Вертинский. Томная тайна

***
Вертинский отнюдь не преуспел в развитии русской поэзии.
То же самое – в отношении музыки.
И на театральной сцене следов его почти не осталось.
Шансон его вторичен.
Французы, к примеру, оказались намного талантливей.
Жильбер Беко там, или Шарль Азнавур.
Может быть, в кинематографе поискать? Что-то малозаметное.
С превеликим трудом вспоминается величественный и гунявый покровитель из «Анны на шее». Безупречно сидящий фрак.
Прочие актёры, занятые в этой чеховской постановке, напоминают толпу лишенцев в угар НЭПа.
Что за тему развивает автор?
Томительна музыка Вертинского: где вы теперь, кто вам целует пальцы… сладкая истома невольно охватывает ваши члены, словно вы перелистываете страницы романа Лидии Чарской "Княжна Джаваха".
Ну всё, проснитесь - ответ не за горами.
С чего бы, спрашивается, столько лет крутилась блистательная мировая элита в орбите томного скитальца, прозванного революционно-газетными перьями "беглым белогвардейцем"? Опять же, Фёдор Шаляпин с Анной Павловой, не последние люди на театральной сцене – с чего им было брать эту бестию в своё концертное турне?! За бугром, милые, фрайеров не держат. Наплевать им на бесталанных наших примадонн-киркоровых. Некоторые страны, это уж верх цинизма, умудряются даже водку гнать лучше нашей... анафема им, присно и вовеки.
Так зачем же миру сдался Вертинский, наш посредственный романсеро?
Это в зрелости нас, бывших поэтов и прозаиков, делят уже на дарования, всю жизнь подающие надежды; на дилетантов и графоманов; на посредственность и прочий электорат, не к ночи будь помянут. В юности половина из нас – таланты.
За скупой строкой юности Вертинского мне увиделось нормальное созревание гения.
Родился в Киеве в 1889 г., к пяти годам оказался круглым сиротой. Подрос, зарабатывал на жизнь разгрузкой арбузов, торговал открытками, печатал рассказы, корректором был в типографии. Подростком увлёкся театром: сочинил стихотворно-музыкальную пародию, которую исполнял во время балетного номера. Возможно, первая попытка окрылила успехом, и он решает посвятить себя жанру синтетического искусства. Переезжает в Москву, где первым делом показывается, как актёр, Станиславскому: определённо, комплексом неполноценности молодой киевлянин не страдает… но во МХАТ Вертинский не попал, и всё из-за несчастной буквы "эр".
Наше-всё-Революции, господин Ульянов-Ленин, не иначе, в противовес картавости, становится непрактикующим юристом и знаменитым оратором. Чёрно-белый Пьеро-Вертинский превращает аналогичную проблему в знаменитое грассирование, повлекшее за собой бездну псевдо-французской экзотики. Что, однако же, выглядит чуть более безобидно.
Год 1915-й, кризисное время России: бездарная война, распутинщина, крушение великой империи. Грядёт гибель – и не устоев или режимов, грядёт гибель цивилизации. В противовес грядущему хаму вовсю старается пресловутый серебряный век русской поэтики, который весь укладывается в строчку: "Я – гений Игорь Северянин!"
Но Вертинский, попутчик эпохи, оказался чужд символизму, хотя и неодноуратно перекладывал его на музыку – в частности, Блока ("Последний суд", "В голубой далёкой спаленке"). Разночинная муза Вертинского сопротивляется декадансу - хочется ей потерянного уюта:

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы... (с) Кокаинетка, 1916.

Грянула Революция. Символисты снесены и смяты, как позорное пятно декаданса. Вертинский, как чертополох в бурю, пригнулся и выжил. Он не борется и потому всё ещё неуязвим.
Он пронзительно молод: не примкнуть ли к гогочущим футуристам, где отирается, грохоча, верзила Маяковский в жёлтой сестриной кофте и с морковкой вместо галстука? Кто ещё... какой-то вывернутый шут Кручёных… в общем, тот ещё паноптикум. Впрочем, для героя это удачный повод быть услышанным: футуристы много шумят на публике.
У футуристов Вертинский тоже не задержится, загнав при случае в песенный жанр одну из безобразнейших поэз Маяковского ("Сумасшедший маэстро"). На моей памяти, подобные фокусы с Маяковским больше никому не удавались (не брать же в расчёт покойных "Песняров", слепивших жуткую конъюнктуру).
Очень быстро футуризм проглочен жабой канцелярии, сходит на нет весёлое инакомыслие и дуракаваляние. А вот и ростки нового века – "Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!" (Маяковский).
Вертинским владеют совершенно другие эмоции:

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые -
Счастия нам не дано.
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить.
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть.
Выпили нас, как бокалы хрустальные
С светлым, душистым вином...
Вот отчего мои песни печальные,
Вот отчего мы вдвоем. (с) Пей, моя девочка, пей, моя милая, 1917.

Если ты, парень, не просто гавно, а хоть немного, но всё же художник… нет-нет, вернёмся в прозаический формат. Подлинный художник - непременно нон-конформист, пусть даже в декорациях пассивного протеста. Чего не утерпеть было этому приживалу, сладкоголосому, лощёному Пьеро? Не утерпел. Написан и широко раздался в сердцах знаменитый романс "То, что я должен сказать", посвященный расстрелу в Москве трехсот мальчишек-юнкеров:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
…
Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне (с) То, что я должен сказать, 1917.

На этом всё, собственно. Томная песенка Пьеро была спета – скажите спасибо, что вообще не шлёпнули. Началась многолетняя одиссея заграничных скитаний. Вертинский, нигде не обретая себя, побывал в Штатах, Китае, Румынии, Франции… жену себе нашёл в Харбине:

Я всегда был с причудинкой,
И тебе, моей худенькой
Я достаточно горя принес.
Не одну сжег я ноченьку,
Я тебя, мою доченьку,
Доводил, обижая, до слез.
И, звеня погремушкою,
Был я только игрушкою
У жестокой судьбы на пути
Расплатились наличными
И остались приличными,
А теперь, если можешь, прости. (с) Личная песенка, 1935.

Читаю: оплакивал в Великую Отечественную падение Франции и позор Европы. Он вообще преизрядный плакса, но трагик - никакой. Допросился всё же, вернули в на Родину. И даже не отдали под судебный топор в громком "деле космополитов" (1948). Сталин собственноручно вычеркнул Вертинского из списков осуждённых, сказав: дадим артисту Вертинскому спокойно умереть на Родине! Как наш герой ни проституировал перед властями, только и дали, что спокойно помереть…
Ну, так в чём фокус-то? Тайна томная будет, или у автора всё в цитаты ушло?
Что-то много цитатится автор, отчего бы это… Ясно, отчего - от беспомощности, друзья мои: речь-то ведь идёт не просто о стихах. Речь ведётся о песнях.
"Боясь обмолвиться некстати, он выезжает на цитате" (С.Смирнов).
В чём, спросите, разница? Проведём мысленный эксперимент.
Смогли бы вы пересказать в трёх фразах стихо-роман "Евгений Онегин"? Верю, что смогли бы. И я бы смог.
А теперь перескажите в тех же трёх фразах романс "Гори, гори, моя звезда"! Так, так, время пошло… ну, всё – время вышло.
Долго вы что-то чухались. А ведь по объему "Гори, гори…" – примерно семидесятая часть "Онегина", а вот не пересказать её! Слабо! Потому что это – Песня. Их, Песен, не так уж и много, что не может не радовать: хоть какая-то, но защита от девальвации.
Как появляются Песни? Стихи немножко подвинулись, музыка подтянулась, и рождается Magic: нет уже отдельно ни стихов, ни музыки, потому и пересказ ваш, извините, накрылся. Просто песня – она как курортный роман, где нет ни стихов, ни мелодии… одна только виртуальная е....ля с пляской.
Так вот, Вертинский – это воплощённое Танго. О чём это Танго? О знании Судеб. О том, что Здесь грустно и Там невесело – значит, просто будем любить и надеяться, что бы ни напророчило Танго – о любви, о ревности, о смерти.
Теперь о пророках… про-Роках, то есть предсказателях Рока, или Судьбы: обещать можно чудо – и не исполнить. А можно обещать, что мы просто вернёмся к любимым. К Родине. К Вечному.
И это сбудется. Пророчествуйте, и воздастся вам.

Господа! Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет –
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой! (с) Беранже.