Крымский вагон

 

КРЫМСКИЙ ВАГОН


1.

Поездка на Украину случилась как-то неожиданно. Ещё за неделю до отъезда я и не предполагал, что смогу увидеть друзей, у которых не был много лет. Помнится, последний раз я навещал гостеприимную и радушную Малороссию лет шесть-семь назад. Союза тогда уже не было, но не успели устроить ещё государственных границ и таможен. Люди всё еще, по привычке, продолжали считать себя единым целым, не предполагая, какие кровавые разрезы ожидают нас впереди…

Дело было перед новогодними праздниками. Работающие в Москве люди стремились оказаться к Новому году дома, поэтому вагон оказался полон. Билет удалось взять только на верхнюю полку. Хорошо, что не на боковую. К верхним полкам мне было не привыкать, так что я вполне был доволен.

Первой для меня неожиданностью в плацкартном вагоне скорого поезда «Москва – Симферополь» стало предложение проводника оплатить постельные принадлежности украинскими гривнами. Рубли он, правда, тоже принимал к оплате, но по курсу и близко не стоящему к официальному. Рубль после обвала, пояснили мне попутчики, уже и не считают за валюту. Отношение к нему стало прохладным и пренебрежительным, хотя до 17 августа его очень даже уважали и ценили. Да что там говорить, если на Украине большинство людей свою национальную валюту по привычке зовут рублём, а на ценниках пишут «руб.», а не гривна.

Попутчиками моими оказались миловидная женщина и молодой парень. Они, как выяснилось, были гражданами незалежного украинского государства, но трудились в Москве, на законных основаниях. Женщина преподавала русский язык и литературу в средней школе, а парень работал на одном из московских комбинатов. И вот сейчас они возвращались к своим семьям в Крым, на праздники. Женщина по национальности была русская, а парень – украинец. Но его «украинность», как я вскоре убедился, заключалась только в графе национальность. Разговорный язык его был великолепным образцом русского языка. Украинский же он никогда не учил, как и большинство крымчан, считая это в порядке вещей, делом совершенно естественным.

Неестественным же и абсурдным все мы, трое случайных попутчиков в купе плацкартного вагона, считали искусственные границы между нами, кем-то искусно раздуваемую вражду, национальные паспорта и валюты, а ещё – самостийную украинскую таможню. Я же ехал в новое государство фактически впервые. Это меня и забавляло и беспокоило. На все расспросы, что такое украинская таможня, шо це такэ, и что от неё ждать, мои собеседники только загадочно улыбались и отвечали, что ждать от неё можно всё, что угодно. Объяснять бесполезно, это надо прочувствовать. А случится свидание с таможней уже после полуночи…

Четвёртый сосед в купе появился спустя довольно долгое время, появился шумно и неожиданно. Это был высокий, плотно сложенный человек, лет пятидесяти-шестидесяти, с горскими чертами лица и наголо выбритой головой. Не здороваясь, он оценивающе оглядел выпавших ему попутчиков, деловито ткнул пальцем в сумку, стоящую на полке, грубовато осведомился, кто это посмел занять его место, и потребовал, чтобы багаж был незамедлительно убран. Его напыщенность и самоуверенность выглядели и вызывающе, и комично. Не сговариваясь, мы переглянулись и расхохотались. Вежливо указав новому соседу его место, мы продолжили неспешную беседу. Бритоголовый человек, не извиняясь за допущенную оплошность, почувствовав себя глубоко уязвлённым таким отношением, обиженно надул губы и поинтересовался, уж не родственники ли мы, если так реагируем на его слова. Получив должный ответ, он забрался на полку и захрапел.

Вскоре усталость дала себя знать, первое знакомство состоялось, разговор сам собой стих. Меня и попутчиков потянуло в дорожный сон. Я лёг, попытался было читать, но, убаюканный мерным перестуком колёс, закрыл глаза и провалился в короткую вагонную дрёму.


2.

Проснулся я так же неожиданно, как и заснул. Соседа на верхней полке не было. Мои нижние соседи пили чай и обсуждали столичную жизнь.

– Ну почему меня задерживает московская милиция? – недоумевал молодой человек. – Я работаю законно, регистрация временная имеется, а меня останавливает сержант в метро, видит украинский паспорт и в дежурку тянет. А-а, говорит, хохол, ты чо в столице нашей делаешь?.. Ну, разве я виноват, что у меня паспорт синий, а не красный? Разве от меня зависит, что работы в Крыму нет? Зачем же делить нас на украинцев и русских? У меня у самого жена русская. Так я же не буду детей своих делить! Всю жизнь нормально жили… А сейчас? Россия одно, Украина другое. Крым никак не поделят. Зачем всё это?..

Снова неожиданно появляется четвёртый сосед. Со звоном ставит на столик пару бутылок ресторанного пива, бросает сушёную рыбину. Бесцеремонно «тыкая» то одному, то другому попутчику, он настойчиво предлагает выпить за знакомство и дружбу. Женщина деликатно и убедительно отказывается, парень быстро соглашается. Они отпивают пиво, и бритоголовый начинает рассказывать о себе.

Он крымский татарин. Родители его были высланы из родных мест сталинскими энкавэдэшниками. Родился он в Средней Азии, в Узбекистане. Всю жизнь терпел унижения от Советской власти. Потому что крымский татарин. Носил клеймо высланного, репрессированного народа. После института не назначили начальником. Долгие годы был всего лишь замом. Потому что крымский татарин. С трудом занимал посты и продвигался вверх. Последние годы служил в Министерстве обороны, по снабжению. Обеспечивал всем необходимым Ракетные войска. Много ездил по полигонам. Гоняли всю жизнь по командировкам. Потому что крымский татарин. С разрушением империи вышел на пенсию. Подался в кооператоры. Делал бизнес. Недавно вернулся в родной Крым. Приобрёл два каменных дома. Один в Симферополе, другой в Гурзуфе. Семья большая. Живёт то в Крыму, то в России. В Москве держит семейное дело. Купля – продажа сельскохозяйственной продукции. Помогают старые отлаженные связи с министерских времен. Трёхкомнатная квартира в Крылатском. Женил сына на дочери ответственного чиновника из президентской администрации. Своя дочь на выданье. Расширяет дело. Нужны надёжные, грамотные люди. Если что, поможет с устройством в Москве. Есть связи. Давайте телефоны!.. Чаще он бывает в Москве, чем дома. Украинский паспорт получать не хочет. Хочет иметь наш паспорт…

– А что это за «наш» паспорт? Чей же это паспорт? – переспрашивает, не поняв, женщина.

– Как это чей? Наш, крымский, – отвечает татарин. – Мы на свою родину вернулись. Теперь это наша земля. Мы её уже никому не отдадим. Защищать с оружием будем. А если Россия к нам опять сунется, мы такое устроим, что Чечня и Карабах цветочками покажутся!..

– А как же с русскими в Крыму? Ведь это и наша родина! – пытается разобраться в логике крымского татарина женщина.

Я лежу с закрытыми глазами. Всё услышанное кажется мне откровенным вызовом и беспардонной наглостью. Видимо, уже настолько велико неуважение к России, что человек, делающий деньги в Москве, не далеко отъехав от Курского вокзала, не считает нужным скрывать свои чувства к стране, в которой живёт, которой воспитан. Зная свой характер, стараюсь удержать себя от вмешательства в разговор. Спокойно, говорю себе, спокойно – я спокоен, я совершенно спокоен, я абсолютно спокоен…

Между тем горец, глотнув пива, начинает прояснять историю и разъяснять перспективу людям, по недоразумению живущим на его исторической родине. Мы, крымчаки, утверждает татарин, не имеем никакого отношения к вашим, золотоордынским, татарам. Предки крымчаков – генуэзцы, греки и турки. Турки – вот наши родные братья! Крым был цветущей страной, пока не пришли русские. Крымчаки выращивали скот, собирали виноград, разводили сады, возделывали каменистую почву. Русские не умеют ни того, ни другого, ни третьего. Нас выселили. Вместо нас завезли всякое отребье из России. Они у себя толком и картошку не выращивали. Жили в избушках. А теперь наши каменные дома заняли. Землю запустили. Сады вырубили. Виноградники загубили. Могилы предков наших разрушили. Русские должны возвратиться к себе домой. В свои избушки. И выращивать свою картошку. У них здесь нет корней. Крым наш, татарский! Это наша родина! И мы будем драться. За свои дома. За свои виноградники. За могилы наших предков…

– Ну а с украинцами как? – спрашивает парень. – Нам тоже вслед за русскими возвращаться?

– Украинцы в Крыму никогда не жили. Мой предок, хан Менгли-Гирей, в своё время казаков запорожских бил, с великой Польшей дружил, с Литовским княжеством братался. На Русь не раз ходил и дань брал. И никаких тогда украинцев в помине не было. Крым – моя родина! У меня там всё! А что у вас?

– Допустим, что и я не с Марса в Крым свалился, – парирует парень и отодвигает недопитую бутылку пива в сторону. – И я Крым родиной считаю. И у меня здесь деды с прадедами похоронены. Выходит, сначала русских вон из Крыма, а потом и украинцам – убирайтесь домой?

– Кстати, насчёт могил предков, – вступает в разговор женщина. – Ни мои родители, ни дед с бабкой ничего не разрушали, а только строили. И много строили. И все в крымской земле лежат. И, между прочим, и я, и дети мои не в Средней Азии, а в Симферополе родились!

– Ну-ну, зачем же так, – маслянисто улыбаясь, разводит руками крымчак, желая сгладить неприятное впечатление от излишней и неуклюжей откровенности. – Зачем же всем уезжать? Только тем, у кого корней нет. Если могилы есть, оставайтесь, пожалуйста. Остальные – в индивидуальном порядке. Что вы, что вы, никто пока никого никуда не гонит…

С крымчаком всё ясно. Логика татарина проста и прямолинейна, как дуло винтовки. Такие настроения захлестнули народы разрушенного Союза. Выкормили их на свою голову! Это нам, русским, вместо благодарности! С татарином мне всё ясно. Одного я в толк не возьму – отчего этот потомок Менгли-Гирея и крутой, судя по его словам, бизнесмен едет не в СВ, не в купе, а соседствует в плацкартном вагоне с нищими славянами?..


3.

В полночь поезд останавливается на каком-то полустанке. Включается верхний свет. За окном, на перроне, ярко горят мощные прожекторы. Оказывается, это граница. Поезд уже на территории новоиспечённого государства Украина. Надо же, а российской границы никто и не заметил, а может, её и не было?

Украинский сержант в мешковатой серой форменке проверяет паспорта. Справляется о цели въезда. Вежливо возвращает документы.

Вскоре появляется таможня. Снова проверка данных. Снова беглые вопросы: куда едете, что везёте, покажите вещи, есть ли оружие, наркотики, валюта. Если есть, то сколько, как заполните декларацию… Доходят до нас.

Узнав, что я еду в гости и у меня только одна сумка, таможенник разочарованно возвращает потрёпанный советский паспорт с вкладышем. Вся процедура заняла не более минуты. С верхней полки я с интересом наблюдаю, как внизу происходит настоящий шмон моих попутчиков. Так вот она какова – украинская граница! Тщательно изучаются паспорта, проверяется содержимое сумок, быстро, один за другим, не давая время на обдумывания ответов, задаются вопросы. Не дослушав ответ, тут же задаётся новый. Предлагают раскрыть бумажник, и тут же предупреждают, что если в нём окажется сумма валюты большая, чем предусмотрена новыми правилами, то наступит уголовная ответственность.

Смутно эти действия украинских таможенников напоминают сцены какого-то фильма. Подспудно во мне растёт недоумение. Как же так? Соседи мои по плацкартному вагону – граждане Украины. У них синие паспорта с золотым трезубцем. И свои же, украинские, таможенники трясут их на чём свет стоит! Да, пожалуй, на весь вагон я здесь единственный гражданин Российской Федерации с красным советским паспортом. А меня не трогают. Не трясут. Не шмонают. Проверили паспорт – и всё! В чём же дело? Как объяснить происходящее?..

И тут, внезапно, меня озаряет. Всё становится на свои места, ответ очевиден – это психологическая подготовка, прелюдия к спектаклю, который таможенники попытаются разыграть со мной. Меня просто оставили, оставили «на десерт». И я оказываюсь прав.

Таможенник, вволю упившийся безграничной властью над бесправными людьми, обращает взгляд на верхнюю полку. Вопросы пошли по второму кругу.

– Цель приезда в Украину?
– Цель приезда на Украину – погостить.
– Декларацию как будем заполнять?
– Как изволите, могу устно, могу письменно.
– Оружие есть?
– Нет.
– Газовое?
– Что, газовое?
– Оружие газовое есть?
– Я же ответил, оружия нет.
– Наркотики?
– Нет.
– Валюта?
– Нет.
– Вещи?
– Вещи в сумке.
– И что в сумке?
– Подарки.
– Что ещё?
– Можете проверить.
– Где верхняя одежда?
– Здесь, на полке.
– Что в карманах?
– Перчатки.
– А ещё?
– Проверьте.
– Пиджак ваш?
– Мой.
– Что в карманах?
– Ручка и записная книжка.
– Что в записной книжке.
– Записи. Впрочем, раскройте и посмотрите.
– Что под матрасом?
– Не знаю. Должно быть тараканы. Но тараканы не мои, а казённые.
– Не хамить! Спускайтесь вниз!
– Как скажете.
– Ботинки!
– Извините, не понял? Что ботинки?
– Ботинки, говорю, одевайте!
– Понял. Ботинки надену. А шнурки?
– Шо?!
– Я спрашиваю, шнурки завязывать?
– Не надо.
– Понял. Не завязываю.
– Пройдёмте!
– А куда?
– Вопросы здесь задаю я!
– Понял. Молчу.
– К личному досмотру готовы?
– Всегда готов!

И таможенник ведёт меня на личный досмотр. На мне лишь футболка, лёгкие тренировочные брюки и зимние не зашнурованные ботинки. Мои руки сложены за спиной, голова склонилась на грудь. Мы медленно идём через весь вагон и заходим в купе проводников.

– Подтверждаете ли, что наркотиков при вас нет?
– Подтверждаю, естественно.
– Что в карманах?
– Пустота.
– Что в штанах?
– Только моё достоинство.
– Оружия при вас нет?
– Так пулемёт-то в трико не спрячешь…
– Бросьте шутить! Что в ботинках?
– Исключительно мои ноги и шнурки.
– Поднимите руки кверху.

Я выполняю приказание таможенника. Тот быстро скользит руками по одежде, механически исполняя задачу, и заканчивает надоевший ритуал, заранее согласившись с известным результатом.

– Вы свободны, извините, – бурчит он, потеряв интерес к обысканному человеку.

И я возвращаюсь к себе. Спектакль окончен. На меня с интересом смотрят не подвергшиеся личному досмотру граждане незалежной Украины. Интересно, решаю про себя очередную загадку, а на кого было рассчитано представление – на меня, или на этих самых граждан?..


4.

Таможня ушла, а люди сидят и не ложатся спать. Желания сна нет, а есть желание поговорить, выговориться при свете приглушенных ламп в самом народном плацкартном вагоне. Мне почему-то становится смешно, я не чувствую себя оскорблённым. Опытные соседи, не раз пересекавшие украинскую границу, утверждают, что это в порядке вещей.

– Вот тебе, Володя, смешно от этого, прости Господи, идиотизма, – говорит русская женщина преподаватель. – Ты первый раз столкнулся. А нам частенько ездить приходится из Москвы в Крым и обратно. Я уже нагляделась на эту границу. Бывает и похлеще. Могут просто багаж на пол вывалить и каждую вещь на ощупь проверить. Деньги отобрать запросто. Обыскать унизительно. Это уж как повезёт, на какую смену нарвёшься. Бывают просто выродки, будто конвоиры из концлагеря...

Разговор продолжается. Мы говорим о разрушенном государстве, о властях, снова о границах, разделивших людей; о дружбе, о ненависти, о прошлом, о будущем, о сегодняшнем, о насущном...

– Эх, жалко мне вас, русских, – вздыхает крымский татарин. – Государство своё прохлопали, страна разваливается, народ спился, всё у вас разворовано. Вымирает Россия! Никакого просвета нет. И будущего у вас нет!.. Жалко мне вас!..

– Как вы сказали? Россию вам жалко? Русских вам жалко? – медленно, делая ударение на каждом слове, переспрашиваю его. – Вы бы лучше себя пожалели! А нас жалеть не надо!..

И я больше не сдерживаю себя, высказываю всё, что накопилось. Говорю громко, резко, не выбирая выражений, не думая, – что за окном украинские пограничники в мешковатых мундирах; что мы уже на территории другой страны; что в вагоне граждане этого незалежного государства, которые тоже не спят и вслушиваются в мои слова; что я здесь один гражданин России. Я не думаю об этом и говорю, не выбирая выражений, потому что – за мной правда! И в этой правде – сила, которая выше всех преград и условностей.

Россия существует тысячу лет и впереди у неё ещё тысячи! Бог даст!
Русских уважали при Империи и боялись при Советском Союзе.
Да, мы бедны. Да, мы не ангелы. Мы вели бесконечные войны за свою историю.
Мы, русские, слишком наивны и добры к недругам.
Мы вынесли столько, сколько ни один народ в мире.
За свою историю мы пережили десятки страшных падений, ни одно из которых не могли бы пережить другие народы.
Мы восстали после татаро-монгольского ига.
Мы выжили в Смутное время и восстановили государство.
Мы громили и не раз, и французов, и немцев, и англичан.
Мы побили вашу любимую Турцию. Мы покорили Крым.
Где сегодня некогда великая Польша? Где ваше княжество Литовское?
А моя Россия стояла и будет стоять!
Вы надеетесь на Турцию? Окститесь! И забудьте! Вопрос с Крымом решён, и решён бесповоротно ещё в 1783 году!
Крым был и будет русским! Сегодняшнее помутнение преходяще. Мы сожмёмся, а потом расправим плечи. Как это и было не раз в нашей истории.
И мы побьём любого! А бивали мы многих.
И не надо нас пугать Чечнёй. И с чеченами мы разберёмся. В своё время. Так разберёмся, что у них на тыщу лет пропадёт всякая охота говорить про независимость!
Вот только решим вопрос со своими, национальными, предателями. А это обязательно будет, будьте покойны!
И не надейтесь на Штаты! Америка обречена! У неё нет будущего. Америка богатая страна, но она в духовном тупике.
Мы сегодня в нищете, но мы богаты духовно. И в этом наша сила!
И будущее за нами, за русскими, за Россией!
И не пытайтесь стравить нас с украинцами. Мы единый народ – и малороссы, и белорусы, и великороссы! Мы обязательно соединимся.
Мы возродим великое государство. И будем также могущественны, как при Государе Императоре Александре III.
Мы заставим считаться с собой не только Америку, но и весь мир! Только, дай Бог, пережить этот бедлам и демократическую паранойю!..

– И потом, ты жалеешь нас, русских, спившихся и никчёмных? – я перешёл на ты. – Но кто дал тебе образование? Кто тебя, степняка, сделал человеком? Ведь ты не единственный умник, кто не пасёт баранов, а на купи-продай делает свои состояния. Таких, как ты, – легион! Вами забиты все рынки не только в столице – по всей Руси! Вы же кормитесь за наш счёт! Ты же дома свои каменные в Крыму за наши, русские, денежки приобрёл! Это мы тебе позволили! Потому что мы, русские, очень добры, гостеприимны, радушны и терпеливы. А ты и тебе подобные этим пользуетесь. Но всему есть предел. И пружина сжата. И однажды можно очень даже пожалеть! Так что засунь свою татарскую жалость в свою задницу! И нас не жалей. Нам твоя жалость не требуется. Мы, русские, были, есть и будем великой нацией!..


5.

Я смолк. В полутёмном вагоне стояла удивительная тишина. Никто не спал. Крымчак от такого напора как-то сник, сидел, понурившись, и даже не пытался возражать. Вот этого я не понимал. Я ожидал, что тот будет с пеной у рта доказывать свою правоту. Но татарин не спорил. Спора не было, не было ни доводов, ни опровержений, ни яростного доказывания своей правоты. Он молчал.

– А когда же Россия возродится? – раздаётся из темноты чей-то женский голос. – Не слишком ли вы оптимистичны?
– Россия возродится обязательно, и возродиться скоро. И значительно раньше, чем можно ожидать, исходя из сегодняшней ситуации! Надо только верить и работать.
– Это факт! – поддерживает меня голос мужчины из соседнего купе. – Вот и Нострадамус говорит, что у нас большое будущее. В центуриях даже срок называется, кажется, 2025 год…
– Нострадамус Нострадамусом, – отвечаю ему, – а на Бога надеяться надо и отвечать самим за происходящее.
– А почему ваш Лужков так много о Севастополе говорит? – спрашивает кто-то из дальнего угла вагона. – Вы то лично что об этом думаете?
– Да я думаю, что Лужков это второе издание Ельцина. Он молчал и соглашался, когда великое государство разваливали. Он – Колобок. Он уживётся с любой властью и с любым государством. Он рвётся в Кремль. Ему нужна власть. Ему нужны козырные карты в борьбе за эту власть. А патриотизм в униженном народе – беспроигрышен. Нам не надо делить Крым с украинцами. Мы один, разделённый народ. Когда мы объединимся, вопросы исчезнут. Нам не следует спорить друг с другом. Раздор выгоден недругам. Вокруг Лужкова сегодня кучкуются и сбиваются в стаю те, кто был вчера с Президентом и Черномырдиным: те же угодливые люди, готовые служить любому режиму и обслуживать любого нового хозяина; те же продажные интеллигенты, «совесть народа», больная совесть… Ждать от них что-либо хорошее не приходится. Они объединяются вокруг кормушки. И Крым, и Севастополь для московского мэра – разменная монета. Это всё равно, что обещания Ельцина до прихода к власти. Лужков не о русских и не о Крыме печётся, он о президентских выборах думает… Я так считаю.

– А почему Россия с Лукашенко объединяется? Чудаковатый он какой-то… Тоже игры политические?
– Россия объединяется не с Лукашенко, а с Белоруссией. Воссоединяются не президенты, а народы. Президенты приходят и уходят, а народ-то остаётся. Хотя, конечно, и здесь игры присутствуют. Но важно, что единство народа славянского восстанавливается. Да и малороссам бы не следовало забывать, что мы из одной люльки с ними. А байки про незалежность с Запада надувает. Дурь всё это и помрачение! А Лукашенко? Да не такой уж он и чудак, как на первый взгляд кажется…

 
6.

Мы говорим о многом и говорим откровенно. Никто не спит. Поезд, стуча колёсами на стыках, движется по Малороссии. В вагоне темно, горит только дежурное освещение. Изредка в вагон проникает свет проносящихся за окнами фонарей. Вскоре поезд прибывает в Харьков. Начинается традиционный обмен русских рублей на украинские гривны. Татарин долго приценивается, торгуется, выясняет, где выгоднее нынче курс – в Харькове или Симферополе. Потом цокает языком и обменивает часть денег, решая остаток поменять дома.

Впервые я держу в руках гривны, валюту независимой Украины. Появляется желание начать их тут же тратить, чтобы проверить вес новой валюты. В киоске, на перроне, бутылка местной минеральной воды стоит 50 украинских копеек. Я протягиваю гривну и прошу одну минералку. Мне не хочется пить, просто мне хочется подержать в руках украинские монеты…

– Слушай, слушай, брат, вазьми, вазьми мне минералки! – доносится сзади голос соседа по купе. – Понимаешь, мелких денег нет, мелочи нет, а менять жалко. Я тебе потом отдам! Обязательно отдам! Вот поменяю и отдам!..

Я улыбаюсь и беру вторую, без сдачи. Ну, конечно же, ты не отдашь. Но не в этом же дело! На, держи, потомок крымского хана Менгли-Гирея! Пей на здоровье! Пей и помни русского потомка новгородского ушкуйника!..

После Харькова люди быстро засыпают. Выпив минералку, похрапывает и крымский татарин, повернувшись к стенке и подложив под голову ладони. Раскинув руки, беспокойно спит украинский парень. Уснула и русская женщина, закрывшись серым казённым одеялом. В вагоне вновь тишина. Слышно только посапывание пассажиров да перестук колёсных пар на стыках. Мне не спится. И уже не хочется говорить о политике. Мне вспоминается Крым. Вспоминаются пляжи и горы Крыма...
 
Постепенно меня убаюкивает, и я засыпаю. И вижу во сне свои воспоминания…
 
Где-то далеко на востоке начинается рассвет. Там медленно, но уверенно всходит русское солнце. Поезд идёт в Симферополь. Поезд идёт по Малороссии, по бывшим русским землям, в отрезанный от России Крым. Россия сжалась, словно лоскут шагреневой кожи. Россия сжалась, как пружина. На планете зима. Скоро Новый 1999 год. Мы спим в одном общем вагоне, но видим разные сны. Что будет завтра с Россией, с Украиной, с Крымом? Что будет со всеми нами? Что будет завтра, когда мы проснёмся?..