Дышать!

Марта откусила мягкий зефир и сделала большой глоток из огромной кружки с дымящимся ромашковым чаем. Кашель нагнал следом. Бил по спине и не давал дышать. И зефир стал каменным и горьким, как просроченный хинин. Еще у него появились шипы и вцепились в горло. И хрип вместо крика о помощи, продирающийся сквозь дебри кашля и зефирной крошки. Хрип сыпался на стол прямо из глаз. Не было ни воздуха, ни кислорода, ни белого света. Кружка, казалось, сама выпрыгнула из рук и от испуга закатилась в дальний угол кухни. Даже цветочные горшки шарахнулись в сторону или просто Мата задела их руками, пытаясь схватить воздух и запихнуть его внутрь. Ей очень захотелось вспомнить его вкус – он совершенно вылетел из головы… из легких и тянул за собой ее жизнь. Из подсознания к ней сразу полезли картинки, мятые и неуместные, как газетные обрывки на дедушкином журнальном столике. Марта отмахивалась от них как от конфетти, искала воздух. А сознание, казалось, стало ловить их горстями. В этих газетных обрывках была подсказка…

Газеты – самая нужная вещь на свете. Даже если, не умеешь читать, их можно поджечь, чтобы развести костер и согреть зазимовавшуюся душу. Газетой можно укрыться от дождя и солнца, можно накрыться с головой и уснуть. На бело-желтых краешках газет можно рисовать узорчатые кракозябры во время унылого телефонного разговора. Еще там пишут телефоны, которым нет места и времени в телефонных книжках. Воздух залетел с разбегу прямо в открытый рот Марты. Дыхание остановилось и пошло дальше привычным маршрутом, соблюдая ритм. Кашель отошел в сторону, чтобы не мешать. «Газеты, газеты… обрывки… строчки… края… записки…», сознание отрабатывало подачки воздуха. Марта ковырялась в словах и знаках препинания, когда уперлась в покосившийся забор из знаков вопроса, за которым в беспорядке бегали фразы с любопытным видом и обиженным тоном. И все казались такими знакомыми. «Я подавилась вопросами! Своими собственными вопросами, застрявшими за высоким забором сознания! Как же это опасно, складировать все это свое любопытство за забором, укрывать его теплыми чувствами, а не гнать вон на волю, прямо в ухо тому, кто может ждет их, голодает и не может без этих моих вопросов выбраться на дорогу от сердца к сердцу. Какая непроходимая глупость замешанная на страхе быть не понятым, хотя лучше пугаться быть неуслышанным. Это как протянутая рука в полумраке комнаты, когда ты знаешь, что делать и где искать, но все же с большим облегчением хватаешься за теплую ладонь. Вопросы – иногда колючие, иногда сладкие, как зефир, но не проглоченные, и не высказанные, как камень в желудке. Крючками цепляются за горло и расцарапывают его в кровь. И чем же тогда жить, чем питать душу, если не проходит свежий воздух…»

Марта подняла с пола чашку и поставила ее на стол, дала отдышаться. Пар повалил из носика чайника и потом сразу ароматно сдавило нос запахом ромашки. Марта вышла из комнаты, и направилась в оранжерею, где Барон с утра любезничал с лилиями и флоксами, оттуда доносился хриплый кашель. На ходу она снесла весь кривой вопросительный забор и построила все фразы одну за другой. В оранжерее тоже кружились газетные листы и пол был засыпан размышлениями.

«Как сильно ты любишь меня?»
«Как сильно я люблю тебя?» …