Жёлтые квадраты -3

Четкого представления «кем быть» у двадцатилетнего Шамиля не было.
Но, понятное дело, на шее у родителей сидеть он не собирался. Поступать куда-либо
 ему тоже не хотелось, да и за два года многое подзабылось.B общем-то, ничто не мешало, спокойно сориентироваться, попробовав себя на различных поприщах.
По совету сестры, закончившей к тому времени Геологический факультет Универа, Шамиль завербовался техником в экспедицию, отправляющуюся в Хатангу.
Впоследствии он в очередной раз вспомнил об этом периоде своей жизни, когда Чиковани рассказывал ему о двухнедельной поездке на Алтай «всего лишь за шестьсот долларов». Лучше гор могут быть только горы, но девственная природа Таймыра с его сопками тоже заслуживает уважения.

Дмитриевич с еще одним техником и двумя сорокалетними геологинями замечательно поработали тогда на благо советской науки. Два месяца на резиновых лодках по хрустально прозрачной воде; грузинский чай "Экстра", заваренный на костре,с этой водой имел бесподобный вкус. Не заходящее за горизонт солнце. Мошка, проникающая даже под москитную сетку. Рыба на порогах, которую можно ловить руками. Возвращения в палаточный лагерь после тяжелого трудового дня. Здоровый пасторальный (на лоне ягельно-морошковых оленьих пастбищ, при полном отсутствии ненецких пастушков) флирт с опытными замужними дамами. И в довершении ко всему, по возвращении в Питер, двести восемьдесят рублей, вознаграждения за «героический» труд.

На память об этом прекрасном времени у Дмитриевича остались кусок бивня мамонта и здоровенные оленьи рога, которые он позже подарил одному приятелю, с женой которого он был знаком ещё ближе.

 Эта двухмесячная «школа жизни» понравилась Шамилю гораздо больше, чем предыдущая двухлетняя. Но стать геологом, ему было не суждено.

 Прогуливаясь в конце августа по Фонтанке, он увидел объявление. Одному краснознаменному и сильно драматическому театру требовались монтировщики сцены. Шамиль тут же вспомнил ни с чем не сравнимые ощущения, испытываемые им в детстве после походов в ТЮЗ Корогодского. Да, да – он знал, еще будучи пионером, фамилию главного режиссера этого театра, потому что сестра была большой поклонницей Тараторкина и Каморного. Двадцатилетнему юноше было не известно слово «катарсис», но загадочный мир закулисья всегда манил его своей неизведанностью. К тому же во время дембельского аккорда он с однополчанами торчал под две песни группы «Альфа» - «Я московский озорной гуляка» и «Театр».

Будучи уверенным, что ему откажут, слегка трепеща, он постучался в отдел кадров. Через пятнадцать минут, на пустой сцене Адиль Мунирович Велемеев – большой друг татар и враг евреев, главный машинист этого «локомотива», коротко расспросив Шамиля о его предыдущей деятельности, сказал:
- Завтра в театре выходной. Оформим тебя со среды.
 
Первое время у монтировщика Дмитриевича с его «золотыми руками» были некоторые профессиональные проблемы. Но со временем он освоил азы незатейливого ремесла, и через полгода на равных шпилил, таскал, прибивал и закручивал. Еще через полгода он поступил на заочное отделение театроведческого факультета ЛГИТМиКа.

Одним из первых сильных впечатлений на новой работе было рукопожатие одного известного на всю страну народного артиста, оказавшегося в реальной жизни обыкновенным, добропорядочным мужиком.

 Шамиль довольно долго умилялся тому, что казавшиеся небожителями люди, виденные им до этого только на экране телевизора или в кино, обсуждали между собой бытовые проблемы, пили с монтировщиками водку и ругались матом. Последнее они делали несколько элегантнее, чем приходилось ему слышать до этого.Особенно женщины. До театра Шамиль мог слышать не нормативную лексику из уст тех представительниц слабого пола, которые классифицировались им как асоциальные, дурно воспитанные или просто – ****и.

 Театр, конечно, не завод. Прикольного в нем гораздо больше. Широкой публике известны многочисленные смешные накладки, происходящие главным образом с артистами.

Через неделю после открытия первого Шамилевского театрального сезона он стал очевидцем одного события, до глубины души возмутившего многих, но вспоминаемого впоследствии, по крайней мере, с улыбкой.

 Монтировщики Порошкин и Добиже, во время спектакля «Униженные и оскорбленные» опускающие, поднимающие подвесные декорации, решили отметить первое в сезоне представление этой пьесы шампанским. Предыдущие четыре дня они отмечали другие «премьеры» водкой, коньяком, зубровкой и портвейном соответственно.
И, в общем-то, в этом желании, с точки зрения театральной этики, не было ничего предосудительного. Людям творческим, а все работающие в храме искусства являются в той или иной степени таковыми, свойственно подстегивать собственное вдохновение при помощи всевозможных допингов, из коих вышеперечисленные являются самыми безобидными. Главное, конечно, не злоупотреблять.
Четыре спектакля прошли без сучка, без задоринки, а вот на пятом случился небольшой казус.

Профессионалы экстра-класса мозолистыми кистями, дергали за нужные веревки. Их движения были безупречны, скупы и грациозны одновременно. Стакан – штанкет вниз. Бокал – штанкет наверх. В середине второго акта, когда была почата всего лишь третья бутылка, во время очередного выверенного, почти стахановского движения один из профи звучно пернул. Бздеж Добиже, благодаря громкому диалогу на сцене, долетел до первых рядов легким отголоском и вполне мог бы сойти за галлюцинацию если бы не последующее «но».

Сережа Порошкин, которого тоже слегка пучило и чуть чуть переклинивало, будучи музыкантом в душе, решил подыграть партнеру и, недооценив театральной акустики, выдал встречное арпеджо в высоком регистре. В этот же момент, следуя чьему-то мистическому повелеванию, пробка початой бутылки выстрелила и устремилась в сторону сцены. Добиже, который уже держал в руках, еще не наполненный шипучей влагой стакан, попытался поймать ее и выронил граненого собрата. В довершении всего, расслабившаяся от неожиданности прямая кишка его, повторно выдала финальное тремоло.
Слава богу, стакан разбился не об голову артиста и, в отличие от пробки, упавшей в центр сцены, даже не был замечен публикой.

В объяснительных, написанных обоими Сергеями совпадал следующий текст: «Самопроизвольно пошедший штанкет задел карандаш, который упал на стеклянный плафон дежурной лампы и разбил его.»
Однако, как не пытался помощник режиссера складывать осколки, вместо плафона всегда получался стакан. И, поскольку на дворе стоял восемьдесят пятый год, алкоголики человеческих отношений Порошкин и Добиже были уволены с формулировкой: «…за действия, граничащие с хулиганством.»

 ******

Первая супруга Дмитриевича работала гримером. В силу профессиональных способностей она умела выглядеть эффектно. Гладкая, ухоженная всевозможными кремами смуглая кожа особенно в зимние месяцы выделяла ее на фоне бледных как альбиносы актрис. Солярии даже в начале девяностых были большой редкостью. Дорогие французские ароматы, кардинально меняющиеся, как и прическа, минимум раз в квартал. Стильная одежда. Все это привлекало внимание многих особей мужского пола. Но у Светы Лапешниковой, попавшей в театр со школьной скамьи, после парочки ничем не закончившихся романов, постепенно прогрессирующая аллергия на комедиантов плавно переросла в стойкий иммунитет. В двадцать три года Света решила, что время уходит, и надо уже определяться с кандидатом для замужества.

 Шамиль в это время проживал в однокомнатной квартире на Богатырском. Его родители, долго стоявшие на очереди, в конце концов, получили жилплощадь. Пока сестра по контракту уехала на три года в Норильск, ему разрешили пожить самостоятельной жизнью.
 Почти что законченное высшее образование. Бросающийся в глаза в атмосфере добровольной диктатуры главного режиссера нонконформизм в сочетании с некоторой застенчивостью, отдельная жилплощадь, не отталкивающая внешность - Этот более чем скромный набор привлек внимание мечтавшей возложить свое молодое загорелое тело на алтарь Гименея красавицы.
 
 Влюбить нашего героя в себя стильной гримерше не составило особого труда. Достаточно было легкого намека на то, что общество его ей не неприятно. Света хлопнула пару раз длинными ресницами, и Шамиль второй раз в жизни провалился в пропасть глубоких чувств.
Окончательно Светлана утвердилась в правильном выборе, когда им вместе посчастливилось оказаться на гастролях в Германии. Ее избранник, летавший на седьмом небе от счастья, дарил ей розы, угощал любимым «Амаретто» и не очень понравившимся ей «Шабли», в то время как, подавляющее большинство, включая некоторых «народных и заслуженных», давились в гостиничных номерах захваченной из Союза тушенкой.

Их бракосочетание состоялось двенадцатого августа девяностого года в тогда еще не отобранном под нужды президента дворце на Петровской набережной. Свидетелем со стороны жениха был мастер спорта по фехтованию, красавец ростом метр девяносто два с копной черных как битум волос  Дмитрий Чиковани.
После дворца - скромное, на двадцать человек, застолье в «Метрополе».

Брачная ночь. Светлана, утратившая невинность во время первого театрального романа, до свадьбы не позволяла Шамилю глубоких проникновений – дабы не принижать значимости грядущего ритуала. Сия непреклонность несколько настораживала ее возлюбленного, которому Света, конечно же, призналась в наличии некоторого опыта коитуальных вибраций. Счастливец полагал, что истинная любовь это желание отдаться полностью и всецело на грани растворения себя в другом. Ему не нужно было, чтобы ответное чувство было равнозначно по силе. Более того, он даже допускал его полное отсутствие. Будучи человеком сентиментальным, Шамиль счел до свадебную аргументацию невесты более чем убедительной.

« Играй обольстительница, играй Клеопатра, играй пышнотелая ****ь, истомившая сердце поэта! Все что есть у меня сегодня, все что может быть есть, швыряю сегодня на белый алтарь Афродиты!»

Новоиспеченный супруг Дмитриевич, довольно долгое время, с момента первого хлопанья в свой адрес Светиных ресниц, не позволявший себе произвольного семяизвержения, был полон решимости продемонстрировать жене свои достижения в области генитального трения.
Не будем срывать покровы с прекрасного таинства первой брачной ночи. Скажем лишь, что за секунду до того как не верящий в собственное счастье Шамиль сладко заснул, обнимая любимую, в голову ему пришел вычитанный у одного писателя палиндром - «я **** слабея», и он улыбнулся как Давид Арансон по кличке «Лапша» в финале знаменитой гангстерской саги.

 Продолжение следует