18. Партийный штрих

Этот штрих в моей жизни растянулся более, чем на два десятилетия. Столько понадобилось лет, чтобы окончательно разобраться с коммунизмом и с КПСС. Начнем с начала.

 Когда отец вернулся из дальних принудительных сибирских странствий (1954г.), задал мне вопрос, почему я не вступаю в партию? Я ему ответил: «Пример твоей судьбы не вдохновляет меня на такой поступок». Он меня урезонил - это была трагическая ошибка и она исправлена. Отец простил партию за то, что та отняла у него 16 лет в самом расцвете жизненных сил. А мне не хотелось прощать. Ведь эта партия у нашей семьи изуродовала 16х4=64 года жизни. Конечно, мы были не самыми несчастными. У миллионов семей страдания были намного хлеще наших. Так разве можно это прощать?

 Хрущевская оттепель внушала надежду. Хотелось верить, что партия, осудив сталинские перегибы и преступления, станет другой. Реабилитация невинных жертв давала основания для такой веры, но основательно выкорчевывать сталиниаду Хрущев не стал. Разоблачая Сталина, он не отказался от коммунистической идеологии и тоталитарного правления.
 
 К вступлению в партию подталкивал меня и директор института Е.П.Стефани - большой для меня авторитет, и его заместитель Н.Н.Стрельников и другие, уважаемые мною сослуживцы. И в 1962г. подаю заявление о приеме в партию.
 Сразили меня не уговоры, а собственная мысль: «Если я хочу, чтоб не повторилось то, что осуждаю «до боли в кулаках», то мое место должно быть в партии, а не снаружи». Это не фразерство, это плод моих многолетних раздумий.
 
 1 9 6 3 г о д. Только что закончился кандидатский партийный стаж, и почти сразу я оказался секретарем партбюро института. Влетел в эту должность совершенно неожиданно. Никто не спрашивал моего согласия занять этот пост, а когда партбюро по указанию райкома проголосовало за меня, надо было подчиняться партийной дисциплине.

 Удовольствия от такой работы я не получал, но работал честно и во всю силу своих возможностей. Таким трудом пытался помогать моему родному институту.
 Помню, осенила меня диковатая идея, для сплочения коллектива провести юбилейный вечер. С этим иду к директору. Он резонно спрашивает: «Какой юбилей? Нам всего-то 8 лет». Я отвечаю: «Ждать еще два года – очень долго, а коллективу сейчас нужны мероприятия по сплочению».
 
 Неюбилейный юбилей провели, и все были очень довольны. Погудели и враз сплотились.
 
 А вот еще одно партийное действо. Работал в институте очень деловой и всеми уважаемый Станислав Янович Смигельский. Добрейший человек. Трудяга. Но он имел один серьезный недостаток – два партийных выговора. Когда-то, еще в армии проявлял слабость к зеленому змею. За это и схлопотал взыскания. И эти метки не давали директору возможности назначить его на должность, которую он негласно исполнял.

 Долго уговариваю С.Я. написать заявление о снятии выговоров. Он не верит в успех этого мероприятия. Уговорил.

 Партбюро принимает соответствующее решение. Едем в Райком. Общественная комиссия из стариков-пенсионеров учинила С.Я. жестокий допрос, но все идет к благополучному решению. И тут один старичок с красным носом задает трудный вопрос: А каковы сейчас ваши отношения с этим зельем?
 
 Я знаю, С.Я. врать не будет и признается, что иногда, редко, немного, но бывает, и этим угробит благое дело. Не раздумывая, кидаюсь на помощь, не даю ему рта открыть, отвечаю за него вопросом на вопрос: «Ну, кто же из нас не пропустит рюмочку в праздник, или за здоровье близких?» Вопрошавший с красным носом опускает очи к долу и соглашается: «Конечно, конечно». Дело сделано. С.Я. освободился от черных меток. Директор получил надежного помощника.

 Подходит к концу двухгодичный срок, на который избирались тогда секретари первичных организаций. С нетерпеньем жду отчетного собрания, готовлю смену. И вдруг выходит постановление ЦК об отмене двухгодичности. Для меня это было шоком, это грозило продолжением партийной карьеры, которая мне совершенно не была нужна. До собрания остается пара дней, я в терзаниях, не знаю, что делать.
 
 Звоню инструктору райкома Гурову Виктору Васильевичу. У меня с ним сложились доверительные отношения. Исповедуюсь ему, что мне совсем не улыбается еще на два года тянуть эту лямку. Он по-дружески сочувствует, но сообщает, что райком уже обсуждал проблему перевыборов в первичках и решено тебя, в частности, рекомендовать на очередной срок. Благодарю за доверие с чувством искреннего ужаса. С наивностью юнца прошу подсказать, что же мне делать? Он советует идти к первому секретарю, и объяснить ему, почему ты не можешь принять такое доверие. Немедленно еду в райком. Вместе с Гуровым идем на прием к секретарю - Николаю Яковлевичу Сизову. Поздоровались, он меня сразу раскусил.
 
 - Приехал отказываться? - я опустил глаза. - Вот что, я сейчас не в настроении. Лучше не говори.
 
 Потом сжалился, разрешил мне высказаться. Кратко, но эмоционально объясняю, что наука – это смысл моей жизни и потому не могу я еще два года быть оторванным от нее. Н.Я. внимательно выслушал, а потом поделился, как сам оказался на партийной работе, говорил о партийном долге. По моим глазам видит – не убедил и заключает:

 - Ладно, я приеду на ваше собрание, агитировать за тебя не стану, но если коммунисты изберут тебя в партбюро, на меня не пеняй. - Я обрадованный отвечаю:
 - Николай Яковлевич, если я не смогу повести собрание так, чтобы меня не избрали, значит, за два года ничему не научился, меня надо гнать в шею без всяких выборов. Николай Яковлевич рассмеялся:
 
 - Посмотрим.

 Секретарь сдержал слово, приехал на собрание. Делаю отчетный доклад, прошло обсуждение, принята резолюция. Закончилось выдвижение кандидатов в партбюро. Зачитывается список кандидатов. Меня в списке нет. Вздыхаю с облегчением. И вдруг с последнего ряда встает слесарь из наших мастерских и как откровение объявляет, что забыли включить в список нынешнего секретаря. Вот, думаю: типун тебе на язы, умник нашелся! Он предлагает пополнить список моей фамилией. Беру слово. Благодарю за доверие и сообщаю, что это не забывчивость, что партбюро обсуждало этот вопрос и согласилось, что меня не надо выдвигать и дать возможность заниматься наукой. Понимая, что, если дойдет до голосования, у меня будет мало шансов отвертеться от этой чести. Ведь это факт, что среди наших сотрудников не так уж много было желающих запрягаться в такие сани. Поэтому проголосуют из принципа – не меня и ладно, пусть тащит сани дальше. До голосования доводить нельзя. Понимая это, предлагаю слесарю снять свое предложение. К его чести, он так и поступил. Тогда я понял, что спасен.
 
 Надо сказать, два года партийной работы были для меня каторгой. Но были и приятные моменты. Например, я понял, что в партии состоят не только проходимцы, есть много честных и добрых людей. Сталиниада не всех еще извела. Мрачная история КПСС продолжала меня тревожить.
 
 В середине 80-тых я окончательно разочаровался в КПСС. Разуверился в ее желании идти к храму, понял, - это блеф. Понял, что советские беды идут от партии, что она неисправима, что однопартийная демократия - это диктатура. Пока она правит, не будет у нас хорошей жизни. Отец мой тоже разобрался. Он отказался от концепции «трагической ошибки».
 
 В 1988г. сдаю свой партбилет с заявлением о выходе из партии. Отмечаю для собственного тщеславия, что вышел из партии на год раньше, чем это сделал Б.Н.Ельцин.
 
 Таких выходцев из КПСС тогда в институте оказалось двое, - один слесарь и один профессор. Слесарь, тот самый, который вспомнил меня на партийном собрании. Причем он оказался первым, а я вторым. Все остальные, почти 300 членов нашей парторганизации, чего-то выжидали. Их вывел из КПСС Б.Н.Ельцин, росчерком пера запретивший КПСС.
 
 Очень сожалею, что Борису Николаевичу не повезло со здоровьем. При всех его ошибках он все-таки вел Россию к храму. Дорога оказалась очень трудной, и здоровье Б.Н. не позволило ему завершить начатое дело. Хочется верить, что оно таки будет завершено, и Россия окончательно воспрянет от зловещего сна. И разберутся люди, где было благо, а где - зло. Однако, на нашем пути много препятствий и главное из них – это изуродованная большевитской идеологией ментальность нашего общества.
 
 Надо добавить еще: с коммунистическим погостом у кремлевской стены тоже пора разобраться, ведь с него веют ветры мрачного прошлого. Это тоже опасно. Кладбище следует перенести подальше от Красной площади. Говорят, в Мытищах готовится такое кладбище. Слава Богу, об этом и другие думают.