Итальянская история

***

Максим
Лена вошла в квартиру шумной и возбужденной.
- Максииим! Ты здесь? – крикнула она из прихожей.
На кухне что-то звякнуло, Максим был дома.
Лена продолжила говорить, снимая обувь и верхнюю одежду – смешно разматывая шарф, путаясь в пуговицах, не догадываясь снять сумку, висевшую через плечо и все время перевешивавшую Лену назад.
- У меня хорошие новости! Наши визы готовы, завтра можно ехать забирать. Ну и попили же они нашей крови, эти итальянские братья по разуму. Спокойные, как слоны – куда торопиться, вылет же только послезавтра!

В коридоре тихо появился Максим и, нервно прокашлявшись, хрипло произнес:
- Лен...
Обычное, вроде бы обращение к ней - «Лен», но она споткнулась об него внутренне, оборвалась на полуслове и медленно повернулась к Максиму.
- Лен, нам надо поговорить.

Она сглотнула, и оказалось, что в пищевод ей попало что-то очень холодное и колючее. Макс был бледный и мрачный. Он избегал смотреть ей в глаза. Ей стало не по себе и она тихо сказала:
- Хорошо.
Они пошли на кухню и сели по разные стороны стола. Повисла тишина. Тихая-тихая и звонкая-звонкая, проникающая в самую сердцевину мозга, как ультразвуковое сверло.
- Лен... – Голос у него по-прежнему плохо слушался и местами совсем сдавал. – Лен, я не поеду с тобой в Италию. Я ухожу.
И снова тишина. И почему-то самые ничтожные звуки вдруг стали нестерпимыми – капание воды из крана, тиканье часов в комнате.
Лена сидела прямо и смотрела на Максима спокойно и немного растерянно. Смысл сказанного доходил до нее постепенно, словно щадя ее психику и давая время подготовится к шокирующему осознанию.
Максим тоже молчал и смотрел на свои руки, лежавшие перед ним на столе.
Молчание длилось так долго, что, казалось, солнце несколько раз успело проделать свой суточный путь.
Максим не выдержал и взорвался.
- Лен, не молчи, пожалуйста, ты что – не слышишь меня?!
- Да нет, Максим, я тебя слышу, - ее голос звучал ровно и устало. Что-то тяжелое легло ей на плечи и жутко придавило своим весом. Почему-то стало казаться, что все к этому шло, хотя еще утром она не могла бы предположить такого даже в самом жутком кошмаре. Максим от нее уходит. Ее Максим, ее самый любимый человек на свете, часть ее жизни и ее сердца, которое является величиной неделимой, и любовь к этому мужчине не вкручена в него инородной деталью, это его суть, его сердцевина.
Кажется, головой она уже понимала, что происходит. Но предстоит еще почувствовать это и преодолеть отчаянную сердечную боль, когда оно поймет, что стало одиноким.
- Я тебя слышу, Максим. У меня, если ты позволишь, два вопроса. Когда ты с ней познакомился, и почему то, что происходит, происходит именно сейчас. От трогательного признания, что у тебя появилась другая, ты меня, пожалуйста, избавь, я, несмотря на глубокий паралич, в который ты меня поверг, способна об этом догадаться сама. Я знаешь ли, начинаю разные вещи сопоставлять, и многое делается понятным.
- Лен, давай не будем, а? Ну зачем тебе это? Кто она, чего она...
- Нет, Максим, будем!!! И я не спрашиваю тебя кто она, мне это абсолютно не интересно, но я хочу понимать, как давно это длится, как давно ты морочишь мне голову! Мне, знаешь ли, интересно, до какой степени ты оказался ничтожеством!!! – она была словно на грани истерики, так и не решив пока, впадать в нее или нет.
Максим съежился и ушел куда-то вглубь. На вопрос, особенно заданный таким образом, отвечать не хотелось. Да и вообще, если фантазировать о том, как бы хотелось, то он мечтал бы оставить записку на столе и не прийти ночевать. А наутро чтобы Лены уже не было – чтобы не пришлось ни объясняться, ни объяснять. Она очень хорошая. Делаешь ей больно и чувствуешь себя последним подонком.
Но так нельзя, надо обязательно пройти через эту кошмарную процедуру, надо все сказать самому и выслушать в ответ все, что положено. И ответить на все эти унизительные вопросы. Тем более, что она права, и некоторые вещи она действительно имеет право знать. Он бы тоже на ее месте об этом спросил. Он на миллиардную долю секунду представил себя на ее месте, и его ладони тут же покрылись ледяной влагой.
- Лен, успокойся пожалуйста. Я все понимаю, но давай попробуем без крика...
- Давай, - вдруг неожиданно согласилась она, снова заговорив тихо и почти без интонаций.
Для того, чтобы решить, врать или нет, отвечая на Ленкин вопрос, оставались считанные мгновения. Если сказать ей, что все это длится уже почти год, это ее просто убьет. В этот год между ними происходило много новых и важных вещей, и чем важнее были эти вещи, тем чудовищнее он будет выглядеть в ее глазах. Это очень весомый аргумент в пользу того, чтобы немного «скостить» срок.
Но по другую сторону этого вопроса стояла целая жизнь, прожитая вместе – пусть маленькая, всего два с половиной года, но она была целая, и она была их. И врать в заключение этой жизни не хотелось. К тому же, мир тесен, и рано или поздно она может узнать, как все было на самом деле. И тогда он окончательно и бесповоротно потеряет ее уважение. А значит – и немного самоуважения тоже.
- В общем... Мы познакомились на семинаре в Волгограде, когда я...
- Не надо, Максим, просто скажи мне, когда это началось. Я не хочу знать подробности. Пожалей меня хоть немножко.
- Прости... Это было прошлым летом. В конце июня.
Лена задумалась, потом медленно приложила пальцы к вискам и прошептала:
- О, господи...
Встала, подошла к окну, отвернулась от Максима и снова прошептала «О, господи...», еще более горько и тихо.
Максим хорошо представлял, о чем она думает в этот момент, какие воспоминания перебирает. Ему было паршиво. Хотелось, чтобы все закончилось как можно скорее. Он думал почему-то о том, что сейчас поедет заправлять машину, что на обратном пути купит пива, а когда вернется, Лены уже не будет, и он сможет позвонить Кире и немного поболтать с ней.
- Скажи мне еще, почему сейчас... Почему ты так сильно все затянул? Зачем мы вообще затевали все это... Поездку эту дурацкую... – она смотрела на улицу и разговаривала очень тихо. Словно боялась, что ее может не хватить на весь разговор, и экономила силы.
- Я не мог. Я понимал, что надо, что каждый день отсрочки делает этот разговор все сложнее, но не мог. Все ждал чего-то, трусил...
- Трогательно... – Снова очень тихо проговорила Лена.
- Что? – недоуменно переспросил Макс.
- Трогательно, что ты сам про это говоришь. Про трусость.
Максим замолчал.
- В общем, мысль о предстоящей поездке и о необходимости провести со мной 8 дней стала для тебя настолько невыносимой, что ты не выдержал этого груза и решил во всем признаться.
Лена почувствовала, что ледяное оцепенение прошло, и на смену ему пришло кипящее бешенство.
- Получается, что мне неплохо было бы тебя поблагодарить даже. За благородство!!!
- Лен, не надо...
- Что не надо? Что не надо, Максим? Пожалеть тебя? Пощадить твою нежную психику? Сидишь, наверное, и думаешь про себя, когда же эта истеричка заткнется. Правильно, сиди и слушай. Ты думал, ты мне сообщишь о своем драгоценном решении, и мы пойдем мирно и дружно собирать мой чемодан? А не слишком ли дешево ты отделаешься, мой дорогой? Не хочешь для начала послушать красочное и, между прочим, крайне справедливое описание того, какая ты свинья? Ты думал, у меня хватит благородства избавить тебя от этого? Нееет... у меня есть на это полное право, и я, поверь мне, непременно им воспользуюсь!!! – На этих словах Лена со всей силы ударила ладонью по столу и вдруг поняла, что не может больше кричать. И говорить тоже. Она тихо села и заплакала.
Максим молчал. Происходило то, чего он больше всего не хотел, но понимал, что этого почти не возможно будет избежать. Сила и правда были не на его стороне, и он выбрал молчать. А что бы он мог сказать Лене сейчас? Что он не виноват в том, что влюбился в Киру? Что жизнь выбрала их и свела вместе, не особенно интересуясь его согласием? Что он может сказать сейчас в свое оправдание? И простил бы он Лену, если бы она так поступила с ним? Смог бы сохранить благородство и хладнокровие?
Лена отняла руки от лица и, не глядя на Максима, тихо проговорила:
- Ты можешь уйти сейчас?
Он вскинул на нее глаза. Что – неужели на этом все?
- Можешь оставить меня здесь до воскресенья, пока я не улечу? Не хочу возить вещи туда-сюда. А потом я вернусь и уже окончательно перееду отсюда.
Она подняла на него глаза. Бесконечная усталость и бездонная пустота – Максим внутренне поежился и отвел взгляд.
- Конечно. Я уеду, а ты оставайся, сколько тебе нужно. – Помедлил и еще спросил: - Ты решила все же полететь в Италию?
- Я мечтала об этом всю свою жизнь, ты не можешь лишить меня и этой мечты тоже.
Он посидел еще минуту и поднялся из-за стола.
- Я, наверное, пойду.
- Хорошо.

Италия
Спустя два дня Лена стояла в аэропорту Домодедово в очереди на паспортный контроль. Ей никуда не хотелось ехать. И оставаться дома не хотелось тоже. Не было сейчас места на планете, где бы ей хотелось быть. Мечты о солнечной Италии не добавляли ее настроению ни яркости, ни бодрости. Она была бледная и измученная и выглядела так, словно только что перенесла какой-нибудь жестокий тиф. Все в этой пестрой очереди были сгруппированы – в пары, в семьи с детьми, просто в дружеские компании. И только она стояла одна со своим чемоданом. Ей казалось, что ее одиночество бросается в глаза каждому в этой очереди и даже в соседних, и хотела стать невидимой для всех этих сочувствующих людей.
Она решила ехать, потому что иначе она бы осталась дома, безысходно тосковать в маминой квартире, вяло отказываясь от предложений родственников поговорить, посмотреть кино, поужинать, позавтракать, погулять... Мир стал блёклым и лишенным эмоций. Лена наблюдала за людьми словно через плотное матовое стекло и недоуменно смотрела на тех, кто нечаянно задевал ее в предотлетной суете – ей казалось, она так далеко отсюда, что к ней никто не может прикоснуться.

Те неполные два дня, что прошли между разговором с Максимом на их тогда еще общей кухне и вот этим моментом, когда она оказалась в аэропорту, вместили в себя несколько вечностей. До конца осознать, что произошло, она так и не успела, слишком много времени занимали страдание и жалость к себе. Потом она заметила, что сбор чемоданов и планирование расходов отвлекают ее и на время возвращают в мир живых, и подумала, что, может быть, и правда – ну кто знает? – жизнь не остановилась и есть смысл вернуться к некоторым прежним формам бытия, которые раньше доставляли ей немало радости и удовольствия.
Всерьез предположить, что предстоящая поездка ее порадует, она не могла. Все что угодно, но радость – это пока совершенно недоступный для нее ресурс человечества. Развлечет, отвлечет, поможет не думать о Максиме и его новой любви, о своей несостоявшейся сказке, но радость... это как-нибудь в другой раз, в другом уже тысячелетии.

В самолете ей досталось место у иллюминатора, что стало для нее хоть каким-то приятным сюрпризом в поездке. Лена обожала сидеть в самолете у окна. Большую часть полета оно было совершенно бесполезным, потому что показывало только бесконечный белый туман, однообразный и скучный, если к нему не приглядываться. Но зато минуты взлета и, особенно! – посадки были по-настоящему восхитительны! Да и в процессе полета можно подсмотреть немало интересных вещей.

Места рядом с Леной достались паре подростков – юноше и девушке, которые слушали один на двоих плеер и постоянно хихикали. Лена тоже воткнула в уши наушники, нажала PLAY и перестала слышать окружавшую ее суету. U2 пели о любви, и в исполнении этих суровых дядек эта тема звучала на редкость убедительно. За окном пока не было ничего интересного, и Лена закрыла глаза.

Через полчаса после взлета небо было уже под самолетом, а не над ним. Смотреть в иллюминатор было интересно – облака, несмело затянув все пространство внизу, оставляли только маленькие щелочки, через которые можно было подглядывать за землей. Заполненный до отказа, самолет нес свое сытое брюхо из пункта А в пункт Б, и сидевшие в нем люди совершенно не интересовались происходившими за его пределами событиями. А мироздание продолжало, тем временем, свою кропотливую работу. Текли реки, шли дожди, менялись очертания континентов. Облака, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой или ногой, если высунуть ее из самолета, несли куда-то свое важное содержание. Огромный блестящий лайнер был песчинкой в этом мире взаимосвязанных событий.

Лена задремала, и ее разбудил голос пилота.
- Уважаемые пассажиры, напоминаю вам, что продолжительность нашего полета составит 3 часа 15 минут. Сейчас мы пролетаем над Европой, а если точнее – над территорией Чехии.
«Надо же... Там внизу – Чехия, - подумала Лена. – Интересно, чем занимаются чехи в воскресенье утром? Наверное, выгуливают собачек». Взглянув на парочку по соседству, на то, как они что-то тихо обсуждали шепотом, перемежая разговор поцелуями, она подумала, что у них, вероятно, есть другие по этому поводу предположения.
Облака, тем временем, стали похожи на щедро выдавленную из флакона пену для бритья – объемно и пенисто поднимаясь снизу вверх, они словно лежали на ровной стеклянной поверхности и показывали свою выпуклую красоту только тем, кто находился по эту сторону неба. Смотреть на них можно было бесконечно. Казалось, что если спуститься на эту стеклянную столешницу, то можно ходить в этой невесомой пене и чувствовать, как она оседает на тебе легкой шипучей влагой.
Пилот объявил о начале снижения. Ленино сердце отозвалось на это взволнованным стуком – Италия, она уже близко! Моя мечта, моя сладкая сказка.
Облака стали понемножку редеть, превращаясь в дырявую белую дымку. Лена смотрела вниз пристально и внимательно, пытаясь разглядеть что-нибудь через прорехи в облаках. И вдруг ее поразила простая, но чудовищно волнующая мысль – я смотрю на Италию сверху вниз через дырку в небе!
Увлеченная созерцанием ландшафта, она даже не заметила, что уже больше трех часов не думает о Максиме, Москве и своей глубокой сердечной ране...
Верона, родина самой печальной на свете истории любви, встретила москвичей дождем. Ехавшие в летнюю сказку, они попали в пасмурную апрельскую провинцию, встретившую их хоть и неравнодушно, но и не восторженно.
Стоя в очереди на паспортный контроль, Лена снова почувствовала свою ущербность и одиночество. Оно тянуло и ныло где-то глубоко внутри, но уже становилось для нее привычным.
«Я в Италии... – думала Лена. – Пусть все не так, как я себе представляла, но я в Италии!».

Дальше все понеслось с сумасшедшей скоростью, время стало вмещать настолько много событий и впечатлений, что казалось, кто-то включил для него специальный режим. За один день можно было увидеть великолепную даже в дожде Верону, дворик Джульетты, балкон, с которого она признавалась в любви Ромео, комнату, в которой они провели свою единственную ночь, окно, через которое их разбудило утреннее солнце, прочесть бессмертную цитату в огромной книге:
«But soft! What light through yonder window breaks? It is the East, and Juliet is the sun!»... и самой побывать немножко Джульеттой... А вечером того же дня уже очутиться на море и вдыхая его колкий соленый запах, недоумевать – неужели сегодняшнее утро было всего лишь сегодня, а не тысячу времен назад?
Этот день принес Лене столько эмоций, что сил на то, чтобы пострадать перед сном, не осталось, и она уснула замертво, едва коснувшись головой подушки на огромной двухместной кровати, даже не успев подумать о том, как нерационально предстоит ей использовать в поездке этот простор, предназначенный для двоих влюбленных.

Затем была сказочная Венеция, вскружившая голову многим классикам, обвенчавшая тысячи влюбленных пар, приезжающих ради поцелуя под мостом Риальто, приютившая несметную стаю голубей на площади Сан-Марко и закружившая бессчетными переулками, каналами и мостиками. В Венеции вода была везде – справа, слева, снизу и сверху – с момента прилета дождь почти не переставал, затихая порой, только чтобы набраться сил и снова зарядить серой непроглядной взвесью.
Лена мерзла, не подготовленная к такому холоду, чувствовала себя нежданной в этом вечно дождливом апреле, но спасалась восхитительной красотой вокруг. Эмоции переполняли ее настолько, что хотелось говорить с кем-то, делиться своими чувствами. За неимением партнера для разговоров, она мысленно проговаривала все, что рождалось в ней под впечатлением от увиденных чудес.

Утро первого мая принесло в Италию праздник и солнце! Стоя на городской площади крохотной Феррары, каким наслаждением было слушать незатейливые мелодии в исполнении небольшого оркестра, по случаю праздника выступавшего прямо на улице и наблюдать за чинным утренним отдыхом итальянцев, стягивающихся к площади пешком или на велосипедах.
Потепление вкралось и в душу Лены, проникая в самые замороженные и загороженные уголки ее души. Одетая в легкую рубашку и джинсы, она, наконец, выпрямилась и посмотрела вокруг. Мир, который она увидела, ее порадовал почти без всяких «почти», нежно и вкрадчиво захватив ее душу в тепло весенней Италии. Люди были беззаботными, какими умеют бывать только южане. Это был настоящий городской праздник, которых не бывает уже в больших мегаполисах. Лена закрыла глаза, подняла лицо к солнцу и замерла. Если бы весна наступила сразу, она бы не поверила ей. Два дня дождя, которые окончательно вымотали ее в начале поездки, позволили ей сейчас благодарно и доверчиво окунуться в май – в самое его начало, которое всегда так много сулит и обещает.
Ей наконец-то, впервые за последние дни, стало тепло...

После этого дня природа все более щедро одаривала итальянские города и дороги теплом и солнцем, и удивительная Флоренция предстала перед гостями во всем своем восхитительном великолепии. Там Лена почувствовала первые признаки счастья. Безусловного – возникшего не по какой-то определенной причине, а просто наполнившего ее, как солнце наполнило флорентийскую долину. В свободное от экскурсий время она бродила по городу, бесцельно, но с бесконечным наслаждением петляя от площадей к площадям, надолго останавливаясь на мостиках, вглядываясь в темные воды красавца Арно. На второй день пребывания во Флоренции, Лена стала замечать взгляды проходящих мимо молодых итальянцев, направленные на нее. А сидя на ступеньках площади Дуомо и разглядывая прохожих, она подумала о том, что они, возможно, и раньше смотрели на нее, но только она этого не помнит – ведь это было до того, как ей стало тепло и люди вокруг обрели очертания и стали ей интересны. В эту минуту проходивший мимо юноша надолго задержал свой взгляд на ней и, прежде чем совсем разминуться, ослепительно улыбнулся Лене. Что-то внутри нее окончательно оттаяло в это мгновение и, словно освободившись от мучительной, ноющей, не позволяющей забыть о себе ни на секунду боли, Лена запрокинула голову и совершенно счастливая стала смотреть на небо, на шпили, на птиц, на облака...
Отправившись за покупками, она бродила по маленьким флорентийским магазинчикам, радуясь многообразию цветов и красок, примеряя на себя цвета наступающего лета. При выходе из одного магазина, поворачивая голову от витрины, она ухватила в ней свое отражение – девушки с прямой спиной, светлыми волосами до плеч и теплым, немного лукавым взглядом. Симпатичной девушки с необычной для этих мест внешностью, и потому, может быть, особенно привлекательной. И удивилась. Остановившись, она повернулась к витрине и долго разглядывала себя. Она словно впервые видела этого человека. Она помнила себя другой - такой, какой она покидала Москву – бледной, потухшей, потерянной. Но из глубины стеклянного пространства на нее смотрела совсем другая женщина. И она нравилась Лене определенно больше.
Видимо, дни и правда имели повышенную емкость и успевали вместить в себя намного больше времени как для тоски, так и для избавления от нее. Воистину, быть в Италии и быть в депрессии, было бы величайшим безумием.
Пораженная сделанным открытием, Лена тихо шла по улице и думала о миллионе разных вещей, о которых она совсем забросила думать последнее время. Завернув в лавку с мороженым, она выбрала земляничный рожок и вдруг, подняв глаза на продавца, стоявшего за прилавком, улыбнулась ему.
Он улыбнулся в ответ, и в его взгляде Лена уловила лукавую радость. Выйдя из лавки, Лена обернулась и увидела, что продавец мороженого смотрит ей вслед через безупречно прозрачное стекло витрины.

Рим был конечным пунктом в итальянском путешествии, но при этом самым продолжительным из всех. Погода уже окончательно установилась и была безупречно летней.
Красота римских мест, умеющая быть каждый раз неожиданной и удивляющей, поражала бесконечно. Казалось бы, объехав почти всю Италию, Лена уже готова была ко всему... Но виды и прилагающиеся к ним истории снова и снова потрясали ее, заставляя забывать не только о душевных ранах, но и вообще о том, что где-то на земле идет жизнь, и вселенная не схлопнулась до размеров Римского Форума или Коллизея.
Весь первый день она со своей группой бродила по городу, любуясь его узкими улочками и широкими площадями, делая незабываемые снимки и продолжая внутри себя начатый еще в Вероне удивительный рассказ о путешествии. Ее группа уже давно привыкла к тому, что она одна, сама по себе, и никто уже не пытался с ней заговорить. Была только одна родственная ей душа в этом сообществе русских – молчаливый 14-тилетний мальчик, который всегда незаметно терялся из виду своих родителей и оказывался рядом с ней. Она однажды попыталась заговорить с ним, но он смущенно улыбнулся в ответ, огненно вспыхнул и тихо ответил что-то односложное. После этого она поняла, что он просто так же как она, нуждается в уединении, серьезно увлеченный историей и историями Рима.

Исследовав все особенно обязательные к посещению туристов места в Риме и Ватикане, Лена с грустью осознала, что исторический Рим настолько бесконечен и необъятен, что их знакомство за эти пару дней сравнимо со знакомством соседей по купе. И что сюда нужно непременно возвращаться, что нужно жить здесь помногу дней подряд и что этот их неслышимый ни для кого диалог подходит к концу как раз тогда, когда только появились первые вопросы, обязательно требующие ответов – развернутых и немедленных.
И, может быть, поэтому свой последний день в Италии Лена решила посвятить тихим прогулкам по Риму, по магазинам, посиделкам в маленьких пиццериях и кафе и отказалась ото всех экскурсий с группой.

Алессандро
Выйдя утром из отеля, она с наслаждением втянула свежий утренний воздух и пошла в сторону метро. Уже привычно ловя на себе заинтересованные мужские взгляды, она ненавязчиво разглядывала публику в метро. В начале мая Италия наводнилась огромным количеством туристов со всего света – русские, японцы, немцы, англичане, финны – кого тут только не было. Но при всем этом многообразии, итальянцев можно было выделить безошибочно. Смуглые, черноглазые, улыбчивые, они были не похожи ни на кого.
И еще никто другой из европейцев не умеет так стильно выглядеть, как итальянцы, особенно в Милане и Риме. Одетые строго или небрежно, сложно комбинируя одежду или надевая по-простому джинсы и майку, они все равно остаются недостижимым идеалом стиля. Только итальянец умеет так небрежно носить джинсы Gucci и небрежную рубашку с символикой футбольного клуба на рукаве.
Она разглядывала эту самую символику и немножко его самого, а он улыбался и смотрел на нее. На следующей станции ей нужно было выходить, и она подумала, что вот таким она и хочет запомнить римлянина. Поезд остановился, и двери открылись. Она отвернулась от него и, не сдержав улыбки, вышла из вагона. Поднимаясь по эскалатору, Лена думала, что если даже самого симпатичного из русских парней одеть в такую одежду, он так и останется русским Васей, одетым невесть во что. От этих мыслей ей почему-то стало смешно, и она снова заулыбалась.
И именно в тот момент перед ее лицом возник тот самый итальянец.
- Hello! Do you speak English? – спросил он.
- Yes, I do, - растеряно ответила Лена и посмотрела назад, туда, где остался поезд и вагон, в котором уехал ее собеседник. То есть, она думала, что уехал.
- I wanted to know your name, – ответил он на ее незаданный вопрос так запросто, словно желание узнать имя случайного человека в метро – совершенно нормальная и очень распространенная причина для того, чтобы бросить все свои дела и пойти догонять этого человека.
- I’m Helen, - ответила она.
- I’m Alessandro, - с улыбкой сказал он.
Лена вдруг почувствовала, как в груди гулко ухнуло сердце и застучало быстрой предательской дробью.
Он смотрел на нее тепло и пристально, а Лена, все еще испытывая неловкость, прятала глаза за необходимостью непременно посмотреть на свои ботинки или наоборот, куда-то вверх, туда, где закончится линия эскалатора.
- Простите... Хотите я уйду. Я вам мешаю? – Спросил Алессандро.
Это был очень хороший вопрос. И своевременный. И у Лены не было на него ответа. Все произошло так неожиданно и совсем не входило в ее планы. Она собралась было извиниться и действительно попросить ее оставить, но подняла глаза, встретилась со своим новым знакомым взглядом и проговорила:
- Да нет, все в порядке. Я просто собираюсь прогуляться по магазинам.
- Откуда вы приехали?
- Из Москвы.
- Россия! Я слышал, что там очень красивые девушки, но никогда их не не встречал.
- Бросьте вы, итальянки тоже очень красивые.
- Да, но вы совсем другие. Вы – совсем другая.
В английском языке, как известно, нет деления на «ты» и «вы», но по тому, как он разговаривал с ней, Лена понимала... нет, скорее чувствовала, что он обращается к ней очень бережно, на «вы», чтобы не дай бог, не показаться ей грубым и навязчивым.
- А почему вы одна? – спросил Алессандро.
И какой снова хороший вопрос! Сердце оборвалось и замерло.
- Так получилось, - ответила Лена, снова упершись взглядом в свои ботинки.
- Это очень хорошо получилось. Тогда можно я поучаствую в вашем шоппинге? Я знаю несколько отличных магазинов в центре Рима.
- И я буду выглядеть так же экстравагантно, как вы? – С улыбкой спросила Лена.
- О, нет! Я в одежде консервативен, а тебе пойдет что-то более яркое.
Теперь она услышала явное «ты» в его обращении к ней и почти не удивилась, когда перед тем, как соскочить с эскалатора, он взял ее за руку и стремительно повлек к выходу.
- Что ты хочешь купить?
- Ничего особенного. Хочу просто погулять по городу, зайти в пару-тройку магазинов, чтобы купить что-нибудь для лета.
- Лето в Москве обычно жаркое?
- По-разному. В этом году обещают очень много солнца!
Он сразу же повел ее куда-то очень уверенно, даже не спросив, куда она собиралась. Оказавшись на улице, он стал возбужденным и взволнованным и то шел рядом, то забегал вперед и поворачивался спиной к движению, чтобы было удобнее смотреть на Лену. Его темные глаза, задерживали в себе солнечные блики, и – как странно - становились еще темнее и глубже.
- Я расскажу тебе про Рим так, как тебе не расскажет о нем никто! Я покажу тебе этот город красивым и величественным, чтобы ты навсегда сохранила его в своем сердце. Рим – это моя родина, и я хочу подарить его тебе.
До ее отлета в Москву оставалось ровно 24 часа...

Сначала они долго шли каким-то путанным маршрутом и Алессандро рассказывал что-то об истории Рима, а потом вдруг замерли, Алессандро повернул Лену на 90 градусов и он увидела перед собой длинную лестницу, уходящую вверх.
- Это Капитолий, Капитолийская площадь, которую в свое время полностью спроектировал Микеланджело. - Говорил Алессандро, поднимаясь по лестнице и увлекая Лену за собой.- Ему же принадлежит идея поставить в центре площади статую Марка Аврелия, у которой была тяжелая судьба и не иначе как чудо помогло ей сохраниться в целости до наших дней. Гиды любят говорить, что эта статуя стоит в центре мира – на Капитолийской площади в Риме, и я, пожалуй, скромно соглашусь. Марк Аврелий стал первым императором, изображенным в статуе на коне. Потом это стало модным и на коней сажали всех шишек подряд.
Лена уже была здесь вчера, но слушала, открыв рот. Как будто оказалась здесь впервые.
Проведя ее через площадь, Алессандро подвел ее к другой лестнице, по которой они спустились в Римский Форум.
- Здесь билось сердце античного Рима. Это место, где заканчивались все походы триумфаторов. Это место, где Юлий Цезарь встречал Клеопатру. Это центр, как сказали бы сейчас, общественной и политической жизни Рима. После падения Империи форумы превратились в огромные территории для добычи камня на собственные строительные нужды, которыми особенно никто не брезговал. Все то, что мы видим сейчас – милостиво сохраненные историей останки Римского величия. Раскопки Форума начались в 18 веке и, если я не ошибаюсь, продолжаются до сих пор.
На территории Форума можно было ходить и карабкаться по камням, таким древним, что это было сложно представить. «Надо же, - думала Лена. – Они, наверное, столько помнят, эти стены и колонны. И вот стой теперь и молчи и храни эти великие тайны. Какая тяжелая работа!».
Величие окружающих останков истории было ошеломляющим. Лена делала фотографии, заранее чувствуя разочарование от того, как мало они смогут передать. Хотелось запечатлеть все – и дух, и настроение, и свой восторг.
Алессандро с улыбкой наблюдал за ней и иногда выдавал какие-то реплики по поводу того или иного объекта Лениного интереса.
По дороге к следующему пункту их экскурсии Лена говорила как заведенная. Ее возбуждение было каким-то предельным – казалось еще одно небольшое потрясение и она уже не сможет двинуться с места. И, несмотря на то, что она все видела второй раз за последние сутки, она переживала это все еще даже острее, чем накануне.
- Но самая знаменитая римская развалина, это, конечно, Коллизей, - продолжил Алессандро, когда они подошли к амфитеатру. - Чтобы переплюнуть своего предшественника Нерона, император Виспасиан построил амфитеатр на 70 000 мест и устроил оооочень большой праздник по случаю его открытия. Представления в амфитеатре начинались рано утром и длились до темноты. Апофеозом были, конечно, же, непревзойденные по своей жестокости, бои гладиаторов и зверей. Но землетрясения, варварские набеги и грабеж превратили этого гиганта в лаконичный обломок, который мы видим сейчас.
Этот лаконичный обломок еще вчера потряс Лену до глубины души. Но и сегодня она стояла перед ним, онемев и, кажется, оглохнув. Мимо проезжали троллейбусы и грузовые машины, расписанные бубликами и прочей едой, но Лена ничего не замечала. Колизей был величественным, как вечность и смотрелся в городском пейзаже как уставший гигант, смирившийся с наступлением времени. Его пустые глазницы пропускали небесную голубизну и притягивали к себе, обволакивая гостя мягким трансом. Воображение дорисовывало картины кровавых побоищ, наступала такая жуть, от которой еще больше хотелось фантазировать.
Все же оторвав взгляд от Коллизея, Лена перевела глаза на другую сторону улицы и увидела там вход в метро. «Ведь кто-то каждое утро выходит здесь и идет по этой улице на работу. Мимо Коллизея. Как такое возможно?!».
- Скажи, а Красная Площадь – она красивая? – вдруг спросил Алессандро.
- Не знаю... Красивая, наверное. Большая, просторная... Кремль, стена Кремлевская, Башня, Храм Василия Блаженного. Туристы туда ходят в огромном количестве, и мне кажется, что они ценят эту красоту намного больше, чем москвичи.
- А я очень хочу когда-нибудь увидеть Красную Площадь. И вообще Москву. Мне кажется, у вас там очень красиво.
Лена задумалась. И очень захотелось сесть сейчас вместе с Алессандро сидеть на перилах Большого Каменного моста, чтобы одним поворотом головы можно было переключать обзор с Кремля на Храм Христа Спасителя и на другие виды шумной Москвы, за которыми угадывались повороты к Манежной площади или там, чуть подальше - на Воздвиженку, или там - на обе Якиманки...
- Ты знаешь, Москва, действительно, очень красивая. Только она... другая.
- Какая же?
- Она тоже красивая, но непохожая на Рим так же, как итальянки непохожи на русских.
- Да... понимаю. А тебе нравится в Риме?
- Нравится ли мне в Риме?! Да я просто влюбилась в Италию, а в Рим – особенно!! Мне тут... тепло, понимаешь? Просто для меня Москва сейчас... не самое желанное место на земле.
- Ты знаешь, я родился далеко от Рима, на севере страны, но приехал сюда учиться и уже не смог уехать. Хотя там моя семья. Но мой дом оказался здесь, и я просто его нашел. Я очень люблю Рим, и уже не хочу жить нигде больше.
Тем временем они уже шли по Via del Corsa – длинной улице в центре Рима, состоящей из магазинов и магазинчиков.
- Пойдем сюда! – сказал Алессандро и повел ее в сторону маленькой улочки, перпендикулярной основному потоку движения людей. – Самые правильные магазины здесь, подальше от Via del Corsa. Ты должна увезти из Италии что-нибудь особенное.
И действительно, после пары поворотов обнаружилось еще целое множество магазинов - так вдруг внезапно появляется перед глазами грибная поляна. Они ходили из одного магазина в другой, иногда возвращаясь в магазины, где они уже были, потому что купили что-то, к чему отлично подойдет та маечка, которую до этого было совершенно не с чем носить, но теперь – совсем другое дело. Лена мерила самые безумные наряды, комбинируя их с немыслимыми шляпами и аксессуарами. Ей хотелось купить все – это, это, вон то, и вот это, непременно... Чтобы в конце зимы можно было открыть шкаф с весенней одеждой и вдохнуть сладкий аромат майской Италии. И почему-то меньше всего хотелось покупать практичные вещи, подходящие для офиса, но тянуло к до крайности открытым платьям, легкомысленным шортикам, косынкам, бусам и сумкам невероятных цветов.
Алессандро был все время рядом, давал тонкие советы, большая часть из которых была совершенно безумной. И было уже не странно и не удивительно видеть его всегда поблизости и было даже немного сложно вспомнить, как был устроен мир до его появления. Сначала он сам брал ее за руку, но теперь она уже часто первой предлагала ему ладошку. Он улыбался и смотрел на нее так нежно, как будто знал что-то особенное об этой их истории. Его глаза были такие темные, что их цвет напоминал очень спелую вишню, и она сразу про себя прозвала его «вишенкой».
Выйдя из очередного магазина с очередной покупкой, Лена остановилась на улице и тихо проговорила:
- Чтобы мы не покупали, самое особенное, что я увезу из Рима, я увезу вот здесь, - она приложила руку к тому месту, где билось сердце.
Он подошел к ней очень близко, прикоснулся пальцами к ее щеке и нежно поцеловал. Казалось, что этот поцелуй разорвал вечность на две неравные части – «до» и «после». И «после» влекло и заигрывало, отодвигая «до» на самые задворки ее существа, ничего не обещая, но позволяя мечтать и загадывать самые безумные желания.
- Ты моя маленькая русская принцесса. Я хочу исполнять все твои желания.
Лена подняла глаза и почти жалобно проговорила:
- Я хочу кушать.
- O, mama mia! Настало время самой вкусной в Италии пасты!

Он снова уверенно повел Лену по улочкам, ориентируясь в них безошибочно и почти не глядя. По дороге попадалось множество разных кафе и маленьких ресторанчиков, но они снова и снова проходили мимо.
- Алессандро, куда мы идем?
- Мы идем в самое уютное заведение Рима. Это, конечно, моё личное мнение, но я хочу, чтобы ты там побывала. Там, во-первых, очень вкусно, во-вторых, очень уютно, а в-третьих – хозяин ресторана мой хороший друг.
Когда они только завидели это место, Лена сразу же перестала жалеть, что они проделали такой путь. Уютный небольшой ресторанчик внутри оказался очень просторным, снаружи к нему примыкала плетеная, словно корзинка, веранда, на которой стояло три столика. Весь текстиль в ресторане был глубокого вишневого цвета и перекликался с красноватыми оттенками дерева в отделке.
- Как называется это место? – почему-то шепотом спросила Лена.
- «Amareno», - так же шепотом ответил Алессандро. – В переводе означает «вишневое дерево».
- Ты не шутишь? – с улыбкой спросила Лена и посмотрела ему в глаза.
- Нет, не шучу. В этом ресторане все дерево – вишня, все скатерти, и шторы, и одежда официантов – вишневого цвета. Это старая история, и она много значит для хозяина этого заведения.
Тем не мене интерьер ресторана не сливался в одно вишневое пятно, по-итальянски изысканно разбавляемый яркими белыми акцентами. Из глубины ресторана им навстречу вышел человек, который тут же скрыл в объятиях Алессандро. Он говорил по-итальянски так много и так быстро, что Лену удивляло, что этот набор громких звуков может вообще иметь какой-то смысл. Но Алессандро отвечал ему на итальянском, иногда они говорили одновременно, смеялись, хлопали друг друга по плечу, снова говорили, снова смеялись. Потом Алессандро взял Лену за руку и показывая на столик на веранде, о чем-то спросил своего друга. Тот замахал руками и выдал очередную тираду, в которой уже даже Лена смогла уловить два знакомых итальянских слова – «se» и «bella».
Когда они уселись, Лена тихо спросила, кто этот человек.
- Этот и есть твой друг, хозяин этого заведения?
- Да, это он. Его зовут Джанлуиджи. Нас связывает давняя и прочная дружба.
- Это какая-то интересная история?
- О да! Ей можно отказать в чем угодно, но называть ее неинтересной нельзя.
Алессандро сделал паузу, словно бы решая, начинать этот рассказ или нет.
- В общем, в прошлом Джанлуиджи был футболистом, и у него впереди маячила очень успешная спортивная карьера. В тот год его взяли играть в составе одного престижного итальянского клуба, и он блестяще провел первый сезон. А потом, в один из дней Джанлуиджи разбился на машине на скоростной загородной трассе. И сильно покалечился. Мы уже не думали, что он вообще когда-нибудь встанет. Это было что-то чудовищное, нам было по 19 лет и тогда нам казалось, что такая трагедия страшнее, чем смерть.
Но он сделал то, на что не претендовали ни врачи, ни даже те люди, которые отказывались верить в необратимость происходящего – он смог встать на ноги. Он полностью восстановил свою способность двигаться. Но он не мог играть. Любые нагрузки на его позвоночник были мучительными. Он так до сих пор и хромает на одну ногу.
Но физическое восстановление пришло раньше, чем психическое. Я до сих пор не могу до конца представить глубину того потрясения, которое он пережил. Он не разговаривал полгода. Коротко отвечал на вопросы врачей, но с близкими не общался – просто уходил в себя, отворачивался к стенке или проходил мимо и на костылях шел на прогулку. Родители уже были готовы вести его психиатру, когда он вдруг пришел ко мне вечером домой и сказал, что ему нужны деньги взаймы – на два года, и назвал сумму в несколько десятков тысяч лир. Сказал, что две трети уже нашел и будет благодарен за любую сумму. Я тогда очень растерялся. У меня были небольшие деньги, но я не был уверен, что Джанлуиджи в порядке, что у него все нормально с головой. И я дал половину того, что ему было нужно. Еще половину он нашел у другого своего приятеля. И пропал больше, чем на год. А потом пригласил нас на открытие этого ресторана.
Лена слушала историю молча и, когда Алессандро сделал паузу, подняла на него глаза.
- Это ведь не все, да? – спросила она.
- Нет, не все. Это место не случайно называется Вишней. Это как раз суть этой истории. Говорят, когда его машина перевернулась и улетела на обочину, ее долго крутило и несло по направлению к обрыву. Но перед самым краем земли она, уже на небольшой скорости, ударилась о единственное стоявшее там дерево. По сути, оно спасло Джанлуиджи жизнь. Это была дикая вишня. Как она оказалась здесь, единственная вишня на много километров земли вокруг, не понятно. Каким ветром много лет назад ее, тогда еще маленьким зернышком, принесло на этот обрыв, уже никто никогда не узнает.
А потом Вишня снова спасла Джанлуиджи – уже когда он лежал на больничной койке и молил господа о том, чтобы он скорее забрал его себе. Жизнь без движения и без футбола, неполноценное коротание молодости в инвалидном кресле мало кому покажется привлекательным.
Но словно навязчивая галлюцинация каждую ночь Джанлуиджи снилось одинокое вишневое дерево, которое выросло здесь и провело несколько лет в полном одиночестве только для того, чтобы спасти ему жизнь.
И однажды он все понял и сдался – согласился еще раз попробовать жить. После этого его дела быстро пошли на поправку.
Сразу после выписки он неожиданно для всех занялся этим рестораном. Почти все делал сам – оказался хорошим дизайнером и администратором. Своими руками сделал вывеску и прибил ее над входом.
Первым поваром здесь тоже был он.
Ты не поверишь, но это самое популярное заведение в округе. Оно очень удачно расположено, здесь много офисов и магазинов вокруг и многие приходят обедать именно сюда. Он до сих пор сам готовит почти половину блюд, которые тут подают. Кто-то говорит, что здесь лучшая паста в Риме. И хотя в Риме не может быть плохих макарон, я готов с этим согласиться!
Джанлуиджи часто говорит, что вишня спасла его дважды – один раз, когда уберегла его от падения в пропасть и второй раз, когда дала ему смысл для того, чтобы выжить.
В этом ресторане он нашел покой для своей души. Он часто вспоминает про футбол, здесь всегда очень шумно, когда транслируют игры его клуба, он часто ездит болеть на стадион, но относится к футболу без трагизма и надрыва. Теперь «Вишня» - это его судьба и страсть. Думаю, именно поэтому это место тут так популярно – потому что он вкладывает в него всю свою душу, он и его ресторан порознь просто не существуют.

История уже закончилась, а Лена все сидела и водила пальцем по большим белым кружочкам на вишневой скатерти. История оставила в ней странное чувство – как будто она была рассказана специально для глянцевого путеводителя по Риму. С другой стороны – не верить Алессандро не было никаких оснований, но она все же осторожно сказала:
- Очень интересная история. И немного невероятная. В нее непросто поверить.
- А в то, что происходит с людьми в жизни, вообще обычно сложно верить. Поэтому человечество держит целый штат писателей, которые выдумывают несуществующие судьбы – потому что в реальные мы ни за что не станем верить, они слишком для нас невероятны.
- Наверное, ты прав, - сказав это, Лена подняла глаза на Алессандро. – То, что происходит со мной сегодня, тоже, пожалуй, не годится для романа – в это никто никогда не поверит.

Официант тем временем принес бутылку белого вина и меню. Они заказали пасту с морепродуктами и разлили вино по бокалам.
- За тебя, моя принцесса. За то, чтобы все твои мечты сбывались!
«Дззззнь», - сказали бокалы. Еще вчера Лене казалось, что время просто не может вмещать в себя больше событий, что оно уже насыщено до предела, но вот наступил день, который снова все перевернул, раздвинул все границы. Она смотрела на Алессандро и видела перед собой человека, которого знала всю жизнь, который понимал и чувствовал ее безошибочно. Она осознавала, что это ощущение может быть обманчивым, но ему оставалось длиться 20 часов до ее отлета, поэтому она решила – пусть...

Паста действительно была великолепной, официант был внимателен и расторопен, что заставило на секунду усомниться, а в Италии ли они. Они ели, пили вино и бесконечно много разговаривали. Алессандро рассказывал о своем студенчестве, Лена рассказывала о жизни в Москве, они оба вспоминали страны, в которых они были.
 Так всегда бывает, когда приходит это чувство нежданной влюбленности – хочется рассказать о себе все, передать все свои чувства и мысли, описать весь свой опыт ощущений, поделиться той частью себя, которая все раскрывает без слов. И ты спешишь, торопишься, тебе кажется, что именно это надо обязательно рассказать, этим нужно непременно поделиться, потому что оно родилось в тебе только для того, чтобы он, другой это узнал, услышал, разделил... И они говорили, говорили обо всем на свете, забыв, что обоим приходится говорить на неродном языке, который, казалось, не может передать всей полноты эмоций. Но мог и передавал, на помощь приходили жесты, мимика и глаза – в них вообще давно уже можно было прочесть всю историю каждого - все то, о чем говорилось и все то, о чем еще предстояло сказать.
- Давай оставим пока твои покупки у Джанлуиджи и пойдем дальше гулять? Сходим на площадь Испании, а вечером, перед заходом солнца – обязательно еще раз пойдем в Римский Форум.
- Хорошо, давай. – Лена задумалась на секунду и, подняв глаза к синему в белых разводах небу в окне, спросила: - Сколько же надо прожить в Риме, чтобы увидеть его весь? Всю жизнь?
- Нет. – Сказал Алессандро. - Несколько жизней.

Близость
Выпив напоследок самого вкусного в Риме, а значит, и во всей Италии капуччино, они отправились бродить дальше и вышли к фонтану Треви.
- Смотри на него сейчас и запоминай, какой он днем, мы придем сюда еще сегодня ночью и ты увидишь, что он станет совсем другим!
- Ночью? – Лена недоверчиво посмотрела на могучего титана, стоявшего в центре фонтанной композиции.
- Да... Рим нужно смотреть дважды – при свете дня и ночью, когда горят все огни, когда звезды отражаются в фонтанах, даже люди в это время становятся другими.
- Алессандро... Я завтра утром, в одиннадцать, улетаю в Москву, - почему-то сказала она. Показалось, что раз уж это надо сказать, то лучше сейчас.
Услышав это, он словно бы замер где-то внутри. И хотя он просто продолжал смотреть на каменных лошадей, что-то сжалось внутри него.
Они стояли возле фонтана Треви, он обнимал ее, она рядом с ним была крохотной и почти прозрачной.
На ней были джинсы, которые то ли были длинны не по размеру, то ли спадали с ее худощавого тела, но задевали Римские мостовые, наполовину скрывая синие кеды, и майка, которая открывла спину, плечи и руки. У нее были светлые соломенные волосы до плеч, в которых путались фонтанные брызги и солнце.
На нем были уже знакомые джинсы Gucci, светлая рубашка с символикой клуба «Милан», которая контрастировала с его телом цвета крепкого кофе с молоком. Джинсы были застегнуты очень низко, и рубашка была заправлена в них с такой шикарной небрежностью, которую невозможно повторить, если ты не итальянец. Она стояла к нему спиной, и он обнимал ее очень крепко, и его рука рядом с ее составляла такой контраст цвета и силы, словно их специально долго искали – таких с виду разных. Прядь ее волос ветром ласкала его щеку, и со стороны смотрелось удивительно гармонично – жгучий итальянский брюнет и маленькая русская принцесса.
Он прикоснулся губами к ее уху, втянул носом запах ее волос, ее кожи и прошептал немного хрипло:
- Я хочу показать тебе еще один Рим. Который ты никогда не забудешь и увезешь в Москву в своем сердце.
Лена медленно повернулась лицом к Алессандро и посмотрела ему в глаза. Они блестели как далекое лесное озеро в закате и отражали всю ее – маленькую, невесомую.
- До моей квартиры отсюда 15 минут пешком. Или 5 минут бегом, - с улыбкой, но так же хрипло и шепотом сказал он.
- Тогда побежали?
В ответ на это Алессандро поцеловал ее. Потому что очень хотел ее поцеловать и потому что хотел спрятать от нее глаза, в которых кроме ее отражения появилась тягучая грусть и тоска предстоящего расставания.
Но они не побежали. Они пошли неторопливо, держась за руки и рассматривая все по сторонам. То, что родилось в них, было таким новым и таким настоящим, что хотелось вдоволь насладиться им, зная, что суета может разрушить это сладостное ожидание чуда. Наверное, уже тогда их подсознания знали, что этой близости между ними больше никогда не будет, но этот единственный момент принадлежания неизбежен, и к чему его торопить? Его надо запомнить, осознать, найти способ навсегда оставить с собой, сохранить в чем-то, что больше, чем душа, насладиться его приближением и невозможностью сделать что-то не так.
Потом они и вовсе вроде бы сбились с дороги – решили сделать небольшой крюк и пройтись по Via del Corsa, останавливаясь у разных витрин и забегая в некоторые магазины «буквально на секундочку». Алессандро был возбужден и постоянно перемежал разговор историческими и культурными справками. Ни на мгновение они не забывали, куда идут, но позволяли себе насладиться этим предчувствием, растянуть его, искупать в богатом солнцем майском дне, пока он не исчерпает себя и начнет клониться к вязкому Римскому вечеру.
Лене нравилось читать названия римских улиц – они для нее звучали музыкой, такие округлые, необычные. Via Condotti, Via Margutta, Via Vittoria. Via di Repetta
- Мне очень нравится читать названия ваших улиц... Они какие-то... музыкальные.
- А как называются улицы в Москве?
- По-разному. Есть Москва старая, историческая, у нее красивые называния – Арбат, Варварка, Знаменка, Остоженка, Каланчевская улица, Тверская, Покровка. Много таких, они очень красиво звучат по-русски. А есть новые улицы, их названия родились во время войны или при Советской власти. Звучат они уже совсем иначе – холодно, безлико. Коммунистические улицы, Товарищеский переулок или вот улица Юных Ленинцев... Хотя, может быть, не так уж и безлико, может быть, для кого-то и они – музыка...

Они пошли дальше. Алессандро был великолепным рассказчиком, а главное – совершенно бездонным кладезем историй.
- Вот скажи честно, все, что ты мне рассказываешь – правда? – спросила Лена.
Алессандро рассмеялся.
- Хороший вопрос. Я думаю так – итальянцы так увлеклись красочным описанием своей истории, что решили чуть-чуть приукрасить ее разными незначительными деталями. Но так глубоко погрузились в этот процесс, что очень быстро забыли, где осталась правда, а где – вымысел. Но свойство итальянцев - не уделять много времени мелочам, поэтому нестыковка эта быстро перестала кого-нибудь волновать. И теперь мы имеем тысячи совершенно достоверных рассказов, раскрывающих богатейший мир истории Италии, Рима и всего человечества.

И вдруг они оба замолчали. Алессандро крепче сжал Ленину руку и молча повел ее дальше. Безошибочно почувствовав, что дом, где живет Алессандро уже близко, Лена слышала только как стучит ее сердце. И, кажется – как стучит сердце Алессандро. И это были звуки того единственного разговора, которому и было сейчас время и место. В этом разговоре было желание, ожидание, немного грусти и много нежности. Незнакомые и такие близкие – два этих сердца сказали друг другу больше, чем любые слова, сказанные, чтобы заполнить неловкую пустоту. Тем и хорошая бездумная влюбленность, что в ней не бывает таких пустот.
Они подошли к высокому дому, вошли в подъезд и на лифте поднялись на 12-ий этаж. Перед дверью своей квартиры Алессандро остановился и, приблизив к себе Лену, посмотрел ей в глаза. Тихо сказал:
- Нам сюда.
Лена опустила глаза и уткнулась носом ему в шею. Такой ответ его устроил.
Квартира Алессандро была просторной и светлой. В ней вообще не было штор – только легкие прозрачные занавески на окнах, в которые заглядывал красивейший городской пейзаж.
- Я никогда не жил ниже 10-го этажа. Я люблю, когда из окна виден город.
Алессандро подошел к стереосистеме и поставил диск. Это был мужской густой вокал, который пел на итальянском что-то совсем непонятное, но от этого только более волнующее. Лена стояла у окна и смотрела на город. Было чуть больше шести, самое начало летнего вечера. Солнце стояло еще высоко, но в бликах, немного потухших и тенях, чуть-чуть загустевших, угадывалась скорая победа ночи над днем. И было по-особому уютно от этого неторопливого преображения.
Алессандро подошел сзади и обнял Лену.
- Хочешь кофе?
Лена слегка качнула головой. Он тихонько повернул ее к себе. Ее глаза в этот момент были синими-синими, как будто вобрали в себя немного неба из заоконного мира. Алессандро нежно прикоснулся губами к ее виску. Она сжала его руку – подсознательно, видимо, что бы удержаться на ногах, потому что сердце словно бы взорвалось от этого тихого прикосновения и запульсировало множеством маленьких нервов по всему телу.
Когда он поцеловал ее в губы, мир перевернулся в какую-то другую реальность, как тихо поворачивается тайная дверь в книжном шкафу – мгновение, и ты по ту сторону стены, где действуют другие законы времени, где не бывает билетов на самолет, где можно говорить любые слова и давать любые обещания.
Это была любовь исступленная – страстная и нежная, какая бывает, возможно, только однажды и только у самых везучих. Это была самая искренняя близость из тех, на которую способны самые чуткие люди. Это была крайняя форма двух одиночеств, которые одиноки вдвоем в этом мире настолько, что хотят защитить это одиночество любой ценой. Это была высшая степень двух доверий, родившихся ярко и внезапно, как все по-настоящему истинное.
Вокруг дивана в гостиной словно бы замерли в причудливом танце джинсы Gucci, рубашка с эмблемой «Милана», крохотная футболка с Микки-Маусом и потертые джинсы. Было и что-то еще, но совсем уже интимное. То, что происходило на диване, было упоительно и совершенно невыносимо, иначе почему были эти тихие и долгие стоны, в которых пульсировала такая бесконечная нежность.
Он целовал ее, он был с ней, он чувствовал, что у них одно сердце на двоих. Он двигался с ней – такой легкой и послушной, и не мог вспомнить ни одного мгновения из той жизни, где не было этой женщины, запаха ее тела, этого бесконечного совпадения с ним.
Она чувствовала его так остро и так ярко, что казалось, ей не хватит дыхания, что оно закончится раньше, чем это сумасшедшее счастье. И она глотала ртом воздух и ловила губами слезы, и держала его крепко, хотя уже точно знала – теперь это никуда не денется, не исчезнет.

Город уже хотел вечера - покрываясь длинными тенями, он завлекал закончивших работу жителей и гостей в уютные уличные кафе, на площади, в парки. Мир жил и двигался. Итальянцы наполняли свою столицу эмоциями наступающего вечера, праздной деятельностью, активной и шумной, как все итальянское.

Лена и Алессандро лежали на диване, впустив в комнату через открытое окно шум римского вечера. Он лежал на боку, облокотившись на локоть, и собирал пальцем капли воды, оставшиеся на ее шее и плечах после душа.
- Хочешь вина? – спросил Алессандро.
- Хочу. Хотя я и так уже пьяная.
- Тогда тем более надо выпить вина – вдруг случится обратный эффект.
Лена захотела сказать «Клин клином вышибают», но не знала, как это будет по-английски.
Когда Алессандро принес бутылку красного сухого и два бокала, они снова удобно устроились под белой простыней на диване.
- Скажи, какой твой любимый фильм? – спросила Лена, пригубив вина и протянув сиплое «ммммм» от удовольствия.
- «Крестный отец».
- О нет! Так не бывает! – простонала она.
- Почему?
- Потому что все мужчины планеты любят этот фильм. Все три части. Знают его наизусть, цитируют и тем самым дают понять женщинам, что у них, мужчин, особое сообщество и женщинам там не место.
- Тебе это обидно?
Лена задумалась.
- Нет. Наверное, это нормально.
- А какой твой любимый фильм?
- Такого совершенно любимого у меня нет. Есть несколько фильмов, которые я время от времени пересматриваю, что-то в них для меня есть особенное. «Достучаться до небес», например. Ты его видел?
- Видел ли я его? Я его смотрел раз сто, не меньше. «На небесах только и говорят, что о небе. Как оно бесконечно прекрасно. О закате, который они видели, о том, как солнце, погружаясь в волны, стало красным как кровь».
Лена приподнялась на локте и беззвучно повторяла за Алессандро цитату из фильма.
- Ты знаешь, мне так страшно бывает иногда, что можно вот так взять и пройти мимо мечты, - сказала она. Мимо чего-то чудовищно важного. Я время от времени чувствую острое желание посмотреть этот фильм снова. И каждый раз он что-то во мне переворачивает. Вот как так бывает? До сих пор не понимаю. Когда я посмотрела его первый раз, я прямо больная стала – я осознала сколько у меня отложенных мечт и как мало я делаю для них. И мне вдруг стало так горько! Что я посмотрела его во второй раз, и твердо решила поехать на море. Я никогда раньше не была на море.
- Что серьезно? Никогда-никогда?
- Неа. А потом взяла и поехала. Нашлась подруга, которая составила мне компанию, дали премию, дали отпуск на месяц раньше срока. Все сложилось, понимаешь. Раз – и я уже в самолете! Тоже между прочим, первый раз. И потом каждый раз, когда я смотрела «Достучаться до небес», я снова на что-то решалась. Поменять работу. Купить машину. Помириться с папой.
- Этой твой личный бесплатный психолог.
- И не говори.
- А на что ты решилась в последний раз?
- Поехать в Италию. – И тут Лену внутри что-то сильно дернуло и на глаза вдруг – как быстрая туча в солнечный день внезапно затягивает все небо над городом – навернулись слезы. И потекли крупными солеными каплями по щекам, подбородку и упали на сжавшиеся в кулак пальцы.
Вспомнилось все. Как она планировала эту поездку, как они с Максом фантазировали об Италии и итальянцах, как разглядывали вдвоем карту страны и пальчиком прокладывали по ней маршрут. Внутри Лена чувствовала себя так, как будто кто-то швырнул в нее горсть песка.
Алессандро нежно взял ее за подбородок и поднял заплаканное лицо. Слезы прекратились так же быстро, как начались. Она посмотрела ему в глаза. Там было ее отражение и еще целая вечность. И все прошло. И стало странно, что была еще какая-то жизнь, и что она может ее тревожить. Ничего не было – не было мужчин, обид не было. Все в первый и в самый главный раз. И захотелось сказать, что-то очень нужное и нежное. Но слов не нашлось и Лена просто прижалась к Алессандро и замерла.
 
Ночной Рим
И когда плотность вечера достигла своего максимального значения, они вышли из дома. Вечерний Рим тоже был прекрасен. Одна из красивейших столиц мира распахнула свои сумерки для двух сумасшедших влюбленных, которые как могли старались растянуть оставшиеся до разлуки часы. Лена уже узнавала улицы, площади, знакомые вывески кафе и магазинов. Тут они пили кофе сегодня днем. А там – ели мороженое. А на той лестнице они целовались... И где-то внутри горячим толчком отозвалось сердце. И голова снова закружилась, словно Ленины ощущения при первой возможности вспомнили пережитое и вернули то удивительное чувство. И казалось бы – всего лишь воспоминание, а сердце отзывается все также безотказно и несдержанно.
До отлета в Москву оставалось 14 часов.

Лена и Алессандро наши уютный открытый ресторан для ужина и сели у самого края веранды. Воздух пах удивительным вечером – немного пыльным, но помнящим солнце. Вокруг говорили по-итальянски, смеялись, из ресторана доносилось фортепиано.
Они заказали ужин и вина. Оно уже не пьянило, точнее пьянило уже давно не вино. Со стороны эти двое могли показаться влюбленными, переживающими самую яркую пору отношений – когда жизнь друг без друга безвоздушна и невозможна, когда сходятся мысли и угадываются слова, когда всегда есть о чем говорить, а молчание не бывает неловким. Они и были такими влюбленными, только их прошлое заняло у вечности не месяцы и недели, а множество световых лет, первый из которых начался этим утром, в 10 часов на римской станции метро Flaminio.
Ни разу за все это время Алессандро не спросил у Лены, почему она приехала в Италию одна. А она ни разу не спросила, как он собирался провести этот день и почему сегодня утром он оставил свой мобильный телефон дома.
Такая близость между людьми достигается не сразу, она выдается только лучшим в обмен на страх одиночества. Кому-то не удается заслужить ее никогда. Кому-то – слишком поздно. А этим двоим было отсыпано двумя горстями, просто на веру. Потому что такое одиночество. Потому что такая потребность любить.
Внутренняя пустота сдетонировала и свела их вместе.

После ужина Лена с остатками красного сухого перебралась к Алессандро на диван.
- Откуда ты знаешь английский? – спросила Лена.
- Сложно сказать. Я его учил немного в школе – мама считала, что языки - это важно. Я халтурил. Но после школы она отправила меня к своей подруге в Лондон на полгода. Я не понимал ни слова. Думал, умру. А когда вернулся, обнаружил, что могу читать английских классиков в оригинале.
- И что? Читаешь?
- Нет. Пока только могу.
Лена засмеялась.
- А ты? – спросил Алессандро?
- Я училась в специализированной английской школе. Перед окончанием два года подряд ездила на учебу в Америку. Потом поступила в университет, и уже на втором курсе пошла работать секретарем в американскую компанию. Это была хорошая практика. С тех пор моя работа всегда связана с английским.
Алессандро полулежал на диване, под спину ему были подложены подушки. Лена сидела, прислонившись к нему, они оба смотрели на улицу за верандой. И на кусочек неба, на котором начинали появляться звезды.
Мимо прошел официант. Он хотели заказать кофе, но ему было, видимо, не до них.
- Я подумал... А что если бы мы не могли понимать друг друга? Если бы ты говорила только на русском, а я только на итальянском. Или подруга моей мамы жила в Берлине, а не в Лондоне? И на мой вопрос там в метро ты бы только смущенно пожала плечами. Ты можешь себе такое представить?
Лена попробовала. Ничего не вышло.
- Нет. Ты знаешь, почему этого не произошло? Потому что это не могло произойти. Не могло случиться так, что ты бы сел в другой поезд. Или даже в другой вагон. Или не поехал бы никуда в выходной день в такую рань. Не могло, понимаешь?
Она привстала на локтях и посмотрела ему в лицо. Он нежно прикоснулся пальцами к ее губам. И понял. Действительно, не могло.

Продолжать прогулки по древней столице человечества уже не было сил. Ноги гудели и молили о пощаде. Лена и Алессандро взяли такси и поехали смотреть на Рим в свете ночных иллюминаций. По дороге они заехали к Джанлуиджи и забрали Ленины покупки.
Они ехали по городу и останавливались в разных местах, выходили из машины и Алессандро рассказывал Лене что-нибудь интересное. Часто в эти моменты к ним незаметно придвигались другие туристы и тоже с удовольствием слушали его комментарии к местным достопримечательностям. Тогда в следующий раз Алессандро рассказывал свои истории Лене на ушко. Он не был глубоким знатоком местной истории, он знал о Риме лишь чуть больше среднестатистического римлянина. Потому что очень любил этот город. И потому что сын маминой подруги из Лондона однажды прожил тут полгода и Алессандро чуть не выучил наизусть все путеводители по Риму.
Фонтан Треви, Римский Форум, Ватикан, .... Они делали везде долгие остановки – наслаждались видом, вспоминали, как это выглядело днем, смотрели на высокое майское небо, учили друг друга русскому и итальянскому, целовались, снова смотрели на небо. Там звезды складывались в причудливые узоры и начинали озорно подмигивать, если смотреть на них долго. Алессандро почудилось, что на небо золотой стежкой настрочен карман, какие бывают сзади на джинсах. Лена рассмеялась.
- А надпись Gucci ты там не видишь?
- Нет. Хотя я уверен, что это лишь вопрос тренировки.

Они хотели отпускать водителя и каждый раз брать новое такси. Но таксист предложил им возить их за определенную сумму всю ночь и отключил счетчик. Алессандро предположил, что у того просто кончилась смена. Но им так было удобно. Они оставляли в машине вещи, и к тому же в такси играла очень приятная музыка – итальянское оперное пение. У водителя был тонкий вкус, среди таксистов это встречается не так уж часто даже в Италии.
Ночь становилась все боле густой, темнота резко отчеркивала огни городского убранства. Было немыслимо красиво, хотелось подняться над этой изысканной разноцветной вышивкой на высоту птичьего полета и насладиться видом до головокружения.
- Где бы ты хотел побывать в Европе? Или не обязательно в Европе, где угодно? – спросила Лена.
- Я хочу в Австралию. И в Норвегию. И еще на Кубу, но наверное уже после смерти Фиделя. Хотя, думаю, они себе другого такого же найдут. А еще... – Тут он как-то подобрался и повернулся к ней лицом – они стояли на площади Испании и до этой минуты смотрели на небо – я сейчас вдруг подумал, что хочу в Париж. Вот никогда раньше туда не хотел, а сейчас вдруг подумал, что мог бы стоять так с тобой и смотреть на эту дурацкую железную вышку, с которой они все так носятся, или гулять по Елисейским полям. Слушай, мне нравится эта мысль! Все, решено, теперь это будет моя мечта. А ты? Куда бы ты хотела съездить?
- В Париж я бы точно хотела. А еще в Лондон. И в Милан, и в Барселону. И в Прагу, а еще в Токио и в Индию куда-нибудь. – Лена на мгновение задумалась и снова зачастила: - А еще в Амстердам, в Нью-Йорк, в Киеве вот ни разу не была, в Юрмалу, но это летом.
- Нда... Если бы я так хорошо знал географию, я бы тоже хотел в больше мест.
- Хватит надо мной смеяться, - Лена сделала движение, как будто хотела укусить Алессандро за нос. – Но больше всего я хочу в Париж... Это ты угадал. Это была моя вторая мечта после Италии.
- Утешает только то, что там сейчас холодно – эта раз. Мы с тобой не там, а здесь, в Риме – это два. Поэтому сейчас Париж сильно проигрывает.

Утро
Даже самая длинная на свете ночь не может длиться вечно. После того, как они объехали все запланированные для осмотра достопримечательности, они попросили водителя просто повозить их по Риму. Когда город уже совсем опустел, и тьма сгустилась в предрассветной готовности, они приехали в отель. Был четвертый час утра. До самолета оставалось 8 часов. Тратить время на сон было жалко. И они распорядились им иначе – в душе и на огромной кровати, занимавшей почти весь номер.
В номере была кофе-машина, и Алессандро приготовил два больших капуччино с корицей. Было наплевать на то, что стоимость ингредиентов для кофе в номере 4х-звездного отеля была астрономической. Обернувшись простыней, они лежали в темноте, пили кофе, говорили, тихо смеялись, нежно дотрагивались друг до друга.
Сон щадил этих двух сумасшедших. Глубокая ночь принесла только темноту и уединение, обойдя их усталостью.
Но утро все же пришло... Собрав Ленины вещи, они спустились на завтрак. Коллеги Лены по туристической группе смотрели на них с нескрываемым интересом, а кто-то - с гримасой презрительного недоумения. Стоить ли говорить, что ни Лена, ни Алессандро их не замечали. Группа отправлялась в 8.00. Лена сказала гиду, что поедет сама, на такси.
Счет шел на минуты. Они сели в такси. И только теперь Лена подумала о том, что будет дальше. Как ей попрощаться с ним? Как вообще можно смочь это сделать? И был один очень важный вопрос – стоит ли им меняться адресами и контактами перед ее отлетом?
Конечно да! Чтобы звонить и писать друг другу, чтобы знать, как там дела и что нового. И чтобы в один день кто-то первым пропустил привычный сеанс связи. А потом у кого-то появился холод в голосе. А потом вдруг где-то на втором плане прозвучал чужой голос откуда-то из ванной или из кухни. И сказка рассыплется как истлевший лист бумаги. И что было написано на этом листе – может быть, даже самые важные в жизни слова, будет уже неважно.
Нет. Она этого не хотела. И знала, что Алессандро тоже не хочет. Она повернула голову от окна и посмотрела на него. Он смотрел в другое окно и крепко держал ее руку в своей, перебирая один за другим ее пальчики. Он был напряжен, и Лена подумал, что он, наверное, думает о том же.
Когда-то Габриэль Гарсиа Маркес сказал: «Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было».

На регистрацию Лена пошла за несколько минут до ее окончания. До этого они стояли в зале аэропорта и молчали. От этого было хорошо, все остальное казалось сейчас избыточным. Говорить тоже было сложно. Иногда, когда люди переживают сильное потрясение, горе, несчастье, они бывают не сразу способны понять всю глубину произошедшего. Человеческий разум устроен гуманно.
Сейчас происходило то же. Лена и Алессандро не понимали до конца, что еще несколько минут – и эти волшебные сутки закончатся, Лена уйдет на самолет, который доставит ее в майскую Москву. Было ощущение, что все то, что произошло – настолько важно, что оценивать это прямо сейчас нельзя. И что ничего еще не закончилось.
Но это был самообман. Они больше никогда не увидятся. И никогда не забудут друг друга. И для тех, кто знает толк в главном, второе – намного важнее.
Вопрос, оставить Алессандро свои контакты или нет, бился в Ленином мозгу раскаленным пульсирующим шаром. Она так ждала, что он скажет «Я хочу позвонить тебе» или «Дай мне знать, как ты доберешься». Так хотелось, чтобы это решение принял он. Но он не говорил этого. И это было безнадежно и мучительно оттого, что было совершенно правильно.
Очередь на регистрацию стремительно сокращалась, и с этим приближался момент, когда дальше Лена сможет пойти только одна. «Проходите, пожалуйста», - сказала красивая итальянка в темно-синем костюме. И тут Лену дернуло как от тока. Она повернулась к Алессандро и увидела в его глазах метущуюся панику. Он сжал ее руку. Его джинсы, рубашка – уже другая, без эмблемы «Милана», теперь значок висел на цепочке на шее, коричневая кожа, глаза цвета спелой вишни, всклоченные волосы. Самый красивый и самый нежный мужчина на свете. Лена вспомнила вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь, их близость, сводящую с ума остроту ощущений.
«Господи, неужели больше действительно н и к о г д а?», - подумалось ей. Алессандро думал о том же, только по-итальянски.

И она ушла. На территорию под названием «паспортный контроль», откуда нет возврата в страну вылета. Она была еще в Италии, но уже не с Алессандро. И это лишало смысла всю ее мечту.

Возвращение
В самолете ей снова досталось место у иллюминатора, но в этот раз она сразу опустила шторку. Еще ей хотелось изолировать себя от всех звуков, надеть на голову звуконепроницаемый темный колпак и стать невидимой для всех этих людей.
К тому времени, когда самолет оторвался от земли, ее сердцу стало немного теплее. Она подняла шторку и смотрела на удаляющуюся Италию, растворяющуюся в масштабной карте Европы. Она не заметила, как она начала плакать и как закончила. Итальянская стюардесса предложила ей напитки. Лена не услышала. Стюардесса позвала еще раз – тихо, нежно, обращаясь к ней, как к больному человеку.
- Мэм, хотите чего-нибудь выпить?
Лена взяла красного сухого вина. Взяла его в ладони, словно согревая напиток, прислонилась к стенке самолета, посмотрела в иллюминатор и едва дрогнув губами, улыбнулась.
Сердце унялось, и теперь она всё понимала. Эта встреча в городе ее мечты была подарком вселенной, ее спасением от одиночества московских будней, которые уже готовы были проглотить и растереть ее в порошок для удобрения жизни людей более везучих и жизнеспособных. Она вернула ее в мир чувств и стремлений.
Кому-то там наверху есть до нее дело, и когда ее отчаяние достигло бесчеловечных размеров, там решили принять экстренные меры, быстренько написали коротенький скрипт, и в результате – случайная встреча в римском метро. Которая переворачивает две совершенно разные жизни, имеющие одну-единственную точку пересечения длинною в сутки.
Мысли об Алессандро из судорожных ранящих цветов окрашивались в мягкие оттенки. Лена не могла думать о нем без грусти. Но эта грусть уже не вызывала горловых спазмов. Благодарность и нежность остались основными ингредиентами этого воспоминания, вытеснив все остальные за ненужностью.

Добравшись на электричке до «Павелецкой», Лена встретилась с мамой и братом. «Пришли вдвоем, боясь, что я не совсем в норме», - подумала Лена и мысленно улыбнулась. Такой странной сейчас казалась эта мысль. Еще в электричке она подумала о том, что нужно встретиться с Максом и забрать у него вещи. Мысль эта не была болезненной или неприятной. Она была деловитой. Хотя, Лена понимала это, встреча лицом к лицу с этим человеком, может оказаться непростой.

Вечер дома был потрясающим. Ели приготовленный мамой ужин, пили привезенное Леной вино, смотрели фотографии на большом экране телевизора, слушали Ленины восхищенные рассказы. Только о последнем дне в Риме Лена не рассказала почти ничего – кроме того, что «был удачный шоппинг».

Нутро был понедельник, Лена пришла к Максиму и открыла дверь своим ключом. Он был на работе, квартира была в ее распоряжении. Она спокойно собирала вещи, слушала музыку. В доме уже появились признаки другой женщины. Но случайные – забытые в спешке или по неосторожности. Ленины вещи были на своих местах, никуда не исчезли их совместные с Максом фотографии и памятные сувениры. Это приятно щекотнуло Лену – все же радостно видеть, что некогда любимый тобой человек вовсе не бездушная скотина. Хотя еще неделю назад ей казалось совсем иначе.
В пять приехала машина, пришел брат с друзьями и они начали выносить коробки. Они шумно шутили и балагурили, из соседней квартиры выглянула соседка. Увидев мужчин, выносящих коробки, она встревожилась и собралась захлопнуть дверь с явным желанием позвонить куда надо, но заметив Лену, снова открыла дверь пошире и немного успокоилась.
- А, Леночка, это вы. Уезжаете?
- Да, Марьсергевна, уезжаю. Оставляю вам Макса в буйном холостячестве. Присматривайте тут за ним.
- Как это? Вы от Макса уезжаете что ли?
- Да вы не грустите, Марьсергевна. Всякое бывает. Это даже к лучшему. Мне от мамы на работу ближе ездить. – Говоря это, Лена вдруг подумала, сколько еще такого запоздалого сочувствия ей придется выслушать в ближайшие дни.

Ребята погрузили небогатый груз в коробки и уехали. Лена осталась в квартире одна. Она забрала только свою одежду, книги, диски, которые Макс никогда не слушал и не смотрел. То, что у них могло считаться «нашим», она оставила в квартире, делить это единолично ей не хотелось. Ей вообще-то совсем не хотелось это делить.
Она сидела в кухне на подоконнике, перед открытым окном, когда пришел Макс. Она отправила ему смс-ку, что она здесь, поэтому он не был удивлен. Но зато других эмоций на его лице было масса. Он был одновременно напуган, растерян, обозлен (заранее, на всякий случай) и еще он выглядел очень уставшим. И Лена подумала, что он прожил почти две недели в чудовищной неопределенности.

- Привет, - сказала Лена и спрыгнула с подоконника.
- Привет, - сказал Макс и остался стоять в коридоре. Он смотрел на Лену и явно был ошеломлен.
- Я собрала свои вещи и Миша с друзьями все увезли. Я не стала брать ничего нашего общего – ни фотографий, ни бытовых каких-то вещей, ни сувениров. Это ты подумай и реши, что я могу забрать. Мне, если честно, все равно, даже если это все останется у тебя. Но от каких-то приятных мелочей я бы не отказалась.
Макс продолжал стоять в коридоре и смотреть на Лену. Он уже не выглядел таким остолбеневшим, но был очевидным образом изумлен. Он не ожидал таких метаморфоз. Он представлял себе эту сцену в нескольких различных вариантах, но почти все заканчивались истерикой и криками. Остальные – тихими слезами отчаяния. Идя сегодня домой, он внутренне сжался в пружину, готовую выстрелить бесспорными аргументами оправдания за свою новую любовь. Именно так – новая любовь, а не новая женщина или новая жизнь. Женщины готовы понимать только сущности чувственные и бесконтрольные.
Но та Лена, которая его встретила, не нуждалась ни в каких аргументах. Спокойная и улыбчивая, она не обнаруживала ни малейших признаков готовности к истерике.
- Я могу заехать за ними попозже. Или можем встретиться где-то на нейтральной территории. – На этих словах Лена поморщилась. Выражение «нейтральная территория» неожиданно показалось ей каким-то противным, выдернутым из дешевой постановочной драмы.
Ситуация была ей неприятна. Хотелось побыстрее закончить и уйти. Видеть Макса было все же непросто, вещи другой женщины, забытые в этой квартире, вдруг стали повсюду бросаться в глаза.
- Или вообще – пришли мне это курьером. Если будет что присылать. И знаешь что... Не делай этого прямо сейчас. Пусть пройдет какое-то время. – Лена подхватила свою сумку и, направляясь к двери, добавила: - Я уже наверное пойду. Вот ключ. Если мне будут звонить, то я пока живу у мамы. Пока.
И она открыла дверь. Макс прислонился к стене и уже спокойно, но как-то опустошенно смотрел на нее.
- Лена...
Обычное, вроде бы обращение к ней, но она споткнулась об него внутренне и медленно повернулась к Максиму.
- Да?
- Я... Я не знаю... – Макс как-то весь выдохся на этих словах.
- Я желаю тебе, чтобы ты был счастлив. Любовь – это подарок небес, и не быть счастливым, если он тебе достается, преступно глупо. Но ты это знаешь и без меня. Поэтому я очень искренне желаю тебе, чтобы ты был счастлив.

Дверь закрылась, оставив двух людей по разные стороны границы миров. Лена спустилась по лестнице и вышла из подъезда на улицу. К ее возвращению из Италии в Москве растаяли остатки снега, и родилось лето – молодое, ласковое и нерешительное.

Мечта
А потом оно оказалось жарким и богатым солнцем. Это было как затяжной прыжок в воспоминания. Все лето Лена вспоминала Италию – солнечную, страстную. И Алессандро. Он ни на день не покидал ее мысли, но она думала о нём мягко, без горечи и тоски. Иногда, когда невысказанных эмоций накапливалось слишком много, ей особенно остро хотелось, чтобы он был рядом, чтобы она могла посмотреть в его глаза цвета спелой вишни, и чтобы все сбылось.
До самого начала октября было тепло и солнечно, лето еще никогда не было таким долгим и уверенным. Но зато потом сдало свои позиции буквально в 24 часа.
В один из дней, придя домой с работы, Лена налила себе красного вина и поставила «Достучаться до небес». Ей уже несколько раз хотелось посмотреть этот фильм снова, и вот сегодня был дождь, хотелось одиночества и мечтать.
На небесах только и разговоров, что о море... И снова стало страшно не успеть, не сделать чего-то важного. Сны в эту ночь снились Лене рваные и неспокойные, словно душа ее пришла в какое-то рабочее возбуждение и уже начала делать какую-то работу, еще скрытую от Лены в подсознании.

Весь следующий месяц Лена находилась в каком-то смятении духа – что-то звало и тянуло, но, видимо, было еще не время понять, что. Внутри что-то готовилось к рождению, томилось, зрело.
Пока однажды...
В субботу утром, в ноябре, Лена встала не очень ранним утром и вышла из своей комнаты. Дома никого не было. Мама гуляла с собакой, брат остался ночевать у друга. На столе лежала вчерашняя почта. Мама имела привычку нести домой весь ворох бесполезной рекламы, которая скапливалась за несколько дней в почтовом ящике. Лена скользнула по нему взглядом и ушла в ванную. Но через секунду вернулась и к столу. Из вороха листовок торчал синий конверт, разрисованный на рождественскую тематику. Лена взяла его в руки и увидела, что у нее дрожат пальцы. Это было письмо из Италии. Открыв конверт, она увидела там билет на самолет до Парижа. Дата вылета – 30 декабря. Дата прилета – открытая. И крохотная записка, написанная от руки:

Родная моя, прости меня за две вещи. За то, что я не посмел сделать это сразу. И за то, что делал это так долго. Но я не знал о тебе ничего, кроме имени и того, что ты лучшая женщина на планете. Я мечтаю встретить наступление нового года рядом с тобой и этой дурацкой железной башней, с которой они там все так носятся.

Алессандро.