Птеровед

Он подкрался предательски -- птеродактилем, птероямбом и птеропиррихием, этот жуткий любитель древностей, этот хитрый птероведище. Он был настолько коварен, что для начала влил в меня полбутылки водки. А после с Тверского бульвара уволок в подмосковную тьмутаракань.

О, этот Тверской бульвар! Не ходите там. Вы видели -- вон, за забором, у дома номер двадцать пять стоит памятник? Несколько лет назад памятнику еще выкрасили ботинки черной краской. Так вот: в этом месте бродят страшные люди-поэты, не попадайтесь им на глаза!

Они смотрят на мир сквозь розовый флер, ищут муз и кружат головы молоденьким барышням. Они читают стихи по бульварам и поднимают тосты за здоровье памятника Есенину. Они болтают своим хорошо подвешенным языком о несбыточном, указуя десницею в небеса. Пока другая рука исследует талию собеседницы... И время от времени поправляет лапшу, развешанную на розовых ушках девушки.
Вот так один из этих страшных людей и зазвал меня в тьмутаракань. В гости к пельменям и другу-поэту.

Тверская, метро, Киевский вокзал и километры железной дороги промелькнули, словно во сне. Друг уже ждал нас на станции, и дальше мы шли втроём. Поэты громко читали стихи. Встречные торопливо переходили на другую сторону улицы...

Когда же мы расположились за круглым столом в темной поэтической комнатушке и пельмени были съедены, птеровед принялся меня просвещать.
-- Кааак, -- говорил, -- ты не знаешь, что такое ямб?! И что такое хорей??!! Это ненормально!
Друг чокался с птероведом рюмкой и вторил:
-- Да-да! -- и тут же вслед за водкой отправлял в рот соленый огурец.
-- Это же размеры! Это же основа ритма! -- гремел птеровед, грохая лапой по столу. -- А ритм -- это...

Огурец хрустел за огурцом, но ямбы с хореями яснее не становились. Птеровед сжимал мои ледяные лапки своими горячими ручищами и втолковывал:
-- Один слог ударный, другой безударный -- это хорей. Повтори.
-- Хорей.
-- Что хорей?!
-- Два слога.
-- Да, а каких?
-- Кто их знает.
-- Ну смотри -- «Буря мглою небо кроет...» Какие слоги ударные?
-- В каждом слове!

Бутылка потихоньку пустела, вскоре на столе появилась вторая. Мне успели прочитать лекцию о дактилях, гекзаметрах и перешли на спондеи с пиррихиями.

-- Слушайте, хватит про ваши херьяперья, -- ныла я. Птеровед сидел передо мной на корточках и сочувственно-внимательно заглядывал мне в лицо.
-- Надо, -- говорил он, поглаживая мою коленку.
-- Надо, -- соглашался другой поэт, разливая по рюмкам.

Еще через полчаса просветитель упал на колени и голосом влюбленного, лишенного последней надежды, стал читать классиков. Cочный бас раскачивал люстру, а комната кружилась. Пиррихии ползли по занавескам, спондеи исследовали разводы кетчупа на тарелках, гекзаметры водили хороводы...

Однако всё когда-нибудь заканчивается, и водка тоже. В конце концов мы с поэтами разбрелись по разным углам комнаты, укутались одеялами и затихли.

Но выспаться мне было не суждено. Посреди ночи мой кавалер начал жутко приставать ко мне. Забрался на мою постель и:
-- Что такое, -- говорит, -- ямб?
-- Отстань, -- отвечаю, -- я спать хочу.
-- Нет, -- сгребая меня в охапку и потрясывая, возражает мой приятель, -- ты сначала ответь.
-- Буря, -- бурчу.
-- Неееет, -- измывается садист, -- это хорей. А ямб?
-- Слушай, я ж вообще уже не соображаю. Какие твои ямбы с хореями?!
-- А вот быстрее ответишь -- быстрее заснешь. Что такое гекзаметр?
-- Дактиль, -- меня осеняет внезапно.
-- Тааак, -- не унимается зверюга. -- А какой?
-- Шестистопный, -- со злости ляпаю я.
-- Хорошо, спи.

Через какое-то время снова чувствую неласковое потрясывание за плечо. Тень на фоне окна чудится просто зловещей:
-- Так что такое ямб?
-- Этот, как его... двустопный.
-- Дву... дву... -- подсказывает тень.
-- Двусложный.
-- А ударение куда?
-- Ни снайуу-у. У-уййуууу.
-- Ну так запоминай: «Мой дядя самых честных правил...»
-- Не знаю я, кого он правил, но...
-- Все равно спать не дам! -- обрывает тень и пропадает во мраке.

Уже светало, когда он пришел последний раз. Начал меня будить, потрясывая. Несколько не рассчитав, задел моей головой стену. В голове вспыхнуло, и голова изрекла:
-- «Мой дядя самых честных правил...» Что это?
-- Ямб, -- ответил птеровед.
-- А «Буря мглою небо кроет...»?
-- Хорей.
-- Ну иди спи, -- сказала моя голова и упала на подушку.
Не знаю уж почему, но птеровед от меня отвязался.

Мы тряслись в утренней электричке.
Среди жуткой толчеи птеровед умудрился открыть потрепанную книгу и стал декламировать что-то по-старославянски. Пассажиры так же, как и я, совершенно изнемогали под тяжестью утра, и любитель древностей остался жив.
На вокзале мы распрощались. Поэты отправились на учебу в институт, а я -- на работу.

Пролетело время. Страшная ночь канула в мифическую Лету, воспоминания потускнели. Но одна забавность все-таки осталась.
Теперь я время от времени бормочу себе под нос:
-- «Буря мглою небо кроет...» Нет, не то. «Мой дядя самых честных правил...» Ага, ямб...
И ничуть не расстраиваюсь, когда поздним вечером от меня шарахаются редкие прохожие.