Железные цветы

На Урал я попала по распределению, как молодой специалист. Выйдя из поезда, я повела носом: уральский июль пахнул как-то странно.
- Чем это пахнет? – спросила я. – Газом пахнет, что ли?
- Тяжелая промышленность, - ответил муж. – Воняет, - пояснил он лаконично.

- Вас в отдел главного технолога? – осведомились в отделе кадров.
- Нет, в производство, - ответила я.
В качестве студентки машиностроительного факультета я не раз столкнулась с очевидным неодобрением того, что заняла место, которое мог бы занять мужчина. «Работать инженером вы все равно не будете. Не надо делать вид, что вы когда-то сунете свой маникюр в машинное масло».
Первое, что я увидела в цехах: половина рабочих были женщинами. Практически все должности выше рабочей занимали мужчины. За станком же, в масле, в стружке, в грязи работало огромное количество женщин. Очевидно, это не считалось «неженской работой» в отличие от работы инженера.
Участок, куда меня направили в качестве мастера, производил детали для топливной аппаратуры, работали на нем в основном женщины. Я быстро поняла, что мужская бригада не приняла бы мастера-девушку. Молодой наладчик участка принял это кадровое изменение, правда, без проблем. Он был, по крайней мере, моложе меня, у него было две старшие сестры и мать, которую он жалел: отец бил мать по пьяни, и он всегда заступался за нее. Сводки из милиции поступали регулярно в коллектив с требованием принять меры: отец заявлял на сына в милицию. Пожилой же наладчик отнесся к моей персоне крайне отрицательно и после нескольких оскорбленных разборок перевелся на другой участок.

Бригадиром была наладчица Надя, маленькая, уверенная в себе красотка с ключом от шкафчика с инструментами, надетым на брелок со встроенным градусником. Момент доставания ключа из кармана Надиного халатика сопровождался неизменным интересом со стороны коллег-мужчин. Как мужчины технических профессий, они неизменно интересовались техническими данными женского окружения, в Надином случае – температурой у нее в кармане. В кармане или под каблуком, но муж у Надюши был. Один раз мне даже довелось его увидеть. Нам было по пути, я оказалась в одном автобусе с ней по дороге домой.
О! – воскликнула она на какой-то очередной остановке, прерывая наш разговор. – Вон мой красавец, вываливается из окна, выглядываетменя.
Действительно, из окна многоэтажки напротив, сверху, так что я едва что-то разглядела, вывешивался из окна мужчина с явным намерением разглядеть ненаглядную на остановке.
- А я не домой! – заявила Надя, посмеиваясь. – Я сегодня по магазинам. А ему и сказать забыла.
Она пожала самоуверенно плечом и сказала:
- Ничего, подождет!

Участок оказался кунсткамерой всевозможного брака. Брак шел всюду, с любого станка и постоянно. ОТК швыряло детали назад как горячую картошку в золе, брезгуя и взять-то толком в руку. Надя разбирала детали часами: совсем брак и еще не очень. Через две недели после моего вступления в должность ко мне подошла делегация работниц во главе с Надей. Сообща помявшись, они сообщили мне пренеприятнейшее известие: старший мастер ОТК, огромная женщина с ярко накрашенными губами и в белом халате, ждет взятки. Прежний мастер ввел эту практику. Раз в месяц участок сбрасывался и через мастера откупался от ОТК. От меня, как от преемницы, ждали того же.
- Вы с ума сошли, - ответила я. – Посадить меня хотите? Взятки – подсудное дело. Заведомый брак – подсудное дело. И не только это – как только я дам взятку хотя бы раз, меня можно будет шантажировать этим. Я не буду платить. Да и что мне грозит, если участок окончательно остановит сборку? Ничего. Дальше этого цеха не пошлют, ниже, чем мастером не назначат. Ну, в отдел меня переведут как полную дуру, и все. Я не буду платить и вам не советую. Скажите это всем работницам. Налаживайте станки. У вас высокая квалификация, вас этому учили. Вы сможете.
После быстрого, но интенсивного бригадного совета ко мне подошла Надя.
- Хорошо, мы – за, - сказала она. – Я ее вообще ненавижу. Ходит в белом халате по цеху. Она вообще не касается деталей руками - у нее ногти накрашены, и хочет наших денег!
И Надя засучила рукава.
 
Боже мой, это был самый трудный месяц в моей жизни. Мы бегали, как заведенные, от станка к станку, от работницы к работнице. Женщины, принятые на работу недавно, и не умели работать без брака. Опытные работницы умели, они ждали, пока станок будет безупречно налажен. Участок остановился. Работницы теряли зарплату, но держались вместе. Ни одна не высказала свое несогласие или раздражение. Несколько раз на участке появлялись нервные, затравленные мужчины в костюмах и галстуках и орали на меня в отчаянье: главный конвейер грозил остановкой. Орали, к их чести и по хорошей старой русской традиции ( «никогда при женщинах»), не матом. Отдельное спасибо им за это. Я отмахивалась от галстуков, как кошка от собак. Мастер ОТК велела передать мне, что жрала и не таких сопливых с потрохами. Мне было все равно. С наглостью двадцати двух лет я твердо верила, что могу все, если только постараться, и поэтому наступление всегда оправдано.

Наконец настал день, когда со станков пошли детали безукоризненного качества. Мастер ОТК прибежала на участок, размахивая белыми полами, и привычно крикнула:
- Все в брак!
Ей не пришло и в голову проверить детали.
Уставшие и взвинченные прошедшими неделями, мы с Надей выдернули из кабинета взмыленного непрерывными звонками со сборки начальника производства. Мельком глянув на детали, подготовленные к сдаче, он убежал за начальником ОТК. Спокойный мужчина в сером пиджаке привел с собой нашу даму. Поддернув белые манжеты рубашки, он лично проверил несколько случайно взятых деталей.
- Что случилось? – спросил он приветливо даму, меняющую в этот момент здоровый, румяный цвет лица на цвета побежалости. – Вы хотели остановить сборку под предлогом, что детали бракованные? Детали в порядке. В чем дело?
- Кажется, я переработалась, - промямлила она испуганно. – В отпуск пора.
Она так и не поверила, что с сегодняшнего дня участок работает без брака. Она подумала, мы как-то обманули ее, подсунули в последний момент хорошие детали, и сделала еще одну попытку через несколько дней. Все повторилось, включая поддергивание белых манжет и риторическое вопрошание. После этого мастер ОТК исчезла с нашего участка. Она искуссно обходила его как-то по дуге и, кажется, забыла о нашем существовании. В конце концов, были и другие участки, и другие детали.

Жизнь наладилась. Но нравилась эта жизнь все меньше и меньше. Рано утром я заходила в пустынный цех. Ряды лоснящихся станков. Каменный пол, пропитанный маслом. Запах металла, стружки. Тишина. Связка ключей, падая на пол, отстакивала от него с колокольным звоном. Дверца железного шкафа, откуда работница доставала защитные очки, грохотала оглушительно в этом огромном здании, напичканном металлом. Работницы подходили под одной. Каждая погружена в мысли о доме, о детях, о погоде там, снаружи, за стеклянной, вечно немытой крышей, которая заключала нас под собой на все восемь светлых часов зимнего дня. Один за другим включался станок. Масло брызгало струей на вращающийся кусок металла ( не трогай, руку оторвет), и цех наполнялся шумом, так что связка ключей, оброненная на пол, падала теперь беззвучно, как бумажная.

По выходным мы гуляли в лесу. Чудесный сосновый лес Южного Урала поразил меня поначалу полным отсутствием привычных запахов: запаха мокрой земли, коры, мха, хвои. Запахи леса были вытравлены до стерильности близлежащим металлургическим заводом. Сосны не могли уйти, они были обречены на жизнь здесь, рядом с этим железным городом. Почему я оставалась здесь?

По ночам я просыпалась, как от толчка рукой. Лежа в темноте, я слушала, как в шкафу, сначала еле слышно, потом громче, начинали мелодично звенеть стаканы. Потом начинало дребезжать оконное стекло. Что-то, еще не слышимое, приближалось издалека. Мощные фары прорезали вдруг темноту, описывали полукруг из-за поворота, освещая на мгновение потолок. С ними приходил рев. Оконное стекло начинало петь, весь дом содрогался. Мощный тягач, Ураган, с танком на грузовой платформе, крытой брезентом, проезжал вдоль по улице мимо нашего дома. Танк ехал на полигон, на стрельбы. Тягач, это чудо техники, нес его за собой легко, как перо, прогиная улицу под собой и сотрясая окрестности. Несколько часов спустя он вез его назад. После стрельб танки отправлялись на железнодорожные платформы и ехали на юг, чтобы обстрелять там холмы, ущелья и деревни, и чтобы сгореть там. Новые танки были нужны. Я знала, что детали, которые делались на моем участке, шли в трактора, не в танки, и это позволяло мне спокойно спать – до следующего Урагана.

Однажды, бегая по городу в поисках детского питания, от магазина к магазину, от одного к другому, я забежала на узкую улочку старого центра. У меня кружилась голова. Моя новорожденная дочка болела и проплакала всю ночь. Я чувствовала себя страшно уставшей. И от того, что не спала ночь, и от того, что в этом городе, кажется, просто не было детского питания. Не было, и все. Пробегая вдоль забора, я увидела вдруг что-то странное, что-то дикое в этом городе, пропитанном запахом горелых литейных форм. Бег мой замедлился сам собой, я остановилась. Чугунный забор цвел. Его обвили побеги с цветами и листьями. Ажурные, нежные цветы тонкой поковки, изящно изогнутые, навсегда застывшие листья... Я потрогала цветы. Наверное, это выглядело глупо. Мне было все равно. Я чувствовала себя уставшей, страшно старой. С легким удивлением старой женщины, умудренной жизнью, я подумала, что из металла можно, оказывается, делать и ЭТО. И, более того - что человек, сделавший эти цветы, сделал их потому, что чего-то не хватало ему в этом железном городе.

Навсегда покидая Урал, я взяла с собой сосновый лес с солнцем, поднимающим свой свет из-за горной вершины. Изготовленный из уральского металла высшего качества, этот лес на гравюре пахнет абсолютно натурально, так, как он и пахнет в природе – металлом.