Во сне и наяву. Окончание 1 части

XXII

Меня разбудил крик Мани, которая во дворе за что-то ругала свою мать. Вскоре поняла в чём дело: она постирала бельё, а бабушка, развешивая его, нечаянно уронила таз. Когда я вышла, старуха всё старательно перестирывала, утирая слёзы, а её дочь продолжала высказываться:
 - Что б ты провалилась! Безрукая! Какого чёрта ты навязалась на мою голову! Пользы от тебя в этой жизни, как от козла молока! Хоть бы ты куда-нибудь подевалась!
Всё утро бабушка была молчалива и даже на меня почти не реагировала. Позавтракав, я покинула двор и в поисках компании позвала Галю.
 - Заходи ко мне, - предложила она, и мы расположились в тени ветвистого ореха.
Дядя Женя обрабатывал рубанком какие-то доски, а тётя Надя домывала крыльцо. Галин папа обычно насмешливо улыбающийся, в тот день был серьёзным, и на моё «Здрастье», только кивнул головой. Потом он отложил доску в сторону и спросил:
 - За что это твоя мама так сегодня кричала на бабушку?
 - Бабушка бельё на землю уронила.
 - Бельё - на землю? – он сказал это, слегка повысив голос, и я подумала, что начнёт сейчас осуждать мою бабушку.
 - Но она нечаянно! – поспешила пояснить я, - Она камушек не видела и споткнулась. Она потом сама всё перестирала.
 - Вот видишь, - обратился он к жене, - даже ребёнок понимает, что старушка не виновата. В конце-концов у неё просто могли задрожать руки от усталости. С утра до вечера бедная женщина горбатится на эту семью.
 - А что случилось? – тётя Надя провела тыльной стороной ладони по лбу.
 - Ты не слышала? Ах, да, ты ж в магазин ходила. Эта хвалёная учительница тут час назад такое на весь квартал орала, что у меня, мужчины, мурашки по спине пробежали. Представляешь, сказать родной матери: «От тебя пользы в этой жизни как от козла молока»? И это ещё не всё.
 - Родной матери? – удивилась Галина мама, - Ну и семейка... Чего только из этого двора не наслушаешься! Как можно так относиться к старому человеку. Неужели они не понимают, что рано или поздно сами состарятся?
Потом они ушли в дом, а Галя сидела молча.
 - Давай играть в «дочки-матери», - предложила я.
 - С тобой невозможно играть в «дочки-матери», - возразила подруга, - потому что, если ты мама, то будешь такой мамой, как твоя. А я что, по-твоему, должна быть таким ребёнком, как ваш Эдик? Я не хочу играть в «дочки-матери» с такой мамой.
 - Хорошо, - я пожала плечами, - давай мамой будешь ты.
 - Да? Я твоя мама, а ты моя дочка. И будешь мне говорить то, что твоя мама бабушке твоей говорит. Не хочу.
 - Тогда давай в куклы.
 - У кукол тоже есть мама и дети. Не хочу.
 - Тогда я пошла домой.
Я встала и направилась к выходу. Галя меня не удерживала, а сидела насупившись и недовольно глядя в одну точку. Однако, в домашнюю обстановку меня тоже не тянуло. Возле Наташиного двора в одиночестве сидела на лавочке Люська. Я подсела к ней.
 - Хорошо хоть ты вышла, а то торчат все по домам.
 - А ты не радуйся, я всё равно с тобой играть не собираюсь, - тряхнув своей короткой причёской с прямыми тёмно-русыми волосами, Люська от меня отвернулась.
 - Почему?
 - Потому что вы евреи. У вас всё не так, как у людей. Твой брат, вместо того чтобы заступаться, вечно тебя дубасит и ещё радуется, если тебя кто обидит. В нормальных семьях так не делают. И мамаша твоя гадости всякие бабушке вашей говорит. А ты вырастешь, ей гадости говорить будешь.
Я давно начинала задумываться над взаимоотношениями близких: Эдька хамил Мане, а та всячески оскорбляла свою мать. Меня на каждом слове одёргивали, но это, я полагала, потому что мне мало лет. Когда буду такой, как брат, тоже смогу сказать матери «Чё привязалась?», а на просьбу сходить в магазин отвечать: «Делать мне больше нечего!» Но так, мне казалось, дела обстояли во всех семьях. Теперь, сидя на лавочке, я засомневалась.
 - Но ты, ведь тоже? – спросила я у Люськи.
 - Ещё чего? – возразила та, - Я свою мамку люблю.
 - Я тоже маму люблю.
 - Ещё скажи, что твоя мама и Эдик любят бабушку!
 - Любят, - я была в этом уверена.
Люська пренебрежительно смерила меня взглядом:
 - Одним словом – евреи, - она спрыгнула со скамейки и направилась к своему дому, плюнув по дороге на землю, как это делала её мать, когда сердилась.

Сжав от обиды кулаки до боли, я побежала. Я готова была накричать на Маню, не дожидаясь соответствующего возраста. Это из-за неё и любимого ею Эдьки никто не хочет со мной играть! Это из-за них меня сейчас обозвали непонятным мне словом «евреи». Я буду топать ногами и хлопать дверью... А потом уйду... Далеко уйду, как несколько лет назад ей обещала.
Но во дворе меня встретила бабушка и сказала, что мама спит, потому что ей работать до поздней ночи. Можно подумать, что бывает ранняя ночь! Кричать на бабушку, даже представляя себя большой, мне никогда не хотелось, и, поняв, что не могу по адресу выплеснуть всё своё негодование, я, уткнувшись старушке в живот, горько разрыдалась.
 - Что случилось? – обнимая одной рукой и гладя по голове другой, она увела меня вглубь двора и усадила у двери сарая.
Плача навзрыд, я могла лишь изредка произносить одни и те же слова:
 - Дядя Женя плохой и Люська тоже плохая, - теперь мне казалось, что виноваты во всём они, что никто другой из соседей не посмел бы мне сказать то, что я сегодня услышала.
Потом мои рыдания перешли во всхлипы, и, положив голову на бабушкину грудь, я постепенно успокоилась.
 - А теперь скажи мне, - бабушка охватила своими ладонями моё лицо, - почему дядя Женя и Люся плохие?
 - Люська обозвала всех нас плохим словом.
 - Каким? Ты стесняешься его повторить?
 - Нет. Не стесняюсь, потому что не знаю, что оно означает. Она сказала, что мы все евреи.
 - Но, любушка моя, это-таки не ругательство. Евреи – это народ. Есть украинцы, значит они или их бабушки, или пра-пра-дедушки родились на земле, которая называется Украина. А у русских – родились в России.
 - А у евреев?
 - А у евреев – в Израйле. А потом люди зачем-то переехали и их дети и пра-пра-правнуки стали жить на другой земле, но они знают-таки, откуда их предки родом, потому так себя и называют. И другие тоже так их называют.
Удивлённая я внимательно слушала бабушку. Всё, что она рассказывала, никак не стыковалось с тем, что говорила Люська, и я передала ей весь наш разговор.
 - Люся где-то подслушала разговоры взрослых, - старушка вздохнула, - но и те взрослые тоже не правы. Если один человек ведёт себя плохо, например твоя мама, то причём-таки здесь весь народ? Просто, мы тут на улице единственные евреи, поэтому по нашей семье судят-таки обо всех, - она снова глубоко вздохнула. – Как жаль, что твои родители этого не понимают. А дядя Женя тоже что-то про евреев говорил?
 - Нет.
И я рассказала об услышанном в Галином дворе. Теперь зарыдала бабушка.
 - Я так не могу, больше не могу всё это терпеть, - закрыв лицо руками, причитала она.
Я пыталась утереть её слёзы фартуком, гладила по голове, как это обычно делала она со мной, но казалось, что старушка вообще забыла о моём присутствии. Потом она опустила руки и сказала, глядя вдаль:
 - Я уеду. Больше находиться в этом доме не могу. Мне больно-таки, конечно, будет расстаться с тобой, но ты взрослеешь и скоро многое поймёшь. Если я здесь останусь, ты будешь страдать вместе со мной.
 - Бабушка, не надо! – я снова заплакала.
Обычно мои слёзы координально меняли решение бабушки уехать, но на этот раз она плакала вместе со мной, уверяя, что другого выхода не видит.
 - Это не скоро будет, - попыталась она меня утешить, - я ещё должна буду бабушке Саре и дедушке Ицику письмо написать. Посмотрим, что они мне ответят...
 - А может, они не захотят, чтобы ты у них жила? – с надеждой спросила я.
 - Может быть. Но за всю мою длинную жизнь не было-таки ни одного случая, чтобы моя Сарочка свою сестру не поняла.

На другой день меня позвала Галя. Удивлённая я вышла.
 - Извини меня, пожалуйста, что я вчера не хотела с тобой играть. У меня просто было плохое настроение.
 - Почему?
 - Просто так. Там возле нашего двора песок выгрузили. Папа сказал, что можно немного поиграть, только не рассыпать. Пошли?
Я согласилась. Потом Галя предложила позвать Люську. Мне очень не хотелось рассказывать Гале о неприятном разговоре, поэтому пришлось молча составить подруге компанию.
 - Ты с ней играешь? – показав на меня пальцем, Люська скорчила брезгливую рожу, - да, знаешь...
 - Знаю, - как-то по взрослому прервала её Галя, - но если её мама плохо себя ведёт, то Света здесь не причём. Ведь, когда ваш маленький Вася накакает в штаны, ты же в этом не виновата.
 - Сравнила. Он ещё маленький ничего не знает. А её мать взрослая, всё понимает, и дочь свою потом этому научит.
 - Но тебе-то Света пока ничего плохого не сделала?
 - Не сделала, так сделает. От этих евреев всё, что угодно можно ожидать.
 - Если один человек неправильно себя ведёт, нельзя плохо думать обо всём народе, - вспомнила я слова бабушки.
 - Вот когда тебе Света что-то плохое сделает, тогда и будите ссориться, а сейчас выходи, а то мой папа скоро песок с улицы уберёт.
Люска постояла у калитки, изучающе нас рассматривая, а потом, махнув рукой, сказала:
 - Ладно. Подождите меня здесь, я быстро.
Мы сначала долго ковырялись в песке, а потом играли у Гали во дворе. Её родители, глядя на нас, улыбались и, время от времени переглядываясь, одобрительно кивали головами.


XXIII

Ответ от Сарочки пришёл очень быстро. Она писала, что сильно болеет и хочет, чтобы перед смертью её любимая сестричка была рядом с ней. Бабушка неспеша стала собираться.
 - Бабуличка, миленькая, возьми меня с собой, - обратилась я с просьбой.
 - Любушка моя, я бы с радостью. Дороже тебя у меня на этой земле никого нет.
 - Бабуличка, у меня тоже дороже тебя никого нет.
 - Глупышка, - бабушка улыбнулась, - у тебя есть папа, есть мама, братик. Они тоже тебя очень любят. А я вот, старая, уже не могу, как раньше, быстро двигаться и потому становлюсь здесь никому не нужной. Но Сарочка и её муж тоже не молодые, они меня поймут, они меня-таки примут такой, какая есть.
 - Бабуличка, я тоже люблю тебя такой, какая ты есть. Родненькая, миленькая, ну возьми меня с собой.
 - Моя хорошая, я-то с дорогой душой, но как на это посмотрят-таки твои родители. И потом тебе ведь через год в школу. Крымск, хоть и небольшой, но город, а Черневцы – село. Маленькое, украинское село. Городская школа всегда лучше сельской.
 - Бабусинька, ну возьми меня хотя бы на один годик с собой.
 - Но тебе надо к школе подготовиться.
 - Это как?
 - Надо немного подучиться читать, писать...
 - Но я уже давно умею.
Бабушка задумалась.
 - Да. Тебя хоть сразу в третий класс сажай. Я попробую поговорить с мамой, но через год ты снова сюда вернешься. Хорошо?
 - Хорошо, роднюличка, хорошо! – мне хотелось, хоть на какое-то время оттянуть расставание с единственным по-настоящему любящим меня человеком.
Бабушка зашла в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Тем не менее, я услышала:
 - Слышь, Маничка, что я хочу тебе предложить? Давай Светочка со мной поедет, а через год я тебе её привезу? И нам, старикам с ней будет веселее, и девочка увидит кое-что новенькое.
 - Чего? Да, ты соображаешь, что ты говоришь? Скажи спасибо, что Боря твоих слов не слышал, а то б он тебе выдал...
Дальше я ничего не слышала, потому что, всё, что говорила Маня, превратилось для меня в один монолитный крик. Отдельные слова не играли уже никакой роли, потому что было ясно: бабушка меня с собой не возьмёт.
Выйдя на крыльцо, я уселась на ступеньки и стала молча смотреть куда-то в небо, время от времени размазывая ладошкой текущие помимо моей воли слёзы.
 
 - Вот и настал час расставания, я сегодня уезжаю, - бабушка посадила меня к себе на колени, прижав мою голову к своей груди. Я заплакала, заплакала и она.
Мы сидели, молча обнявшись, изредка утирая друг другу слёзы, а потом договорились, больше в этот день не плакать.
 - Когда я сяду в поезд, то потом выгляну в окошко. Ты, пожалуйста, при этом не плачь, а улыбнись мне и помаши ручкой, - попросила меня бабушка, - такой улыбающейся я увезу тебя с собой в своём сердце, - она притронулась рукой к своей левой груди.
 - Ты тоже улыбнись мне из окошка.

Когда шли на вокзал, все о чём-то оживлённо болтали, вот только мне говорить не хотелось. Потом стояли на перроне в ожидании поезда, и я мечтала, чтобы этот поезд не пришёл никогда, даже ели прийдётся из-за этого простоять здесь всю жизнь. Но моё желание не исполнилось. Бабушка неспеша поднялась по ступенькам, вслед за ней с чемоданами прошёл Борис.
 - Нижнее место, в середине вагона, - сообщил он вернувшись.
Вскоре в одном из окон показалось бабушкино лицо. Как и обещала, она улыбалась. Только мне улыбалась. Поезд тронулся, а она всё не сводила с меня глаз. Я старательно выжала из себя улыбку. Потом замахала: сначала окошку, в котором видела бабушку, но оно проплыло мимо, тогда я продолжала махать уже всему поезду и трясла своей ручонкой до тех пор, пока он не скрылся из виду, увозя от меня мою любимую бабушку, а также раннее детство и ещё что-то такое доброе, чистое, светлое, о чём не напишешь на бумаге и не выразишь никакими словами.

Возвращались молча, никто не проронил ни слова. Потом они втроём пили чай, а я пошла спать, но не спала... В ту ночь я, впервые в своей жизни, плакала уткнувшись в подушку. Тихо, беззвучно – чтобы никто не услышал. Уснула уже после того, как Борис ушёл на работу.

(конец I части)


Рецензии
Долго собиралась, но за день прочла первую часть. Неплохо написано и действующие лица, как живые.
Девочку жалко!
С уважением!

Ольга Бурзина-Парамонова   17.01.2008 17:20     Заявить о нарушении
Спасибо, Ольга! Мне очень приятно, что повесть Вам нравится.
С уважением,

Ребека Либстук   17.01.2008 20:23   Заявить о нарушении
На это произведение написано 11 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.