Искушение

***
У кассы.
В самом центре Тифлиса на проспекте Руставели между «Домом Связи» и «Домом Правительства» в 40-е годы в ветхом одноэтажном здании доживал свой век городской универмаг, не без иронии именуемый в народе «пассажем». Этим претенциозным прозвищем местные насмешники наградили развалюху за два крайних входа-выхода, через которые кишкообразный торговый зал можно было пройти насквозь, минуя у его дверей замурованных в тесные стеклянные стаканчики двух кассирш.
 
- Роза! – позвали из глубины зала одну из них, - посмотри на часы. Инкассатор давно на месте.
Пожилая дебелая Роза, раскормленные телеса которой чудом умещались в отведённой ей кабинке, взглянув на часы, ахнула и лихорадочно стала выгребать и укладывать перед собой на тесный столик накопившиеся в кассе наличные, которые прежде, чем сдать, надо было ещё рассортировать по номиналам и тщательно пересчитать. Ни того, ни другого стареющая Роза, как всегда, ко времени делать не поспевала, всякий раз безнадёжно запаздывая к приезду инкассаторов, задерживать которых дольше отпущенного им времени было запрещено.

Расстроенная тем, что и на этот раз она не готова со сдачей денег, Роза принялась второпях их перебирать, при этом, излишне суетясь и без конца сбиваясь со счёта, отчего ещё пуще раздражалась и нервничала. Кроме того, она боялась упустить из памяти необходимость перед уходом выключить электроплитку, с помощью которой в неотапливаемом с начала войны магазине обогревали кассирш, и чего она также постоянно забывала делать.
Покупателей в магазине практически не было. Осенняя погода на улице была приятной, и прохожие, которые в другое время, спасаясь от дождя, не прочь были, отряхнув зонтики, пройти сквозь «пассаж» посуху, в хорошую погоду предпочитали пользоваться наружным тротуаром.

Перед кассой стоял только мальчик лет 12-ти с зажатыми в кулак несколькими монетами, на которые он собирался купить себе что-то присмотренное перед этим в писчебумажном отделе, и теперь заворожено наблюдавший, как под её руками на разложенном обрывке газеты вырастает стопка рассортированных денег.
- Ну, чего уставился?- стараясь с трудом свернуть в куцую газетку объёмистую пачку денег, - ворчливо выговорила ему Роза, - видишь, я собираюсь уходить. Шёл бы в другую кассу.
Но мальчик почему-то не уходил, продолжая молча наблюдать за действиями её рук, перебирающих купюры.
Сварливая Роза уже собиралась выдать ему по первое число, но тут она на своё несчастье неосторожным движением опрокинула стоящую в ногах электроплитку, от которой запахло паленным, и ей стало не до нотаций.

Страшась пожара от вывалившейся на пол раскалённой спирали, она, забыв обо всём на свете, полезла с головой под стол и, кряхтя, завозилась там, никак не умея справиться с тем, чтобы, избегая ожога, вернуть опрокинутую плитку на место или хотя бы её выключить.

Мальчик продолжал стоять в одиночестве перед кассой, за окошком которой торчал зад ушедшей под стол кассирши и не сводил глаз с газетного свёртка брошенного ею на столике. Он видел, как только что в этот свёрток кассирша на его глазах завернула деньги. Много денег. Столько, сколько он никогда не видел у себя дома, где неоткуда было их достать, хотя в последнее время об этом между взрослыми шли бесконечные и безнадёжные разговоры. Будучи нечаянным свидетелем этих разговоров, впечатлительный мальчик невольно заражался поселившейся в семье безысходностью, причиной которой был умирающий в больнице младший брат, и всякий раз мучительно размышлял о том, как ему в свои 12 лет помочь дорогим и близким ему взрослым людям изо всех сил пытавшихся спасти малыша.
Обстоятельствам, во власти которых все они оказались, предшествовала некая предыстория.

Доктор Симхович.
После установления в начале 20-х годов Советской власти в Грузии большевики, сменившие там меньшевистское правительство, приравняли врачевание к кустарному ремеслу, оставив его в числе разрешённых свободных профессий, для обладателей которых была допущена частная практика.
Посему регулярно начищаемые прислугой медные таблички с фамилиями потомственных врачей, заведённые ещё при царском режиме, и в послереволюционную эпоху продолжали, как и в былые времена, красоваться на дверях подъездов и квартир тифлисских домов, где эти врачи проживали.
 
Ничего не изменилось и после 1936 года, когда древний Тифлис был переименован в Тбилиси.
Потомственные врачи, по-прежнему успешно практикующие в городе, продолжали составлять некое устойчивое (по преимуществу – национальное) сообщество, и было неудивительным, что люди всех возрастов, живущие окрест, пользуясь их услугами со дня своего рождения, помнили их фамилии с тех самых пор, как помнили самих себя. Не были исключением и мы - школьники, для которых фамилии тех же Гольдбергов, Лембергов, Вольгустов, Данишевских, Борушек, Вахнянских и многих других были к тому же фамилиями собственных одноклассников, поскольку наша 100-я средняя школа по улице Бельгийской, 8 до недавнего времени была еврейской, и мы, пришедшие туда после русификации обучения, разбавили её самую чуть.

 На Елизаветинской (позже - улице Клары Цеткин) в те времена в числе других практиковал известный врач Симхович, который согласно унаследованной клиентуре, пользовал детей проживающих на этой улице в домах с нечётными номерами. Его приёмная дочь Бэлла Симхович училась со мной со 2-го класса. А жили они в соседнем с нами доме № 33, о чём гласила медная табличка на их парадном подъезде.

1937-й год, отнявший у нас отца, возложил заботу о нас - его детях, на нашу тифлисскую бабушку Вартуш (Варвару Оганезовну), которой мы в тот, недоброй памяти, год свалились, как снег на голову. Неумолимая судьба, не дав ей передохнуть после того, как она, рано овдовев, подняла на ноги своих четырёх детей, тут же изволила взвалить на неё четырёх малолетних внуков, рождённых дочерью, в то время, как сама наша мама, чтобы не привлекать к семье лишнего внимания властей, вернула свою девичью фамилию и устроилась по специальности на строительстве Храмской гидроэлектростанции, что возводилась в 100 километрах от города.

Бабушка приняла нас радушно, но её почему-то одолевали сомнения в том, сумеет ли она самостоятельно справиться с неизбежными детскими хворями, которые мы ненароком можем подцепить, и она не нашлась бы, как избавить себя от этих страхов, если бы не случай.

Доктор Симхович, будучи по делам в нашем дворе, узнал о появлении на его территории новых ребятишек и зашёл к нам по своей инициативе, без приглашения.
Ограниченная в средствах бабушка была смущена невостребованным визитом частного врача, но он успокоил её, объяснив, что был во дворе по другим делам и зашёл всего лишь познакомиться с, несомненно, будущими пациентами, поскольку от детских болезней никто не застрахован.
Доктор Симхович считал, что  лечить одних детей, если рядом болеют другие, бесполезно, поэтому лечить нужно всех. А ходил он по квартирам, поскольку его интересовал быт и отношения в семьях к подопечным детям, которые он считал не менее важной стороной своей терапии.
 Дальнейшие события показали, насколько благотворным для нашей семьи оказался этот инициированный им визит.
А в тот день приветливый и всего лишь 50-ти летний врач показался нам просто симпатичным старичком в добротном дореволюционного покроя пальто с шалевым барашковым воротником и такой же без отворотов барашковой шапке. При нём была трость с загнутой рукоятью  и небольшой потёртый кожаный баульчик похожий на те, в которых обычно носили свои инструменты земские врачи.

- Ну что, милостивые государи, чем порадуете? – раздевшись и омыв под краном руки, обратился он к нам с шутливой церемонностью.
Затем, как бы между делом в дружеской беседе незаметно подверг всех четверых необходимому осмотру, прощупыванию и прослушиванию, после чего, оставив нас в покое, долго ещё разговаривал за чаем с нашей бабушкой.
 
Без жалоб и ропота на судьбу Вартуш Оганезовна рассказала врачу вкратце про обстоятельства изгнания их семьи в 1915-м из Азербайджанской Нухи (теперь город Шеки) в результате волны армянских погромов, прокатившейся отголоском печальной памяти геноцида армян в Турции. В те дни главари националистически настроенных азербайджанских фанатиков признались нашему дедушке - уважаемому в городе единственному аптекарю, что разгул погромщиков вышел у них из-под контроля и всё, что они могут сделать для армянского фармацевта, это выпустить его с домочадцами из города невредимым.
Спасая семью, в которой к тому времени народился уже четвертый ребёнок, дедушка был вынужден согласиться. Однако, оказавшись в Грузии на чужбине, он не мог пережить разорение своего дома, а пуще того, неблагодарность людей, к судьбе которых всегда относился с искренним участием. Вынести это оказалось выше его сил и вскоре после изгнания его не стало.
 
После утраты мужа бабушка, в чужом городе, 27-ми летней вдовой с четырьмя детьми на руках, была вынуждена наняться на пошивочную фабрику швеей, поскольку выданная в 15-ти летнем возрасте замуж, никакими другими навыками пригодными для самостоятельного заработка не располагала. Её сыновья, чтобы не остаться после школы без образования, стали учиться на казённом обеспечении в военных училищах. Старшая дочь – наша мама, выпускница тифлисской женской гимназии (Заведении св. Нины), окончив её с отличием, была принята с государственной стипендией в финансово-экономический институт для женщин.
 
В 20 лет она вышла замуж за молодого инженера-путейца занятого на развернувшемся в стране строительстве ж.д. магистралей, в счастливом браке с которым по аналогии со своей матерью родила старшей дочь, а затем ещё трех сыновей. Зять, будучи исключительно заботливым отцом и любящим мужем, которого бабушка очень уважала, слыл к тому же, способным инженером-организатором и в свои 34 года уже руководил крупным производственным участком строительства первой очереди Байкало-Амурской магистрали. Вполне возможно, что одной из первоочередных жертв репрессий 1937 года он стал именно потому, что был на своём месте слишком заметен.
Лишившись мужа и спасаясь от свирепствовавшего красного террора, наша мама с детьми через всю страну бежала с Дальнего Востока на Кавказ под родительское крыло нашей бабушки.

Слушая её, доктор исподволь осматривал обстановку нашей коммунальной комнаты, без труда замечая, что её обладатели живут на невеликие трудовые доходы. Пожалуй, единственными привнесенными из другой жизни предметами былой роскоши были знакомые ему по собственной библиотеке старинные книги и письменные принадлежности, которые сохраняли ради подрастающих детей. Отдельная бамбуковая этажерка была тесно уставлена полным 100 томным комплектом энциклопедического словаря, изданного Брокгаузом и Эфроном. Рядом, в числе других, были заметны золотые корешки «Истории земли» Мельхиора Неймайра и «Жизни животных» Альфреда Брэма. Были тут в шикарном петербургском издании А.Маркса массивные три тома «Войны и мира» Л. Толстого и познавательный двухтомник «Мужчина и Женщина». В откровенно убогой обстановке комнаты, помимо книг, на рабочем столе, отведённом под школьные занятия, выделялся, пожалуй, ещё и письменный прибор из литого тонированного фиолетовым цветом стекла.

Бабушка в доверительном разговоре с врачом, окончательно оправившись от смущения, выразила ему признательность за внимание к её малышам.
Было очевидно, что о таком семейном враче стеснённой в средствах семье можно было только мечтать.
Доктор Симхович был специалистом, с которым считались не только как с авторитетным консультантом своих частнопрактикующих коллег, но и как с непременным членом консилиумов всех детских городских лечебниц. Кроме того, известный врач был обласкан городской властью, чиновники которой в заботах о своих чадах, как правило, отдавали ему предпочтение перед иными авторитетами и, при необходимости, к постелям своих страждущих потомков требовали только доктора Симховича.

Сам он, оказывая неизбежные услуги правителям, считал себя к политике непричастным и по этой причине не стал никак комментировать выслушанную историю в части связанной с нашим репрессированным отцом. Однако, это не помешало ему, прощаясь, сочувственно пожелать бабушке крепиться и не терять надежды, заверив, что внуков загубленного Нухинского фармацевта, о котором был наслышан, станет лечить бесплатно.

Младший брат.
Он был бабушкиным любимчиком. Может быть просто потому, что самых младших в семье всегда любят больше, а может быть ещё и потому, что он единственный из нас – сплошь кареглазых, унаследовал от неё большие на выкате серо-зеленые глаза. В наших распрях она всегда держала его сторону и, балуя, подавала ему тапочки и подсовывала кусочки повкуснее.

 В конце 1941 года мы в компании дворовых мальчишек повадились ходить в цирк по контрамаркам, которые добывал нам соседский приятель десятилетний Джудико Татишвили через своего отца, преподававшего курс марксизма-ленинизма в театральном институте.
Ходили мы только на третье спортивное отделение, где в показательных схватках выступали борцы профессионалы. Разногласия с бабушкой возникали из-за того, что мы не хотели брать с собой четырехлетнего младшего брата, ради которого надо было идти в цирк к самому началу и терпеть ему в угоду первые два отделения с изрядно надоевшими нам дрессированными животными.

В тот злополучный день, о котором пойдёт речь, мы бабушкиным просьбам уступили, поскольку по случаю Нового года цирк давал программу специально для маленьких, и отказать нашему дошкольнику было трудно.
Поначалу всё шло хорошо. Младший брат вёл себя вполне достойно и не хныкал даже, карабкаясь с нами на крутой холм, который венчало здание цирка. Когда мы, не раздеваясь, разместились в не отапливаемом в войну зрительном зале, я решил поощрить малыша парой печений из небольшого пакетика, выданного мне бабушкой. А через некоторое время вдруг заметил, что он отрыгнул на одежду съеденное и, закатив глаза, валится набок. Пощупав его пылающий лоб, я пытался с ним заговорить, но он был невменяем и бился в ознобе.

Обернув его снятым с себя пальто, я вынес его из цирка и несколько километров, ни разу не присев, нёс до дому на руках. Вспоминая об этом, я до сих пор удивляюсь, как мне в свои 12 лет удалось это сделать.

Живший в соседнем доме доктор Симхович, лечивший нас последние четыре года, уже через несколько минут после нашего возвращения был у изголовья брата. Прощупав у него шейные позвонки, и проверив его реакцию на сгибание-разгибание ног, он поставил безошибочный и беспощадный диагноз – менингит. После чего предписал:
- Немедленно в больницу. На сульфидин!
В Центральной детской клинической больнице на улице Судебной приём нового пациента по звонку доктора Симховича контролировал сам Главный врач.

 Зам Наркома Франгулян.
Организация здравоохранения, которой он руководил во главе республиканского Народного комитета, с началом войны, как и работа всех прочих Наркоматов воюющей страны, была подчинена в первую очередь интересам фронта. Расход медицинских материалов и медикаментов, особенно противовоспалительных средств, на которые в госпиталях был наиболее повышенный спрос, лимитировался особенно строго.
К ним в полной мере относился и синтезированный в 1935 году И.Я. Постовским сульфидин. Сравнительно недавно поступивший в широкое обращение он относился тогда к препаратам с наиболее высоким лечебным эффектом, и ответственность за его назначение на невоенные нужды была отнесена в республике к личной компетенции зам Наркома здравоохранения.

Это означало, что аптеки отпускали сульфидин гражданским лицам только по рецептам с его персональной визой, поскольку ни одно другое должностное лицо его ведомства, кроме него, таким правом не обладало.

Доктор Симхович прежде, чем отправить маму к нему на приём, лично подписал рецепт с ежедневной дозой, заверив, что рецепт с его подписью будет обязательно утверждён.
 
Для приёма людей, испрашивающих разрешения на приобретение сульфидина, в Наркомате ежедневно был отведён один утренний час. Число таких людей на каждый день было строго ограничено. Зам Наркома Франгулян в разговоры с просителями, как правило, не вступал. Те, кто были допущены в приёмную, отдавали свои рецепты помощнику, который заносил их в кабинет для его рассмотрения и визы. Оно сводилось к одной и той же, механической процедуре. Не вникая в содержание, зам Наркома утверждал рецепты, ограничив отпуск сульфидина по каждому из них одной дозой.

Как врач, Франгулян прекрасно понимал, что однократным приёмом даже самого активного препарата достигнуть лечебного эффекта невозможно. Но то чем он располагал было строго ограничено и ему не оставалось ничего иного, как делить то, что имелось в его распоряжении между сидящими в приёмной людьми поровну.
Выполняя эту работу, он ненавидел себя и старался каждое утро покончить с ней как можно быстрее.

Сегодня ему пришлось замешкаться. Подпись врача на очередном рецепте показалась ему знакомой. Он вгляделся и узнал росчерк доктора Симховича. Известный врач на бланке Центральной детской клиники назначал своему пациенту больному менингитом по четыре дозы сульфидина ежедневно. Это не умещалось ни в какие лимиты, но Франгулян не мог своей рукой отказать Симховичу и, тяжело вздохнув, подписал рецепт, ничего в нём не исправляя.
 
В то же время, эта его уступка сама по себе вопроса никак не решала, поскольку разрешения зам Наркома были разовыми и действовали только на день подписания, а бдительные помощники, сверяясь по своим контрольным спискам, тщательно следили, чтобы повторные просьбы на стол зам Наркома не попадали.

Брат был обречён. Не в силах с этим согласиться, мама с бабушкой решили предпринять ещё одну отчаянную попытку. По совету ушлых людей они попытались выйти на «чёрный рынок», услугами которого никогда ранее не пользовались.

Явочным местом этого процветающего в войну предприятия был небольшой сквер против городской Синагоги. Достаточно было присесть там на одну из скамеек, чтобы тут же объявился услужливый молодой человек с вежливым вопросом: «что нужно?». Заказывать можно было всё, что угодно: от канцелярской скрепки до американского лимузина. Обсуждалась только цена, и зависящий от неё срок поставки.

В то самое время, когда зам Наркома Франгулян за своей личной подписью разрешал отпуск сульфидина не более одной дозы в день на человека, «чёрный рынок» предлагал дефицитный препарат по 50 рублей за дозу в неограниченном количестве.

Мама на своей работе получала 95 рублей в месяц. Четыре года спустя после гибели отца никаких сбережений в доме, кроме книг, уже не оставалось, и в те лихие времена перераспределения собственности на них быстро нашёлся охотник. Однако бабушка, помня ещё со дня знакомства с доктором, с каким вниманием он оглядывал наши книги, предложила уступить их по сходной цене именно ему.

Доктор Симхович легко выяснил у нее, с какой целью книги продаются, выразил благодарность за предложение, после чего быстро засобирался и ушёл домой говорить по телефону с зам Наркома Франгуляном.
Нам не известно, в каких личных отношениях он был с заместителем  Народного  комиссара здравоохранения, и о чём именно они говорили по телефону. Но в тот же день палату младшего брата посетил главный врач больницы и сообщил дежурившей там маме, что из специальных фондов Наркомата им получен целевым назначением сульфидин в количестве, необходимом для полного курса лечения пациента доктора Симховича.
Книги в тот раз были спасены.

У кассы.
Между тем в тот день, с которого мы начали свой рассказ, кассирша Роза, опрокинувшая в своей кабинке электроплитку, продолжала возиться у себя под ногами, безуспешно пытаясь с ней справиться.
Мальчик, на глазах которого всё это происходило, продолжал стоять у кассы, не отводя взора с оставленного на столике денежного свёртка. Куцый обрывок газеты после того, как его перестали стягивать, был не в состоянии удержать свернутые в тугой рулон купюры и под их воздействием стал медленно раскрываться. Через некоторое время на столике лежал уже не свёрток, а развёрнутый обрывок газеты с внушительной кучей денег.

Мальчик пытался прикинуть, какая там может быть сумма и если её поделить на 50 рублей, то, на какое количество доз сульфидина её может хватить. И того, и другого получалось много. У него захватило дух от мысли, что он легко может, завладев этой громадной суммой, незаметно покинуть магазин и запутать в многочисленных прилегающих переулках возможную погоню.
В очередь за ним пристроился было покупатель. Но мальчик придвинулся вплотную к кассовому окошечку, чтобы заслонить деньги от постороннего, и тот, постояв, ушёл.

Уже не помышляя о краже, неопытный подросток всё же сообразил, что кассирша, в конце концов, хватившись денег, все подозрения наведёт на него, так как видела его у кассы последним. И тогда ему стало ясно, что он обречён охранять эти деньги, пока она сама, наконец, о них не вспомнит.

Когда это случилось, обомлевшая Роза, вмиг позабыв об угрозе пожара, стала тупо переводить глаза с денег на мальчика и обратно, не в состоянии представить, что здесь происходило в её отсутствии. Он понял, что если дрогнет и хотя бы чуть смутится, она в истерике поднимет тревогу и станет в панике пересчитывать деньги. Изо всех сил, собравшись с духом, он вынес, не моргнув её пытливый взгляд, и дал ей успокоиться.

- Что ты хотел? – наконец спросила она.
- Уплатить 35 копеек в писчебумажный отдел, - разжал он вспотевшую ладонь, сжимающую монеты.
Она отомкнула запертую перед этим кассу, выбила ему чек, после чего, забрав выручку, помчалась наконец к инкассатору. Мальчик, получив в писчебумажном отделе свои чертёжные принадлежности, побродил ещё без дела по магазину и был уже у выхода, когда его окликнули из кассового окошечка.
- Что вам нужно? – спросил он с тревогой, показывая на всякий случай кассирше купленные треугольники.
- Ничего мне от тебя не нужно, - улыбнулась ему Роза, - на вот, возьми мандаринку.

Впоследствии я часто возвращался к этому эпизоду у кассы универмага и спрашивал себя, что же со мной тогда произошло?
Не хватило смелости завладеть случайными, так кстати подвернувшимися деньгами или, наоборот, хватило решимости этого не делать?
Не дано было знать в то время 12-ти летнему подростку, что наблюдая его на распутье, Всевышний, услышав молитву его ангела-хранителя, удержал неокрепшего отрока от искушения перед соблазном, избавив его от лукаваго.

Москва. 2007г.