Наган

(По воспоминаниям полковника милиции Касыма ТАКСАНОВА)


Летом в Бухаре всегда стояла жара. Палящий зной обжигал воздух, словно небо нагревалось на раскалённом плите. Далеко на горизонте темнели мрак и облака, но не приносили ни малейшего облегчения. Асфальт и камни улиц отражали зной, и от этого казалось, что весь город плавится в пыльной, горячей вуали. Люди, несмотря на тяжесть жары, спешили по своим делам: взрослые, сгорбившиеся под тяжестью пакетов и сумок, дети играли на улицах, скрываясь от палящего солнца в узких тенях домов.
Однако жизнь не прерывалась. Базары работали, продавая фрукты, специи, ткани, всё те же лица, всё та же суета. В воздухе витал запах дыни, пряностей, пыли и жаркого хлеба. Мечети были полны: голос муэдзина звучал во всем городе, призывая верующих на молитву. Его призыв будто бы проникал в самую ткань города, эхом отдаваясь на его улицах.
По жарким, пыльным дорогам, порой с видимыми трещинами, шли путники, некоторые из которых вели верблюдов, а другие спешили на арбах, запряжённых быками. На этих повозках, часто покрытых яркими тканями, катились дыни, арбузы, да и другие плоды, создавая яркие пятна на фоне серо-желтых дорог.
На каждой улице висели портреты Иосифа Сталина, как символ власти и порядка. Они следили за каждым движением. В их глазах было что-то неизменно суровое, но притягивающее внимание. Репродукторы, установленные на самых высоких точках, ежедневно раздавали сообщения, порой по несколько раз в день. Это был голос, который напоминал всем, что они обязаны быть бдительными и знать, что происходит в мире.
Иногда по переулкам прокатывались автомобили. Это были простые советские машины, такие как «ГАЗ-М1» или «ЗИС-5», старые модели, не очень комфортабельные, но строгие и мощные. В этих автомобилях, за непрозрачными стеклами, сидели сотрудники горисполкома или партийных органов. Эти люди ездили по своим делам, а иногда и по следам подозрительных действий. На углах регулировщик, одетый в форму, махал жезлом, давая понять, куда ехать и какой поток движется.
Касым Токсанов находился в своем кабинете следователя милиции, который был не слишком просторным, но обставленным строго и удобно. На столе стоял светильник с тусклым светом, листы бумаги и документы, кипы которых, казалось, не заканчивались. Рядом — старая машина для печатания и, на стенах, несколько фотографий из минувших лет. Стены были увешаны документами и указами, а в углу стояла книжная полка с подборкой литературы. Газета “Правда Востока” лежала перед ним. Он начал читать статью о последнем съезде ВКП(б), проходившем в Москве, и о задачах Узбекской ССР. Статья поднимала темы партийных планов, новых решений и поставленных задач.
Говорилось также о предателях, которые сотрудничали с вражескими государствами. Это было в духе времени: каждый, кто казался неудобным или чуждым, мог быть назван предателем. Множество людей оказывались на обочине. Касым чувствовал, как тяжело становится в груди, когда его взгляд снова и снова наталкивался на эти обвинения. Это был жесткий, безжалостный мир, в котором слова имели огромную силу.
Все это требовалось знать. В Управлении НКВД по Бухарской области всегда требовали от своих сотрудников быть в курсе последних политических событий в стране и мире. Время было тревожным. Фашизм укреплялся в Европе, его мрак, как будто, стремился накрыть весь мир. В Японии не прекращались жестокие действия в Монголии и Корее, где насилие и войны казались бесконечными. А в СССР шли репрессии. Это была такая «борьба с врагами народа», как её называли. «Троцкисты, шпионы, буржуазные элементы» — все эти слова, казалось, были ключом к объяснению любых действий.
Но Касыму это не нравилось. Странно было видеть столько бывших «пламенных борцов», таких как те, кто прошёл через каторгу, гражданскую войну, и теперь их называли врагами народа. Как это могло быть? Люди, пережившие столько, не могли так просто изменить своё лицо. Касыму казалось, что их оболгали. Ведь он знал этих людей, он был уверен, что они не могли стать теми, кого можно обвинить в предательстве. Но всё это звучало так официально. Эти вопросы терзали его, он не мог найти ответа. Он задавался вопросом: неужели Сталин, партия, правительство могли так ошибиться? Неужели они верили в массовое предательство?
И зачем расстреливать? Этот вопрос стоял перед ним, с каждым разом всё отчётливее. Почему уничтожать людей, что проходили через такие испытания? Где же справедливость? Где человеческое лицо в этом всем?
Сам Касым тогда ещё не знал, какую силу представляет ложь. Но он скоро должен был это выяснить.
Ближе к обеду его вызвал начальник Свердловского районного отделения НКВД. Это был Иззат Каримов, человек крупного телосложения, с круглым лицом, покрытым мелкими каплями пота даже в прохладное время года. Его широкие плечи и немного грузное тело делали его похожим на старинного ремесленника — горшечника, медленно и основательно лепящего свою работу. Каримов носил добродушное выражение лица, его карие глаза были обычно мягкими, а густые, чуть нависающие усы придавали образу особую основательность. Но сегодня его облик говорил об обратном: что-то в его взгляде и движениях подсказывало, что он был не в духе.
Он стоял у шкафа с массивными дверцами, одна из которых была приоткрыта, и смотрел в окно. Густая тень от полок будто бы делала его силуэт ещё более массивным. Каримов выглядел так, словно хотел высмотреть преступника за мутным стеклом — его взгляд был сосредоточенным и немного напряжённым. За окном пылилась дорога. Тяжёлая летняя жара уже осела на мелкие камни и песок, делая их горячими и почти белыми. Редкие деревья, чьи листья были покрыты тонким слоем пыли, с трудом скрывали крыши одноэтажных домов и улочки, убегающие в даль. Там не было ни ветра, ни движения, только изредка пробегали дети или катились велосипеды.
Каримов, услышав шаги вошедшего, медленно повернулся, будто выныривая из собственных размышлений, и привычным движением погладил густые усы.
— Вот вам уголовное дело, — произнёс он, мрачно кидая на стол папку с бумагами. — Верховный Суд Узбекистана вернул его на доследование. Прошу вас разобраться, товарищ старший лейтенант.
Его голос звучал сдержанно, но в нём чувствовалось раздражение. Касым сразу понял, что настроение начальника было связано с провалом: никому из руководителей не нравилось, когда их работа подвергалась сомнению, а уж тем более — возвращалась высшими инстанциями на доработку.
— Есть, — коротко ответил он, понимая, что любые ошибки в расследованиях бросают тень на весь отдел.
Каримов продолжил, прислонившись к столу:
— Постарайтесь, чтобы мы опять не ударили лицом в грязь. Я уже имел телефонную беседу с начальником областного управления НКВД товарищем Клицким. Он проявил недовольство нашей работой. Поэтому, как говорится, вам и все карты в руки. Ясно? Тогда выполняйте!
— Есть, — повторил Касым, после чего получил разрешение покинуть кабинет.
Уже сидя у себя, он стал листать полученные бумаги. Его взгляд пробегал по строчкам, почерку, манере исполнения. Всё выглядело знакомо: документы составлял Узаков Рустамжон. Это был человек с неприятной репутацией. Узаков казался окружающим сухим и замкнутым, он редко улыбался, а в его взгляде всегда чувствовалась некоторая хитрость. Его костюм, всегда казавшийся немного неопрятным, как будто говорил, что его хозяину было всё равно, как он выглядит.
По райотделу ходили слухи о нечестности Узакова. Никто не мог этого доказать, но почти каждый сотрудник отделения что-то об этом слышал. Бороться с ним было бесполезно: его связи с районным судьей Юнусовым Камалом и прокурором Сайдаковым Рахимом делали его почти неуязвимым. Эти трое, как говорили в кулуарах, были как единое целое. Они умели прикрывать друг друга и часто пользовались этим.
Касым тоже слышал жалобы простых людей. В чайхане, где он иногда останавливался перекусить, многие рассказывали о том, что "дела" этих людей редко были справедливыми. Но даже если кто-то жаловался, результаты не менялись. Этот «союз» мало что приносил для справедливости, но сильно укреплял власть тех, кто им пользовался.
— Ладно, с этим ещё разберёмся, — пробормотал Касым, начиная углубляться в материалы дела.
Уголовное дело было возбуждено в августе 1939 года. Обвинение предъявлялось Эргашеву Абдулле, председателю Хуминского сельсовета. Ему вменяли нарушение по статье 104 Уголовного кодекса Узбекской ССР — незаконное хранение оружия.
Судя по документам, дело прошло стремительно. Узаков передал его прокурору Сайдакову, тот утвердил обвинительное заключение, а Юнусов вынес приговор: пять лет лишения свободы. Всё это выглядело подозрительно быстрым.
— Что-то быстро провернулось это дело, — отметил Касым, отмечая необычные сроки. Он понимал: в этом деле могли быть и поспешность, и фальсификации.
Работа предстояла сложная, но он решил не отступать.
Колхозник Абдулла Эргашев не смирился с решением областного суда, считая его несправедливым. Он был уверен, что стал жертвой клеветы и подставы. В своём заявлении он просил не только освободить его от несправедливого наказания, но и привлечь к ответственности тех, кого он считал виновниками своих бед: председателя колхоза “Навои” Марданова Кули и собственного дядю, Инапасова Турсуна.
— Ага, — пробормотал Касым, увидев фамилии Марданова и Инапасова в списке свидетелей.
После подачи заявления Эргашевым, дело было пересмотрено в кассационном порядке Бухарским областным судом, но вынесенный ранее приговор оставили в силе. Этот шаг мог сломить многих, но Абдулла продолжал бороться за справедливость.
Касым отметил: только человек, искренне уверенный в своей невиновности, мог решиться подать жалобу на областной суд в республиканский. Верховный суд Узбекистана, рассмотрев дело, отменил ранее вынесенный приговор, отправив его на доследование. Такое решение демонстрировало, что в материалах дела действительно было много несоответствий.
— А теперь приступим к выяснению обстоятельств, — сказал себе Касым, раскрыв папку.
Уголовное дело началось с заявления Инапасова Турсуна, дяди Абдуллы. В своём обращении он написал следующее: "...ночью, примерно в три часа, я находился на поле колхоза, поливая хлопчатник. Вдруг посреди поля я увидел председателя сельсовета Эргашева Абдуллу, который ехал верхом на лошади из кишлака "Хумин" в сторону кишлака "Обдус". В руках у него был большой узел. Подозревая Эргашева в совершении преступления, я стал незаметно преследовать его. Абдулла завёл лошадь в конюшню, привязал и там же спрятал оружие, а узел взял с собой в комнату. Наутро мне стало известно, что в кишлаке "Хумин" был ограблен дом одного колхозника..."
Касым нахмурился, перечитывая заявление. В словах дяди чувствовалась странная настойчивость, словно он старался подчеркнуть подозрительность племянника.
— Хм, интересное донесение, — произнёс он, откладывая лист.
На основании этого заявления старший оперуполномоченный Свердловского НКВД Узаков Рустамжон вынес постановление об аресте Абдуллы Эргашева. В ходе обыска в доме подозреваемого был обнаружен револьвер системы "Наган" с шестью патронами.
Этот тип оружия, выпускавшийся ещё с конца XIX века, часто встречался у граждан, особенно после Гражданской войны. Компактный и надёжный, револьвер был популярным среди военных и крестьян, которые хранили его как память или для самозащиты. Однако внимание Касыма привлекло другое: барабан револьвера обычно вмещал семь патронов, а здесь было только шесть.
— Почему не семь? — задумался он. — Обычно люди держат барабан полностью заряженным.
Эта деталь казалась странной. Ещё больше вопросов вызывала запись в протоколе допроса супруги Абдуллы: она утверждала, что муж никогда не держал оружия в руках и не умел стрелять.
С самого начала в деле было много странностей:
— Почему родственник написал заявление на племянника? В узбекских семьях клановая солидарность сильна, и такие поступки — редкость.
— Заявление дяди касалось грабежа, но при обыске не нашли похищенного имущества, а предъявили обвинение в хранении оружия. Почему следствие не сосредоточилось на поиске пропавших вещей?
— Как оружие связано с ограблением? Не было найдено никаких прямых доказательств, что Абдулла участвовал в преступлении.
— Чувствую, здесь что-то не так, — пробормотал Касым.
Несмотря на слабую доказательную базу, дело дошло до суда. Казалось, что кто-то был заинтересован в том, чтобы избавиться от Абдуллы, используя законы как инструмент для достижения своих целей.
— Посмотрим, что ещё скрывается в этих документах, — сказал Касым, погружаясь в изучение материалов.
Лето стояло жаркое, и в окрестностях кишлака “Хумин” палящее солнце будто плавило землю. Люди находили спасение в прохладных чайханах, где за тенью виноградных лоз и кувшином холодного зеленого чая можно было укрыться от беспощадного зноя. Те же, кто трудился на полях, старались прятаться под редкими тенистыми деревьями, когда наступал пик жары. Основную работу крестьяне переносили на утро и вечер, когда раскалённый воздух немного остывал, а с запада поднимался лёгкий ветерок, приносящий ощущение прохлады.
Когда вдалеке показался сотрудник милиции на лошади, по кишлаку прокатился ропот. Люди тревожно переглядывались, провожая всадника долгими взглядами. В это время страх перед властью висел в воздухе. Политические репрессии проникли даже в такие забытые районы, где, казалось, жизнь текла размеренно и спокойно. Любая чужая фигура, особенно в форме, напоминала сельчанам о том, что никому нельзя доверять.
Но сам Касым Таксанов не поддерживал этого произвола. Он с неприязнью относился к фабрикации дел и поэтому отказался работать в ОГПУ, несмотря на несколько настойчивых предложений. Для него работа в милиции была связана не с подавлением, а с поиском истины.
Касым направился к сельсовету, который оказался простой глиняной кибиткой с низкими стенами и покатой крышей, покрытой высохшими тростниками. Внутри пахло сырым грунтом и чуть заметным ароматом старых чернил. У стены стоял старенький стол с покоробленной от времени поверхностью. Несколько деревянных табуретов, лишённых краски, были грубо сколочены местным мастером.
За столом сидел секретарь — молодой мужчина с тонкими чертами лица и уставшим взглядом. Его руки были испачканы чернилами, а на лбу проступали капельки пота. Судя по потёртому костюму, он давно не обновлял гардероб. Увидев милиционера, секретарь побледнел, его губа дрогнула, а взгляд метнулся к двери, словно он подумывал о бегстве.
— Мне можно попрощаться с родными? — спросил он, еле справляясь с дрожью в голосе.
Касым понял: страх перед властью и произвольными арестами укоренился настолько глубоко, что любой визит силовиков воспринимался как начало конца.
— Успокойтесь, гражданин, — спокойно сказал Касым. — Я приехал по поводу ограбления вашего колхозника в августе прошлого года. Вами я не собираюсь заниматься. Но если вы что-то сделали противозаконное, мы всё равно узнаем.
Секретарь выдохнул с облегчением и кивнул:
— Это вы про Иминова? Помню, конечно. Его тогда действительно ограбили. Весь кишлак потом помогал ему, чем мог. Бедняга совсем остался без ничего.
— Позовите его, пожалуйста, сюда, — попросил Касым.
Секретарь, заметно успокоившись, поспешил исполнить просьбу.
Через несколько минут в комнату вошёл мужчина лет пятидесяти. Это был худой, полусгорбленный крестьянин с грубым, обветренным лицом, словно вылепленным из земли и солнца. Его кожа, обожжённая палящими лучами, была морщинистой и тёмной, как кора старого дерева. На лице отражались годы тяжёлой работы и постоянной борьбы с суровыми условиями природы.
Его руки, мозолистые и огрубевшие, говорили больше, чем слова: эти пальцы привыкли держать кетмень, выращивать хлопок и прокладывать борозды в твёрдой земле. Одежда была простой: выцветшая рубаха с короткими рукавами и старые широкие штаны, удерживаемые потертой верёвкой вместо пояса.
Глаза Иминова, глубокие и печальные, были полны какого-то неизбывного горя. Они словно пытались рассказать о том, сколько страданий и потерь пришлось пережить за эти годы. Но в его взгляде была честность и искренность, которые сразу привлекли внимание Касыма.
Интуиция подсказывала милиционеру, что этот человек вряд ли был замешан в каких-либо тёмных делах. Всё в нём — от натруженных рук до прямого, открытого взгляда — говорило о честности и трудолюбии.
— Я – Таксанов Касым, сотрудник районного НКВД. Веду расследование по делу Эргашева Абдуллы. Вы, наверное, знаете, что его обвинили в хищении вашего имущества, — начал Касым.
— Да, я помню это, — кивнул Иминов. — Ко мне приходил следователь Узаков.
— И много у вас украли вещей?
— Практически всё, что у меня было, — ответил Иминов с горечью. — Одежда, обувь, бытовая утварь.
— А Узаков производил опись похищенного имущества?
— Да… Правда, он делал это без особой охоты, — немного испуганно произнес крестьянин.
"Странно, почему тогда нет описи в деле? — подумал Касым. — Может, этот документ прошел по другому делу? Надо будет уточнить в отделе".
— Как произошло ограбление? — продолжал Касым.
— Я всё рассказал товарищу Узакову, — растерянно ответил Иминов.
— Если можно, повторите это снова. Мне нужно самому услышать вашу историю.
Иминов пожал плечами и медленно начал рассказывать:
— Ограбление произошло ночью, когда я был на поле. Дома остались моя супруга Мархабо и трое детей. Они крепко спали. Но жена проснулась от странного шума, словно кто-то ходил по дому и что-то искал. Она прислушалась. В другой комнате горела свеча, и её свет отбрасывал тени на стены.
Касым, внимательно слушая, записывал каждое слово.
— Мархабо говорит, что воров было несколько. Она видела их силуэты, слышала шаги и тихий разговор. Поднять крик она побоялась: бандиты могли запросто её зарезать. Сами знаете, сколько сейчас людей гибнет от рук разбойников, — добавил Иминов. — После того как они унесли имущество, она выбежала из дома и позвала соседей. Но воров уже не было. Их позже, как мне сказали, поймала милиция.
— Значит, лиц воров она не видела и узнать их не сможет?
— Нет… — грустно ответил Иминов.
— Спасибо, вы свободны.
Касым молча смотрел из окна, наблюдая, как слегка озабоченный Иминов удаляется.
"Почему Узаков проигнорировал показания супруги Иминова, что в ограблении участвовало несколько человек? — размышлял он. — Если среди них был Эргашев, то где остальные? Почему их не арестовали? Почему не провели следствие о наличии банды? Это ведь куда серьёзнее, чем просто хранение оружия. Иминову сказали, что всех арестовали, но в уголовном деле только один человек. Странно, очень странно".
Попрощавшись с секретарем сельсовета, Касым направился в кишлак “Обдус”. Этот кишлак располагался в широкой долине, окружённой невысокими холмами. Земли здесь были более плодородными, чем в “Хумине”, а дома выглядели ухоженнее. Узкие улочки кишлака петляли среди глинобитных домов с высокими воротами. Во дворах росли деревья, давая долгожданную тень, а у арыков плескались дети, спасаясь от жары.
Касым зашёл к участковому уполномоченному Свердловского района — Аллаеву Авезу, человеку, которому он доверял. Аллаев был среднего роста, с крепким телосложением и уверенной осанкой. Его широкое лицо, тёмные глаза и аккуратные усы выражали строгость и доброжелательность одновременно.
— Касым! Рад тебя видеть, — тепло поприветствовал он коллегу, крепко пожимая руку.
— Рад и я, Авез. Дело серьёзное. Нужно твоё мнение, а главное — твоя помощь, — ответил Касым.
Аллаев кивнул:
— Что случилось? Рассказывай.
Касым рассказал о деле Эргашева, а Аллаев внимательно слушал, время от времени задавая уточняющие вопросы.
— Я хорошо знаю Эргашева Абдуллу, — покачал головой Аллаев. — Активист, комсомолец с 1927 года. Принимал участие в раскрепощении женщин, раскулачивании баев, сам агитировал сельчан вступить в колхоз. Не верю, что он мог ограбить своего же брата-крестьянина.
Касым нахмурился и задал уточняющий вопрос:
— А ты давал характеристику Эргашеву?
— Конечно! Многие подписались под ней, — воскликнул Аллаев. — Правда, председатель колхоза Марданов Кули пригрозил колхозникам, что накажет тех, кто заступится за преступника.
— Председатель колхоза, а замашки байские! — удивился Касым.
На это Аллаев дал неожиданный ответ:
— Правильно, он раньше и был баем. Кстати, его же Эргашев и раскулачивал.
Касым аж опешил. Его обычно строгий и уверенный взгляд стал растерянным, словно услышанное было слишком невероятным. Он несколько секунд молча смотрел на Аллаева, обдумывая услышанное.
"Интересно, а почему характеристика Эргашева отсутствует в деле? Опять непорядок, — нахмурился Касым. — Словно Узаков специально откидывал материалы, которые могли представить Эргашева в положительном свете".
Аллаев прервал его размышления неожиданным признанием:
— Кстати, в тот вечер, когда был ограблен колхозник из соседнего кишлака, он был у меня.
— Во сколько это было? — встрепенулся Касым, нутром почуяв первую нить.
— Он пришёл ко мне часов в восемь, и мы с ним сидели до десяти ночи. Затем он встал и пошёл домой.
— А о чём вы говорили?
Аллаев склонился ближе к Таксанову и тихо произнёс, словно их кто-то мог подслушать:
— Абдулла сказал, что в колхозе идёт расхищение общественной собственности. И кто-то целенаправленно проводит политику развала хозяйства. Он собирался провести ревизию, пригласив для этого специалистов из области. Но не успел. Тут его и арестовали.
— Вы говорили об этом следователю?
— Конечно, — вздохнул Аллаев. — Но Узаков даже не выслушал меня, сказав, что к делу Эргашева это не имеет никакого отношения. Мол, его обвиняют за хранение пистолета.
Касым сжал кулаки и мрачно посмотрел в сторону окна. "Похоже, кто-то очень не хотел, чтобы Эргашев докопался до правды", — подумал он.
Аллаев предложил коллеге холодный чай, виноград и свежую лепёшку. Чай наливали в пиалу из большого, расписного чайника. Напиток был крепким, слегка горьковатым, но в такую жару он казался настоящим спасением. Гроздь винограда лежала на медном блюде, ягоды были тёмно-фиолетовые, покрытые лёгким налётом пыли. Лепёшка, круглая и с ароматной корочкой, источала запах свежеиспечённого теста. Касым, отломив кусок, принялся есть, но мысли его продолжали заниматься делом.
“Хм, такое впечатление, что Узаков специально заткнул рот Аллаев, — размышлял он. — Почему он не принял во внимание показания Авеза? Может, не хотел возиться с этим делом и старался поскорее закончить его, обвинив в одном преступлении… А если специально не хотел? Вдруг ревизия могла обнаружить то, что не хотел предать огласке его руководитель – Марданов Кули. Значит, Марданов был прямо заинтересован в аресте Эргашева и сокрытии преступления. Это нужно проверить…”
— А ночью где он был? — вновь спросил Касым, откусывая лепёшку.
Авез, задумавшись, ответил:
— Дома. Я уверен, что дома. У него маленькие дети дома, и поэтому он никак не мог уйти.
— Для следствия это не причина, — с сожалением произнёс Касым. — Ведь вы можете подтвердить алиби только до десяти часов вечера. А после он имел достаточно времени, чтобы добраться до кишлака “Хумин”.
— А жена? Ведь она не раз говорила, что Абдулла был дома! — горячо воскликнул участковый. — Она даже записала это в протоколе.
Касым тяжело вздохнул:
— Жена — лицо заинтересованное, её показания могут быть не приняты судом. Согласитесь, Авез-ака, что любая женщина встанет на защиту мужа.
Авез выглядел удручённым.
— Тогда что же делать? Так и сидеть ему за несовершённое преступление? — огорчился он.
Касым задумался. Затем поднял глаза на участкового и сказал:
— Понимаешь, ведь его судили совершенно по другой статье – за хранение оружия, а не за грабёж. Чувствую, что шла подтасовка фактов. Кто-то хотел его засадить под любым предлогом…
Аллаев кивнул, соглашаясь.
Тогда Касым, почувствовав поддержку, попросил:
— Авез-ака, мне нужен Инапасов Турсун, родственник Эргашева. Ты его знаешь?
— Конечно! Как его не знать! — ответил Аллаев.
— Тогда постарайтесь привести его сюда так, чтобы никто не подумал, что ведут на допрос, хорошо? Я не хочу, чтобы кто-то знал о моём присутствии здесь…
Аллаев пообещал и блестяще справился с заданием. Под предлогом помощи в хозяйственных делах он вызвал Турсуна из дома и привёл к себе.
Инапасов Турсун оказался мужчиной средних лет, широкоплечим, но сутуловатым, с грубыми чертами лица и напряжённым взглядом. Его руки были загрубевшими от работы, а глаза метались, словно он искал пути к отступлению.
Увидев Касыма, незнакомого сотрудника НКВД, Турсун побледнел. Его дыхание стало учащённым, а лоб покрылся потом. Он напоминал человека, который вот-вот выдаст свои страхи, но ещё не решился. Касым сразу заметил это. Здесь причина страха была иной, чем у секретаря из “Хумина”. Турсун не просто боялся ареста — он, казалось, прятал что-то важное и сейчас чувствовал, что его могут раскрыть.
“Так, это уже интересно, — подумал Касым, внимательно наблюдая за мужчиной. — Он что-то знает. Надо только понять, что именно…”
- Садитесь, гражданин Инапасов, - указал на стул Касым. – Я старший оперуполномоченный НКВД Таксанов.
- Да-да, конечно, - залепетал колхозник, торопливо усаживаясь на краешек стула. Его плечи были напряжены, руки лежали на коленях, а пальцы то и дело беспокойно подрагивали. В помещении было душно, стены из глины и старые деревянные балки создавали ощущение тесноты. Мягкий свет лампы падал на лицо Турсуна, где проступали капли пота. Присутствие сотрудника милиции делало обстановку ещё более напряжённой.
- Я веду дело по обвинению вашего племянника Эргашева Абдуллы в незаконном хранении оружия, - продолжал Таксанов. – И поэтому мне нужны ваши свидетельские показания!..
- Но ведь этим делом занимается начальник Узаков, - глаза у Турсуна забегали, словно он искал спасения. – Я все ему рассказал. И мне нечего добавить!
- Теперь это дело поручили мне. И я намерен разобраться в нём, - твёрдым голосом произнёс Касым. – Итак, у меня есть вопросы, поэтому не будем терять времени. В своём заявлении вы утверждали, что стали его подозревать, когда увидели верхом на лошади и с большим узелком. Это так?
Глаза у Турсуна забегали ещё сильнее. Он не выдержал взгляда оперуполномоченного, опустив их в пол. Рот дёрнулся, словно он собирался что-то сказать, но передумал.
- Да, товарищ начальник. Я ещё тогда подумал, как это подозрительно. Моё классовое чутьё подсказывало, что Эргашев преступник!
- А что подозрительного было в этом?
Турсун замялся.
- Как что?
- Что было подозрительного в поведении Эргашева? Он разве раньше по ночам не ездил на лошади?
- Э-э, почему же, ездил…
- А большой узел чем вызвал подозрение? Разве у него не могло быть личных вещей?
- Э-э, не понимаю, товарищ начальник…
Сидевший рядом Аллаев вдруг вспылил. Его терпение закончилось, и он с силой ударил кулаком по столу:
- Все вы хорошо понимаете, Инапасов! Хватит врать!..
Инапасов, словно испугавшись громкого звука, резко вскочил со стула. Его лицо стало белым, губы задрожали. Он оглядывался на дверь, словно хотел бежать, но ноги его не слушались.
Касым поднял руку, жестом давая понять коллеге успокоиться.
- Ну ладно, оставим этот вопрос на потом. Скажите мне, когда Абдулла направился в конюшню, вы зашли туда?
- Нет, я не стал.
- А почему? Вы ведь родственники друг другу, а значит, могли спокойно подойти к своему племяннику, спросить, что он делал ночью, к тому же со странным узлом? А?
Турсун снова заметался. Его руки судорожно теребили край халата, он быстро проговорил:
- Что вы, товарищ начальник, он ведь мог пристрелить меня!
- А он что, раньше угрожал вам? - нахмурился Касым. Его острый взгляд словно проникал в самую душу допрашиваемого.
- Видимо, этот вопрос напомнил Инапасову что-то, потому что он внезапно оживился и заговорил быстро, словно боялся, что его перебьют:
- Да, да, он часто угрожал мне! Говорил, что выгонит из колхоза, посадит в тюрьму!
- А за что? Чем вы ему насолили?
Турсун замер, глаза его округлились.
- Насолили? – недоумённо повторил он. Русское слово оказалось ему незнакомым.
Касым понял, что допустил неясность, и пояснил, уже мягче:
- Ну что вы ему сделали плохого, что он захотел расправиться с вами, а?
Турсун, наконец, понял, что от него хотят. Но ответить сразу он не мог – его глаза бегали, словно он искал слова, которые могли бы удовлетворить следователя, но не погубить его самого.
- Э-э, я бедный дехканин… Грудью стоял за Советскую власть… А Абдулле это не нравилось… - нашёлся что ответить Турсун, его голос был слабым, а слова звучали неуверенно.
Касым усмехнулся:
- Но ведь Эргашев тоже из семьи крестьянина-бедняка. Насколько я знаю его биографию из уголовного дела, он остался сиротой, воспитывался у матери. Первым в 1929 году организовал колхоз из пятидесяти семей, там же и работал в должности председателя до 1935 года. Я правильно воспроизвожу его жизненную историю?
Допрашиваемый развёл руками, будто не нашёл, что возразить:
- Э-э, вам виднее, гражданин начальник…
- Странно, вы его родной дядя, а мне виднее. Ну, ладно, перейдём к следующему вопросу… Вы дали показания о том, что Эргашев спрятал наган в конюшне. Как вы это увидели?
Турсун замолчал, обдумывая ответ. Видно было, что он напряжён, а его руки то и дело тёрли полы халата. Через минуту он, наконец, нашёлся:
- Я смотрел в щель! Да-да, именно так я увидел, как племянник прятал револьвер.
- А Эргашев зажигал свет в конюшне?
- Что вы, гражданин начальник, ведь Абдулла, ограбив колхозника, не хотел, чтобы кто-то видел его с чужим имуществом.
Касым прищурился, в его глазах заиграл лёгкий сарказм:
- Странно. Тогда как вы увидели у него оружие?
Турсун тревожно заморгал. Он ещё не понял, что попал в ловушку, но заметно нервничал. Его дыхание участилось, а взгляд метался от стола к стенам, словно он пытался найти спасительный ответ.
- Э-э, я видел в его руке наган!
- Но ведь в конюшне было темно, само оружие тёмного цвета. Как вы могли в этом случае узреть у Эргашева пистолет, а?
Инапасов замер, опустив глаза. Его губы дрогнули, но слова так и не сорвались. Он явно растерялся и молчал, понимая, что вся его версия рушится. Казалось, он молил о том, чтобы кто-нибудь вмешался и подсказал, что говорить. Но “ангелы-хранители”, которые, как предполагал Касым, ранее готовили Турсуна, недооценили нового следователя. Таксанов оказался куда более настойчивым и внимательным к мелочам.
Турсун выдавил наконец:
- Но товарищ Узаков нашёл у него наган с шестью патронами!
Касым встрепенулся – дядя опять сам себя подставил. Он наклонился чуть ближе и жёстко спросил:
- Откуда вы знаете, что там было шесть патронов? Ведь в протоколе обыска нет вашей подписи, как понятого! Об этом мало кто знал!
Лицо Турсуна мгновенно побледнело, глаза расширились от страха. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого начал икать, причём так громко, что это казалось неестественным. Его руки сжали края стула, суставы побелели. Турсун, понимая, что попался, выглядел совершенно раздавленным. Его плечи опустились, он уже не пытался отводить взгляд от следователя. В эту минуту казалось, что он готов вот-вот рухнуть со стула.
- Боитесь, Инапасов? Правильно, что боитесь, потому что совесть нечиста. Я уверен, что это вы подставили своего племянника, подкинув ему наган!.. Правильно я говорю, а?
- Что вы говорите, товарищ начальник! Я этого не делал, - Турсун вскочил на месте, его пальцы задрожали. Касым заметил, как его руки задрожали, и, казалось, они были готовы в любой момент упасть в сторону. – Не было у меня никогда нагана… Я оружия боюсь!..
- А это мы посмотрим! – Касым нахмурился. – Авез-ака, я думаю, нужно обыскать дом Инапасова на предмет выявления оружия.
Аллаев с сомнением почесал затылок и осторожно заметил:
- Без санкции прокурора?
Касым склонился вперед, его взгляд стал твердым, а голос – решительным:
- Пока прокурор будет подписывать ордер, этот тип успеет запрятать все вещественные доказательства! Но я как следователь имею право произвести первичный осмотр дома подозреваемого!.. Идемте, гражданин Инапасов! – сверкнув глазами, сказал Касым. – Ведите к себе! И без всяких штучек – иначе буду стрелять! – и он хлопнул по кобуре.
Турсун испуганно посмотрел на револьвер, его лицо побледнело, и он нервно закивал:
- Хорошо, хорошо, товарищ начальник!
Они вышли из дома Аллаева и быстрыми шагами пошли в другую сторону кишлака. Кишлак был маленьким, с небольшими домами, покосившимися от времени, с грунтовыми дорогами, поросшими травой и редко залечёнными ямами. Вдоль улицы стояли кусты, из-за которых проглядывались торчащие крыши хижин. Зачастую тени от деревьев бросались на землю, создавая зловещие пятна на пыльной дорожке. Касым чувствовал, как запах деревенской земли смешивался с воздухом, наполненным тревогой, будто всё в кишлаке уже зналось. Было хорошо, что людей по дороге попадалось немного, иначе пришлось бы объяснять каждому, что делает здесь сотрудник НКВД. Впрочем, слухи облетели весь посёлок, и вскоре каждый мальчишка знал, что у Инапасова находится представитель внутренних органов.
Дома у Инапасова было тихо, лишь издали слышался женский голос, который приуныл, как будто почувствовал, что гости не простые. Когда они вошли, из комнаты вышла его жена.
Она была среднего роста, с длинными темными волосами, заплетёнными в косу. Лицо её было усталое, но с выражением глубокого беспокойства. Увидев Таксанова, она сразу испугалась. Ее глаза распахнулись, а руки непроизвольно взлетели вверх.
- Ой, бой! – запричитала она, в ужасе разводя руки. – Милисия келди! Люди добрые! За что забирают моего мужа?! Где справедливость?!
Турсун закричал, словно боялся, что её крики только навлекут на них беду:
- Заткнись, женщина! – его голос был резким и полным страха. Он не хотел, чтобы её крики вызвали гнев Таксанова.
Касым с решимостью сказал:
- Приведите понятых.
Аллаев с лёгким недовольством пошёл за понятыми. Через минуту он вернулся с двумя сельчанами: Худайбердыевым Алланазаром и Зульфикаровым Асрором. Алланазар был высоким мужчиной с проницательными глазами и с бородой, которая смотрелась немного неряшливо, а Асрор – крепкий, с суровым взглядом и широкими плечами. Оба явно не были рады участию в этом обыске, но они молчали, понимая, что от них мало что зависит.
Обыск не занял много времени. Аллаев быстро пробежался по комнатам и вскоре нашёл что-то, что могло быть полезно.
- Смотри, Касым, - закричал он, показывая находку.
Касым подошёл, взял патрон и внимательно осмотрел его. Это был патрон, не новый, слегка потертый, с явным следом времени.
- Узнаете этот боеприпас, Инапасов? – спросил он у замершего от страха хозяина дома.
Турсун побледнел ещё больше, его глаза не решались взглянуть на найденную вещь. Он дрожащими губами ответил:
- Нет.
- А что делает этот патрон у вас?
Турсун вдруг возмутился, как если бы хотел отбросить свою вину на кого-то другого:
- Это вы мне его подсунули! – его голос был неестественно резким. – Взяли из своего револьвера и подкинули мне!
Касым почувствовал, как лукавый ответ снова приводит Инапасова в ещё большую беду. В его глазах мелькнуло понимание: он уже не пытался скрывать свою ложь.
Касым усмехнулся. Он прекрасно понимал, что тонущий человек хватается за соломинку, но этот явно переигрывал. Турсун был не просто запуган, а отчаянно пытался вывернуться, не понимая, что все его попытки только усугубляют ситуацию.
- Хватит болтать, гражданин Инапасов! – рассердился Таксанов, доставая из кобуры оружие. Присутствующая при осмотре супруга Турсуна взвизгнула, решив, что милиционер сейчас пристрелит её мужа. Её глаза наполнились паническим ужасом, а губы затряслись от страха. Рядом с ней стояли понятые, и их лица стали мраморно-бледными, словно они сами стали участниками того, что происходило. Но Касым и не собирался пугать никого, тем более не намеревался использовать оружие.
- Это патрон от револьвера системы Наган модели 1912 года! – Касым протянул маленький, блестящий цилиндр, который держал в левой руке, почти под нос Инапасову. Его взгляд был холодным, а голос – уверенным. – Видимо, от того нагана, что вы подкинули племяннику! А у меня английский револьвер системы Веблея образца 1882 года! – Тут Касым потряс своим револьвером в правой руке, отчётливо подчеркивая отличие. – Патроны не подходят друг другу по калибру!
Револьвер Веблея был красивым и элегантным оружием. У него был тонкий, изящный ствол, с характерными линиями, характерными для британских образцов конца XIX века. Модель 1882 года имела закруглённую форму и длинный ствол, который отличался высокой точностью при стрельбе. Деревянные накладки на рукоятке, хорошо отполированные, лежали в руке как влитые, что также добавляло солидности и престижности этому оружию. Это был по-настоящему точный инструмент для расследования, а не угроза, как могло показаться с первого взгляда.
- …Но у меня никогда не было нагана, - Турсун произнёс эти слова с таким выражением на лице, что казалось, он вот-вот заплачет. Его губы подрагивали, глаза теряли всякое самообладание, а в голове полыхал только один вопрос: как выбраться из этой западни?
- Правильно, не было, но вам его дали! И сделали это потому, что Абдулла раскрыл заговор в колхозе! А, может быть, вы и есть тот самый преступный организатор, а? Тогда и ответственность будете нести один как главарь банды! – с прищуром произнёс Касым, глядя в глаза Инапасову. Он знал, что теперь всё в руках Турсуна. Тот не мог врать, если не хотел идти на больший риск.
Судя по его мимике, Инапасов был замешан в преступном сговоре. Он, возможно, был пешкой в чужой игре, но его роль была важной, и его использование тоже не осталось незамеченным. Касым использовал психологический прессинг – он зажал Турсуна в угол, не давая возможности вырваться. В этот момент, тихо скулившая в углу его супруга, добавила дополнительный нажим.
- Вай, дод! Нима киламиз?.. – её слова на узбекском языке, полные страха и бессилия, звучали так, как будто сама она теряла рассудок. Это было невыносимо для любого человека, и нервозность женщины поднимала напряжение в комнате. Страх в её голосе был настолько явным, что казалось, его можно было потрогать руками.
Инапасов, не выдержав, начал бормотать:
- Э-э, нет… нет… - он прислонился к глинобитной стене, его лицо стало мучительно болезненным, и в его глазах мелькала паника. – Они же мне обещали… Теперь я виноват?.. Нет, нет…
Но нервы Турсуна не выдержали. Он, словно выжатый лимон, упал на колени, потеряв всякое достоинство.
- Прошу вас, товарищ начальник, не делайте мне больно, я сам все вам расскажу! Всю истину, как перед аллахом! – его голос стал мольбой, а руки сжались в кулаки, но он уже знал, что от него не уйти.
Касым, не желая, чтобы посторонние услышали конфиденциальную информацию, приказал понятым и супруге выйти из дома. Она, все ещё ошарашенная, покачнулась, но быстро ушла, не в силах оставаться в комнате с этим жестким следователем. Только Аллаев остался сидеть на скамейке, держал в руках блокнот и продолжал вести протокол допроса, внимательно записывая каждое слово.
Турсун, не смея смотреть в глаза оперуполномоченному, начал быстро и взахлеб рассказывать свою версию событий. С его слов, Абдулла действительно был подставлен, и это случилось с помощью самого Инапасова, который оказался вовлечён в заговор. По его рассказу, Эргашев заметил, как стремительно исчезает колхозное имущество, и сам провел ревизию, в ходе которой он установил, что хищениями занимается председатель Марданов Кули.
- Кули из бывших кулаков, сотрудничал с басмачами. Он и его брат за бандитизм были осуждены Советской властью, - говорил Инапасов с удрученным выражением. – Но потом их выпустили на свободу, и они вернулись в кишлак. В 1931 году братья поступили на работу в колхоз «Навои». Имея связи, они добились того, чтобы Кули сначала выдвинули в бригадиры, а в 1935 году его назначили председателем колхоза. Абдулла к тому времени был избран председателем сельсовета.
Инапасов продолжал, всё больше погружаясь в детали. С его слов, напряжение между Эргашевым и Мардановым нарастало. Абдулла откровенно противостоял методам бывшего кулака, открыто выступая с критикой. Когда Кули понял, что не сможет избавиться от Эргашева открыто, он задумал расправиться с ним, но долгое время не решался, так как разногласия между ними были слишком очевидны. В случае убийства, подозрения могли пасть именно на него.
- С кем именно он связывался в районе? – спросил Касым, хотя сам уже знал ответ.
Инапасов замялся, но, видя непреклонное выражение лица Таксанова, произнес:
- Марданов завел связи в органах государственной власти. Он сблизился с районным прокурором Сайдаковым, судьей Юнусовым, а также со следователем Узаковым. Он снабжал их продуктами, деньгами…
Касым, услышав это, мгновенно понял, что вся система поддается подрыву, это типичная форма политической коррупции. И всё, что ему оставалось — это выжать из Инапасова все оставшиеся факты. Он подался вперед, настойчиво продолжая расспрашивать:
- А деньги Марданов как доставал?
Турсун опустил голову, его лицо потемнело от страха. Он боялся говорить, но Касым был непреклонен.
- Давайте, давайте, говорите, иначе будете сами отвечать за все эти темные делишки, - подталкивал его к откровенности Касым.
Это убедило Турсуна не молчать. Он тихо произнес, явно чувствую, как его жизнь висит на волоске:
- Марданов тайно возглавляет банду, которая занимается грабежами и убийствами, расхищает колхозное имущество. В его шайке участвует брат Марданов Хамид, братья Очиловы — Парда, Эльмурад, Нуритдин, Зарид-Кал, а также Шукуров Ровшан и многие другие…
Слова Инапасова звучали как приговор. Он выдал всю правду, но и сам попал в пасть — теперь Касым знал, кто стоит за этим преступным заговором.
- Записывайте, Авез-ака, записывайте эти сведения! – сказал Касым Аллаеву. Тот поспешно вытащил бумагу из планшета и стал записывать фамилии преступников, стараясь не упустить ни одной детали.
Турсун, дрожа, продолжал рассказывать:
- В тот августовский вечер они ограбили колхозника с «Хумина», а все свалили на Абдуллу. Наган был повод для ареста.
- Кто же вам дал наган? – продолжал суровым голосом спрашивать Касым. – Как он к вам попал?
- От Марданова, – шепотом сказал Турсун, оглядываясь, как будто опасаясь, что кто-то подслушивает. – Этот наган достался ему от Азимова Туры, тоже жителя кишлака «Хумин».
- А Азимов откуда его раздобыл? – настойчиво продолжил следователь.
- Не знаю, товарищ начальник! Я знаю, что Тура сам скрывался от Советской власти, потому что был басмачом. Он тоже занимался грабежами и убийствами. Но он что-то не поделил с Кули, и тогда Марданов приказал братьям Очиловым убить его… Мне Зарид-Кал рассказывал, что труп Азимова они закопали в песках в шести километрах от «Хумина», на территории кишлака «Сеп-Ата» Свердловского района.
Касым нахмурился, слыша новые подробности.
- Наган, значит, они взяли у Азимова? – уточнил Касым.
- Да, а также трехлинейную винтовку! И боеприпасы к нагану!
Аллаев, слушая это, все больше и больше хмурился. Он, как и Касым, понимал, что эти события затягивают петлю вокруг преступников, но одновременно в их словах было что-то пугающее, неведомое.
- Шакал всегда ходит на охоту с другим шакалом, но редко делит добычу, - с яростью произнес он. – Поэтому и умирает как шакал!
- Успокойтесь, Авез-ака. Не порите горячку!.. А вы что не поделили с Эргашевым? – обратился Касым к Турсуну. – Почему оклеветали его?
Турсун откашлялся, его голос дрожал, а глаза были полны страха, словно он уже предчувствовал, как тяготеет над ним ответственность за свои поступки.
- Абдулла несколько раз ругал меня за то, что я был в близких отношениях с Мардановым. Ему это не нравилось.
- А почему ему не нравилось? – настойчиво спросил Касым.
- Мы с Кули расхищали колхозное добро. Воровали вместе. Абдулла это понял и поэтому меня ругал. А я боялся. Марданов сказал, что прирежет меня, если я сообщу все в НКВД. У него там, мол, много друзей, меня в один миг за решетку посадят или расстреляют как бандита… Поэтому я молчал…
Турсун опустил голову, не в силах больше смотреть в глаза следователю. Он понимал, что его судьба решена, но эта тяжесть в груди, этот страх, все ещё держали его в плену.
- И согласился предать племянника, так? – сердито прошипел Аллаев.
Турсун опустил голову, не в силах смотреть в глаза своему собеседнику:
- Ваша правда, гражданин начальник, я испугался… Марданов дал мне наган и сказал, чтобы я подложил оружие в дом Эргашева. Когда я это сделал, то сказал Марданову, а тот сообщил старшему оперуполномоченному Узакову. После этого Абдуллу арестовали…
- А как оказалась седьмая пуля у вас дома? – продолжил допрашивать Касым.
- Я сначала принес наган домой. Моя жена завопила, увидев оружие, и пыталась отобрать его у меня. Случайно открылся барабан, и одна пуля выпала. Но обратно положить его я не смог, так как не умею им пользоваться.
Касым встал и поправил гимнастерку, сдерживая в себе гнев.
- Все ясно, - сказал он, вставая. – Авез-ака, я прошу вас быстро отправиться в райцентр и сообщить моему начальнику, чтобы он отправил сюда милиционеров. Будем брать Марданова и его банду. И заодно сообщите ему, чтобы Узакову ничего не говорили об этом. Пусть остается в неведении.
Аллаев вскочил и направился к двери, но Касым остановил его:
- И еще, - сказал он. – Попросите, чтобы прислали ревизора из райфинотдела. Нужно проверить бухгалтерию колхоза.
Когда участковый ушел, Касым повернулся к Турсуну:
- А теперь вы, гражданин Инапасов, сидите и пишите все, как было, - и он протянул ему бумагу. – Чернила дома есть?
- Есть… – ответил Турсун, при этом его рука дрожала, когда он покопался в нише в стене и достал пузырек с чернилами и гусиное перо. Пока он писал, Касым стоял у окна и с тревогой наблюдал за местностью. Он понимал, что о его приходе, возможно, уже известно Марданову, и тот сделает все, чтобы убить милиционера.
Через пятнадцать минут его предчувствия оправдались. Вдруг, перемахнув через дувал, во двор вбежал человек. Он был одет в белые широкие штаны, синюю просторную рубашку. Сапоги, сделанные из дорогой кожи, выдали человека с деньгами.
Касым смог разглядеть его: незнакомцу было лет за тридцать, с резким скуластым лицом и черной бородой. Взгляд его глаз был зловещим, налитым кровью, словно в них отражались все темные стороны его души. Он был прямолинейно жестоким, и его лицо говорило, что он привык решать вопросы грубой силой. Его глаза – глубокие, как ямы – излучали ярость и угрозу, а взгляд этот был таким острым, что казалось, он бы мог порезать, если бы тот взглянул дольше.
- Эй, Турсун, паршивый пес, ты дома? – взревел он. – Говорят, к тебе милиция приходила?
Инапасов испуганно вскочил с места, его тело дрожало, и он не знал, куда смотреть. Его взгляд метался между представителем закона, собственной писаниной и в сторону окна, словно он пытался найти выход или хотя бы скрыться от приближающейся угрозы. Судя по всему, этот голос ему был знаком, и этот визит его явно не радовал.
- Кто это? – тихо спросил Касым, доставая револьвер.
- Очилов Зарид-Кал, один из бандитов, - заикаясь, выдавил из себя Турсун. Его глаза метались между оружием милиционера и бандитом, и он ясно осознавал, что оказался между молотом и наковальней. Бандит Марданова мог убить его с легкостью, но и Касым был не менее опасен, держа его на прицеле.
- Он меня убьет, - запричитал Турсун, чувствуя, что в данный момент ему не остается выбора, кроме как искать защиту у представителя НКВД.
- Не убьет! – усмехнулся Касым, не сбавляя бдительности. Он был готов к встрече с бандитом.
Очилов ворвался в дом, размахивая ножом, словно намереваясь сразу расправиться с тем, кто его мог бы задержать. Однако он не ожидал столкнуться с сотрудником милиции лицом к лицу. Когда он осознал свою ошибку, было уже поздно. Касым, не теряя времени, ударил его ногой в пах. Бандит согнулся от боли, и в этот момент Касым мгновенно принял решение. Рукоятка револьвера опустилась по дуге на его затылок, и Зарид-Кал, издав прерывистый звук, мешком рухнул на глиняный пол, потеряв сознание на несколько секунд. Нож, выскользнув из его руки, отлетел в сторону.
Но бандит вскоре очнулся, не сдался так легко. Он вскочил и бросился в атаку, стремясь взять реванш. Касым, не давая ему ни малейшего шанса, уверенно встретил его удар, перехватив его движение и нанося точный и мощный удар в челюсть. В милиции Касым много тренировался в боксе, и его удары были молниеносными и меткими. Один из ударов перебил дыхание у Очилова, другой — выбил из него всю ярость. Бандит замедлил движение, его лицо перекосилось от боли, и он потерял баланс. Касым воспользовался моментом, провел короткую серию ударов и, вырвавшись из захвата Очилова, сбил его с ног.
Турсун стоял, наблюдая за схваткой, с глазами, полными страха. Он не мог отвести взгляда, ощущая, как каждый его вздох был тяжелым от напряжения. Он видел, как молниеносно и безжалостно действует Касым, и понимал, что на чьей стороне власть — тот и победит.
- Неси веревку! – приказал Касым, поворачиваясь к Турсуну. Тот поспешил выполнить приказ, извлекая из сундука потертый аркан, с которым он когда-то поработал. Касым быстро заломил руки бандиту за спину, и его жесткая хватка не оставляла шансов на сопротивление. Он крепко связал его, зная, что предстоящий допрос может дать ключевые показания.
Через несколько минут Зарид-Кал очнулся. Его глаза были полны ярости, словно огонь в их глубине мог сжечь все на своем пути. Он смотрел на Касыма с ненавистью, готовый напасть даже после того, как оказался связанный. Каждое его движение было пропитано яростью, а глаза горели злобным огнем, жаждущим мести. Очилов выглядел так, будто готов был разорвать его на части, если бы только он мог.
- Всех вас зарежем, - шептал Зарид-Кал, его голос был наполнен яростью и ненавистью. – Всех, и детей ваших, жен, матерей, всех!
- Да-да, - весело ответил Касым, несмотря на угрозы. – Но вначале тебя расстреляют за убийства!
Под вечер в кишлак залетел конный отряд районного НКВД. Лошади вздымали пыль, когда группа вооруженных сотрудников в черных кожаных куртках и с винтовками на плечах ворвалась в дом Марданова. Касым передал двух преступников охране, а сам с группой сотрудников направился к дому председателя колхоза.
Дом Марданова был настоящим символом его богатства и власти. Он стоял в центре кишлака, окруженный высокой кирпичной стеной с решетками, через которые пробивался свет. Ворота были украшены резными деревянными панелями, а из окна второго этажа виднелись дорогие шторы и кресла с позолотой. Дом был величественным и просторным, с внутренним двориком, где росли плодовые деревья, а возле стен высились кусты жасмина. Внутри царила роскошь: темные деревянные панели на стенах, полы из дорогого дерева, а на столах лежали дорогие ковры и антикварные предметы. Везде чувствовалась атмосфера богатства, и вся обстановка была наполнена неуемным стремлением к власти.
К счастью, Марданов за несколько минут до появления милиции прибыл из Каракульского района и был не в курсе последних событий в поселке. Он удивленно смотрел на ворвавшихся сотрудников, не понимая, что происходит, когда Касым, не теряя времени, наставил на него револьвер.
- Руки за голову! – приказал Касым.
Марданов поднял руки, лицо его было спокойным, но в глазах играла настороженность. Он был человеком средних лет, с темными глазами и резким подбородком. Волосы его были коротко подстрижены, а черные усики контрастировали с его бледным лицом. В его взгляде можно было увидеть не только уверенность в себе, но и легкое удивление от неожиданного поворота событий.
Находившиеся с ним люди, четверо мужчин, попытались оказать сопротивление, но их оружие не было достаточно быстрым, чтобы остановить численное превосходство сотрудников НКВД. Один из мужчин, пытаясь выхватить пистолет, был сразу же сбит с ног ударом приклада, а остальные, видя, что силы явно не равны, бросили оружие на землю, сдавшись без борьбы. Сотрудников НКВД было слишком много, чтобы можно было с успехом им противостоять. Они моментально взяли под контроль дом, и все попытки сопротивления были бесполезными.
Обыск, проведенный милицией в доме председателя колхоза, не оставил камня на камне. В одном из шкафов нашли трехлинейную винтовку, спрятанную за стопкой книг, а в другом — охотничьи ружья, обрез и старую берданку, очевидно, украденные много лет назад. В подвале под полом были найдены многочисленные предметы, на которых видно было, что их крали. Среди них оказались вещи колхозника Иминова — рваные сапоги, заплатанные куртки и шапка, сильно потрепанная временем, которая была опознана им при первом же осмотре. Иминов сразу же узнал свою потерянную одежду, а также флягу, которую он точно узнал по выцарапанному на ней имени. Эта находка стала важным доказательством, указывающим на преступную деятельность Марданова.
Ревизия, проведенная в колхозе в течение нескольких дней, выявила ужасающие факты. Выяснилось, что Кули, до 1940 года, разбазарил и похитил общественного имущества на колоссальную сумму, включая деньги на сумму семьдесят тысяч рублей. Были найдены поддельные бухгалтерские отчеты, фальсифицированные записи о поступлениях и расходах, а также доказательства того, как часть средств использовалась для личных целей. Вскрылись десятки случаев хищений и манипуляций с колхозным имуществом, что подтверждало всю масштабность преступной деятельности бандита.
Так была обезврежена банда Марданова. Благодаря результатам расследования, в котором участие принимали сотрудники НКВД, были арестованы и осуждены двенадцать человек, участвовавших в различных преступлениях, связанных с мародерством и грабежами.
Сам Марданов Кули, как главный организатор преступной группы, был приговорен к десяти годам лишения свободы. Его брат, Хамид, который активно помогал в организации преступлений, получил восемь лет. Остальные участники банды, в зависимости от их роли и степени вины, были осуждены к различным срокам заключения.
Что касается Эргашева Абдуллы, то его имя было очищено. Он был освобожден в 1941 году после того, как все обвинения против него были сняты, и доказана его невиновность. Абдулла вернулся к работе в колхозе, став бригадиром в колхозе «Навои» Хуминского сельсовета, где, несмотря на пережитые трудности, продолжил свою деятельность и заработал уважение среди местных жителей.
(Апрель 1998 года, Ташкент)