Сюжет для небольшого рассказа

Иллюзии, будто в один прекрасный день можно будет просто объявить, что вот теперь всё в порядке, отныне беспочвенны. Я понял это, когда шёл меж двух рядов бетонных мерзавцев и с сомнением думал, не поставить ли третий. В этот миг передо мной с ужасающим криком упал человеклоп и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Захохотали адские хохотуны. «Неплохой сюжет для небольшого рассказа», - подумал я. Пока я приблизился к человеклопу, его лицо наполовину разобрали по кирпичикам кашалоты и дафнии для строительства пещер против грозы. Однако ещё можно было понять, что существо это было ещё не слишком старым, но прожившим ровно столько, чтобы пресытиться жизнью и полностью в ней разочароваться. Я бы и дальше изучал его, но кашалотам не терпелось закончить свою работу раньше дафний, чтобы успеть пожарить их, а не наоборот, и дальнейшая задержка сулила мне осложнения в многотрудном существовании.

Тучи над северным краем неба понемногу сгущались и приобретали ядовито-жёлтоватый оттенок. К вечеру Холодный Душ обещал грозу. В последнее время грозы из аммиака и хлора стали для местной экосистемы привычным явлением, но ничего путинного в окружающий мир они не принесли. А пока было душно, воздух полон печатей и сапог, дышать им не хотелось. Хотелось сесть на медузу и решить в уме квадратное уравнение с мнимыми корнями. Но все пробегавшие мимо медузы с наглыми рожами дискриминировали дискриминанты.

Бетонные мерзавцы упорно не собирались кончаться. Я уже совсем было решился не ставить третий ряд, когда подошедший Знаменитый Компотоваритель свистнул мне в ухо гнусавой дудкой, вызвав застарелый отит. Нам с отитом очень хотелось отнять у безумного кулинара гнусавую дудку и сыграть свадебный марш за его гробом. Но это не удалось - Компотоваритель всё время отдалялся, пока не достиг горизонта, где медленно сгорел синим пламенем. Не дай г-дь Богъ встретиться с ним ещё раз. Вот так они и жили, подумал я, поковыривая в носу. Отит успокоился и вскоре спрятался во внутреннее ухо. Дышать по-прежнему не хотелось. Душно. Жёлтые тучи постепенно собирались в шар и катились в направлении Холодного Душа. Мне бы тоже не прочь покатиться в направлении Холодного Душа. Но не могу - совесть не позволяет.

Наконец-то ряды бетонных мерзавцев закончились. Появилась поляна с редкими кустиками лапши и тритонами, просящими милостыню у редких кустиков лапши по обочинам тропки. В обмен на милостыню они предлагали сделанные из салфеток вилочки для лапши. Я торопливо дал одному жестяную банку, другому - ножку от бюста Наполеона, третьему - по морде, благородно отказавшись от вилочек. Тритоны исчезли вместе с лапшой и поляной.

Очень душно. Но если б апельсины были дёшевы и стоили пятак за килограмм, то их бы с наслажденьем ели лошади и бешено мотались по горам, подумал я, постучав себя по лбу. Оттуда появилась скрипочка Амати. Единственно разумным было сжечь её, каковое действие я и выполнил. Когда последняя струна инструмента вспыхнула со звуком чардаша, передо мной с ужасающим криком упал ещё один человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Захохотали адские хохотуны. Определённо неплохой сюжет для небольшого рассказа, подумал я. Человеклоп меж тем потихоньку изменял свой облик, пока не стал неотличимым от запятой. Однако я всё равно разглядел, что он тот же самый, что и прежде.

Запятая махнула хвостиком и забурилась в асфальт, который находился на грани плавления и реальности. За гранью не было ничего приличного, и там в изобилии водилась разнообразная гнусь и нечисть, периодически выползая, дабы отравлять окружающим жизнь своим присутствием. Вот и сейчас оттуда вылезла восьминогая сороконожка с аппетитно причмокивающими губами и принялась демонстрировать себя местным монстрам. Местные монстры демонстративно её не замечали. Наконец, начмокавшсь, сороконожка смачно плюнула себе под седьмую ногу, попала на восьмую, ругнулась и убралась восвояси. Аты-баты, три рубля, а тебя-то - труляля, подумал я, разглядывая сороконожкин плевок. Едва ли есть большая духота, чем сейчас, здесь и эта. Хоть бы скорее шар докатился до Холодного Душа. Может, полегчает.

Эники-беники – местные веники – грациозно ели вареники. Я невольно загляделся на них. Быть может, именно их природа изберёт прообразом перелетных птиц? Главное - не дать собой подметать, тогда и перелётной птицей можно стать, подумал я, упорно пытаясь понять, зачем делить три рубля на аты-баты, если тебя-то - труляля. Захохотали адские хохотуны. Испугавшись, эники-беники выплюнули вареники и усердно начали мести округу. К чему бы? Тотчас передо мной с ужасающим криком упал третий человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Определенно, несомненно и положительно неплохой сюжет для небольшого рассказа, подумал я. Человеклоп поднялся, сложил руки у груди и взмыл вертикально вверх. Рассмотреть я его не успел, но знал что - тот же самый. Интересно, что ему хочется от меня в частности и от всех остальных вообще? Лимиты на месяц уже исчерпаны, а фонды на год ещё не выделены.

Ну очень душно. Дышать всё никак не хотелось. Теперь больше всего хотелось стрелять по солнцу, пока оно не станет квадратным, как нерешённое уравнение. Тогда духота уменьшится в 3,141592, а, может быть, чуть больше раз. Поди, и дышать захочется. Жёлтый шар катился несколько в сторону от Холодного Душа, пытаясь попасть в него карамболем. Тили-тили, трали-вали, рыбы лодку укатили, зайцы съели тётю Валю, подумал я, чихнув. Возник бревенчатый лабаз. Перед входом в лабаз висела корявая табличка: «Лабаз закрыт до лучших времен» Все вместе, или поодиночке, но гурьбой, подумал я, чихнув ещё раз. Как же треугольник с соломенными усами раздражает мой нос! Ну какой ему резон висеть на двери лабаза, источать дух противоречия и пиликать на сожжённой мною скрипочке, жалобно припевая: «Не имей Амати, а умей играти»? Попробовал его дёрнуть за ус, тот оторвался и обернулся гавиалом. Я резво отшвырнул гадину за лабаз, а треугольник на три-четыре начал заклинать её, насвистывая на гнусавой дудке. Гавиал на заклинание не отреагировал, зато снова вылез отит, порываясь сыграть свадебный марш за гробом заклинателя. Насилу удалось его утихомирить. Ну сколько же так может продолжаться?! Наверное, ещё ничего и не начиналось, ведь, как говорят, вначале было олово, а вот олова-то пока и не было. Было всё, что угодно грешной душе, однако не олово.

Поразительно это моё нежелание дышать. Приходится себя заставлять вдыхать хотя бы в пять минут раз, и обязательно вместе с воздухом заглотнешь то птичку, то электричку, то бетонного мерзавца, а то дневник Николашки Палкина. Небо начало чесаться, сбрасывая с себя мелкие щетинки. Похоже, это местный дождь. И только по очереди, и не больше троих в одни руки, подумал я, выплевывая щетинки изо рта. А если рук две? Щетинки стали падать гуще, и вскоре всё тело моё, подобно небу, начало зудеть со страшной силой. Захохотали адские хохотуны. От зуда, что ли? Передо мной с ужасающим криком упал человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Неплохой сюжет для небольшого рассказа, но я это, кажется, уже говорил, подумал я. Человеклоп оторвал свою голову и кинул мне. Это оказался пластмассовый муляж морского дьявола. Пока я ловил голову-муляж, человеклоп сел на треугольник, вставил ноги в его усы как в стремена, и ускакал. Я успел услышать лишь недовольное ржание треугольника. Человеклоп порядком мне надоел. Сколько раз он еще появится передо мной и что он хочет доказать? Если то, что один и тот же, то это я уже знаю, а если то, что они разные, то сие в доказательствах вообще не нуждается - аксиома! Отит был со мною согласен.

Рыба рыбой клеит стены, стены из стекла, перепиленные вены - будет даль светла, подумал я, икнув. Похоже, уже начинаю плавиться от жары. По лицу что-то течет, не иначе волосы растаяли и стекают вниз. Ах, нет, это всего лишь пот! Внезапно мне остро захотелось выпить солидола – любимого напитка, как я полагал, человеклопов. Солидол есть клопиум для урода, убеждал я себя. Тем не менее хотелось. Солидола я нигде не обнаружил, пришлось ограничиться кефиром, в изобилии цветшим в прилегающем пространстве. Жаль, что кефир немного перезрел и был более похож на сыворотку. Но всё равно, жажду утолял не хуже солидола.

Щетинки падали сплошным ковром, тело чесалось адски. Где бы спрятаться? Вижу навес справа по курсу. В первую минуту мне показалось, что это приснопамятный треугольниковый лабаз, так как на навесе тоже болталась табличка, и вместе с телом начал чесаться нос и отит. Однако мигом позже я смекнул, что это более похоже на автобусную остановку, ибо надпись на табличке гласила: "Маршрут №666 Больница-кладбище". Весёленькое дело! Вот и автобус, напоминающий двухэтажный катафалк. Особенно меня умилили кисточки и рюшечки, кокетливо болтавшиеся по углам империала, сделанного в виде открытого гроба. За рулём эрдель-терьер, кондуктор - такса с огромной сумкой из кожи рака. Я попытался задуматься о том, стоит ли допускать мысль о том, есть ли смысл мне садиться или не садиться в данный вид городского транспорта. Однако меня не стали ни о чём опрашивать, а без лишних разговоров попросту охватили поперек живота и запихали внутрь, поставив вверх ногами между ящиком вишни и муляжом морского дьявола. Я попытался узнать, на каком основании со мной так обошлись. Вишни разом запищали: "Не хотите ехать - вылезайте, а вот за проезд заплатите по таксе". А муляж мрачно добавил: "А не то случится ужасное". Лучше выйду-ка я подобру-поздорову, совсем не прельщает оказаться на последней остановке этого неторопливого экспресса. Но тут такса пролаяла: "Приобретайте билеты! Плата по таксе! За безбилетный проезд - казнь по законам военного времени!", и я счёл за лучшее отдать ей пару пуговиц и смычок от сожжённой скрипочки. Мгновенно автобус рассыпался в пыль, такса и эрдель с лаем унеслись, муляж дьявола превратился в колесо велосипеда и куда-то укатился, а ящик о вишней так и остался стоять около меня, но сколько я не пытался о ним заговорить с ягодами, вишня не отвечала.

От безделья я принялся её есть. Бескрылая птица летит над бумажным нагорьем, подумал я, съев одну вишенку. Безногая лошадь бежит сквозь пластмассовый лес, подумал я, съев другую. Безрылая рыба плывет пластилиновым морем, безмозглый тупица в народе зовется балбес, подумал я, съев ещё пару. После этого вишни мне больше не хотелось. Совсем. Захотелось упиться солидолом, застрелиться и не жить. Душ придает телу свежесть и бодрость, подумал я, взглянув в сторону Холодного Душа. В стороне Холодного Душа желтый шар постепенно расплывался в кислотную кляксу сиреневого цвета. Всё, хватит, сказал я себе. Эта духота выводит меня из себя. Вот выйду я из себя...

И вышел я из себя, и стало нас двое: один я, вышедший из себя, другой я, тот, из которого я вышел. Мило, но раздвоение личности мне не нравилось никогда. Как теперь быть? Надо войти в себя обратно. А как войти в себя, если ты - это уже не ты, а как бы другой ты? Тем более, когда точно не знаешь, какой ты – это ты настоящий? Ничего не понимаю. В довершение всех бед у меня, вышедшего из себя, начала кружиться голова, а у оставшегося в себе - подкашиваться ноги. Это ужасно, когда видишь, что ноги стоят, но чувствуешь, что они подкашиваются и чувствуешь, что голова кружится, но видишь, что она на месте. Высшая арифметика. Внезапно между нами - вышедшим из себя и оставшимся в себе - с ужасающим криком упал человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне (нам?) на одежду. Захохотали адские хохотуны. "Черт побери, неплохой сюжет для небольшого рассказа, но сколько же он может продолжаться?!'" - подумали мы в унисон. Человеклоп встал на негнущиеся ноги, истошно заверещал: "Не имей Амати, а умей играти-и-и!» и скачками бросился к выходу из горчичного тупика. Каким образом тут появился горчичный тупик - не помню, хоть убей. Скорей всего, выходя из себя, я и вошел туда. Горчицей пахло всё сильнее, глаза слезились, а отит снова забеспокоил среднее ухо. Хотелось скачками броситься к выходу, опережая человеклопа. Тут я (вышедший) и я (оставшийся) посмотрели друг на друга, одновременно бросились один на другого, столкнулись, и я снова вошел в себя.

Загрохотал гром: это кислотная клякса всасывалась в воронку Холодного Душа и выливалась на меня потоком сиреневых чернил. Ну, чернила так чернила, хоть щетину смоют. Стреляться больше не хотелось, зато, наконец, захотелось дышать. Я жадно дышал, глотая блох, ноты, блокноты и всё то, что падало вместе с чернилами. Невдалеке показался строй местных веников. Они маршировали, эротично помахивая помелами вправо-влево, и скандировали: "Эники-беники ели вареники – ать-два, ать-два!» Старший веник скомандовал что-то, строй распался и веники начали по одному проваливаться в дыры дуршлага, перед которая остановились. Когда провалился последний, то старший вспрыгнул на ручку дуршлага, тот загудел бипланом и улетел.

Кислотный дождь заметно выщелочился, став не сиреневого, а серо-голубого цвета. Зато сиреневым был я, и маленькая медуза, очевидно, недодискриминировавшая дискриминант, нежно потёрлась о мою ногу и заметила, что мне неплохо бы умыться. Недодискриминировавшая медуза была мне противна. Я пнул её опозоренной ногой, прикрикнув с интонациями спившегося трагика: «Поди-кось прочь, о мерзкий холодец!» Медуза с дискриминационным видом удалилась. Нога горела и чесалась. Но умыться было неплохо бы, это точно. В пределах моей видимости торчало нечто, похожее на водоколонку. Я пристально посмотрел ей в глаза, и она начала неотвратимо приближаться. Однако когда я нажал на ручку колонки, из неё выскочила записка: "Автомат-вымогатель. С вас 1000 уёв. В случае неуплаты взрываюсь" Час от часу не легче. Тысячи у меня не было, уёв тоже. Было неуёмное желание упиться солидолом, застрелиться и не жить, а главное – не видеть ничего этого больше никогда, нигде и ни под каким видом. Ни под каким! Тем временем к записке прибавилась ещё: "За задержку о уплатой ставлю Вас в известность, что ставлю Вас на счётчик. Пеня - 500 уёв минута". Осталось уповать на чудо.

Чудо свершилось. Захохотали адские хохотуны. В один прыжок я отскочил в сторону, а туда, где только что стоял, с ужасающим криком упал человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Тотчас же автомат-вымогатель взорвался с хлопком, напоминающим хлопок рвущегося бумажного пакета, из него повалил едкий ядовито-жёлтый дым, который обволок человеклопа и унес в сторону Холодного Душа. Неплохой сюжет для небольшого рассказа, но это же самое чуть было не случилось и со мной, подумал я. После всего пережитого сердце в груди скакало, как йо-йо, всё время норовя выпрыгнуть. Один раз это ему почти удалось, но я ловким движением руки схватил его у самой земли и запихнул на место.

Чернильный дождь кончился, но духота почти не уменьшилась. В голове был кавардак. Ни у одной кошки нет двух хвостов, подумал я, почесав затылок. Если же кошка не существует, то и хвоста у неё не существует, подумал я, вторично почесав затылок. Значит, у любой существующей кошки на один хвост больше, чем у не существующей, подумал я, почесав затылок в третий раз. А значит, что у любой существующей кошки три хвоста, так как два у неё не может быть по определению, подумал я, отпустив себе подзатыльник. Подействовало. Солнце на глазах стало потухать: к нему подлетел кашалот и стал крутить регулятор накала. Уменьшив накал вполовину, он взмахнул крыльями и поставил на Солнце сковородку с дафниями. Они зашипели и начали аппетитно зарумяниваться. Кашалот время от времени помешивал их деревянной палочкой в форме козлиного копыта. Наконец, отведав и убедившись, что дафнии дошли до готовности, он снял сковородку с Солнца и включил его на полную мощность, улетев с дафниями в неопознанном направлении.

Опять палило как в духовке. Захотелось духовной пищи. Передо мной постепенно вырастало урюковое дерево. Пока кашалот жарил дафний, оно вытянулось на добрых два моих роста, и урюк на нём соблазнял своей спелостью. Но, увы! Осмотрев дерево, мне пришлось убедиться в весьма прискорбной ситуации: оно росло не из земли, а из недодискриминировавшей медузы. При всей моей любви к духовной пищи больше урюка мне не хотелось. Сделав несколько шагов в сторону от урюкового дерева, я наступил на узкое брёвнышко, в котором полмгновения спустя с нескрываемой радостью узнал давешнего гавиала. Пресмыкающееся тоже меня узнало, так что радость была обоюдной. Гавиал был вполне живой и вполне голодный. Осталось - что? - только веселиться. Я спел "Не имей Амати, а умей играти" в тональности си-бемоль-мажор для альта, тенора и колоратурного сопрано, прочёл "Илиаду" в переводе на язык нгбанда-екома задом наперед и как раз намеревался приступить к исполнению танца киншасских шаманов перед хижиной прокаженного, когда гавиал понял мои истинные намерения. Я почувствовал зыбкую почву под ногами. Оказалось, что гавиал благоразумно погрузился в болото и поплыл в его верховья нереститься. Но я не больно-то испугался. Вон ведь какое солнце, мигом болото высушит! Болото мигом высохло, прочно захватив мои ноги по щиколотку. Это было примерно то же, как если залезть по щиколотку в жидкий бетон и попробовать выбраться, когда он затвердеет.

Положение несколько осложнилось. День меж тем клонился к закату. Холодный Душ мрачно мерцал на горизонте, пахло потом и прошлогодними валенками. Хотелось почесать левой ногой за правым глазом, и ужасно раздражало то, что сделать этого я никак не мог. Раз, два, три, четыре, пять, тритон вышел погулять, подумал я, бешено вращая вышеупомянутым оком. После этого приехала помощь в виде бригады из пяти тритонов в оранжевых жилетах с салфеточными вилочками в руках. Они принялись планомерно выковыривать меня из болота. Грохот стоял как в кузнечном цеху. Через полчаса я был волен идти куда глаза глядят. Жаль только, что один из тритонов отбойным молотком невольно отлбил мне полноги, увлекшись поисками редких кустиков лапши. Да что с него возьмешь - молодой ещё. Привязав к остатку конечности подзорную трубу, я потопал дальше вслед за глазами. Похоже, что кашалот открутил ручку нагрева до самого упора, и Солнце раскалилось, как расплавленный шлам в доменной печи. Дальше идти стало совсем жарко, а Холодный Душ по-прежнему, будто насмехаясь, мрачно мерцал на горизонте.

Вокруг простирались земляничные поляны навеки. Надо бы попробовать здешней земляники. Однако, нагнувшись, я удивленно заметил, что на ягодных кустах росли печати, и в довольном изобилии. Тут произрастали и Большая Круглая Печать, и Малая Квадратная Печать, и с дюжину видов гербовиков, и почтовые штемпели, и мелкие штампики "Уплочено ОБЭП" и далее в том же роде. На вкус печати эти были весьма недурны, изнутри наполнены сладким сиреневым соком, по-видимому, производным штемпельной краски. Это от чернильного дождя, определенно. На земляничных полянах навеки шла жатва. Там да сям бродили соломенноусые треугольные бюрократы в серых сюртуках и черных нарукавниках с лукошками в руках. Туда они собирали печати для вящего процветания дела общего.

Послышался свист. В самый геометрический центр земляничных полян навеки с ужасающим криком упал человеклоп, и маленькие рубинчики крови сели мне на одежду. Захохотали адские хохотуны. Неплохой сюжет для небольшого рассказа, только в чем его суть, подумал я. Бюрократы залпом ойкнули и бросились в геометрический центр, но человеклоп уже сам обюрократился и затерялся в общей толпе. Смачно дымила труба крематория, кучами трупы гниют под дождём, жизнь - это наша ошибка, не более, смерть - избавленье, мы смерть подождём, подумал я, закусив штампиком "Дед Мороз №7".

Сверху начало моросить. Я поглядел в сторону Холодного Душа - там висела табличка: "Вода отпускается за свободно конвертируемых уёв". А что же тогда капает бесплатно? Прямо надо мной страус и винегрет выжимали постиранные стекла. Не скажу, чтобы это было слишком неприятно в такую духоту, но чистотой вода явно не отличалась. Я запустил в выжимальщиков треугольным штампом «Для больничных глистов». Одно стекло разбилось, другое порвалось, страус с перепугу съел винегрет и убежал в нумера, а я от души посмеялся над ними.

Не до смеха стало как-то вдруг. Мой затылок почувствовал на себе изучающий взгляд. Это был Знаменитый Компотоваритель. Надо газеты внимательнее читать, заворчал в среднем ухе. Ведь вчера предупреждали, что Компотоваритель ищет новую рецептуру для своего компота. Изо всех возможных вариантов гибели свариться в компоте было явно не лучшим. Но время было упущено – Знаменитый Компотоваритель запихнул меня в чан с потом, на котором он намеревался сварить очередной компот. Безумный кулинар уже засыпал туда мешок земляничных печатей, развёл под чаном огонь, и вскоре пот с печатями стал быстро теплеть. Я догадался, что нужен был для придания эликсиру аромата валенок, которые носил прошлой зимой. Балалайка моя, я в тебе души не чаю, подумал я, бултыхаясь в компоте. Компотоваритель меж тем методично кидал в чан кирзовые сапоги. Сразу стало тесно. Сапоги вкупе с печатями, мной и кипятком издавали мерзостный дух. Как никогда хотелось солидола, застрелиться и не жить.

Решил я на всё наплевать, закрыть глаза и очень долгие не открывать их. Но только попробовал сделать это, как что-то ударило меня в нос. Весьма ощутимо и весьма неприятно. Пришлось открыть. Это был гигантский бетонный мерзавец, а они, как известно, весьма недолюбливают Компотоварителей. Мерзавец цыкнул, харкнул и гаркнул так, что безумный кулинаришко побежал прочь от чана так споро, что лишь воздух свистел ему вслед, завихряясь за ушами. Меж тем бетонная десница схватила меня за шиворот и рывком вытащила из компота. Мой спаситель стоял с вытянутой рукой, напоминая собой козловой кран, а в руке болтался я, как бадья раствора на его крюке. По реке плывёт утюг из деревни дедовской, ну и пусть себе плывёт - уши во все стороны, подумал я, качаясь в воздухе. Наконец рука мерзавца дрогнула. Кисть её разжалась, глухой голос проревел: "Не имей Амати, а умей игра-а-а-ти!" и бетонная нога пнула меня в воздухе, придав некоторое ускорение бренному телу. Я полетел в направлении Холодного Душа.

Порвалась связь времен. Солнце, почти зашедшее за горизонт, начало выходить оттуда обратно. Я возносился все выше и выше. Мимо промелькнули эники-беники в дуршлаге и тут же со страхом в глазах шарахнулись обратно. Левой ногой я сбил с неба печать «Г-дь Богъ. Факсимиле», проследил за ней взглядом и увидел, как она стремительно спикировала, вспыхнув ядерным мухомором. Вокруг меня увивалась целая стая кашалотов и дафний. Похоже, они летели на юг. Холодный Душ был далеко впереди, он хоть и приближался, но достигнуть его не удастся, я уже терял высоту.

Тучи снова начали собираться в стороне северного края неба. Солнце приближалось к востоку. Увы, но постоянства в мире нет, и были небеса не те, что ныне, а я уж завершаю этот бред, почти как терминатор в Аомыне, подумал я, приближаясь к земле. С высоты моего полёта были видны два ряда бетонных мерзавцев, между которыми шел человеклоп, размышляя, не поставить ли третий. Надо мной парили адские хохотуны - выжидали момент опять захохотать. Это был неплохой сюжет для небольшого рассказа, только вот о чём он и стоило ли его вообще писать, подумал я в последний раз. Пора было набирать воздух в легкие для ужасающего крика и придавать своему лицу выражение человека, пожившего ровно столько, чтобы пресытиться жизнью и полностью в ней разочароваться. И впрямь, медлить тут - себе дороже.

24.06-2.07.89