Она несла в руках эти ужасные, тревожные, желтые цветы

«Я просто пытаюсь согреться…Подвинься, я сяду рядом… Ты, наверное, тоже думаешь, что мне нужно…Да ничего…Просто послушай. Нет, можешь даже не слушать…Просто сделай вид…Я потерялась, в себе заблудилась! Ты знаешь, человек – великая тайна! Что там космос…Человек…Да ты и сама все знаешь…
Я просто пыталась согреться! Да разве кто понял! Кому нужны души? Всех интересует другое…А знаешь, что интересно…Души нужны ангелам и демонам – добру и злу..Чтобы служили. Все корыстно! Борьба даже там…
Ты меня, быть может, осудишь? Да что там… Я заблудилась… Ты знаешь, я сама не хочу так думать… Ведь есть же люди! С душой! С верой!
Вера…Это все, что у меня было…Теперь нет и этого…Ты знаешь, я хочу ВЕРИТЬ!
Просто помоги мне согреться…Просто…помоги мне найти потерянную веру…»
Она несла в руках эти ужасные, тревожные желтые цветы... Хотя они гармонировали с ее черным пальто, бархатным палантином и кругами под глазами. Она шла так быстро, что прохожие отражались в ее болотных глазах только на мгновение. Абсолютно пустой взгляд. Только внешняя красота, а в глазах – мрак. Черные кожаные перчатки торчали из карманов, а руки уже начинали костенеть от холода, который пытался отобрать чувствительность этих мягких ладоней. Наплевать. Она никогда не возьмет цветы в перчатках. Желтые розы... Сколько их там. Не считала. Даже не слушала продавца. Просто резко выдохнула: «Много. Лучше все. Нечетное». Не забрала сдачи. Зачем? Времени уже нет. Впрочем, оно было. Когда – то. В те времена она могла спокойно провожать ее до дома, вставать на ступеньку ниже в метро, брать руку и прижимать к сердцу, таять от этих малахитовых глах, в которых только глубина души и никакой лжи. Ни намека на корыстность и презрение.
Когда – то она была счастлива, когда ее руки касались ее лица. И могла любить просто потому что. Она и сейчас любит. Любит. Любит. До изнеможения. До ненавистного ей «Не могу без тебя жить».
Быстрее. Только бы успеть до всех. Сказать «поздравляю» и исчезнуть. Навсегда. По крайней мере, до следующей жизни. А там будет видно. Первоочередность уже не в счет.
Светофоры. Ждать нет сил. Но горит красный. Она не любит этот цвет. Только синий. Голубой, морской волны. Аквамарин, ультрамарин, индиго. Лишь бы не остальные. Ну когда же он загорится другим. Ага. Можно.
В голове проносятся очень быстро, как в старом кино, картины из их совместного путешествия. Всего 2 дня вместе. Вместе везде: автобус, граница, экскурсия, отель. В одном номере. В одной кровати. Ничего личного. Они же друзья. Но это тоже лично. Эстония. Старый город. Таллин. Там уже начиналась весна. Очень непостоянная, но уже весенняя погода. Подозрительный воробей на подоконнике их номера. Что – то громко верещал. Видимо, по – эстонски. А они наслаждались своей неизвестностью никому. Никаких назойливых взглядов и шушуканий за спиной. Можно ходить, обнявшись, брать друг друга за руки. Кафе у ратуши. Они обедали неторопливо. Местная кухня особенно понравилась высокой. Пешая прогулка до пристани. Легкий морской бриз и теплое солнце. Она смотрела в глубину этой воды, и ей казалось, что счастье будет вечным. Вечером они пили вино, вернее, их бокалы стояли на столике слегка пригубленными. Где – то вдалеке гудели корабли.
Всего лишь месяц назад. А здесь апрель. И по – прежнему слякоть и сырость. Вечно серое небо. Черное пальто и тревожные желтые цветы. «Я хотел бы уехать и быть просто с тобой... ведь мой дом как могила..». Слишком поздно отказываться, но она оставила свой плеер дома. А еще мобильный телефон, ключи и кошелек. Она оставила все. Только самое нужное на сейчас и часом позже. Деньги и паспорт. Так будет легче. В паспорте все указано. Даже есть группа крови. Список телефонов и адресов. И 2 фотографии: отец и она. Все хорошо. Как же долго идти, когда нет сил. Она вернулась к своему прошлому, от которого ушла с таким трудом. Впрочем, прошлое всегда шло бок о бок, вместо тени. Она достала сигарету и закурила.
В воскресенье они пошли на концерт органной музыки. Это был большой католический костел, в котором, однако, играли не похоронные марши, а современную, обработанную под старый стиль, инструментальную. На улицах пожилые художники с мольбертами на 4х ножках. Нелепый, но смешной шарж.
Они ели эстонское мороженое и не смотрели на часы. У нее были такие глаза, что у совсем юной замирало сердце. Сердце... Предательский орган. Очень беспокойный. Она целовала уголки ее губ, немного робея и смущаясь. Но та не возражала. Иногда она нежно поварачивала голову юной, даря легкий поцелуй. Юная теперь знает вкус ее губ. Они не сладкие. Слегка обветренные и покусанные, но такие нежные. Юная смотрела на ее руки и читала дорогу жизни. Но лучше молчать. Им и вправду было хорошо. Только вдвоем в этой полуевропейской столице. Они зашли в сувенирную лавку и накупили всякой всячины. Потом в какой – то магазин одежды. Она купила ей шарф. Почти такой же, как свой. Бело – голубой со звездочками. У нее были снежинки.
Она ждала удобного момента. Вечером они пошли в семейный ресторан в центре города. Старый Таллин. Он почти так же красив, как и Прага. Они молча сидели весь ужин, созерцая огонь свечей, расставленных повсюду. Юная перевела взгляд с пламени на ее лицо. Кто может быть счастливее влюбленного, сидящего подле своей мечты?
Пепел упал ей на руку. Боль не почувствовалась, а руки стали мерзнуть сильнее. Эти розы были без шипов. Виски слегка начинали пульсировать. Только не головная боль. Будь он бы с собой, все сразу бы прошло. Последние три дня она жила от случая к случаю.
Это был какой – то полуцыганский ресторан. Такая приятная музыка. Напоминала поле, лошадей и звездное небо. Она порылась в сумке и достала коробочку, обшитую черным бархатом. В цвет палантина. «Нет!» -. «Не спорь со мной». Юная сняла все остальные и одела это. Ну вот и оказана ей честь стать ее ювелиром. «Спасибо». За что? Разве можно объяснить человеку, что все твое счастье заключается в его радости.
Юная наконец – то нашла нужную парадную. 31-ая квартира. Скорее всего, ей не слышно. Сколько же придется ждать... кто – то вышел из парадной, придержав для нее дверь. Она вошла в лифт. Желтые тревожные розы. Черное пальто. Круги под глазами. В голове хаос. Ее больное воображение.
Они молча шли в отель. Небо было темно – синим. Ранние звезды уже начинали ткать паутину млечного пути. Ярко – желтые фонари. В холле отеля было шумно. Чемоданы, портье, туристы, дети. Юная забрала ключ от комнаты. Лифт приехал пустой. Они вошли и обнялись. Большие зеркала отражали их нежность. Не зажигая свет, они прошли в номер. Куртки остались в прихожей. Им пора собираться обратно. Унылый апрель на носу. Юная раздвинула шторы, пустив лунный свет в их мир. Тишина и темнота. Полчаса до автобуса. Полчаса, за которые юная цеплялась. Ей казалось, что она не успевает сказать то важное, что на сердце. Но не хотелось нарушать это спокойствие душ, не хотелось опять надвигать стену. Юная повернулась к ней. Расстояние в 1,5 метра. Юная даже перестала дышать от этих глаз. Инвалид. Онемела, ослепла, оглохла. Она подошла к юной и посмотрела в лицо так, будто знала великую тайну, соединявшую их души. Обняла. А юная даже боялась пошевелиться, чтобы не возвращаться к реальности. Она поцеловала юную. Но это был не легкий искренний поцелуй. Это были ее слова, так и невысказанные вслух. Это была забота, не нашедшая себе отражение. Это было стремление подарить юной ту ласку, которую она не нашла дома. Восполнить пустоту. А юная не верила, что ее руки обнимают ее, что она любима. Что эта девушка с малахитовыми глазами ее. Хотя бы и на полчаса. Между ними была нежность. Всепоглощающая и мягкая. Между ними была любовь. Искренняя и взаимная. Хотя бы и на полчаса. Полчаса – это так много.
В квадратном метре лифта она чувствовала себя такой маленькой. Или ей хотелось быть такой. Она устала. Черное пальто, тревожные желтые розы, круги под глазами. Пятый, шестой, седьмой, стоп. Восемь этажей. Она живет между небом и землей. У них есть звонок? Должен быть. Кому она задает эти вопросы? Только самой себе. И сама же на них отвечает. Информативный разговор. Она уткнулась в палантин. От жары на лестничной площадке ее начинало знобить. Увидела звонок. Позвонила. Как только замок начал поворачиваться, у юной заныло сердце. Бежать. Быстрее. Чтобы только не чувствовать, как память усиленно зовет ее на месяц назад. Но она пересилила себя. Она должна поздравить ее с днем рождения. Вернее, не должна. Она хочет. И пожелать ей только счастья, но без нее. Они встретились взглядом.
Все закончилось так, как и началось. Она поцеловала юную в последний раз. Нет, не в последний. Очень чувственно. Очень сильно. Та смотрела на нее абсолютно счастливыми глазами, какие могут быть только у детей. Она ее ребенок. Юная взяла свою сумку и ее. Окинула взглядом комнату. Она сохранит их нежность на своих обоях. Юная повернулась и дошла до двери, чуть не наткнувшись на тумбочку. В номере по – прежнему не включался свет. Было тихо. И эту тишину нарушила она. «Стой». Юная слегка повернула голову, но так, чтобы не оборачиваться. «Подожди». Прошептала она. Юная замерла, словно ждала каких – то магических указаний. «Я люблю тебя». Еле слышно. Сердце... предательский орган. Беспокойный. Юной не хватало воздуха от услышанного. Она не видела ее глаза. А юная плакала. Слезы текли по ее щекам, оставляя соленые дорожки. И слез было много. «Теперь иди».
Она стояла перед девушкой с малахитовыми глазами в своем черном пальто с тревожными желтыми розами и кругами под глазами. А та улыбалась. «Здравствуй». Юная промолчала. Они вошли в коридор. Праздничный стол уже накрыт. Скоро будет накрыт еще один, но другой. Они обе не сказали больше ни слова. «А кости – детская игра... и за плечами путь обратно, и провожать ты не пошла... и ты осталась у окна». Это была последняя песня, которую она слушала сегодня утром. Что же случилось...
Они сели в автобус. И полчаса, которые остались за спиною, были эйфорией. Потому что она сказала юной «забудь». И долгая дорога домой. И бессонница. Утром у нее были ужасные круги под глазами. Они вернулись в конкретный унылый рассвет. Каждый по своим адресам. И дни потекли как вода из крана. Но она не смогла забыть. Каждый жест, каждый взгляд она сохранила. Да, они ездили вместе домой иногда. Иногда смеялись, иногда грустили. Пили кофе и чай, ели мороженое и блинчики с картошкой, они жили обычной жизнь. Так казалось всем. И юной в том числе. Но когда она оставалась наедине с памятью (вещь пятноневыводимая), все возвращалось туда, в полчаса.
Вот и встретились два времени – критерии истины. Сумерки. Они вышли до магазина вместе. Курили. Черное пальто. Круги под глазами. Розы остались дома. «Мне пора. Я желаю тебе только счастья». Юной не хотелось истязать себя и ее. Наивысшая степень эгоизма – альтруизм. Юная была эгоистична. Она проводила юную до светофора. И закурила. Ребенок. Светофор горел зеленым. Юная вышла на дорогу. Девушка с малахитовыми глазами развернулась и сделала 3 шага. Сильнейший скрежет тормозов, звук разбившегося вдребезги стекла и помятого металла. И что – то еще. Потом она поймет, что это был легкий стон юной. У нее похолодело внутри. Вернее, поледенело. Она едва сумела заставить себя обернуться и посмотреть на дорогу. И нежные губы скривились, а глаза вдруг стали не малахитовыми, а практически прозрачными. Она не кричала. Она устремилась к измятой машине, валявшейся на дороге теперь как груда металлолома. Где? Где она?!
Она нашла ее лежащей на снегу, покрывавшем тротуарную дорожку. Вокруг он был грязным, с примесью черной земли, которая уже кое – где проглядывалась. А там, где лежала она, снег был белоснежным. И только от сильной ссадины на ее лице кровь тихо образовывала тонкий красный лед на этом белом снегу. Словно оставляла узоры. Нет. Нет! Нет... она отворачивалась и снова смотрела на юную, на лице которой застыло нечто, подобное смиренной улыбке. И ей хотелось бежать стремглав от этого места и кричать. Но ноги словно вросли в землю, словно их скрепили степлером и запретили двигаться. Она села у ее изголовья и начала гладить волосы, еще теплые руки и лицо. Кто – то мог бы сказать, что нужно было вызвать скорую. Но уже не надо. Она умерла быстро. И, надеюсь, ей не было больно.
Ее хоронили 23. Ей бы исполнилось 19 лет. Но она не была юной, она просто была молодой.
Она стояла в стороне от родственников и друзей, которые мучились. Это было видно по лицам. А она не плакала. У нее не было слез. У нее вообще ничего не было внутри. Только пустота. Даже мрак рассеялся. Гроб. Белое полотно. Обычно трупы не похожи на живых. А юная была живой. Она не изменилась. И только небольшой кровоподтек выдавал отчужденность. Она наклонилась и поцеловала ее в губы. Последний поцелуй. А дома уже был накрыт стол, уже другой...
« ...Скажите... там...чтоб больше не будили.
 Пускай ничто не потревожит сны.
 ...Что из того, что мы не победили,
что из того, что не вернулись мы?..»
И. А. Бродский