Мой любимый гей

Больница, перевязанные руки, боль. Красное «не входить», пьяный травматолог с золотой печаткой и лицом пожившего самца шимпанзе. Сестрички в коротких халатах из - под которых кривоватые ножки сигнализируют о свободомыслии в половом вопросе. Вопросе сугубо медицинском, к сфере чюйств не имеющем никого отношения. На лице мед персонала четко обозначено:

« Мне все по херу. Я такааая….я пааашла курить».

 Синие плитки пола, стены в трещинах и кафеле то голубом, то с цветочками. Узор. Явный намек на какой-то дизайн. Сказать убого, нет. Убого в норме, в привычном, родном понимании убогости. Под костями таза у народа кушетки, простые обитые коричневым дерматином, жесткие кушетки. А что, все - таки в больнице сидим.
В основном молодежь, хотя нет. Вон по коридорчику старушка в белом платочке, платочек как- то подозрительно съезжает преимущественно на левый глаз. Старушка проходит мимо меня, элементарно, Ватсон – фингал. Думаю, что ж там могло произойти, что бабушке засветили? Ну, не спросить же ее? Впрочем, не так уж нас взволновала судьба бабуси, ну, лишь пока она в поле нашего зрения. Как писала незабвенная Виктория Токарева, люди равнодушны к чужому, сначала реакция, рассуждают. А потом идут в туалет пописать. И уже надевая трусы, забывают о чужой страсти, смерти, любви. Ну, или что-то в этом роде.
 Какие-то ненужные взгляды, запах перегара, девушка с синими ногтями. Желтый свет лампочки. Скука. Медсестра, в белой шапочке снующая из «Гипсовой» в кабинет врача. Много людей, обычных обычных. Каждый, из которых уповает на помощь и компетенцию поддатого эскулапа.
Трое парней в мокрых шортах и с еще влажными волосами, тащат приятеля с окровавленной, наспех перевязанной ногой. Смотреть жутко. После пятиминутного осмотра, бедолагу направляют в операционную, которая находится здесь же, в конце коридора. Крупногабаритный Айболит, вроде доктора Бранда, в униформе цвета зеленки, прет к операционной, заходит, смотрит на пациента практически без пальцев правой ноги. Партер замер. И с характерным южным оч похожим на московский прононсом и невыразимым чувством превосходства произносит :
- А что, нельзя вести себя красиво?! Ты что не мужик, что ли?
Оказывается, когда парня тащили в операционную, с его окровавленной ноги немного капнуло на пол.
Вот такой здоровый, помогающий выжить цинизЬм.
 Каждый подумал, наверное: «Вот суки!», но открытого чувства солидарности не проявил.

Рядом со мной девочка и мама, девочка упала на плечо, и держит согнутую руку перед собой. Вперед девочку никто не пропускает. Сижу, жду, иногда бросаю взгляды на соседей. И что-то не дает мне сидеть спокойно, мешает сосредоточенно всматриваться в плитки пола. Что?

Запах. От мамаши очень знакомо пахнет…

Лето, белые шторки на окне, такая же, как и сейчас кушетка, на которой я сижу и запах. Запах его парфюма. Сладковатый, усиливающийся запах. Рядом со всем этим, с чужой болью, страхом, безразличием, казенностью. Нелепо, смешно и немного противно. Вот она достает из сумки коробочку с соком, открывает, подает дочери, берет платок. А запах от ее движений усиливается, подкрадывается ко мне, близко, очень близко. Мне даже становится как-то жалко его для всех, противно и досадно, что он здесь. Хочу отодвинуться и даже морщу нос, народ думает, что - это болевые спазмы, наверное. Хе.

Так пахла его комната, простыни на его кровати, он сам. Он был загадочен и молчалив, полагаю, что в тайне, про себя, считал, что все быдло. А он кандидат экономических наук, мудрый скаут-лидер и немного журналист, он имел всех ввиду. Мы познакомились в летнем лагере. Как - то совсем бестолково и невнятно. Моя летняя влюбленность была непонятна и мучительна. Мне было мило в нем все, я мучительно любила его большой римский нос, грустные глаза, совсем не спортивную фигуру, длинные волосы зачесанные назад. Его синюю бандану и старые кеды. Его как говорили «бабский» голос, все интонации. А как он умел смотреть, я была жутко влюблена. Если бы он предложил мне выйти за него, я бы не раздумывая, согласилась.

Но было кое-что, что тревожило меня, подтверждало не случайность некой холодности со стороны товарища Ворона (скаутское имя). Его друг привез в лагерь свою беременную жену, отдохнуть. Естестно супруги спали на сдвинутых кроватях. Пришло время разрешаться и ее увезли в больничку. Муж остался и стал жить с ним в одной комнате, и спать на тех самых кроватях, не раздвигая их. Я всегда замечала его странное поведение, отсутствие нормального присущего мужчине энтузиазма, отстарненность. Но, верить в «плохое» мне категорически не хотелось, он мне черт знает, почему очень нравился. Потом был еще один друг приезжавший навестить. А потом я завела дружбу с одним из его студентов, он и поведал мне, что самую загадочную любовь в моей жизни застукали в очень красноречивой ситуации с одним молодым человеком. Так я узнала, что второй и пока последний мужчина в моей жизни оказался геем. Как не прискорбно или комично, это прозвучит.

Он был очень заботливый, как мама. Всегда спрашивал, не хочу ли я есть. В своей комнате с личным холодильником он имел баальшие запасы всякой разной еды. Давал советы, рядом с ним я всегда чувствовала себя маленькой девочкой, хотя он был старше меня на пять лет. За те три года, что он не приезжал в лагерь и писал свою диссертацию, за эти три года я стала гораздо взрослее.
 Его глаза стали очень грустными, будто большая боль легла на него, и убрать ее отпечаток уже невозможно. У него умерла мама. А я думала, что давно забыла, но вспомнила опять. Я не смотрела уже глазами 19 летней наивной девочки, да в 19 еще можно быть наивной.

Он рассказывал бородатые анекдоты, разводил костер, произносил высокохудожественные тосты. Благоухала летняя ночь, летели огненные искорки, а в небе спелые июльские звезды. Его спокойный голос, нарочито тягучий взгляд. Полный набор для впечатлительных домашних девочек. Красота.

Я пошла с ним, потому что это был, он и надо было уже это сделать. Такие гениальные и не тривиальные мыслишки роились в моей летней голове. Он долго не мог расстегнуть ремень на джинсах, и все приговаривал, что в детстве у него был такой же, «И где-то здесь надо нажать».
В комнате было жутко темно (что мне, в силу все - таки присутствующей природной скромности, оч подходило) и пахло, пахло как от этой тетки в больнице. Ужас!

После всего мне причитающегося, он лежал и гладил мое прекрасное юное тело вдоль. Тридцать минут. Он просто водил рукой вдоль тела, пальцы скользили по мне холодно и бестрепетно. Как утюг по гладильной доске ( холодный утюг))). С невесть откуда взявшимся задором я попросила повторить. На что мне ответили, что они не спортсмены и вообще старые импотенты. И пристрастия в любви у него были, мягко говоря немного не такие. Уже тогда, я, имея какой никакой опыт в общении с мужчинами, стала догадываться, что с Олегом что-то «не то». И не стоило разбавлять наше высокодуховное общение, вносить в него сей никому не нужный элемент. Но… я была согласна, чтобы он гладил меня так 30 лет и три года или просто держал за руку. И мы бы жили так, как сестра с братом, как друзья, как сиделка и больной. Я хотела просто сидеть на его кровати, скрестив ноги, распахнув внимательные (или постаравшиеся принять подобное выражение) влюбленные глупые глаза и слушать его. Или пить вместе чай, с печеньками, которые давали на полдник. Вдыхать его этот запах, слышать голос. Черт знает, до чего я дошла.
Он сказал:
- как детей уложишь, так всегда приходи.
Я тупо кивнула, и конечно, не приходила. Ждала, повинуясь законам гетеросексуального мира, что он придет и позовет. Но, он не приходил. Толи характер у него был такой интересный, толи, все геи так себя ведут. Незнаю)) В суе он пожирал меня глазами, наверняка по той же причине, по которой три года назад усиленно приударял - шо бы все видели, что он любит «деушек».Писец, и я умница-красавица попалась на эту удочку. Позор мене!))
Я изводила себя, хотелось видеть его постоянно. Народ приглашал его на ночные костры (пьянки), а он то приходил, то нет. Лежал в своей комнате, ел, спал. Совершенно спокойно. Потом вдруг сам собирал людей и пил, смеялся, был душой компании. Потом опять исчезал, был равнодушен. Равнодушен, черт бы его побрал. Он пренебрегал мной. Мной.

Утро заливает своей бесстыжей солнечностью лагерь, я сижу на лавке возле отряда. А по дорожке сверху от административного корпуса в своих стремных синих кедах, по черной истоптанной детскими ****уто-радостными шагами пыли спускается он. Я еще ничего не вижу, что-то белое маячит среди зелени, неясные очертания. Но я уже знаю, что сие он. И так мне от этого мучительно и хорошо, что не передать. Он похож на пингвина, пингвина с внушительным римским профилем. Он не мужественный и немного жалкий, но в этот момент я вижу его совсем по-другому. Вернее я вижу все, все понимаю, но чем больше он молчит, тем больше я влюбляюсь в него. Страдаю, сгораю от его «загадочности». В конце смены парни просят у него телефон.

- ой, Олег такой классный чувак! будем с ним в городе общаться.

Хе… общаться они хотят. Ему просто был нужен антураж, чтобы не сидеть каждую ночь в комнате. Не блевать от самого себя. «Загадочный», на самом деле ему просто никто не нужен, не интересно.

О, на часах 4 утра, вот это увлек меня Олег Михайлович! Даже не заметила, что скоро вставать. Почти летняя ночь в лагере))

Смена закончилась, мы рассадили детей по автобусам. А он стоял посреди этого гребанного желтого песка, со своим огромным скаутским рюкзаком за спиной. Равнодушно стоял. На последок он мне сказал;
-вот такие мы психованные.
Как хошь, так и понимай. О, как же я страдала в этот день. Жуть. Дети завывали о том, что:

Все расстоянья, когда нибудь в круг замыкаются,
Все из разлук обязательно встречей кончаются…»

Все вполне законно выли от разлуки с лагерем. Я под общий минор, совсем по своим глубоко личным причинам)) главное, что никто и вообразить себе не мог, шо между нами шото там было. По нему ведь НИКОГДА ничего не скажешь. Наверняка удивились бы, чего я в нем нашла. Но в тот момент была вселенская скорбь. И, правда было так горько и даже неприлично так плакать. Я отворачивалась к стеклу. И старалась не думать, что Ворон со своим рюкзаком еще стоит там. А облачко пыли от моего автобуса уже давно растаяло в воздухе))

 А потом, потом я написала ему, что все знаю. Было что-то вроде сарказма. Больше от досады, обиды. Глупое, жестокое сообщение. Он, конечно, ничего не ответил, не в его это правилах. Мне конечно стыдно за эту глупость, малодушие.
Эта наша связь ничего не прибавила и не убавила в нем для меня. Просто тогда это была детская влюбленность, чувство досады, понимание, что «все могло бы быть». Я, всегда понимая, что могло бы быть, бьюсь башкой о стену, ощущаю «невыносимую потерю». Получаю и успокаиваюсь.
«Я был романтиком, но его во мне убили»… что ж, возможно это так.

Сегодня я вспоминаю его глаза, его красивый теплый рот. И совсем не держу на него зла. Моя любовь к этому (если не сказать к такому) человеку была очень искренняя, какая - то концентрированная, чистая, настоящая. Как теплый нагретый на солнце камешек, крепко зажатый в ладони.
Сказать честно, где-то я даже рада, что он мой таинственный инструктор по туризму, мой последний бой скаут оказался геем. Все -таки, лучше поражение в такой борьбе, в которой я ничего не смыслю и вообще не могу участвовать априори.
А еще он оказался почетным членом фан-клуба фильма «Гости из будущего», члены коего проводят регулярные слеты и мечтают установить памятник Алисе Селезневой. Дать ему гордое название «Алисиада Кира Булычева». Состоит в обществе исследователей неопознанных летающих объектов, проводит какие-то эксперименты, снимает. А в детстве Олег не гонял мяч во дворе, а ходил на рыбалку. Малыш с удочкой. Такой он на самом деле и есть, маленький мальчик, живущий своими мечтами и фантазиями, похоже убежденный романтик в душе. И довольно одинокий, но это где-то там глубоко внутри, совершенно не для всех.

 Девочка сломала плечо, мама привела ее в травмапункт. И я вспомнила прошлое лето, лето 2006 года. Не могу сказать спасибо, но… но ведь оно было!














-