Не хочу быть добровольцем

 Началось холодное осеннее утро. Ноябрьское солнце уже не дарило тепла, хотя и заливало собой все видимое пространство. Такое же яркое, радостное, как и летом, но такое холодное и чужое, словно бывший друг, встретившийся случайно по дороге, который всей своей видимостью показывает вам, что ему и без вас живется очень хорошо, дает понять, что его радость уже никаким образом не связана с вами, и, не подав руки, улыбаясь всем, но не вам, проходит мимо, отчего сердце неизбежно покрывается инеем.
 
Оттого, может, покрылась инеем и чернеющая земля, обессилевшая за время страды, отдыхающая в глубокой дремоте после тяжелых родов. Свежий морозный воздух, вобравший в себя запахи осени: сырой земли, гниющей травы, листвы, ядреный дух смолы и острый запах дыма из печей, смешавший в себе оттенки березовых, сосновых и ольховых деревьев – взбадривал и трезвил, после ароматного удушья лета.
Безветренная солнечная погода погрузила весь мир в глубокий омут глухой тишины, будто ожидала чего-то. И печаль воцарилась во всем, как следствие затянувшихся похорон, в траурную процессию которых были вовлечены все и вся.

 Калитка громко хлопнула, и на мостках показалась маленькая девочка со старомодным ранцем за плечами. Огромные белые банты, не пропорциональные ее росту - каждый бант был с голову девочки - придавали первокласснице яркий и торжественный вид, весело волнуясь при каждом ее шаге. Девочка остановилась на мостках своего дома, осмотрела с радостью небольшую улицу, залитую солнечным светом, и глубоко вдохнула морозный ноябрьский воздух, отчего приятный холодок пробежал по всему телу.
- Машенька, веди себя хорошо, ладно, - окликнула ее молодая женщина, выглянувшая из дверей дома. – И пятерок побольше принеси.
- Пф!.. – девочка строго посмотрела на маму, которая все не могла понять, что ее дочь уже давно взрослый и самостоятельный человек, чтобы ей давали подобные наставления. Затем она шмыгнула носом и потерла его рукавом куртки. – Хорошо, мамочка, - ответила Маша и бодро пошла по твердой, замерзшей дороге в школу. Женщина улыбнулась, из дома послышался приятный мужской голос, и она закрыла дверь.
 
Путь лежал через небольшое поле в тополиную рощу на холме, где стояло старое двухэтажное здание учебного заведения. Прикрыв глаза от яркого солнца, девочка частыми косолапыми шажками шла на встречу со своими друзьями и любимой учительницей, сгорая от нетерпения, в предвкушении того, как она будет отвечать на всех уроках, как получит высокие отметки, с какой учтивостью после этого с ней будут общаться одноклассники. Вспомнив о том, что на первом уроке ей придется читать наизусть небольшое стихотворение, Маша стала чуть слышно его повторять. В стихотворении говорилось о родине и матери, о смысле этих слов для каждого человека. На минуту прервавшись, девочка подняла глаза и посмотрела вдаль: до самого горизонта уходили поля и луга, встречаясь там с черной ниточкой леса; бескрайнее синее небо, яркое солнце и все это безграничное пространство – все это ее родина, ее дом, все это для нее и ее друзей… Богатство… Все это для жизни.
 
Дорога стала подниматься в гору, на холм, где среди высоких тополей стояла, как храм, небольшая сельская школа. Девочка с радостью посмотрела в сторону школьного двора, откуда все громче доносились веселые детские голоса и смех, затем ускорила шаг и через мгновение, легко отворив калитку в школьный сад, оказалась в шумной толпе своих сверстников, которые с радостными возгласами встретили ее и увлекли в свой беспокойный и беззаботный мир.
 
Ноябрь был холодный, но необыкновенно солнечный. Снег в этом году явно задерживался, однако морозные дни начались уже давно, и все с нетерпением ждали, когда же небо разродится белыми пушистыми хлопьями. Листва несколько недель назад уже покинула деревья, обесцветились травы, засохли многолетники, исчезли беспокойные стаи птиц, стих гомон бесчисленных насекомых – все заснуло мертвым сном, приготовившись к суровой зиме. Мир потускнел, смолк и почернел. Все стихло, кроме быстрой реки, которая опоясывала поселок и уходила в глубь леса. Шум воды по-прежнему раздавался по округе, но он не был ни приветливым, ни зовущим освежиться в жаркий день, теперь он стал каким-то пугающим, будто предостерегающим, вселяющим некую неизвестную тревогу.
 
Раздался звонок, и дети дружным роем устремились к школьным дверям. Маша нацепила рюкзак и хотела направиться следом, как вдруг увидела пожилую учительницу, одиноко сидящую на скамейке под молодым невысоким топольком. Девочка, решив, что успеет к уроку, подошла к женщине.
- Здравствуйте, Мария Игнатьевна, - произнесла она, подойдя к скамье, но женщина, кажется, не заметила и не услышала ее. Усталый, печальный взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, к горизонту, где стояло сейчас яркое холодное солнце. Маша, несмотря на всю свою самостоятельность и «взрослость», все-таки оставалась ребенком, поэтому и не смогла рассмотреть в глазах женщины некую тихую, но очень сильную, сжигающую тревогу, в которой человека нельзя беспокоить, как нельзя трогать карточный домик, который готов рассыпаться от малейшего неосторожного движения. Девочка поздоровалась громче, и женщина вздрогнула, будто ото сна.
- Доброе утро, Машенька, - растеряно улыбаясь, поздоровалась она. – Какая ты красивая сегодня!.. Банты какие! Мама заплетала?
- Да, - ответила девочка. На школьное крыльцо вышла молодая высокая женщина худощавого телосложения.
- Маша Иванова, звонок уже был! Иди в класс, - строго сказала она и, спустившись во двор, подошла к скамье возле маленького тополя. Девочка улыбнулась пожилой женщине и побежала в школу.
- Здравствуйте, Мария Игнатьевна, - поздоровалась молодая учительница со своей старшей коллегой. – Вы что-то рано сегодня.
- Доброе утро, Маша, - ласково произнесла женщина. – А что-то встала сегодня рано. Дома дела все переделала и заняться вроде больше нечем, а сидеть там одной… Ну что мне там одной делать?.. Так я подумала, пойду уж. В груди с вечера давит что-то - всю ночь глаз не сомкнула. А тут, прогулялась хоть до школы, да здесь вот посижу немного. На свежем воздухе, кажется, полегче становиться. Ты не волнуйся, Машенька. Лучше расскажи, как Лешенька у тебя поживает?
- Ой! Такой сорванец стал, Боже упаси! Энергии в нем столько! Все бегает, смеется. Книжки, как орешки щелкает, дома уж ничего и не осталось из детского почти – придется к «Войне и миру» скоро переходить, - женщины засмеялись. – А внешностью - вылитый отец… - сказала молодая учительница, и глаза ее потускнели. Наступила пауза, но и в молчании они понимали друг друга. Через минуту она глубоко вздохнула и обратила свой взор на солнечный горизонт. Некоторое время спустя она продолжила. – Вы зайдите к Зинаиде Ивановне, у нее наверняка лекарство какое-нибудь найдется, а потом: идите лучше домой, отлежитесь. Уроки я сниму.
- Нет. Нет. Нет. Ни к чему. Мне уже лучше, Машенька, все хорошо. Спасибо. Беги на урок, - ответила ей пожилая женщина и ласково улыбнулась. – Иди, Машенька, иди. Спасибо, - молодая учительница улыбнулась в ответ и пошла к школе, пропав через миг в полумраке дверного проема. «Солнышко, мое! Мой малыш. Береги себя, мой мальчик. Мама ждет тебя, мама всегда ждет тебя, солнышко мое. Господи, тяжек крест… »



 

Прошло уже два часа, как закончился бой. Пушистыми серыми хлопьями падал с неба пепел – жалкое подобие снега. Густой черный дым тучами стоял над ущельем, не пропуская солнечных лучей. Страшная жара стояла среди гор от бесчисленных пожаров, и даже ветер не мог разбавить ее. Огромные узлы из железа, груды раскаленных бетонных плит, изуродованные машины и дома… И все полито кровью… Все усеяно человеческими телами, остатками человеческих тел. Все и вся украшено свинцовыми поцелуями. Со времени последнего выстрела настоящая мертвая тишина опустилась на сумрачное, занесенное непроницаемыми клубами дыма ущелье. Воздух плавился над землей, поднимая в горы дыхание смерти, запах запекающейся на горячих камнях крови. Вода, вытекающая из солдатских фляг, пугающе шипела, испаряясь на расколотом граните.
 
Но не картина разрушенных строений вселяла больший ужас, а вид небольшого парка, изуродованного нещадно. Именно здесь можно было лучше всего представить, в какой степени был жестоким бой. Высокие великовозрастные деревья, многие из них помнившие прадедов самых старых жителей, выкорчеванными трупами лежали на выжженных газонах и клумбах. Одни из них были вырваны взрывами снарядов, другие свалены вышедшей из строя техникой, третьи спилены в качестве баррикад, остальные настолько обезображенные, что невозможно было распознать, какое росло дерево на месте этого расчлененного покойника, уродливый остов которого черным обелиском торчал из земли. Красивейший некогда парк «преобразился» в черное смрадящее костровище.
 
Среди адского пепелища, по изуродованной огнем плоти пробирался командир уже не существующей роты с раненым солдатом на плечах.
- Игорек, потерпи, слышишь. Скоро наши подойдут. Все кончилось. Все уже кончилось, - хрипящим голосом говорил мужчина. – Все-все-все! Скоро домой поедешь!.. Весь в медалях. Слышишь меня, Игорек?!
- Скорее всего, они отдельно от меня туда поедут, - проговорил юноша, с трудом справляясь с болью. – Товарищ командир, опустите меня, пожалуйста. Очень больно. Положите, товарищ командир, на минуточку, на одну минуточку положите меня на землю. Боль поутихнет, и мы дальше двинемся.
- Игорек, Игорек!.. Нам надо отойти подальше, здесь небезопасно, потерпи, сынок, потерпи…
- Не могу… Больше не могу. Лучше оставьте меня, но не несите дальше. Очень больно… - чуть слышно просил раненый.
 
Мужчина подошел к груде сваленных плит и положил молодого человека на одну из них. Через пару минут, переведя дух, тот поднял голову и посмотрел на своего командира.
- Дядя Паша, - слабо улыбаясь, начал юноша. – Я вам одну вещь скажу, только вы не кричите и не ругайтесь. Я очень тяжело ранен. Мне осталось не больше двадцати минут, я это знаю… наверняка… Дядя Паша, вы идите, пожалуйста, идите. Вы мне уже ничем не поможете… Я уверяю…
- А я вот сейчас дам тебе по роже, несмотря на твою тяжелую рану, за такие разговоры, сопляк! – вскричал уставший командир.
- Я же просил…
- Ой, замолчи!.. – мужчина открыл флягу, сделал несколько глотков и вылил остатки себе на голову. – Сейчас минуту отдохнем и дальше будем пробираться. Это не обсуждается, сержант!
- Товарищ командир… - простонал юноша.
- Не обсуждается, я сказал! – громко прокричал командир и с яростью бросил флягу в облако черного дыма. – Мать вашу, сопляки… - прошептал он сквозь зубы и взорвался рыданиями, прикрывая грязными окровавленными ладонями израненное лицо. Стесняясь своей внезапной слабости, он отошел на несколько метров и сел на груду ломаного кирпича, заложив руки за склоненную голову. Пытаясь собраться с силами и прийти в себя, мужчина то и дело вздрагивал от новой волны слез. Юноша приподнялся, желая взглянуть на своего командира, но приступ сильнейшей боли тут же лишил его сознания.
Прошло десять минут. Командир уже несуществующей роты глубоко вздохнул и, поднявшись с каменной кучи, направился к раненному солдату.
- Ну, Игорь, пора трогаться. Игорь… - он взглянул на молодого человека, без сознания лежавшего в темно-красной луже на плите. – Игорь! – подбежав к раненному, он тут же приподнял его голову и положил себе на колено. – Игорек, да ты что?! Эй, парень! А ну очнись! – мужчина сорвал с пояса солдата флягу и обдал его лицо холодной водой. Юноша чуть приоткрыл глаза. – Вот так! Вот так! Мерзавец! Оставить меня тут захотел? Бросить решил одного, да?! Не тут-то было… А ну давай, попей…
- Нет… нельзя… у меня разо… разорван живот, мне… мне нельзя воды. Дядя Паша… уходите… - громко прохрипел юноша не своим голосом.
- Да рана-то смешная, сынок…
- Может быть, вам сверху виднее… но она очень плохая… Я-то знаю… Не даром шесть лет в медицинском… - недоговорив, он схватился за живот и громко закричал.
- Да что же это! Как же?! – мужчина дрожащими руками гладил солдата по голове, прижимая к своей груди. Горячая кровь юноши текла не переставая, пропитав уже насквозь одежду самого командира. – Игорек, может… слушай, а давай тугую повязку, а? Кровь остановим, мы наших дождемся, они уже скоро, Игорь, скоро! Ну потерпи, сынок, потерпи, слышишь, дорогой ты мой! А?.. Паренек, подожди, не умирай, а?! – слезы вновь прыснули из глаз немолодого человека. Голова его горела от безысходности, сердце колотилось в горле колющими курантами. – Пойми же… Дай мне хоть тебя-то спасти!.. Хотя бы одного!.. Но спасти! Я же не смогу потом…
- Дядя Паша, - начал говорить солдат, взявшись, как маленький, за руку командира. Глаза его, кажется, засияли, голос стал громче, слова отчетливее. – А знаете, какая у меня мама! Одна из самых лучших… Она добрая… она такая добрая, дядя Паша…
- Расскажи, расскажи мне про свою маму, сынок, - ласково попросил мужчина, закрыл глаза и прикусил до крови губу.
- Она у меня… - юноша стал тяжело дышать. – Вы бы знали, дядя Паша, какой она учитель… от бога…
- А что… а что она преподает, Игорек?
- Литературу и русский… - глаза его стали тускнеть, его пожатие слабело. – Не вижу ничего, - прошептал он. – Как маму жалко, дядя Паша!.. Она же… одна теперь… совсем
- Ничего, ничего сынок. Все будет хорошо. Ты не переживай… не переживай… Ты успокойся, - шептал мужчина, не открывая глаз, не глядя на солдата. – А ты зачем сюда пошел, а? После медицинского не берут ведь, сынок, а?..
- Так война же, дядя Паш, - проговорил молодой человек, и его тело ослабло.
- Сынок, сынок, - командир стал легонько трясти его за плечо. – Ну не надо, слышишь! Не смей! Что ж ты, дурачок, а?!. Война!.. Какая же это война… Заштопали карманы!.. Дорогими нитками… - раненный солдат всхлипнул, и по его лицу потекла красная густая жидкость. Мужчина разорвал свою рубаху и вытер губы и щеки юноши, который постепенно приходил в себя.
- Война… Мама плакала… моя добрая мама плакала, но… - глаза молодого солдата слепо взирали на небо, голубыми пятнами просачивающееся сквозь дым. – Страшно, - он из последних сил сжал руку мужчины. – Страшно, мама!.. мамочка, прости… помоги…

 



Дверь в учительскую резко отворилась, громко ударив о стену и перепугав всех присутствующих, после чего в кабинет вбежал жутко встревоженный мальчик:
- Там!.. Мария Игнатьевна... Ей плохо, кажется... – еле отдышавшись, протороторил он.
Все бросились в класс, где увидели пожилую женщину без сознания сидящую на полу... Из ее закрытых глаз струились тоненькие ручейки слез, сбегая по бледным морщинистым щекам.

 

Молодой тополь, посаженный ее сыном, тихонько сбрасывал желтые листья... Но ничего страшного, весной вырастут новые...