Завсегдатай автобусной остановки

 Март! Маарт… Как любила поговаривать моя бабушка, которая давно уже обосновалась в Царствии Небесном, « Мартыло – крутыло, у него семь погод: сеет, веет, поливает, то морозит, то пригревает, то осушит, то размочит, не поймешь, чего он хочет». Она не дожила до времени, когда он вздумал швыряться песком, заставляя людей «поскорее закрывать на все глаза» или не открывать их вовсе. Такие слепые, стояли они в очередной раз на автобусной остановке: небольшая кучка спешащих по своим делам людей. Время от времени они поглядывали прищуренными глазами влево, где из-за горизонта должен был появиться местный транспорт. Вся эта пестрая и случайная компания делилась на две группы: одни абсолютно не знали, чего ждут, и поэтому бросались к каждому подъезжавшему автобусу или маршрутке, другие наоборот, были уверенны в том, чего ждут и когда, поэтому оставались маячить в несокрушимом спокойствии возле лавочки, на которой стояли их сумки. Транспортные средства медленно подползали к остановке, так как в двух шагах был пешеходный переход. Они заглатывали в свое нутро часть ожидавших и так же медленно отползали, оставляя одних разочарованными, если не их маршрут или мест больше не было, а других довольными, что они еще не опоздали и есть надежда уехать.
 И только один человек на этом перевалочном пункте был недвижим и безразличен к технике. Что бы ни подъезжало, он не двигался. Иные долго ждущие пассажиры, успевшие выучить наизусть название всех маршрутов, с недоумением поглядывали в его сторону. Куда же едет этот чудак, ни разу не проявивший интереса к транспорту? Пожилые женщины из-под опущенных век изучающе осматривали немолодого толстоватого мужчину. Может, он пьян? Но нет, он не походил на алкоголика. Лицо бледноватое, под глазами мешочки, как после слез, губы растянутые в улыбке по неизвестному поводу, маленькие, глубоко посаженные глазки светятся добротой и приязнью. Он сидел всегда на одном и том же месте, сложив руки на коньке палки, которой упирался в землю.
 Иногда какая-нибудь дама привлекала его внимание, и он пытался с ней заговорить.
 Вот и теперь, подошла женщина в зеленовато-бутылочном длинном пальто со множеством сумок. Видно было, что там полно съестного.
- Может помочь? – спросил старик.
- Чем вы поможете, я уже поставила, - улыбнулась женщина, водружая сумки на лавочку возле него.
- Я в смысле, поесть все это, - объяснил мужчина.
- А, а, а.… Простите, но желающих очень много, - поддержала его шутку женщина.
- У вас большая семья?
Женщина кивнула, присаживаясь рядом с ним.
- Это хорошо. А я вот один остался. Жена месяц, как померла. Живу у дочери. Нет, у нее хорошо, только жену жалко, ох как же жалко.
И его глаза предательски заблестели.
- Она болела? – спросила соседка, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
- Нет, совсем не болела. Мы жили в селе. Ну, знаете… - и он неопределенно махнул рукой куда-то в направлении дороги. – Купянский район….
Он задумался на минуту, а потом сказал:
- Забывать стал. До ее смерти такого не было, а теперь… Жалко же, как мне ее…
- Ничего, это бывает, когда-то все наладится, - обнадежила старика собеседница.
Ее доброе лицо и участие ободрили несчастного.
- Так вот я и говорю. Не болела она совсем. Так. А в тот день я был на поминках у соседа, 40 дней. Возвращаюсь, а она ждет меня под березкой у дома на лавочке. И, как всегда: «Сколько выпил?» - строгая была. Ах, как жалко. А я выпил тогда только две стопочки за упокой. Так и говорю ей. Она только головой покачала, мол : «Гляди у меня!». Потом в дом пошли. Так. И она: «Ой, мне плохо, ой, мне плохо». Пока врача дождались, она и померла…Сердце.
Он смахнул рукавом предательскую слезу и снова повторил свое: «как же жалко». Воцарилась тишина, как минута молчания. Соседка не знала, что сказать, как его утешить. Но он сам взял себя в руки и продолжал, после паузы:
- Нет, мы жили хорошо. Дом - полная чаша. В подвале и соления, и варения. Так.
В хозяйстве и куры, и гуси, и поросенок…Все было. Работали день и ночь. Дружно работали. Ее Валей звали. Так. Любил я ее очень. Работал шофером, так если подвозил женщину, спрашивал: «Как звать?». Если Валентина, денег вообще не брал, да и с других тоже. Как же жалко ее…
И он снова умолк, вспоминая свою жизнь, а может быть дорогой образ супруги.
- А вы уже познакомились здесь с кем-нибудь? – спросила собеседница, поднимаясь с холодных дощечек и намереваясь продолжить разговор, так как ее автобус подойдет не скоро.
- Да. Есть у меня дружок, вон из того дома…- мужчина махнул палкой в сторону высотного дома через дорогу. – Только он приболел, а то мы с ним, бывало, побеседуем, сходим в бар, что рядом, выпьем. Нет, не думайте, только по чарочке пива. Немножко. Но это помогает, а то так давит здесь. – И он показал в области сердца.
- Жалко же, как ее…- продолжал он, - знаете, мы поженились молодыми. Как сейчас вижу ее в белом простом платье, какой там после войны был достаток. Но я глаз не мог оторвать, красивая была, но строгая. Бранилась часто, а я огрызался. Ах, как жалко ее. Знал бы, что она так рано меня покинет, на руках бы носил. Мы ценим только тогда, когда теряем…
И он снова задумался. Невдалеке замаячила маршрутка с зеленой полосой на крыше.
- О, моя. – Заторопилась женщина, подбирая все сумки, - ну всего вам доброго. Держитесь, увидимся еще. До свидания.
- Это ваша? До свидания. А звать-то вас как?
- Ирина. – уже с порога маршрутки ответила она.
Усевшись, женщина посмотрела в окно. Мужчина сидел на том же месте и с той же улыбкой смотрел на затемненные окна ее маршрутки. Казалось, он и здесь, и не здесь.
«Почему я не спросила, как его зовут? – подумала женщина, - и как несправедлива судьба, разрушившая такую любовь. Ах, как жаль его, как жаль!»
А такси сорвалось с места, унося ее от остановки в будущее, оставляя скорбящего мужчину в прошлом. Увидит ли она его еще? Выдержит ли он испытание скорбью?