Урал, Урал и росомаха

 

 Урал, "Урал" и росомаха.



 Приполярье, приуралье, край продолжительных зим, коротенького лета. Край бесконечных заболоченных равнин, упирающихся в Уральские хребты. Лесистые участки встречаются редко, вдоль рек да у подножья гор. Горы покатые, заглаженные вековечными процессами разрушения. Одну гору называют Росомахой. Если глядеть снизу, с берега реки, она двумя своими разновысокими округлыми горбами и вправду удивительно напоминает это сноровистое животное, приникшее к земле, изготовившееся к прыжку – в обычной для него позе. В позе, наводящей ужас на любого из обитателей леса, будь то мышь, будь то лось. Людьми край заселён не густо, и это хорошо. Хорошо для природы, для всего живого, и без того еле-еле выживающего в столь экстремальных условиях. След гусеничного вездехода, раз проехавшего по мху, вряд ли зарастёт лет за десять, это не считая той дичи, что будет погублена за эту злосчастную единственную поездку. И меньше всего в этом виноват вездеход.



 Лето. Пусть ущербное, пусть всего ничего, а какая отрада для живности. Наконец-то тепло, наконец-то облегчение пережившим бесконечные зимние беды, бескормицу. Отъесться вдоволь, кому запастись пропитанием, кому жирком на будущую зиму. И самое время всем позаботиться о потомстве, о продлении рода. Времени в обрез, успеть надо.
Утро. Берег ручья. Возвышающаяся на повороте скалка – идеальное место для наблюдателя. Глаза видят далеко, нос ловит запахи того, что глазам не доступно, место, излюбленное хищниками. На мягком мху, беспечно развалившись на спине, раскину лапы, спит росомаха, самочка. Поза до предела неестественная, но когда ещё погреешь живот на долгожданном солнышке. Спит беспокойно. Лапы дёргаются, подрагивают веки, губы натягиваются, обнажая грозные зубы. Ей снятся её росомашьи неприятности, и у хищников они бывают. А откуда взяться спокойному сну, если брюхо набито под завязку. Лето – время лёгкой добычи. Зайчихи-мамаши плодят потомство в неимоверном количестве. Плодят и бросают на выживание малышей. Бросают не от беспечности, а от невозможности детишек защитить, не дала им природа для этого ни каких средств. Остаётся только одно, строгать зайчат быстрее, чем те будут гибнуть. И ведь получается. Вот и раздолье хищнику. Это зимою догнать подросшего зайчика задача будет ой, до чего же трудная.

 Охотники росомах ненавидят – хитрая, подлая. Не люблю охотников, а вот росомаха мне нравится. За скрытность, загадочность, неуловимость – даже кинодокументалистам она не доступна, а уж те ухитряются понаснимать самых экзотических животных, где только не обитающих. За умение выживать, охотиться в одиночку, а не стаей. Хитрая? Да, как медведь, приманенный тухлятиной, в капкан не полезет. Не боится ни каких флажков, как волк. Да и какие там флажки, так, тряпочки драные, да погрязнее, чтоб людским пахло, волков это пугает. Росомаху так просто не возьмёшь. А по мне это не хитрость, это ум. А ум я уважаю. Подлая? Да, может безо всякого страху забраться в избушку охотничью, испортить продукты, нагадить на постель. Для самца хищника оставить свою метку на месте, где больше всего пахнет противником – дело чести. Ни какая это не подлость, а инстинктивная потребность показать, кто тут главный. А хозяин в лесу именно он, а не охотник. Ко мне в квартиру, взломав дверь, забрались, телевизор упёрли, да барахло всякое – вот это подлость. Но это сделала не росомаха. Про охотников вообще думать не хочется. Сидит в кабинете, протирает штаны, раскормленный, забывший, как пешком ходят, “ценитель первозданной”. Сидит, сидит, да и вспомнит: да я ж давно с ней, родною, не общался. Трубку хвать, и распоряжаться – ты вездеход, ты топливо обеспечь, ну а про водку не забудут, чего тут указывать. Заберутся в самую глушь, благо на горбу переть ничего не надо, допьют, что не осилили в дороге, и уж тогда вспомнят о ружьях. На снегоход прыг вдвоём, один рулит, другой целится, и бей первое, что попадётся. А попадётся лосиха. Лосиха создание не беззащитное, от стаи волков может отбиться и уйти, если не больна, да снег не глубок, а вот от этих ни куда не денется. И валяться ей на днище вездехода, залитого солярой и маслом, пока доедут эти любители активного отдыха до дому. А дорога долгая, да ещё друзья встретятся на другом вездеходе. А что может быть приятнее встречи с друзьями на лоне такой любимой природы, жизнь без которой невыносимо скучная и серая. Особенно, если выпивки у тех друзей пока ещё немеряно. Ни кому-то эта лосиха под конец будет не нужна, провонявшаяся, тем более, что мяса в продаже – хоть задницей объешься. Зато сколько впечатлений для души, осатаневшей в городской нервотрёпке.


 Маленькой росомаха себя не помнила, незачем это животному. Мать запомнилась не тем, как кормила её беспомощную, а как уже приносила добычу не убитой, как надо было под её надзором вцепиться зубами в трепыхающуюся тёплую плоть, трясти, слыша, ощущая, как с глухим хрустом ломаются кости, как слабеет сопротивление, и как с каждым разом это получалось ловчее, быстрее. Помнила, как вместе стали ходить на охоту, как наблюдала за матерью, когда та выслеживала, подбиралась к дерущимся, забывшим о всякой опасности, тетеревам, помнила, как стыдилась своих неуклюжих попыток повторить её броски, и торжество от первой удачи, когда не мать ей, а она матери несла бессильно бьющуюся в зубах птицу. И уж конечно запомнила ошеломление, обиду, когда мать впервые отвернулась, загородила собой добычу, зарычала, не желая делиться. Росомаха не могла понять, что это с ней. А ничего. Мать не стала хуже, просто пришла пора кормиться самой. Мать решила это первой. Да и не бывает иначе.

 Вечер. Теперь росомаха лежит на самом краю скалки, осматривает низину с извивающимся шумным ручьём. Смотрит безо всякой цели, блаженство сытости всё ещё заглушает природную страсть к охоте. Животному, не выдавшемуся ростом, так интересно посмотреть местность сверху. Хоть и глядит бесцельно, но глаза замечают, мозг запоминает любое движение внизу, скоро пригодится, очень скоро. Остроте глаз и чуткости ушей росомахи нам – людям остаётся только завидовать, но для них это не первые помощники, главное нос. Носу доверия больше. Запах, он есть и остаётся, даже когда глаза не видят, уши не слышат. Бывают запахи манящие, означающие добычу, бывают запахи опасности. Различать их она училась ещё от матери. Видела когда, что, нанюхав, та пускалась в погоню, а когда щерилась, рычала, сразу же убегала с вздыбившейся на спине шерстью.

 Росомаха оказалась способной ученицей. Разрыв с матерью тяготил её не долго. Приобретённые навыки, природные инстинкты, да удача – вот всё, что нужно. Жить в одиночку, не задерживаться на одном месте – естественное состояние для этого животного. Самое тяжёлое – зима. И с этим она справилась. Голодала, голодала страшно, но молодому организму голод только добавлял сил. Шла куда попало, лишь бы уйти подальше от конкурентов – таких же росомах, и вот оказалась в этих краях. Очень удачно оказалась. И не смотря на это, и здесь пробудет не долго. К этому времени она была вполне сформировавшимся, опытным хищником. Нюх позволял различать запахи любой дичи, глаза – безошибочно найти среди этой дичи самых ослабленных, лёгких для добычи. И значит она, о том не думая, приносила пользу. Хищник столь же полноправное создание матушки-природы, как и его жертва; противоположности, они не только борются, но и сосуществуют неразрывно, это ясно каждому ещё со школы. Запахи опасности росомаха знала не хуже, чем запахи дичи. От кого эти запахи, никогда не видела, и не хотела увидеть, чуть что, скрывалась. Не от страха, из осторожности, так её заставлял поступать инстинкт. Здесь, в своей стихии – в лесу не было такого, чего бы росомаха не знала, что бы когда-то хоть чуть-чуть засомневалась, как ей поступить, что делать.

 Не знала росомаха одного – что скоро, совсем скоро ей, такой независимой, такой самостоятельной отчего-то разонравится быть одной, невыносимо захочется вернуться назад за хребты, где такие глухие, тёмные леса, где много таких же, как она. Вернуться и найти их. Найти и позволить приблизиться одному. По привычке всё ещё будет угрожающе рычать, рычать, но почему-то не убегать. И рычать-то каждый раз только тогда, когда он будет подходить ближе и ближе, да рычать не так злобно, а как-то миролюбивее, что ли. Она не будет понимать, почему так поступает, почему он раздражает её всё меньше и меньше, а то и манит чем-то. Она зверь, а зверю ни к чему знать что-то о каких-то там инстинктах.



 Зима. Морозы покряхтели, покряхтели, да и осилили воду. Воду не только в болотах и озёрах, а и в реках. Даже на перекатах лёд. Лёд такой, что трактор выдержит. Ну, вот и облегчение. Облегчение геологам, тем, что в горах и в тундре. Уж такова судьба геологов – забираться туда, где нет ни каких дорог. Ну а как подмёрзло, теперь только не ленись, набивай да накатывай зимники, завози всё, что нужно. А нужно много чего. Холодная зима – горячее время для водителей, оплата-то сдельная, от километража.
 Работа водителя в геологии сказать, что тяжёлая, это ни чего не сказать. Летом поездка километров в сто может занять чуть ли не сутки. Такие дороги. Чтоб реку переехать без риска, что снесёт, если недогружен, в кузов надо булыганов накидать. Подъёмы есть такие, что гружёному можно въехать только задним ходом, иначе перевернёшься. Вверх по склону по раздолбанной до невозможности дороге задом наперёд – наивысший пилотаж! Зимой езда быстрее, но не легче. Зимники только условно можно называть дорогами, только если знаешь, что на этом месте летом. Просто разъехаться на зимнике – уже задача. По неписаному ни кем правилу знают, кто должен сдать в снег, освободить колею, встречный пройдёт, но не уезжает, ждёт, пока первый не выберется на твёрдую дорогу, чтобы дёрнуть, если что, помочь. Помогают друг другу, даже если в разных конторах служат, даже если в конкурирующих. И всё это без ругани, с шофёрскими подколочками, до предела неприличными, но без злости. Это в городе у перекрёстка, где разъехаться, проблемы нет, водители безобразно матерятся у прохожих на виду. Где по-настоящему трудно, там обходятся.

 Ночь. Вернее, по часам утро, но темно. По зимнику между хребтами, у подножья той самой горы, которой так удачно подходит название Росомаха, едет колона “Уралов”. Идут ходко, дорога накатана, белый асфальт. Такое бывает во второй половине зимы, если долго не мело. Первой – машина Славика. Слава лихач, всегда впереди или вообще один. Машина не совсем исправна. Ещё в начале зимы Слава, переезжая по мостику ручей, не сумел сходу взять подъём по рыхлому снегу, машина неуправляемо сползла и, не попав левыми колёсами на мост, перевернулась. Тянуть вперёд не позволял склон, накатали сбоку дорожку, сцепившись двумя машинами, кое-как вбок вытащили, вот раму и перекосило. Теперь машина не встаёт твёрдо на все четыре колеса, но лихачить Слава меньше не стал. Среди шоферов он слывёт везунчиком. За ним числятся самые знаменитые “трофеи” дороги – глухари, зайчишки, лосёнок. Даже, рассказывают, сёмгу взял однажды. Переезжал реку, та в свете фар замерла на мелководье, он выскочил из кабины и прибил её ломиком.

 Я во второй машине пассажиром. Мне – связисту, по делам приходится много мотаться по участкам. В просторной кабине “Урала” тихо, тепло, уютно. Скорость приличная. Мне одно занятие – смотреть, это я люблю. В неправдоподобно ярком, неестественно белом свете мощных галогенок картинки меняются, как при ускоренном просмотре в чёрно-белом мониторе. Мы почти прошли участок голой тундры, путь перегораживает полоса леса. Тут деревья плотно подступились к обеим сторонам дороги, теснятся, скрывают поворот, кажется, несёмся на сплошную темную без просветов стену, ещё чуть-чуть и воткнёмся.

 – Что это с ним? – удивляется водитель. Я не сразу понимаю, о чём он. Только после вижу, что славина машина после поворота вдруг резко рванула, только жёлтенькие габариты помелькали меж деревьев и скрылись. Нагоняем мы его уже за лесочком, машина стоит, рядом Слава, поднял за хвост, разглядывает что-то, лохматое, на первый взгляд, собаку. Кровь стекает с морды струйкой на снег под ноги Славику.
 Росомаха!!! … Вот это да!

 – Два раза спрыгивала на обочину, дура, думал, уйдёт, – самодовольно улыбается Славик, окружившим его, остальным водителям. Все возбуждены, оживлённо обсуждают происшествие, делятся друг с другом похожими историями. Славику завидуют. Что на дороге попалось, то моё, это бог послал мне – тоже ни кем не писаное правило. Немилостливое по отношению к животным. У меня была возможность внимательно рассмотреть зверя. Такое для меня было в первый и, очень надеюсь, единственный раз. Плотная густая шерсть ещё не свалялась, не потеряла блеска, на свету переливалась, была тёплая, как живая, приятно потрогать. Больше всего поразило, что нет повреждений, неизбежных, для попавшего под колёса пятитонного грузовика. Все лапы, позвоночник целы, ни одного перелома, только на неестественно повёрнутой голове чуть выше глаз горизонтально вмятина и беспрерывно капала кровь из ноздрей.




 По пути на юг росомахе попалось препятствие – сплошная длинная полоса, пахнущая опасно. По опыту она уже знала, что не надо пытаться обойти, бесполезно, только попадёшь туда, где ещё опаснее, надо перейти. Она тщательно выбрала место. Здесь лес близко подходил к той полосе, значит, можно будет скрытно подобраться как можно ближе. И за полосою лес начинался сразу. Это хорошо. Лес, спасительный лес стоял тут полукругом, плотно, прикрывал со всех сторон. Место укромное. Осталось только незамеченною перебежать совсем небольшое расстояние. Сбоку слышался звук, но этого звука она не боялась. Слышала раньше такой и не раз, и давно убедилась, что не только убегать, даже прятаться, нужды нет, пожужжит, пожужжит, да и удалится сам, затихнет.

 Яркий, немыслимо яркий свет, какого она не видала никогда, ослепил, на какое-то время лишил способности и видеть и соображать. Росомаха вертелась, ошеломлённая. А когда опомнилась, разглядела – кто-то несётся прямо на неё. С таким зверем, огромным, со сверкающими глазами, не дававшими толком его разглядеть, она столкнулась впервые. Бежать. Росомаха метнулась прочь. Молодая, здоровая она не сомневалась, что убежит. В беге по снегу росомахам нет равных. Малый вес, сильная, выносливая и широченные стопы лап – идеальное сочетание. Обнадёживало, что снег тут крепок, её – лёгкую, держит хорошо, тот тяжелее, где-то да провалится. Но что это? Зверь настигал с какой-то невообразимо огромной скоростью, и с этим она тоже никогда не встречалась, не представляла, что такое может быть. Свернуть. Свернуть резко, зверь крупнее, значит неповоротливее, так можно будет уйти. Но каждый раз, ощутив лапами рыхлый снег, пугалась, что потеряет скорость, станет уставать. И возвращалась. Знала, сама, когда нападала, старалась загнать свою жертву, где снег рыхлей и глубже. Инстинкт, такой мудрый, столько раз, выручавший в лесу, здесь – на дороге оказался глуп. Глуп и даже вреден. Впервые инстинкт не спасал, губил.

 Оторваться не получалось, значит защищаться. Враг великоват, гораздо больше её, враг не понятен – не видно лап, зубов, рогов. Ну что ж, придётся сразиться с таким. Что делать, росомаха знала. Когда противник крупнее и дистанция минимальна – не убежать, используй единственное оставшееся преимущество того, кто меньше – ловкость. Не надо отступать, надо найти смелость нырнуть под него как можно глубже, там, у задних ног самые мягкие, самые незащищённые, уязвимые места. Так у всех. Надо вцепиться, рвать, грызть, что есть силы. Оглушённый болью, сбитый с толку, от неожиданности нападающий хоть на мгновение ослабит напор, а это шанс спастись. Ну, а если не спастись, если погибнуть, то, не убегая трусливо, а в драке. Погибнуть, отведав вкус вражьей крови. Это в характере любого хищника. Решение было принято.

 Удар стального бампера был таким, что росомаха ничего не ощутила. Не слышала хруста ломающегося черепа, шейных позвонков. Череп был проломлен в самом крепком месте – надбровные дуги, мозги превратились в кашу чуть раньше. Смерть мгновенная, без агонии, без судорог. Смерть героя – так это для меня, для неё – щёлк, и выключилось. Навсегда.



 Шкуру с убитого животного надо снять, пока оно ещё не остыло, как говорится, освежевать. Профессионалу на это требуется несколько минут. На дороге умельца не было. Часа за три доехали до базы геологов на подъезде к городу. Там в гараже желающий взяться нашёлся. Слава принёс росомаху. Шерсть к этому времени выглядела так, словно это зверь не из леса, а из давно не чищеной клетки зоопарка. Но и тут снять не сумели, только поразрезали на ногах и животе. Славик сказал, что в городе ему есть к кому обратиться и уехал. Больше я ничего не видел. Только слышал, что он хвастался, как хорошо вышло, какой замечательный подарок жене получился. А я думаю, врёт. Что бы шкура вышла хорошей, надо не только вовремя снять, а ещё и обработать умело. Врёт, как врал про сёмгу. Никогда не поверю, что здоровая, сильная, крупная рыба, в своей-то родной среде – в воде, подпустила близко. Допускаю, что это была отнерестившаяся, полумёртвая, она даже не плывёт сама, её несёт течением. Такую называют лохом и за добычу не считают. Лох он и есть лох, бери его голыми руками. Лох – добыча падальщиков.