб и, перевернувшись через лобастую голову, начала кататься по снегу. Вторая, не останавливаясь, обошла ее по дуге.
Выстрел!
Теперь они визжали дуэтом. И оставалась еще одна. Не обращая внимания на своих корчившихся в сугробе подружек, она перла на меня, словно торпеда. Я прицелился.
Выстрел!
Не мой выстрел. Я не успел надавить на спуск. Что-то сильно ударило по моей правой ноге, и я увидел, как на меня стремительно надвигается ствол соседней сосны. Она толкнула меня в плечо, и я, выронив пистолет, вцепился в нее руками. Но сосна вырывалась, я никак не мог ее удержать.
Что происходит?
Что же, черт побери, происходит?!!
И тогда я почувствовал, как мою правую ногу зажимают в огромных тисках. Тиски давят с каждым мгновением все сильнее.
Что за проклятая боль?!!
Неужели я угодил в медвежий капкан? Или в меня вцепилась собака?
Да, точно! Вспомнил - собака!
Я поднял глаза. Кавказская овчарка находилась от меня в каких-то трех метрах. Ей оставалось сделать всего два прыжка, и она вцепится в мое горло.
Но пока ведь еще не вцепилась! Кто же держит тогда мою ногу?!!
Я успел выбросить вперед левую руку, и ее сразу же чуть пониже локтя сдавили мощные челюсти. Рука словно попала под пневматический пресс. Зубы не смогли пробить плотную ткань пальто, но на то, чтобы выкрутить руку и заставить меня уткнуться носом в сугроб, силенок у собаки хватило с избытком. Она старательно трепала меня, превращая дорогое пальто в лохмотья, а я в это время судорожно шарил вокруг свободной рукой, надеясь наткнуться на пистолет.
Бесполезнезняк!
Собака чуть поднатужилась и легко перевернула меня на спину. Она рвалась к моему горлу.
- Фу! - пискнул я. Потом попытался ударить ее кулаком по морде. Мой удар был для овчарки все равно, что укус блохи.
Краем глаза я засек, как к нам стремительно приближаются два человека.
Или этот человек только один - просто у меня двоится в глазах? Или их не двое, а больше - просто остальных я не заметил?
Два человека в белых одеждах...
Или это вовсе не люди? Ангелы явились по мою душу? А может быть - черти? Но если черти, то почему в белом? А если по мою душу, то почему ангелы?
Теряя последние силы, я правой рукой нащупал у себя на груди АКСУ. Мощная туша собаки придавила его ко мне, и я никак не мог развернуть автомат хоть немного в сторону. Просто нащупал пальцем спусковой крючок.
Автоматная очередь оглушила меня. И испугала собаку. Она подалась назад и дала мне возможность развернуть ствол АКСУ в ее сторону. Пули подбросили овчарку вверх, и она, визжа и окрашивая снег кровью, забилась в сугробе. Я в это время спешил направить ствол автомата на два силуэта в белых одеждах. Черти они или ангелы, мерещатся мне или существуют в реальности, - не все ли равно.
Сейчас я их угощу!
Я дал короткую очередь, и один из них начал падать. Как в замедленной съемке. Второй в это время целился в меня из огромного пистолета. Или это был маленький автомат? Прежде чем до меня донесся звук выстрела, я расслышал, как над ухом взвизгнули пули. Этот черт или ангел открыл по мне огонь из своего пугача. Вот только стрелять его, видимо, никто никогда не учил.
Я это делаю лучше.
АКСУ огрызнулся куцей очередью и заглох.
Все, патроны закончились. С этого момента я без автомата. Зато у меня вновь появились трофеи. Во всяком случае, у двоих мертвецов, которые валялись в пятнадцати метрах от меня, должно было найтись что-нибудь интересное.
Левая рука онемела и плохо слушалась.
«Эта тварь повредила мне сухожилие», - предположил я и, с трудом стянув с шеи бесполезный АКСУ, отложил его в сторону. Потом нашел лежавший в снегу «Хеклер и Кох»: нельзя ни на секунду оставаться здесь безоружным. Огляделся (вокруг никого) и попробовал встать. И вот тут-то и вспомнил про свою ногу.
Впрочем, это была уже не нога, а просто бесполезный придаток, вроде аппендикса. Послужить мне ей было больше не суждено. Пуля пробила ногу чуть выше колена, перебив кость и повредив артерию. Кровь хлестала из меня, словно из прирезанного поросенка.
Ярко-алая артериальная кровь на фоне ослепительно белого снега.
Я сразу прикинул, что жизни мне отмерено еще, максимум, десять минут. И на тот свет я отправлюсь легко - как усну. В этом и есть вся прелесть смерти от кровопотери. Я думал о том, что именно этого и хотел, и сама судьба идет мне навстречу... а руки мои в это время, сорвав с шеи шарф, накладывали жгут. Боли в ноге, как ни странно, я абсолютно не чувствовал. Или мне в тот момент было совсем не до боли?
Нашарив рядом с собой толстую палку, я с ее помощью затянул как можно туже повязку. Зафиксировал палку на ноге при помощи галстука. Кровотечение, вроде бы, стало поменьше, но с таким бандажом ни о каких путешествиях думать не приходилось.
«Я умру под этой сосной, - понимал я. - Вопрос только в том, как скоро это произойдет, и успею ли я захватить с собой кого-то еще. Или не успею?.. Или?.. или...»
В голове стоял плотный туман; заблудившись в этом тумане, мысли задевали друг друга, сбивались в клубки, задыхались и умирали. У меня не было сил даже на то, чтобы доползти до двоих мертвецов, которых я сделал десять минут назад, чтобы разжиться у них оружием. Но руки мои по-прежнему крепко сжимали винтовку - буду стрелять из нее.
«И буду курить сигарету. У меня ведь есть сигарета», - вспомнил я и, поудобнее облокотившись спиной о ствол дерева, достал из кармана мятую пачку «Винстона». Я щелкнул серебряной зажигалкой, которую когда-то подарила мне покойная Катька, высек оранжевый язычок пламени... и в этот момент мне стало глубоко наплевать на то, что кто-то сейчас может легко подобраться ко мне. Я даже не обратил бы на это внимания. Ничто не могло отвлечь меня от исполнения этого, пришедшего к нам из времен Колумба, прощального ритуала - выкуривания перед смертью последней трубки, последней сигареты. Я глубоко затягивался ароматным дымком и наслаждался тишиной, которая царила вокруг.
И эту тишину вдруг нарушила отчаянная пальба со стороны деревни. Стреляли одновременно из разных стволов. Очередями и одиночными. Стреляли, не скупясь на патроны. И в этой богатой россыпи автоматных щелчков мне сейчас слышалось что-то радостное и бесшабашное, словно шум детских трещеток. Что-то сродни ярким, гремящим музыкой зимним ярмаркам и развеселым забавам пьяненьких скоморохов.
Но все-таки, что это? Никак бандюги перегрызлись между собой? Или устроили мне прощальный салют, словно чувствуя, что я отдаю концы? Или мне все это мерещится?
«Конечно, мерещится, - решил я. Сигарета выпала из онемевших пальцев, и я не мог найти в себе силы, чтобы ее подобрать. - Мерещится. Я умираю, и бред переплетается с явью, все дальше и дальше оттесняет ее на задний план, заступает на ее место».
Я зажмурил глаза, и сразу же меня, крутя и бросая из стороны в сторону, увлекло в черную бездонную яму. От стремительного падения перехватило дыхание.
«Нет, так не годится, - подумал я и заставил себя разомкнуть веки. - Я же не попрощался. Нельзя уходить, не попрощавшись».
Сквозь пелену проступили высокие корабельные сосны. Неколебимые, словно скалы, и вечные, как столбы Стоунхеджа. Спящие на морозе сосны, околдованные зимой и заботливо укутанные белым снегом. Белым-белым, как саван...
И по этому белому савану ко мне, ловко огибая деревья, пробирался оранжевый снегоход.
«Какой он огромный, - бились в предсмертной агонии у меня в голове последние мысли. - И оранжевый, как апельсин. Почему оранжевый? Ошибочка, не по правилам! Он должен быть алым. Алым, как кровь. И на этом алом, как кровь, снегоходе, меня сейчас заберут с собой. Ангелы или черти - мне все равно. Я очень хочу отсюда уехать. И посмотреть, куда меня привезут. Подождите, не уезжайте! Уже иду к вам, иду...»
Я закрыл глаза и снова начал стремительно падать в бездонную черную пропасть.
* * *
Это был сон.
Или бред. Не знаю, чем они отличаются друг от друга. Сон или бред - глубокий и черный, как та яма, в которую я, наконец, перестал проваливаться. Сон или бред - тяжелый и беспощадный, словно паровой молот. Паровой молот ритмично, как метроном, опускал на меня свою чугунную громаду, пытаясь расплющить, растереть мое тело по наковальне. Но я держался. Держался изо всех сил, терпеливо принимая на себя эти удары. А он все бил и бил! Бил и бил...
Угольная лава, сырая и тесная. Лава с прогнившими деревянными стойками и водой, которая, стекая с кровли, попадает мне под одежду. Ледяная вода - она заморозит меня, если я немедленно не уберусь отсюда. Но все вокруг словно заполнено прозрачным, невидимым глазу желе. Желе сковывает движения, держит в своих объятиях мое тело. Как ни стараюсь, не могу сделать ни шага.
А хлипкие стойки уже обреченно трещат, продавливаемые тысячетонным многометровым грузом гранита, который неудержимо рушится вниз. Вниз! вниз! - раздавить меня, размазать, словно масло по сковородке, так, чтобы не осталось даже следа! Желе не пускает, стойки предательски разваливаются и крошатся, гранит уже уверен в своей победе. У меня больше нет сил сопротивляться!!!
Я чувствую, как что-то обрушивается на мою правую ногу и разрывает ее на части. Мне больно, я пытаюсь кричать, но лишь беззвучно, словно рыба, открываю беззубый рот. Но почему беззубый? Как я могу это видеть? Неужели смотрю на себя со стороны? Неужели я раздвоился?
Раздвоился...
Бред или сон? Сон или бред? Мне надо вырваться из него. Во что бы то ни стало вырваться из него, даже оставив ему свою ногу.
- Отпусти! Отпусти меня, слышишь?! - Мне с превеликим трудом удается разродиться несколькими словами. - Забери мою ногу, но отпусти меня. Пожалуйста, отпусти!
И кошмар, действительно, отступает; медленно и неохотно освобождает меня из своих липких объятий. В ноге по-прежнему остается боль, но боль эта уже совсем не та, что была раньше. Тупая и монотонная, она позволяет иногда забыть про себя. Она терпит меня рядом с собой и не впадает в ярость от моего присутствия, не пытается немедленно разорвать меня на клочки. Совсем не то, что было раньше.
Ко мне постепенно возвращаются обычные человеческие желания. Первое - я хочу пить. Второе,- как ни странно, очень хочу курить.
Интересно, в аду отведены места для курения?
А еще я очень хочу посмотреть, где нахожусь. И с трудом заставляю себя разомкнуть глаза.
Туман, непроницаемый, словно в Ирландии. Но он начинает рассеиваться и лениво, никуда не спеша, из него проступают смутные очертания чего-то совершенно абстрактного.
Я никак не могу понять, на что же смотрю...
* * *
Это оказалось обычным окном, занавешенным тяжелыми розовыми портьерами с аляповатыми золотыми кистями. Портьеры, отогнутые в стороны, образовали небольшой треугольник пустого пространства, через который я разглядел кусок безжизненного и холодного зимнего неба.
Я перевел взгляд немного в сторону.
Обои подстать портьерам. Темно-бордовые с неуклюжим орнаментом, они неплохо смотрелись бы в зале охотничьих трофеев средневекового людоеда. Но свою комнату оклеивать ими я бы не стал.
Розовые портьеры, обои «мечта людоеда»...
Странно. Я ожидал обнаружить себя в гробу. В лучшем случае - в больничной палате со стенами, окрашенными безжизненной серой краской. Но вместо узкой больничной койки я лежал в как минимум десятиспальной кровати, украшенной по углам львиными мордами, вырезанными из темного дерева.
- А-а-а! С добрым утром, - проник в мои уши далекий голос, и перед моими глазами возникла круглая, абсолютно лысая голова.
- Well, well, well*! - радостно прочирикала голова и продемонстрировала мне блестящую ложку. - Смотри-ка сюда.
Чего смотреть-то? Обычная мельхиоровая чайная ложечка, которую давно пора вычистить содой.
Все-таки я послушно уткнулся в нее глазами. Розовая рука с пухлыми пальцами и аккуратными, тщательно отполированными ногтями поднесла ложечку к моему носу, вынудив меня собрать зрачки в кучу.
- Well, well, well! - Моему мучителю это явно пришлось по душе. - Говорить можешь? Давай разговаривай, - пожелал он.
В ответ я чуть слышно хрюкнул.
- Отлично, отлично! - Лысая голова от восторга перешла на русский язык. - Будешь жить, молодой человек. Будешь разливать по бокалам «Дом Периньон» и спать с прекрасными женщинами.
Он оказался романтиком, этот тип с мельхиоровой ложечкой. Я с удовольствием пообщался бы с ним еще, но его суетливая активность высосала из меня остатки сил, и я устало прикрыл глаза.
- На, попей. - В мои губы уткнулся край кружки, и я с радостью втянул в себя несколько капель сладковатой жидкости. Кажется, это был сок.
- А теперь отдыхай, - прозвучало над моим ухом.
Но в тюремных больницах не поят соком - там дай Бог допроситься простой воды. И в тюремных больницах на окнах вместо портьер - решетки, а вместо огромных кроватей с львиными мордами - жесткие нары.
Значит, менты еще не смогли до меня дотянуться?
Я вспомнил все: броневик и Инну; Гошу и чемоданчик с оружием; «Шевроле Блэйзер» и кавказских овчарок, издыхающих в холодном сугробе. Все, отчетливо и подробно, вплоть до самых незначительных мелочей. Никаких провалов памяти не было и в помине.
Но кто вернул меня к жизни? Кого я должен ненавидеть за это?
Гошу?
Илью Мизантропа?
Я не сомневался ни на один процент, что именно у них я сейчас в гостях. И от одной этой мысли мне становилось тошно. Я даже боялся думать о том, что меня ждет, когда я немного очухаюсь: горячий утюг на груди, ржавые иглы под ногтями.
И вопрос «Где два миллиона?», на который я не знаю ответа.
Отодвинув в сторону боль в ноге, за меня принялась депрессия. Окрашивая черной краской все мои мысли, она трепала меня старательно и планомерно, и я даже начал стонать от безысходности и страха перед тем, что готовит мне недалекое будущее.
Лысоголовый зазвенел у меня над ухом какими-то склянками, и я почувствовал легкий укол в предплечье. Мои стоны, видимо, не остались без внимания.
Инъекция снотворного подействовала почти мгновенно, отогнав обнаглевшую депрессию в сторону и вселив в мою душу временное успокоение. Мне сразу же начал сниться сон. Не кошмар с паровыми молотами и скрипящей от напряжения лавой, а самый обычный сон с зайчиками и полевыми цветами.
Я не знаю, сколько проспал (время для меня давно превратилось в абстрактную величину), но единственным, на что я в первую очередь обратил внимание, открыв глаза, было то, что из-за приоткрытых портьер на меня снова глядело дневное небо. Я удивился: неужели с того момента, как меня угостили дозой снотворного, прошли почти сутки?
А еще больше - гораздо больше! - удивился, когда, повернув голову, встретился взглядом с Мариной. Она сидела на стуле около моего королевского ложа, и я решил, что все еще продолжается сон.
Марина широко улыбнулась и поднесла палец к губам, показывая, что мне надо молчать.
- С возвращением с того света, - сказала она. - Я думала, ты никогда не проснешься. Старик Моисеич вчера явно переборщил со своими сонными каплями. Антоша, представляешь, ты проспал почти двадцать часов!
За эти двадцать часов силенок у меня явно прибавилось, и я без труда, правда, чуть севшим голосом, произнес:
- Маринка, привет. Теперь я верю, что ты мне не снишься. Но только как ты здесь очутилась? И где, вообще, мы находимся?
- Что? Где? Когда? - рассмеялась Марина и, перебравшись на кровать, улеглась поверх одеяла рядом со мной. - Немедленно прекрати задавать вопросы.
На ней был голубенький свитер с тремя белыми парусами и надписью «Tallinn». И светло-голубые вареные джинсы. И оранжевые шерстяные носки, которые Марина вязала на даче, сидя рядом со мной долгими осенними вечерами.
Милая славная Маринка!
Такая уютная! Такая домашняя!
Чувство любви к ней накатило на меня теплой волной, и я, неуклюже попробовав развернуться, крепко прижал ее к себе.
- Сумасшедший, тебе же больно! - Марина губами ласкала мне ухо, и я ощущал у себя на лице ее дыхание. - Фу, колючий! Надо притащить тебе бритву. - Она выскользнула из моих объятий и снова перебралась на стул. - Все, хватит. Так недолго и до греха. А врач тебе этого не прописывал.
- Так все-таки где мы? - опять спросил я.
- У друзей. - Марина одарила меня взглядом доброй и мудрой наставницы. Она была горда тем, что знает сейчас куда больше, чем я. - Я не могу отвечать на твои вопросы, Антоша. Но, поверь, ничего больше тебе не грозит. Ни эта шпана, пытавшаяся тебя подстрелить; ни пуля, которую извлекли из твоей ноги. Ничего-ничего. Только, пожалуйста, не задавай мне вопросов. Я не имею права на них отвечать. Все объяснения - после. А сейчас пойду, доложу Моисеичу. Он и так меня вздует, если узнает, что не позвала его сразу, как ты проснулся. Не говори ему. Ладно?
Моисеич оказался тем самым типом, который вчера дразнил меня мельхиоровой ложечкой. На этот раз он издевался надо мной несколько дольше. Я удивился: вместо того, чтобы осматривать мою закованную в гипс ногу, он задает дурацкие, совсем не имеющие отношения к делу вопросы. Но я отвечал на них обстоятельно и терпеливо, подбадривая себя тем, что Моисеич вносит своим сюсюканьем колорит в тусклую больничную жизнь.
- Well, well, well! - удовлетворенно похлопал в ладошки мой костоправ. - А я уж, признаться, боялся, что у тебя может слегка съехать крыша. - Он заметил мой вопросительный взгляд. - Хорошо. Объясняю: ты потерял много крови, и долгое время, пока тебе не ввели заменитель, твой мозг находился на голодном пайке, без достаточного количества кислорода. Могли начаться необратимые изменения. А в результате все, что угодно: идиотизм, амнезия, паралич. Ты даже мог не выйти из комы.
- Скажите хотя бы, - взмолился я, - как долго она продолжалась, эта кома?
- Недолго. - Моисеич отломил головку у ампулы и начал набирать в шприц лекарство. - Столько же ты проспал после того, как я тебе ввел реланиум.
- Двадцать часов?
- Угу, двадцать часов. А ну-ка, молодой человек... Витаминчики! - Он откинул в сторону одеяло и шлепком вогнал мне в задницу шприц. Надо признать, что уколы этот еврей делал великолепно.
И снова мы остались с Мариной вдвоем. И снова я пытался выудить из нее хоть какую-то информацию, а она мастерски уходила от прямых ответов.
Я начинал злиться - она смеялась.
Я впадал в бешенство - она перебиралась ко мне на кровать и покрывала мое лицо поцелуями.
- Потом, Антоша. Вот приедет один человек, он тебе все объяснит...
Ровно неделю я ждал появления этого загадочного «одного человека». Бездельничал, круглые сутки пялился в телевизор и купался в роскоши. Я превратился в гурмана и развлекал себя тем, что заказывал на обед разнообразные кулинарные извращения. И мои желания исполнялись беспрекословно. Рядом с кроватью мне установили компьютер: хочешь, переводи дальше своего Себастьяно Вассалли. Я осилил четыре страницы и бросил. Мне было лень, меня избаловали.
Иногда я начинал сомневаться: а не есть ли это та самая жизнь после смерти, некое подобие рая, в который я, несмотря на все свои прегрешения, угодил. На полном серьезе я ломал голову над этой проблемой, и порой убеждал себя в том, что действительно умер в лесу от кровопотери, и меня сейчас маринуют в этом дворце в ожидании «одного человека» - какого-нибудь архангела Михаила, который учинит надо мной Страшный Суд. Просто он сейчас занят. Он, возможно, в командировке, но, как только освободится, сразу же подскочит сюда и отправит меня вариться в кипящей смоле.
Я с трудом заставлял себя вернуться от этих измышлений к реальности.
Какой, к дьяволу, рай! Какой Михаил!
Чем я себе забиваю голову? Не хватает еще на самом деле свихнуться.
Вот будет рад Моисеич!
И снова, изображая полнейшую безмятежность, я начинал набивать себе брюхо черной икрой и тасовать телепрограммы.
Все это время компанию мне составляли пять человек. Кроме Марины и лысого костоправа была еще Аделаида Петровна - дородная рыжая бабища, которая занималась уборкой в комнате и таскала мне подносы с едой. Она разговаривала со мной неохотно, наверное, боясь сболтнуть лишнего, а если мне и удавалось вытянуть из нее несколько слов, то эти слова оказывались кругленькими и гладкими. Они ассоциировались у меня с буквой «О». А от самой Аделаиды Петровны за километр несло глухой вологодской деревней.
«Аделаида» - интересно, откуда в вологодской деревне сумели выкопать это имя?
К Томику и Диане, которые совмещали при мне обязанности сиделок и надзирательниц, я относился по-разному: если к Томику совершенно не испытывал никаких эмоций, то в Диану почти влюбился.
Томик (в миру, должно быть, Тамара, но именно Томиком мне представил ее Моисеич) была самой обычной мышкой. Серенькой мышкой, толстенькой и невзрачной, с вечной книжкой на круглых коленках. От книжки она отрывалась лишь для того, чтобы, смущаясь, засунуть под мою задницу судно. В первый же вечер, как только мы с ней остались вдвоем, я, развлекаясь, попросил Томика вымыть меня, и был готов расхохотаться, наблюдая за тем, как она, покраснев до корней волос, шаркает влажной губкой по моему голому телу. Она явно не была профессиональной сиделкой.
Она вообще никем не была, просто серенькой мышкой, и я потерял к ней интерес. Ее присутствие навевало тоску, и я всякий раз ждал с нетерпением, когда же закончится ее смена.
Другое дело - Диана.
Она начала с того, что стала раздавать мне авансы. Или мне просто так показалось? Во всяком случае, многие ее высказывания звучали двусмысленно, побуждая меня к решительным действиям. Для начала я высвободил из-под одеяла руку и, улучив удобный момент, довольно удачно запустил ее под сверкающий чистотой белый халатик. Диана ответила мне обворожительной широкой улыбкой и... звонкой затрещиной. Вот так мы и познакомились. И стали большими друзьями.
Диана терпеть не могла что-либо читать, зато с аппетитом поглощала мыльные оперы, а в перерывах болтала со мной «за жизнь». От нее я узнал, что нахожусь сейчас в Питере. Более точного адреса она не назвала, но заметила, что из Луги меня везли сюда, как президента - в реанимационной машине с мигалками и сиреной.
Выведать у Дианы что-либо еще не удавалось. На все мои скользкие вопросы она каждый раз отвечала категорично:
- Табу, Антон. Ты знаешь, что такое «табу»?
Табу так табу.
В конце концов, я с этим смирился. Рано или поздно все равно все прояснится - как только приедет этот «один человек», этот very important person* .
Я ждал его с нетерпением. И со страхом.
* * *
Он появился утром 31 декабря, в канун Нового Года. Шел восьмой день моего валяния в десятиспальной кровати, и к этому времени я прибавил в весе, как минимум, килограммов пятнадцать. Плотная жировая прослойка, которую я по несколько раз за день нащупывал у себя на брюхе, основательно портила мне настроение.
Именно на это я и пожаловался, когда он, войдя в мою комнату, первым делом спросил меня о здоровье.
- Ну, ничего. Это должно волновать тебя меньше всего. - Высокий плотный мужчина с абсолютно седой шевелюрой и голубыми глазами истинного арийца с интересом изучал меня взглядом, стоя в изголовье кровати. Следом за ним в комнату проникли запах туалетной воды «Эгоист» и худая женщина в строгом костюме с большим «дипломатом» в руке. Серая мышка Томик поторопилась выскользнуть вон, и ее место уверенно заняла Марина.
- Николай Андреевич Барханов и Татьяна Григорьевна Борщ, - представила она моих почетных гостей, и гости, не сводя с меня глаз, словно в театре поспешили занять места в партере. При этом стул под Николаем Андреевичем испуганно скрипнул.
- Будем беседовать? - поинтересовался я лишь затем, чтобы что-то сказать.
- Будем, будем. - Барханов ослабил узел строгого бордового галстука. На вид я дал бы ему лет пятьдесят и должность не ниже начальника главка. Борщ годилась в секретари-референты, кем, скорее всего, и была. Впрочем, с таким же успехом она могла бы играть в Голливуде роль леди Дракулы. Узкое хищное лицо с тонкими губами и высокими скулами, костлявые кисти рук и длинные кроваво-красные ногти.
Каков типаж!
- Начинай, Марина, - распорядился Барханов, и я обратил взор на свою боевую подругу, милую, добрую, домашнюю и уютную.
На девчонку, которую я знал еще школьницей.
Девчонку, которая так любила поплакать у меня на плече.
Девчонку, с которой еще вчера мы торопливо занимались любовью, отправив Диану на полчаса в соседнюю комнату.
Если бы меня шарахнули по голове мешочком с песком, я был бы шокирован меньше, чем сейчас, разглядев, как в мгновение ока преобразилась Марина. Рядом с моей кроватью сидела сильная властная женщина, и холодный взгляд, которым она пригвоздила меня к подушке, излучал железную волю.
- Антон, для начала дай слово, что не перебьешь меня не единым вопросом. - Даже голос ее звучал совсем по-другому. Сейчас в нем звенела сталь.
Какие вопросы? До вопросов ли мне? Остаться бы в живых, не свихнуться бы от полноты впечатлений!
- Даю слово, Маринка, - тявкнул я и, не удержавшись, добавил. - Извините... Марина Сергеевна. Уж больно вы нынче строги.
Марина рассмеялась и, наклонившись, ткнулась губами мне в щеку.
- Вот ведь паршивец, - сказала она. - Какая Марина Сергеевна? Чего выдумал!.. Не пытайся превратить в балаган нашу беседу. Ты сейчас услышишь такое, что тебе станет совсем не до шуточек.
Я ухмыльнулся и, подоткнув повыше подушку, устроился поудобнее.
А через десять минут мне, действительно, стало совсем не до шуточек. И я, действительно, услышал «такое»!
* * *
- Сперва предисловие, - сообщила Марина. - Начинаю издалека, не удивляйся. Это поможет тебе поскорее понять то, что я сейчас расскажу.
Итак, - взглядом строгой учительницы пригвоздила меня к подушке она, - в одном из ближайших пригородов Москвы есть самый обычный институт социальных исследований и прогнозирования общественных ситуаций в стране. В институте установлен довольно серьезный компьютер и, что самое интересное, определенные люди, которые с ним работают, обладают такой информацией, которая даже не снилась ни ГРУ, ни ФСБ, ни какой-либо из влиятельных политических партий. Если сложить все то, чем владеют президент и спецслужбы, то получится примерно двадцать процентов от сведений, которые вот уже несколько лет стекаются в институт и тайно вводятся в память компьютера: все, начиная с анкет обычных социологических опросов и заканчивая данными, полученными в результате шпионажа на государственном уровне.
В течение последних четырех лет компьютер, переварив всю информацию, на вопрос «Что же нас ждет?» выдает всякий раз один и тот же ответ: «Вы сами себя угробите!» Если чуть-чуть поподробнее, но все равно в самом простом изложении, то это выглядит приблизительно так:
Страна давно катится в пропасть, и все вокруг это знают. Вот только не знают, что дна пропасти она достигнет к 2008 году. Плюс-минус шесть месяцев. В восьмидесяти пяти процентах - именно этот исход. Остальные пятнадцать остаются на то, что на развитие событий окажут влияние непрогнозируемые внешние факторы.
В 2008 году волна голода, обнищания и недовольства людей вознесет на президентский трон военного диктатора. Он придет к власти не без поддержки армии и не без молчаливого одобрения народных масс.
Далее возможны следующие варианты:
Двадцать пять процентов на то, что Россия возвращается в двадцатые годы и начинает под крылышком тоталитарной системы медленно и мучительно отряхивать с себя ту коросту, которой покрылась за последнее время. Ни о какой демократии не идет даже речи. Снова ГУЛАГи, снова почти никаких контактов с окружающим миром. Вокруг страны - полный вакуум.
Второй исход, семьдесят пять процентов, - диктатура почти сразу же развязывает третью мировую войну, и в результате наш славный голубенький шарик разваливается на поток астероидов.
Итак, скорее всего нам уготован подобный конец, и процесс, который сейчас развивается в России и ведет к краху, полностью вышел из-под контроля. Через полную инфантильность нашей спившейся нации и комплекс крепостного крестьянина, который крепко засел у нее в мозгу, переступить невозможно. Народ абсолютно аморфен, и его уже не расшевелить. Он способен только на то, чтобы в один прекрасный момент взорваться и напороть очередных глупостей.
Так вот, если этого взрыва избежать невозможно, надо хотя бы сделать его управляемым и в 2008 году перехватить инициативу. И тогда, возможно, удастся протолкнуть в жизнь вариант номер три - не термоядерная война и не двадцатые годы, а жесткие справедливые законы и строжайшая дисциплина. Чили, которая резво рванула вперед при Пиночете; Чанхойшистский Тайвань; даже гитлеровская Германия - помимо реакции и террора все они несли в себе мощное созидательное начало. И если отбросить в сторону шелуху, которой были покрыты эти режимы, то из зернышек можно отжать отличное масло и приправить им тот салат, который мы начнем готовить в 2005 году.
- Маринка, да ты не рассказываешь, ты поешь! - В этот момент я вспомнил Инну, то, как складно она излагала мне сценарий ограбления инкассаторов. - Признавайся, кто написал тебе этот доклад. Ты выучила его наизусть?
Да, наизусть! – Не без пафоса подтвердила Марина. - Считай, для меня это вроде молитвы. И держи свое слово. Ты, кажется, обещал не мешать мне вопросами.
Четыре года назад, - продолжала она, - в стране была создана Организация. Ее цели я в общих чертах уже описала, подробнее все узнаешь потом. Порядки в ней... - она на секунду задумалась и решила не тратить времени, - тоже потом. Единственное, что скажу, так это то, что все у нас держится на трех китах: первый - строжайшая дисциплина; второй - полная конспирация, совсем как у масонов; третий - высочайшие требования к личным качествам членов Организации, их материальному и техническому обеспечению. Мы не гонимся за количеством. Посвященных не так уж и много, но все они в какой-то мере сверхлюди, лучшие в своем деле. Обязанности в Организации распределены очень строго, каждый занимается исключительно тем, что умеет. Тебе, Антон, мы доверим эксы. Экспроприации. - На последней фразе Марина повысила голос и завершила свое выступление эффектной паузой.
На несколько секунд в комнате стало тихо. Похоже, что от меня ждали какой-то бурной реакции. Как же! - взяли и записали в компанию политических заговорщиков, даже не спросив моего согласия! Просто поставили перед фактом. В подобных случаях положено возмущаться. Но я их разочаровал - не стал в ярости рвать подушку, не пытался в истерике выдирать себе волосы или стаскивать с ноги гипс. За последнее время кто-нибудь постоянно что-то решал за меня, и шкура моя от этого успела основательно задубеть. Я просто привык все спокойно выслушивать, а потом поступать по-своему.
- Эксы так эксы, - согласился я. - Недавно на даче подобное предлагали бандиты. Правда, потом мне пришлось их убить.
- Ты сравнил, не подумав, - недовольно заметил Барханов. - Позже поймешь, что не прав. Продолжай, Марина.
Она продолжила. И больше часа рассказывала мне о себе, а я сидел в кроватке и молча поражался тому, что, оказывается, совсем ничего про нее не знаю.
Раньше я был просто слепым!
Или Марина была достойным членом Организации, один из основных принципов которой - полная конспирация.
Полная конспирация - как у масонов!
* * *
Все началось с Ромы Гольдштейна. Еще в военно-морском училище его каким-то подводным течением занесло в КГБ - именно так эта контора тогда называлась. Оттуда Рома ушел в частный бизнес, организовал свое дело. Но связи с чекистами у него, конечно, остались, и однажды посредством именно этих связей он был вовлечен в работу тогда еще только формировавшейся Организации. Рома неплохо соображал в ценных бумагах, удачно спекулировал на фондовой бирже. Но, самое ценное, он умел точно стрелять и был человеком без комплексов. Убивать ему уже доводилось во время работы в органах. В общем, готовый киллер, которого даже не надо обучать ремеслу.
И Рома открыл огонь!
Через два с половиной года он мог бы сделать уже девять насечек на ложе своей винтовки. Но винтовки менялись с каждым новым заданием. Рома же был тщеславен. Он страдал оттого, что не может ни перед кем похвалиться своими боевыми успехами, своей далеко не последней ролью в могучей Организации.
И однажды Рома все рассказал Марине.
Как ни странно, она сразу ему поверила. К тому времени прошло только два месяца после свадьбы, и Марина просто молилась на своего мужа. Она была готова идти за ним в огонь и в воду. Но выбрала третье - пошла за Ромой в Организацию.
Впрочем, особо выбирать и не приходилось. Или - или... Второе «или» для нее означало смерть - цену за то, что она внимательно выслушала своего мужа, когда тот делился с ней информацией, которую не имел права доверить даже жене.
Каким-то чудом Гольдштейнам удалось миновать закон «омерта»*, который был принят в Организации. Возможно, за Рому вступился кто-то из сильных мира сего, помятуя о выдающихся результатах его работы. Возможно, посчитали, что он выкупил себе индульгенцию, передав Организации свою жену.
Почти сразу же Марину отправили в Тайланд в тренировочный лагерь, где в течение пяти месяцев над ней по шестнадцать часов в сутки издевались психологи и идеологи, взрывотехники и инструктора рукопашного боя. В небольшой группе курсантов она была единственной девушкой, но никто даже не думал о том, чтобы как-то смягчить для нее режим тренировок. Наравне с остальными Марина продиралась через сырые зловонные джунгли или принимала участие в жестоких спаррингах, вела огонь из подствольника или сооружала мины-ловушки. Из лагеря она вернулась совершенно измученной и преисполненной сознания того, что теперь и она кое-что значит.
К этому времени Рома увеличил счет своим жертвам с девяти до тринадцати. Но над ним уже стали сгущаться тучи. Он был достаточно опытен и хладнокровен, чтобы не оставлять после себя на месте работы следов, разве что кроме использованного оружия. Но по оружию вычислить его никто бы не смог. Зато тем, кто мечтал встретиться с Ромой, был уже хорошо знаком его профессиональный почерк. В их картотеках на обладателя этого почерка давно была заведена специальная карточка, в их компьютерах давно были сформированы отдельные файлы, куда заносились все маленькие особенности, присущие пока еще неизвестному ликвидатору Роме Гольдштейну.
Почерк - категория объективная. Как ни старайся, как ни следи за собой, но изменить его невозможно. Наряду с большими привычками каждому человеку свойственны маленькие привычички, которые не бросаются в глаза ни ему самому, ни окружающим. Замечать их дано только тем, кто обучен этому в спецшколах ГРУ или ФСБ. Сам того не подозревая, человек оставляет для них свой автограф, просто чиркнув обычной спичкой по обычному коробку или скатав в шарик использованный трамвайный билет и выбросив его в урну.
Автографы Ромы Гольдштейна после каждого его выхода на охоту собирались и систематизировались, их подвергали тщательному анализу многоопытные криминалисты и психологи. С каждым разом портрет неуловимого киллера приобретал для них все более зримые очертания. И Рома понимал, что до него, в конце концов, доберутся. Все сводится только к срокам - вычислят через месяц или в запасе есть еще несколько лет.
У Организации к этому времени уже с избытком хватало сил и влияния на то, чтобы отмазать Рому от любого самого серьезного расследования, развернуть сыскарей в противоположную сторону. Но было решено не тратить на это ни денег, ни времени.
«Вот начнет припекать, тогда и посмотрим, - спланировали большие начальники. - Пока что парню ничего не грозит. На крайний случай у нас всегда найдутся каналы, по которым вытащим его за границу. А пока пусть работает».
И Рома начал «готовить» Виктора Мельникова - самое непростое задание из всего, что он до этого делал. Несколько человек, находившихся под его началом, в том числе и Марина, вели непрерывное наблюдение за «объектом» в Москве и в Сургуте, в Финляндии и на Капри. В ближайшее окружение олигарха были внедрены два члена Организации, опытнейшие аналитики прорабатывали тысячи вариантов устранения жертвы.
Но Мельникова охраняли спецы из Израиля, прошедшие школу Шабака*. В течение года они не допустили ни единой ошибочки, не предоставили Роме ни единого шанса. К середине лета он начал заметно нервничать. Несколько раз сообщал Марине, что замечает за собой наружку. Каждый день к вечеру напивался пьяным. Однажды угодил в вытрезвитель, в другой раз въехал на своем «Мерседесе» в ограду парка.
Полностью надломило Гольжштейна то, что Мельникова все-таки подстрелили. Здесь, в Питере, прямо под Роминым носом. Его легко обошли, над ним надругались этим убийством. И он не знал, кто это сделал.
И не знала Организация. Самые ее светлые умы, самые большие головы не могли найти ответа на вопрос: что за добрая фея спустилась на землю и выполнила работу за Рому Гольдштейна? В Думе и в воровских малинах, в ГРУ и в администрации президента агенты Организации не обнаружили не единой даже малейшей зацепки, чтобы от нее уже раскрутить клубок и выйти на заказчиков Мельникова.
Своих соратников?
Или своих конкурентов?
В результате пришлось довольствоваться малым - гипотезой: Мельникова заказала Москва. Какой-то серьезный дядя дернул оттуда за ниточки, и многоопытная охрана «дала сбой» и «упустила» возможность работы снайпера с крыши жилого дома, расположенного более чем в километре от места событий. Какой-то серьезный дядя достал из сейфа кейс, набитый деньгами, и проблема огромного расстояния от киллера до объекта перестала существовать. Снайпер получил в свои руки дорогущий американский «Хэррис М-87», предназначенный для поражения цели, удаленной более чем на тысячу ярдов, и практически недоступный простым смертным комплект оборудования «Болье» для ввода в прицел поправок на ветер, давление атмосферы и влажность воздуха. И, наконец, какой-то серьезный дядя одним выстрелом из Москвы угодил сразу в двух зайцев: одновременно с убийством Мельникова в свинью-копилку по имени «Петербург - криминальная столица России» с громким звоном был опущен очередной жетон совсем не малого достоинства.
После активных недельных поисков, которые выдали нулевой результат, Организация смирилась с тем, что впервые в истории кто-то сумел ее обскакать.
Она-то смирилась... Но не смирился Рома Гольдштейн.
* * *
- Он стал совершенно неуправляемым. Не просыхал целыми днями. - Марина достала из моей пачки последнюю сигарету и, размяв ее пальцами, выдаивала табак в бокал с апельсиновым соком. - В тот понедельник утром его мучило жесточайшее похмелье. Я сходила в универсам и купила бутылку «Смирновской». Ромка мне обещал, что как только у него будет водка, он разрешит мне вызвать на дом нарколога. В общем, он осушил залпом стакан, а потом, когда я напомнила о его обещании, вырвал из гнезда телефонный провод и растоптал всмятку мобильник. После этого он запер входную дверь, а ключ положил в карман. Из квартиры мне было не вырваться.
- И часто у него так сносило крышу? - поинтересовался я.
- Со мной Ромка бывал неуравновешен, - нашла более дипломатичную формулировку Марина. - Случалось, что распускал руки, а потом еще заставлял просить у него прощения. Я поражалась, до чего он двуличен: на людях был готов носится со мной, как с писаной торбой, а уже через пять минут, когда мы оставались вдвоем, превращался в деспотичного домашнего самодура.
Таким он стал, - продолжала Марина, - сразу же после моего возвращения из Тайланда. Не знаю, что с ним за это время произошло. Возможно, вбил себе в голову, что в тренировочном лагере я изменяла ему с каждым встречным. Как будто, - горько усмехнулась она, - никаких других забот у меня там не было.
Я вспомнил о том, что еще в школьные годы Рома был воинственным собственником. Сама мысль о том, что кто-нибудь вдруг возьмет и попользуется вещью, принадлежащей ему, могла повергнуть его в неописуемый ужас и привести к непрогнозируемым последствиям. А ведь Марину он воспринял тоже как свою собственность, свою вещь, распоряжаться которой имеет право он и никто иной. Планировать всю ее жизнь, вершить над ней суд может только Рома Гольдштейн!
- В тот день, - рассказывала Марина, - заперев дверь, Ромка продолжал вливать в себя водку, пьянел... вернее, дурел на глазах. Я не могла дождаться, когда же он вырубится, и можно будет достать ключ и уйти из квартиры. Но Ромка не вырубался. Вместо этого у него начался бред. Наверное, белая горячка. Он бубнил мне о том, что за ним следят уже целый месяц, его давно вычислили, его должны ликвидировать. «Но я их перехитрю, - веселился Ромка, - я не доставлю им удовольствия заполучить меня живым». И он начал всерьез планировать самоубийство. Но прежде он собирался отправить на тот свет меня.
Ему, наверное, было скучно умирать в одиночку, - усмехнулась Марина. - Он сходил на кухню и вернулся с ножом. И тогда я поняла, что все это совершенно серьезно: словами его уже не переубедить, придется сражаться за свою жизнь. Я попыталась разбить окно, но он отбросил меня в угол комнаты. И ударил ножом. Я увернулась...
Марина излагала все гладко, без единой запиночки - так, словно повторяет этот рассказ уже в сотый раз. Эмоции со временем стерлись, остались только голые факты.
«Но факты ли это на самом-то деле? - сомневался я. - Или детективчик, состряпанный где-нибудь в аналитическом отделе Организации и прочно вбитый в Маринину голову: мол, девочка, ты должна рассказывать это так, а не иначе?»
Я видел Гольдштейна за несколько суток до этих событий, когда он, по словам Марины, не просыхал целыми днями. И Рома показался мне совершенно нормальным, трезвым, как стеклышко. От него даже не несло перегаром. Или в то время я просто ничего не способен был замечать, был с головой погружен в свои собственные проблемы?
И зачем Рома тогда оставил мне винтовку и какие-то документы? Как жаль, что я устроил из них костер!
А может быть, правильно сделал?
- Я знала: у меня нет шансов против него. - Марина открыла тумбочку и достала оттуда новую пачку «Мальборо». - Он был сильнее меня, опытнее меня. Кроме того, у него был нож. Но мне под руку попались его гантели и... похоже на то, что я пустила их в дело. Смутно помню. Вернее, вообще ничего не помню. Провал в памяти... Я пришла в себя рядом с Ромкой. Все руки у меня были перемазаны кровью. А у него уже отсутствовал пульс. И была пробита башка...
Если бы Марина в этот момент трагично всхлипнула и пустила скупую слезу, я укрепился бы в своем мнении, что она просто играет, излагает легенду. Но она лишь беспристрастно выдаивала в бокал с апельсиновым соком табак из еще одной сигареты.
- Я вымыла руки, оделась, вышла на улицу и из кафе позвонила диспетчеру. Назвала свой пароль и код ситуации. Ну, он означает, - объяснила Марина, - что у меня дома случилось ЧП, не связанное с моей деятельностью в Организации, но от нее мне требуется срочная помощь. Через час приехал Барханов, куратор. - Марина посмотрела на Николая Андреевича, и тот покивал головой. - А вечером мы вызвали чистильщика. Он вывез Ромкин труп в Колпино и спустил его в речку...
- Зачем мне все это знать? - перебил я Марину.
- Понимаешь, Антоша, - она снова посмотрела мне глаза, но теперь ее взгляд уже не вбивал в меня гвозди, - я не хочу, чтобы между нами стояла какая-нибудь ложь, какие-то недомолвки. С сегодняшнего дня нам придется делить между собой куда больше, чем раньше. И я считаю бесчестным, что я про тебя знаю все, а ты про меня - ничего.
«Так уж и все! - рассмеялся я про себя. - Нет, Маринка. Вот тут ты как раз ошибаешься».
Но ошибался в этой комнате только я!
- Ромину смерть списали на разборки братвы, - неожиданно подал голос Барханов. Он, должно быть, утомился сидеть без дела и решил поучаствовать в разговоре. - И у колпинских оперов добавился очередной висяк. Правда, такой же висяк появился у нас. Никто не знал, куда Гольдштейн спрятал винтовку, которую он получил для устранения Мельникова. И куда спрятал кое-какие важные документы.
- Эти важные документы я спалил у себя на балконе, - честно признался я.
- А пепел развеял по ветру, - продолжил Барханов. - И правильно поступил. Не могу винить тебя в этом. Да и ты не бери в голову.
- Вот еще! - съязвил я. - Для этого у меня в голове сейчас нет свободного места.
- Это уж точно! - вмешалась Марина. - Ты, Антоша, обложился целым ворохом таких невероятных проблем, что даже Организация еле-еле сумела их разгрести.
Я мысленно безнадежно махнул рукой. Да если бы эта всемогущая Организация смогла вылечить хотя бы десятую часть моих геморроев, я бы низко поклонился ей в ноги! Вот только, вылечить их не дано даже самому Господу Богу.
Все-таки я с надеждой в голосе попросил:
- Расскажите, как вы их разгребли.
- Расскажем... - улыбнулась Марина. - А знаешь, когда я обнаружила, кто ты есть на самом деле, то чуть не свалилась в обморок. Так в людях я никогда не ошибалась! Тихий и добрый неудавшийся полиглот Антоша, созданный разве что для украшения домашнего очага; Антоша, которого я, казалось бы, изучила вдоль и поперек, ни кто иной, как кровожаднейший гангстер, оставляющий за собой горы трупов!
- Ну, Марина! - рассмеялся Барханов. - То же самое Антон вправе сказать про тебя. Хотя, если не брать в расчет Рому, ты не можешь похвастать убийствами, но в Тайланде же тебя этому научили. И надеюсь, хорошо научили. А Антон-то ведь тоже думал, что ты просто тихая добрая самочка, созданная для поддержания уюта.
Определение «самочка» мне не понравилось. Но если быть честным, я, действительно, воспринимал Марину именно так. И был слепцом, уверенным в том, что лишь я один все знаю и во всем разбираюсь. На поверку же это оказалось обычным пшиком.
- Деньги забрали вы?! - вдруг осенило меня. - Ты?! Отвечай, Маринка!
- Иначе они бы достались бандитам, - спокойно сказала она, и я почувствовал, как у меня сразу же заныла больная нога.
Все, действительно, оказалось пшиком!
Марина не лучше Иуды!
За все хорошее, что я ей сделал, она расплатилась предательством. Сперва обобрала, потом подарила меня своей секте.
Я был готов взорваться, но усилием воли подавил в себе все эмоции, не повел даже бровью. «Рано. Рано, Антоша, - успокаивал я себя. - Не спеши отказываться от мудрого правила: внимательно слушать, побольше запоминать, со всем соглашаться, а потом поступать по-своему. Ты все сделаешь правильно, только попозже. Отольются еще кровью Иуде и ее секте все твои денежки!»
- Рассказывай, - потребовал я, и Марина, удивленная и обрадованная тем, как я безразлично отнесся к тому, что моими двумя миллионами долларов распорядилась она, поспешила продолжить рассказ.
- В тот вечер, когда ты пришел с рюкзаком, меня снедало какое-то нехорошее предчувствие. Я целый день, сама не пойму почему, за тебя беспокоилась. Но вот появился ты, и моя тревога лишь возросла. Антоша, поверь, на тебя тогда было страшно смотреть! Ты был таким взвинченным, каким я тебя ни разу не видела. И ты был абсолютно измучен, словно целых три смены до этого грузил кирпичи. К тому же еще попросил меня дать слово, что не полезу в рюкзак. Извини, но я сразу решила, что это слово нарушу. Просто не могла поступить по другому. Я ведь очень сильно тебя люблю, а в рюкзаке, вероятно, таились какие-то твои проблемы, с которыми ты не смог бы справиться сам. А я хотела тебе помочь.
Короче, ночью, когда ты уснул, я залезла в рюкзак. Не знаю, как сдержалась, чтобы сразу не разбудить тебя после этого, но… - улыбнулась Марина, - все же сдержалась. К тому моменту я еще ничего не знала об ограблении инкассаторов. Не люблю слушать радио или смотреть телевизор. Зато я узнала чемодан и винтовку. И винтовка здорово воняла порохом. Так же как и один из пистолетов. Кажется, это был «Глок».
Я еле-еле дождалась утра и, как только проводила тебя на дачу, сразу же связалась с куратором. Не надо быть чересчур прозорливой, Антоша, чтобы понять, что ты уехал прятать бабло и оружие. И не надо быть слишком мнительной, чтобы после того, что увидела, всерьез начать беспокоиться о том, что ты влип в какую-то кошмарную передрягу, из которой уже не выбраться. А я очень боялась тебя потерять. И решила, что избежать этого мне поможет только Организация.
После встречи с Николаем Андреевичем я в общих чертах уже знала, что ты натворил. И после нашей встречи Организация сразу же взяла в ГУВД под свой контроль следствие по ограблению инкассаторов. Тобой заинтересовались. Ты мог оказаться полезным нашему делу.
Я бросил взгляд на Барханова. Внимательно слушая, он непрерывно кивал головой. Как китайский болванчик. В другой ситуации это показалось бы мне забавным. Но не сейчас. Неприятно узнавать о том, как кто-то, даже не вспотев, обыгрывает тебя с сухим счетом.
- Как только мы оказались на даче, - продолжала рассказ Марина, - я сразу же обследовала сад. А когда ты куда-то вышел, - кажется, к соседям за молоком, - спустилась в подпол и обыскала весь дом. В результате, под половицей я обнаружила небольшую заначку, а в саду место, где недавно копали землю. Ты неплохо его замаскировал, но я знала, что надо искать. Вечером, уж извини, я скормила тебе вместе с чаем немного снотворного и, когда ты уснул, спокойно достала твой клад. Там оказались только рубли. Я их положила назад. Ты и сейчас можешь выкопать их оттуда.
Что касается долларов, то ты сам показал мне место, куда их упрятал. Ты ни разу не прошел мимо него, когда мы ходили в лес за грибами. К этой раздвоенной сосне тебя тянуло, словно магнитом. Со стороны могло показаться, что там ты каждый раз рассчитываешь обнаружить пару-тройку боровиков. На самом же деле тобой на уровне подсознания управлял обычный инстинкт. Не знаю его природы, - я, Антоша, не психиатр, - но именно этот инстинкт часто заставляет преступников возвращаться на места преступлений. И именно он упорно толкал тебя к тому дереву. А я просто внимательно наблюдала за твоим поведением.
В конце-концов я решила, что с этой раздвоенной сосной никакой ошибки быть не должно. Я на твоем месте тоже выбрала бы ее. Ни с каким другим деревом ее не перепутает даже пьяный. Она единственная такая в округе...
- Ну, с этим все ясно, - перебил я Марину. - Когда мы вернулись в Пушкин, ты выбрала время и съездила с кем-то к этой сосне. И в результате все денежки оказались у вас. - В моем голосе звучала обида. - Но я ведь должен гордиться тем, что они послужат правому делу спасения несчастной России? Не правда ли, милая?
- Антоша, не заводись.
- Бред! - Я снова почувствовал, что стремительно накаляюсь. И снова сумел взять себя в руки. - Ладно, проехали. Расскажите лучше, как я оказался вместо погоста на этой шикарной кроватке.
И тут инициативу рассказчика взял на себя Барханов.
- Мы не спешили выходить на тебя с предложением о сотрудничестве, - начал он. - Проверили тебя; твоих родственников; все-все-все, что смогли накопать по своим каналам. Сам понимаешь, стандартная процедура. По всем характеристикам - не замечен, не привлекался - ты оказался самым обычным средним русским интеллигентиком. Самым сереньким, самым что ни на есть незаметным. И это твой большой плюс. Твою биографию даже не надо чистить, тратить на это немалые средства. Все то, что ты натворил за последнее время, не в счет. Отражено это нигде не будет. Организация позаботится о том, чтобы все твои подвиги были захоронены как можно глубже.
Итак, анкетные данные у тебя идеальные. Смущало, конечно, то, с какой легкостью ты ударился в уголовщину. Нам не нужны бандиты. Но над схемами твоего поведения за последние месяцы потрудились наши психологи. И составили твою поведенческую модель. Не буду ее дословно цитировать, - уж больно она сложна, - но в двух словах это выглядит так:
Ты не любишь ставить перед собой каких-то сложных задач, не стремишься к достижению пусть даже и очень заманчивых целей, если это может потребовать от тебя больших физических или моральных затрат. Короче, ты просто ленив и абсолютно безынициативен. Но под давлением сложных жизненных ситуаций или под влиянием других, более сильных людей внутри тебя может произойти мощный выброс энергии и ты, мобилизовав все резервы, превращаешься на определенное время в хладнокровного бойца, наделенного огромным запасом живучести. В этот момент ты лишен каких-либо эмоций, ты жесток, ты опасен. Ты запрограммирован на выполнение какой-то конкретной задачи. Через некоторое время это состояние у тебя проходит, и ты ощущаешь себя совершенно опустошенным, не способным сопротивляться даже нападению мыши.
- Да, это так, - прошептал я, поражаясь, насколько Барханов прав.
- В специальных учебках, - продолжал он, - умение предельно концентрироваться в нужный момент и, назовем это так, включать форсаж пытаются привить месяцами, но как правило, это все равно не дает желаемых результатов. У тебя же подобное свойство оказалось заложенным в генах. Редкий случай, Антон, но такое встречается.
Какой из всего этого вывод? В первую очередь тебя следует оградить от таких людей, как Мыслицкая. Во вторую, рядом с тобой должен находиться сильный наставник с трезвым умом и чистыми помыслами. - Барханов многозначительно посмотрел на Марину, и она расцвела в улыбке. - И, самое главное, ты сам обязательно должен над собой поработать. Укрепить свою волю, научиться выходить из-под влияния посторонних людей. Соблюдешь три этих условия и ни о какой уголовщине у тебя не будет и помыслов. Ты начнешь руководствоваться другими, куда более высокими принципами. А принципы эти ты приобретешь, сотрудничая с нами. Мы необходимы тебе, без нас, Антон, ты пропадешь очень скоро. А ты, соответственно, нужен нам со всеми твоими плюсами-минусами. Между прочим, наши психологи отмечают, что ты идеальнейший исполнитель, и коэффициент ценности для нашей Организации у тебя колеблется от девяти до девяти с половиной по десятибальной шкале. Конечно, если с умом использовать весь твой потенциал.
Барханов помолчал и, видимо, пришел к выводу, что пора выбираться из густых зарослей заключений психологов. Мое резюме для поступления на службу в Организацию уже достаточно распухло от комплиментов и определений. Пора подводить черту.
- В общем, так, - сказал он. - Наверху было вынесено решение привлечь тебя к нашей работе. Тем не менее, мы не собирались с этим спешить. Сегодняшний разговор должен был состояться не раньше апреля. За это время я хотел еще немного присмотреться к тебе. Не скрою, мне доставляло удовольствие наблюдать, насколько здорово ты умеешь держаться в необходимых рамках. Не швыряешь деньгами, которые у тебя завелись. Как ни в чем не бывало, по прежнему много работаешь. Я даже иногда начинал сомневаться, а было ли на самом деле твое громкое преступление с целым взводом покойников и двумя миллионами долларов.
В наши планы вмешался Зиневич - Илья Мизантроп. Именно с его армией ты воевал у себя на даче. - Барханов вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул ему в ответ: мол, понимаю, о ком идет речь. - Наша ошибка: мы упустили из виду возможность того, что эти шакалы сумеют на тебя выйти. Хорошо, что ты успел поставить в известность Марину. Она сразу же после твоего звонка с дачи предупредила меня, я немедленно собрал чрезвычайную группу, и мы выдвинулись в Лугу. Разогнали бандитов, переполошили деревню и нашли тебя, издыхающего под деревом. Ты везунчик, Антон. Еще пять минут, и... - Барханов эффектно провел рукой по своему горлу. Он сейчас мнил себя настоящим героем. Он гордился собой! Он гордился содеянным!
- Что дальше? - оторвал я его от приятных дум.
- Дальше? А дальше ты здесь живой и почти невредимый, - радостно сообщил мне Николай Андреевич. - И, главное, чистый по всем статьям. Бандитов мы от тебя отвадили. Милиция у нас под контролем. На твоей даче все вычистили, можешь пользоваться ею дальше. Соседей убедили, что в лесу проводились небольшие учения, и они это слопали. Что еще?.. Ах да, Катерина... Ее перевезли в Питер и подбросили в один из подвалов. Пусть менты поломают головы, когда найдут ее труп. Хотя, все и так ясно: наркоманка, жертва маньяка, любителя отъедать у девушек пальцы.
Камешек в мой огород!
Вряд ли это отмечено без задней мысли. Я недовольно шмыгнул носом, но решил, что сейчас не время для объяснений. Пусть думают, что хотят.
Барханов молчал, мучительно соображая, чем таким еще можно меня порадовать.
- А деньги? - помог ему я.
- Деньги? - Николай Андреевич невинно похлопал голубыми глазами. - Не беспокойся, их никто не присвоит. Они пойдут на благое дело. Впрочем, это разговор долгий. Отложим его на потом. Что же касается тех рублей, что спрятаны у тебя в саду, так мы их не трогали. Пользуйся на здоровье и пользуйся смело. Никого не касается, откуда они у тебя.
Барханов поднялся со стула и, разминая кости, начал прогуливаться по комнате. Татьяна Григорьевна Борщ сопровождала его преданным взглядом. За два часа мне так и не довелось услышать звука ее голоса, но я был уверен, что он должен быть скрипучим, как у Бастинды.
- Марина, распорядись-ка насчет обеда. Пусть нам накроют в гостиной, - попросил Николай Андреевич. Видимо, сделав десяток мелких шагов, он успел нагулять аппетит.
Что до меня, то мне сейчас было не до еды. Я хотел хоть ненадолго остаться один и, еще раз прокрутив в голове запись нашего разговора, пораскинуть мозгами:
Где здесь вранье, а где правда?
Где можно выиграть, а где проиграть?
Когда открывать военные действия против Организации, и стоит ли их вообще открывать?
Тысячи, миллионы вопросов. Я весь сейчас состоял из сплошных вопросов. Мне срочно надо было найти ответы на них.
И я запросил тайм-аут.
* * *
Для начала я определился со своими активами:
Если верить Барханову на слово, а больше мне ничего делать не остается, то к их числу можно причислить то, что у меня осталось еще почти полтора миллиона рублей. И то, что никто больше не будет меня беспокоить по поводу ограбления броневика. Об Организацию, под чьим патронажем я теперь нахожусь, обломают зубы и менты, и Илья Мизантроп. Им следует обходить меня за целую милю.
Что еще? Возможно, сотрудничая с Бархановым, я буду иметь неплохой доход. Естественно - прочную «крышу». Ну и, надеюсь, - перспективы на будущее. А если даже все это отбросить в сторону, то я весьма благосклонно воспринимаю саму идею просто влезть в подобную заваруху. Отмечая, что я ленив и безынициативен, Николай Андреевич совсем упустил из виду один небольшой нюанс, а именно то, что за последнее время я превратился в отъявленного авантюриста. Наблюдая через «Хенсольдт» за своими противниками, я приобрел вкус к войне и победам. Помирая в холодном сугробе, я полностью отморозил в себе страх перед смертью. Я в корне изменил свое отношение к смыслу жизни. Я теперь мечтаю о подвигах и приключениях.
Пассивы:
Первый - это, конечно, Маринка. Даже потеря двух миллионов долларов меркнет по сравнению с тем, что мне сегодня стало известно про свою боевую подругу. К долларам я не успел привязаться, не успел испытать счастья обладания ими. Они лежали в далеком лесу, и последнее время я вспоминал о них лишь от случая к случаю. А им надоело ждать и они ушли от меня к другому. Я воспринимаю это, как большую утрату, но совсем не как трагедию всей моей жизни.
Другое дело Маринка. Не успел я очухаться после предательства Катерины, как на меня обрушивается новый удар. На этот раз вместо азербайджанца Зиядхана-оглы выступает некая мощная Организация, и Маринка, самая хорошая, самая моя любимая Маринка, оказавшись в один далеко не прекрасный момент перед выбором, не раздумывая, продает меня со всеми моими потрохами, со всеми моими двумя миллионами долларов.
Или, может быть, я не прав? Может быть, я просто перегибаю палку? Марина хотела как лучше, хотела оградить меня от опасностей? Запаниковала, заглянув в рюкзак, пошла на поводу у эмоций?
Не знаю. Мне нужно время, чтобы все это спокойно обмозговать. Возможно, мне нужно для этого много времени. Пока же я буду вести себя как ни в чем не бывало. Буду улыбаться Марине, буду обсуждать с ней меню на обед или последний роман Джона Соула. По вечерам мы будем вместе укладываться в постель. Вот только любить я ее уже не смогу, и вполне вероятно, что однажды приду к заключению: настала пора Марине держать ответ за свое предательство.
Но прежде проверю внимательно, нет ли у нее под рукой гантелей.
Кстати, насчет гантелей. И насчет смерти Ромы Гольдштейна. Вся эта история кажется мне притянутой за уши, небрежно шитой грубыми белыми нитками. Но пока я не в состоянии в ней разобраться, буду молчать и не рыпаться. Надеюсь, со временем мне удастся что-то разнюхать и, возможно, появится еще один повод развязать войну против Организации.
Организация... Что же она собой представляет?
В то, что это не плод больного воображения Николая Андреевича; в то, что она действительно существует, я поверил сразу же и беспрекословно. Наверное, в этом меня убедили «Хеклер и Кох» и оранжевый снегоход; богато обставленная спальня, в которой я валяюсь на роскошной кровати, и черная икра, от которой скоро меня начнет воротить. То, что основной целью Организация определила захват власти в стране, я тоже принял без вариантов. А о чем в России еще могут мечтать организации? Побольше нахапать денег или дорваться до власти. Или и то и другое.
Методы достижения цели, которые выбрала Организация, не блещут оригинальностью. Террор и экспроприации... этим в Росси грешили в свое время эсеры и анархисты. Интересно, а может ли Николай Андреевич похвастаться какой-нибудь более гибкой тактикой? Или это не для моих ушей? Мне подобное знать не положено? Мне уготована роль рядового солдата?
Я решил не спешить пока с выводами. С той, практически нулевой, информацией, которой со мной скупо поделилась Марина, я способен сейчас лишь наугад, как слепой, дергаться в разные стороны. И в результате все равно ошибусь в выборе направления и расшибу себе лоб. Надо ждать, терпеливо ждать, пока со временем не начну потихонечку прозревать. Вот тогда и наступит пора отвечать на вопросы.
А пока я, не торгуясь и не ломаясь, дам свое согласие на сотрудничество. Заключу с ними любой контракт, который мне, уверен, сегодня подсунут. Подпишусь под всеми «предупрежден», «ознакомлен», «согласен сотрудничать». Барханов, Борщ и Марина будут с любовью взирать на меня и восхищаться: какой я покладистый, какой я послушный!
Будешь послушным, когда в альтернативе существует лишь один вариант! Нет, пардон, все-таки два варианта - если я вздумаю отказаться, мне, может быть, предложат на выбор: пуля в затылок или передозировка снотворного.
Итак, решено: я в их команде, я готов принимать участие в эксах!
И сразу же все сомнения и тяжкие думы, которые хозяйничали в моей голове последние три часа, разбрелись, и вместо них на освобожденную территорию заступило желание поскорее разделаться с официальной частью переговоров и начинать праздновать Новый Год.
- Эй! - заорал я так громко, что в мою комнату сразу же испуганно сунула нос Марина. - Долго вы там собрались трапезничать? Закругляйтесь и гоните ваши бумаги. Что там надо подписывать?
* * *
И они действительно завалили меня бумагами - целым ворохом всевозможных бумаг. Уставы, инструкции, обязательства... Я потратил почти два часа на то, чтобы все просмотреть и подписаться на каждом листе - «ознакомлен», «ознакомлен» и еще раз «ознакомлен»...
Потом Татьяна Григорьевна Борщ все так же молча установила видеокамеру, и я сорок минут исповедовался перед ней во всех своих прегрешениях, начиная с нападения на броневик и заканчивая убийством кавказских овчарок. А в заключение всей процедуры я, также перед видеокамерой, прочитал по бумажке присягу и поклялся в верности правому делу Организации. Для соблюдения всех формальностей не хватало разве что целования знамени.
Аделаида Петровна приволокла в комнату бутылку шампанского и целый поднос бутербродов. Барханов произнес торжественный спич.
Марина сказала коротенький тост.
Я что-то вякнул насчет Нового Года.
И мы дружно, покончив с шампанским, перешли на армянский коньяк. И на водку из хрустальной двухлитровой бутыли, почему-то исписанной вдоль и поперек арабской вязью.
Наступление Нового Года я благополучно проспал. Очухался в два часа ночи с головной болью и пересохшей глоткой. Рядом с моей кроватью, как ни в чем не бывало, сидела Тамара. Она портила зрение, уткнувшись носом в ночник и читая свою вечную книжку.
- Томик, угробишь глаза, - просипел я. Она повернулась ко мне и улыбнулась. - С Новым Годом, малышка! - Я вспомнил о том, что сегодня праздник. - С новым счастьем... Слушай, а у нас есть похмелиться?
- Не знаю, Антон. - В сильных линзах ее очков замерли сразу два отражения маленькой елки, стоявшей на телевизоре. - И тебя с Новым Годом. С новым счастьем. С новой жизнью, Антоша. Ты вчера сделал правильный выбор. Я тебя поздравляю.
Услышав наш разговор, в комнате объявилась Марина.
И опять мы пили шампанское.
И опять на утро меня терзало похмелье.
И опять целыми днями я развлекался изобретением кулинарных рецептов и пустой болтовней «за жизнь» с Дианой.
И Самуил Моисеевич опять каждый раз щебетал свое «Well, well, well», осматривая мою ногу.
И в треугольник окна, образованный отогнутыми портьерами, ко мне иногда заглядывало сначала январское, а потом февральское солнышко.
День за днем, ночь за ночью я проводил в своей десятиспальной кровати со львиными мордами, а на посту рядом со мной сменялись Диана, Марина и Томик. И Аделаида Петровна исправно таскала мне в постель подносы с едой и по утрам гудела в комнате пылесосом.
Ни Барханов, ни Борщ больше не появлялись.
- А зачем? - говорила Марина, когда я начинал этому удивляться. - Подожди: заживет нога, и все тебе будет: Барханов и Борщ, новые знакомства и неожиданные встречи... Даже, - смеялась она, - будет, возможно, казенный дом или дальняя дорога.
Марина по-прежнему не была со мной откровенна и ловко отбивалась от многочисленных вопросов, которыми я ее засыпал. А в результате знаний о деятельности Организации у меня не прибавилось ни на грош.
- Но я же давал подписку, что не буду разглашать ваши тайны, - ныл я, и Марина привычно тыкалась губами мне в ухо.
- Не торопи событий, Антоша, - шептала она. - Все настолько серьезно, что прежде чем допустить тебя к этим тайнам, с тобой должны поработать наши спецы. Тебя подготовят, и ты узнаешь все, что захочешь.
Я очень надеялся, что в курс подготовки не будут входить какие-нибудь неизвестные простой медицине уколы и секретные изыски психиатров. Мне абсолютно не улыбалось в один прекрасный момент превратиться в зомби.
- Да брось ты! - смеялась Марина, выслушивая мои сомнения. - Ты начитался Утгера и Дина Кунца. Какие уколы! Какое зомбирование! Посмотри на меня. Надо мной тоже измывались психологи. Ну и что? Я разве после этого стала хуже? Я разве тебе не нравлюсь?
- Ты нравишься мне, Маринка.
И только.
Все доброе, что было у меня к ней раньше, исчезло. Остались лишь недоверие и настороженность. И еще - воспоминания. О том, как хорошо нам было на даче. Как мы собирали в саду поздние яблоки и спорили, чья очередь мыть посуду. Как ездили в Лугу и бродили по узким проходам местного рынка. Как целыми днями гуляли по лесу...
Я гулял, а Марина внимательно наблюдала за мной, ломая голову: куда я засунул два миллиона долларов.
* * *
В конце февраля Моисеич приволок в мою комнату небольшой чемоданчик и, извлекая из него хитроумные приспособления, ловко смонтировал рядом с моей ногой рентгеновский аппарат. Я и думать не мог, что он может оказаться настолько компактным.
- Да что ты, молодой человек! - удивился мой костоправ. - Неужели не слышал раньше о подобных игрушках? Да их сейчас умещают в дамские сумочки. А этой старушке, - он похлопал рукой по чемодану, - уже лет тридцать-сорок. Но для твоей конечности сойдет и она. Well, well, well. Отлично, отлично. Пора подниматься и начинать потихоньку ходить.
Я еле сдержал радостный вопль. Наконец-то моя двухмесячная эпопея в кровати подходит к концу!
В тот же день, стараясь держаться поближе к стенам, я совершил свое первое неуверенное путешествие по квартире. Я ожидал обнаружить хоромы, но оказалось, что это обычная «сталинка» с двумя смежными комнатами. Одна - дальняя - моя спальная. Вторая - та, которую в свое время Барханов назвал гостиной. Она оказалась довольно уютной. Пол в центре комнаты прикрывал пушистый ковер, на нем был установлен круглый обеденный стол из мореного дуба и несколько крепких стульев а-ля XIX век. По стенам были развешаны искусственно состаренные пейзажи.
Или все-таки подлинники?
Нет, этому я не верил.
В огромной прихожей я наткнулся на пост охраны. Кругломордый детина при виде меня расплылся в добродушной улыбке и протянул лопатообразную лапу.
- Василий, - представился он.
Я не сомневался в том, что встречу кого-то подобного. Да неужели меня, хоть и безногого, доверили бы лишь нескольким женщинам и маленькому лысому доктору!
- Скажите, - поинтересовался я у охранника, - а где все это время обитал Моисеич? Ему же надо на чем-то спать, а я даже не вижу здесь раскладушки.
- А он живет в соседней квартире, - с готовностью доложил мне Василий. - Если что, я просто стучу кулаком ему в стенку.
«И при этом во всем доме осыпается штукатурка, - добавил я про себя. - Вот только не помню, чтобы слышал за два с лишним месяца какой-нибудь грохот».
На следующий день Марина перевезла меня в Пушкин. Давно бы пора перестать всему удивляться, но у меня буквально отвисла челюсть, когда я увидел, насколько легко она управляется с Ромкиным «Мерседесом». Гололед - не гололед, пробки - не пробки... Ей было на это начхать. Она ловко перестраивалась из ряда в ряд и хищно просачивалась в самые узкие щели, полностью игнорируя недовольные гудки оставленных за спиной конкурентов.
- Почему я не знал, что ты так ловко водишь машину? - не выдержал я.
- А почему ты не спрашивал? - Марина расплылась в довольной улыбке. - Я еще много умею такого, о чем ты не знаешь, Антоша.
Я в этом не сомневался.
В Пушкине все оказалось по-старому. На небольшом катке, залитом между домами, мальчишки шумно играли в хоккей. Шлепая огромными разбитыми валенками, никуда не спеша, пересекал двор местный бомж Оглоед. Сиротливо стояла возле Марининого подъезда моя «девятка». У нее давно уже сел аккумулятор, сигнализация не работала, но за два месяца ни один вор не обратил на мою машину внимания. Старенькая, она никому, кроме меня, была не нужна.
Едва я выбрался из «Мерседеса», как со мной приветливо поздоровался Маринин сосед. В енотовом полушубке и полосатых пижамных штанах он с пустым ведром возвращался с помойки. И выглядел при этом экстравагантно.
- Давно вас не видел, Антон. - Сосед протянул мне руку. - Марина рассказывала, что вы два месяца провели в Тайланде.
Я улыбнулся. Эту легенду придумали для моей мамы. Ей из Бангкока даже переправили две открытки, которые я подписал, находясь всего в пяти автобусных остановках от ее дома.
- Странно, - продолжал любопытный сосед, внимательно вглядываясь в меня. - Вы совсем не загорели.
Неудачная легенда... Совсем неудачная... Параллельно с отправлением открыток меня надо было облучать кварцем.
- Думаю, что в Организации полно дилетантов, - заметил я Марине по этому поводу, когда сосед, гремя своим помойным ведром, скрылся в подъезде.
Она в ответ только расхохоталась.
Весь день у нее было отличное настроение. Она весело щебетала, пока кормила меня обедом; стояла у меня над душой, что-то рассказывая, пока я целый час отмокал в ванне; ни на секунду не умолкала, когда мы ходили проведать мою квартиру.
Там ничего не изменилось, разве что добавилось пыли. Да автоответчик был до упора забит слезными мольбами моей бывшей тещи: «Обязательно позвони мне, Антон!» Я отлично знал, по какому поводу ей нужен, и, смалодушничав, решил прятаться от нее так долго, как это возможно.
На следующий день я связался с издательством и, наврав им с три короба, снова засел за перевод Себастьяно Вассалли. Истосковавшись по этой работе, я был готов просиживать за компьютером по шестнадцать часов, но два раза в день Марина решительно выдергивала меня оттуда и выгоняла на улицу. Первую неделю мы просто медленным шагом гуляли по парку. Потом перешли на бег трусцой, с каждым днем увеличивая дистанцию. И вот наступил момент, когда я смог бы преодолеть три километра в довольно жестком режиме и после этого даже не вспомнить о своей ущербной ноге.
А на улице уже вовсю резвилась весна. Сугробы, такие глубокие в этом году, почернели и сморщились, обнажив богатые залежи прошлогоднего мусора. Симпатичные девушки все как одна влезли в короткие тесные юбочки, а под окнами по ночам сиренами завывали коты.
К середине апреля я разделался с переводом Вассали и снова начал маяться от безделия - сидел безвылазно дома, литрами заливал в себя пиво и развлекался разгадыванием кроссвордов.
Марина пропадала где-то целыми днями, уходя рано утром и возвращаясь домой глубокой ночью. На все мои вопросы она, устало улыбаясь, отвечала:
- Ты же знаешь, Антоша. Ты сам все давно уже знаешь...
И вот однажды, когда я утром на кухне пил кофе, она торжественно положила передо мной на стол тонкую прозрачную папку.
- Что это? - Я отодвинул в сторону кружку и достал из папки свой заграничный паспорт - паспорт, которого у меня никогда не было. Раньше он был мне не нужен. Раньше я просто ни разу не выезжал за границу. Фотография в паспорте была уменьшена с моего портрета, который Марина таскала в своем портмоне.
- Оперативно, - заметил я, разглядывая билет на самолет до Бангкока - он оказался вложенным в паспорт. - Значит, все-таки тренировочный лагерь?
- А ты надеялся, что про тебя забыли?
Признаться, я надеялся совсем на обратное. Не показывал вида, но каждый день ждал, что обо мне вспомнят. Я устал от этого ожидания, от неопределенности положения, в котором находился последнее время. Стоять на краю снежного козырька, нависающего над глубоким ущельем, и знать, что в любую секунду он может сверзнуться вниз, занятие не из приятных. Куда веселее нестись вместе с лавиной по горному склону - хоть какая-то ясность, движение, призрачная, но надежда в последний момент оказаться в верхней части сугроба и зацепиться за жизнь.
- Я рад. Если честно, то ждал этого с нетерпением. Всегда интересно сменить обстановку. - Я вложил загранпаспорт обратно в прозрачную папку. - Вот только, до вылета осталось чуть больше суток. Я не успею собраться. Не успею привести в порядок свои дела.
- Собираться не надо. - Марина нахально допивала мой кофе. - Там, куда едешь, тебе выдадут даже зубную щетку. Для отвода глаз возьмешь в самолет чемодан. Я набью его каким-нибудь ненужным тряпьем. Что же касается твоих дел, то мы их уладим сами.
Я ухмыльнулся, и это не осталось без Марининого внимания.
- Да! - с пафосом заявила она. - Привыкай, Антоша, к тому, что теперь у тебя есть сильные покровители. Они заботятся о тебе, а ты, в свою очередь, не забывай о них. Не так-то и много от тебя требуется: беспрекословное подчинение, старательное исполнение приказов...
Она замолчала, соображая, что бы еще добавить к этому списку. Я продолжил его за нее, но только не вслух - про себя:
«... А самое главное, - думал я, - надо работать с максимальной отдачей, по стахановски, выдавая на-гора побольше зелененьких долларов и добавляя сверх плана лишние баллы к рейтингу неизвестных мне политических монстров. Эксы, кровь, заказы на общественных деятелей и бизнесменов... Террор на улицах и детский плач на свежих могилах, несостоявшиеся мечты и разбитые семьи... А рядом со всем этим я! Я - стрелочник! Я - непосредственный исполнитель, виновник всех бед».
- Я готов, Маринка, - произнес я, - и, честное слово, рад, что могу приступить к настоящему делу. Вот только, жаль расставаться с тобой.
Она молча растрепала мне волосы, потом обхватила руками мою голову и крепко прижала к себе.
Через открытую форточку в кухню врывался возбужденный гомон весенней улицы, из неплотно закрытого крана звонко долбили мойку капли воды.
- Маринка, Маринка, - прошептал я. А параллельно с этим «Маринка, Маринка» в моей голове стало выстраиваться признание, которое я никогда бы не произнес вслух:
«Глупая Маринка-Маринка. Маленькая фанатка большой игры, в правилах которой ты совершенно не разбираешься. И не догадываешься... Да, не догадываешься, что никогда я не стану обычным стрелочником. Никому не удастся воспитать из меня слепого прилежного исполнителя. Я - кошка, которая не поддается никакой дрессировке и гуляет только сама по себе. Я - змея, в которую превратился еще в декабре, и которую ты сейчас пригреваешь у себя на груди. Я не забыл и никогда не забуду то, как, не спросив у меня разрешения, ты и Организация прикарманили мои кровью добытые денежки; то, как легко вы распорядились моей жизнью. И моей смертью. Тогда в лесу вы отогнали ее от меня и считаете, что теперь в моем лице обрели слугу, обязанного вам по гроб жизни. А вместо этого породили воинствующего психа, готового обляпать дерьмом все ваши великие начинания.
Я согласен пять месяцев проторчать в вашем вонючем лагере. Я буду прилежным и старательным учеником. Кормите меня, учите меня. Я готов жадно впитывать в себя эти знания, а потом принимать участие в ваших темных делишках. А еще - внимательно за всем наблюдать. И выжидать... Неизвестно, к каким выводам я приду со временем!»
- Ну, все. - Я шлепнул Марину по упругой попке. - Хватит тереться об меня животом, отложим это до вечера. Одевайся и пошли погуляем. Смотри, какое чудо на улице! Тепло-тепло... А какое солнышко!..
Почти шестьдесят лет назад, утром 22 июня, тоже нарождался чудесный погожий денек. Было тепло-тепло... И ярко светило солнышко...
Сегодня мое 22 июня?
Сегодня их 22 июня?
Или я все это просто придумал?
- Одевать куртку? Как ты считаешь, Антоша? - прокричала из прихожей Марина.
День начала великой войны? Как ты считаешь, Антоша?
* * *
- Привет. Проводила? - Куратор убавил звук магнитолы и внимательно наблюдал, как она устраивается на пассажирском сиденье его двухместного «Доджа». - Пустила слезу?
Марина достала из сумочки пачку «Житана» и вместо ответа пожаловалась:
- Последнее время я стала слишком много курить.
- Бросай, в чем же дело?
Она щелкнула серебряным «Ронсоном», который нашла сегодня на тумбочке в спальне, и глубоко затянулась.
- Проводила. И даже пустила слезу. Думаю, мне будет его не хватать.
- Ну, всего-то полгода. - Куратор слегка коснулся ее плеча. - Не волнуйся, от него там не убудет. А я на твоем месте бы радовался. Все лето свободна, гуляй - не хочу.
- Николай Андреевич. - Марина повернулась к куратору, и пепел с сигареты упал ей на джинсы. Она не обратила на это внимания. - Антон строит какие-то планы.
- Ну, это не ново, - рассмеялся куратор. - Все они воображают из себя невесть что, и всех их благополучно обламывают. Антон что-нибудь говорил?
- Ждите! Вы же знаете, он верткий, как ящерица. Всегда готов, если покажется горячо, избавиться от своего хвоста. Нет... Антон выставляет на витрину лишь то, что имеет товарный вид. Он разыгрывает безмерное счастье, клянется в своей лояльности, а под прилавком держит какие-то черные думки с грифом «Секретно. Только для личного пользования».
- С чего ты взяла?
- Я знаю Антона почти шесть лет. Когда он начинает что-то вынашивать в своей голове, он изменяется, и я это сразу же замечаю. Например, так было после вашей встречи у Моисеича.
- Да. Я помню, ты говорила. - Куратор развеял рукой сигаретный дымок у себя под носом и, недовольно поморщившись, приоткрыл окно. - Он на тебя разозлился за то, что ты выдала нам его деньги.
- Дурак!
- Не суди его строго. Он ничего не знает и, естественно, предполагает худшее. А мы молчали, как партизаны. Да если бы и что-нибудь рассказали, Антон не поверил бы ни единому слову.
Марина молча пожала плечами.
- Между прочим, Шкурко, - продолжил Барханов, - отчитался уже по полутора миллионам из этих средств, что добыл твой любимый. Семьдесят магазинчиков для малоимущих семей по всему Красному поясу. Кое-кто от злости уже ссыт кипятком. - Куратор радостно потер руки. - Мы продолжаем набирать обороты.
- Николай Андреевич. - Марина приоткрыла окно и выбросила окурок на улицу. - Николай Андреевич, у нас с Антоном будет ребенок.
- Сколько?
- Надеюсь, один, - хихикнула Марина. - Что за вопрос?
Они дружно расхохотались. Так громко, что женщина с большой хозяйственной сумкой остановилась и попробовала заглянуть в машину через тонированное стекло. Ее удивленная физиономия вызвала новую волну веселья.
- Сколько недель, я имею в виду? - наконец с трудом сумел выговорить Барханов. - Ох, Маринка, с тобой не соскучишься. Поздравляю! Антон, конечно же, знает?
- Нет. - Она виновато потупила взор и, разглядев на своих джинсах след от сигаретного пепла, начала старательно скоблить его ногтем. - Николай Андреевич, я боюсь за него.
- Брось. Ничего в нашем санатории с ним не случится. Разве что немного осунется. - Барханов посмотрел на часы и включил зажигание. - Что же ты раньше мне не сказала, что скоро станешь мамашей? Нашли бы тебе подмену. А теперь... Ладно, - он мягко тронул машину с места, - не отменять же сегодня акцию. Поехали к Черному, он нас заждался. А с завтрашнего дня ты в декретном отпуске.
* * *
«Только что мы получили сообщение, - ворковал по радио приятный девичий голос, - что примерно четыре часа назад в поселке Любань, Ленинградской области, совершено покушение на известного уголовного авторитета, исполняющего обязанности смотрящего в Череповце, Вахтанга Кохадзе. Кохадзе, более известный в криминальных кругах, как Ваха Черный, двое его телохранителей, а также случайный свидетель были расстреляны из автоматического оружия около одного из придорожных кафе на трассе Москва - Санкт-Петербург. Следственные органы располагают информацией, что в качестве киллера выступала молодая девушка. Она использовала два автомата израильского производства, после чего оставила оружие на месте преступления и скрылась. Все четыре жертвы нападения от полученных ран скончались. В Любани сейчас работают следственные бригады ГУВД и Прокуратуры, на место преступления выехал начальник Управления внутренних дел Петербурга и Ленинградской области. - Девушка помолчала и, вздохнув, продолжала расстроенным голосом. - Да-а! Вот такие дела, дорогие мои, творятся в славном граде Петра и в его окрестностях. Изнасилования, убийства, разбойные нападения... - она выдержала эффектную паузу, - и снова убийства. Драки, взрывы, пальба... Да разве так можно, дорогие мои? Ау, люди, где вы? Я вас не слышу! Не вижу! Перед моими глазами - одни только звери, готовые в любой момент вцепиться друг другу в глотку!.. Одумайтесь!!! Молю вас, скорее одумайтесь!!! Утопите все свои обрезы и пистолеты, забросьте подальше ножи и кастеты. Сядьте в круг, выкурите трубку мира. Пожмите друг другу руки. А не то мы все вымрем... - Девушка была хорошей актрисой. Она даже всхлипнула. - Вымрем, дорогие мои, и это наступит завтра... Ну все, довольно о грустном. Все-таки жизнь продолжается. И продолжается музыка в «Петроэфире» вместе с Ольгой Латыниной. Аж до полуночи у нас программа «Накануне уик-энда».
Накануне уик-энда
© Copyright: Виктор Кнут, 2007
Свидетельство о публикации №207060900113
Свидетельство о публикации №207060900113
Рецензии