Золото, глина, кошка

 Золото, глина, кошка.
 (воспоминания поработавшего за границей)




Хорошо, что память имеет свойство не просто копить впечатления о прожитом, но и отбирать из них, и хранить прочнее то, что приятнее душе. Хорошо, что это так.

Перед отправкой на работу в Венесуэлу, нас – группу командированных от артели “Терра”, добывающей золото по рекам и ручьям Приполярного Урала, задержали ненадолго в Москве для инструктажа. Таков тогда был порядок, как теперь – не знаю. Проводил инструктаж специалист из “Зарубежгеологии”. Геология отрасль очень специфическая, по особенному интересная. Геологи работают по всему свету, видят многое, видят не то, что показывают туристам, не то, что смотрят в телепередачах. Для них ни чего не приукрасишь, не получится. Ну, как такого человека не послушать. Тем более, время было перестроечное, для бесед лёгкое. В стране власть менялась. Старая, всё знающая, с жёсткими принципами, отходила. Новая, неопытная, ещё только-только нарождалась, нащупывала пока, искала свой курс – чем дорожить, с чем не считаться; с кем дружить, кого за врага держать. Безо всякого успеха страна закончила борьбу с империализмом, с терроризмом ещё не начинала. Инструктаж, поэтому, получился не утомительным – уже без политики, то есть, без заучивания числа членов и имён генсеков латиноамериканских компартий, но и без запугивания. Разговор шёл всё как-то о житейском: – Чего едят? Уж не жуков, не гусениц ли? – Нет, мясо, сало. Как нормальные люди. – Слава богу. – Что пьют? – Да, всё то же, что и мы – водку, пиво. – Хорошо! – Почём у них это удовольствие? – Приемлимо. – Какие там ещё радости ждут мужиков зрелого возраста? И вот об этом поподробнее. – Болячек много разных? Этим не напугать, тем более, лечение фирма гарантирует. – А говорят в этой стране на испанском, значит курва – не ругательство, а поворот.

Напоследок, когда собрались расходиться, обнадёжил:
 – Езжайте ребята, не бойтесь, вам с ними будет легко. Венесуэльцы, они такие же, как и русские – раздолбаи.

Если честно, то геолог употребил другое слово, более крепкое, оттого более меткое. Русский язык богат, присутствовали там только мужчины. Я заменил то слово на похожее. И звучит почти так же, и смысл сохранился.


Территория, отведённая под добычу золота, называется полигоном. Полигон в Венесуэле – это когда-то кем-то расчищенный от деревьев участок среди джунглей. Место для трудовых подвигов было выбрано ранее нашими геологами, разведчиками. Не один месяц возили их по стране, ждали, пока укажут: вот тут, вот оно. Само по себе не ровное, да ещё ископано, а вокруг плотно-плотно деревья размеров каких-то неимоверных – листья величиной с лопату. Сплошная глина. Красная, пачкучая. После дождя всё превращалось в кашу, непроходимую ни для людей, ни для техники. А дожди там частые, но сильные. Правда и солнце после прижаривало так, что в ноль секунды высыхало – не раздолбить. Тропики, однако. Всё не так, всё необычно. Месяц в небе висит кверху рожками. Или книзу, зависимо от фазы Луны. По обочинам дорог цветы покруче, чем в парке причерноморском. Только тут их ни кто не высаживал, сами растут. Тут это сорняки. На тропинках прямо днём у самых ног ящерицы снуют. Здоровенные, нарядные – спереди тело коричневое, сзади зелёное. Видимо, такая расцветка помогает в траве маскироваться. Да и трава чудная - ударишь ногой, все листики тут же свернутся в ниточку. Защита от тамошних ливней. Было на что поглазеть. Первопроходцами мы не были. В стране легенды об "эль-дорадо" желающих озолотиться всегда было навалом, и вряд ли когда-нибудь станет меньше. Занятых добычей золота, по-нашему, старателей, у них зовут чупадорами. Эти чупадоры, где бригадой, где поодиночке, иногда с помощью простенькой техники – каких-нибудь допотопных насосов, а чаще вручную – лопатами да лотками, в надежде на удачу рылись в той глине, худо-бедно на жизнь себе зарабатывая. С нашим приездом, им с этого места пришлось уйти – землю выкупил наш работодатель. Ковыряться в грязи – занятие не для богатых. Остались на полигоне лачуги из жердей, да помойка за ними, где среди всякого мусора, торчали кусты в форме пучков длинных заострённых листьев в рост человека. Экзотика заморская – на помойках растут ананасы.

На этом самом полигоне предстояло смонтировать промывочный прибор. Промприбор. И добычное оборудование, и техника для трудовых подвигов, всё было своё, родное, отечественное. Грузовики, бульдозеры, вездеходы, автокран, экскаватор и много ещё чего всякого везли через пол света. Железной дорогой, потом морем-океаном, и, в конце, трейлерами. Промприбор – это солидное сооружение из железа. Снаружи несколько несуразное, внутри не шибко хитрое, но продуманное, функциональное. Громоздкое - грунт на обработку внутрь толкает трактор. Когда работает, всё в нём брызжет, бурлит, льётся. Промывка это основная операция в процессе добычи. Потому-то и говорится: мыть золото. В совокупности с трубопроводом от озера, насосом на базе танкового дизеля, водяной пушкой и дамбами отстойников должен был получиться мощный механизированный добычной комплекс. Затеяно было всерьёз, надолго. Нам задача – начать, срок – год. Объёмы работ предстояли грандиозные, намечалось запустить два таких промприбора.

Полигон охранялся. Это понятно. Особенно понятно тому, кто там бывал. По-моему, охранять что-нибудь – для них самое популярное, самое распространённое, ну просто, основное занятие. Под деревом на скамеечке было место охранника. Правильнее было бы сказать: охранничка. Потому что охранял паренёк из местных, лет пятнадцати, по-моему. Ну, может, чуть побольше, могу ошибиться, определяя возраст у южанина. Худенький, загорелый, с шевелюрой, белозубый, улыбчатый. Впрочем, они все улыбались, и всегда. Поначалу это до того непривычно, что невольно руками проверял, всё ли застёгнуто на брюках, а то, с чего это каждый встречный так веселится. И ещё удивляла их способность общаться с нами. Не зная ни слова по-русски, жестами и мимикой они могли изобразить такое, что словами-то объяснять устанешь. То ли язык их беден, от того такие способности, то ли, наоборот, при этих способностях богатый язык без надобности. Но, только, испанский и вправду простоват, так знатоки говорят, а что от чего – пойди, разбери.

Охранник был вооружён. Оружием была обычная охотничья одностволочка. Вид у одностволочки был такой, будь-то прошла уже не одну партизанскую войну, и дорога ей теперь, если не в музей, то в металлолом. Да вот, вдруг, сгодилась. Помню, в детстве у нас была припрятана в сарае похожая, ржавенькая слегка, тулка шестнадцатого калибра. И мы, раздобыв патронов, ходили за шахту стрелять по крысам на городской свалке. Незабываемое приключение для пацанов.

Когда я подсел к охраннику отдохнуть в тенёк, увидел: части разобранной одностволки лежат на скамеечке, а сам он напильником старательно шаркает какой-то гвоздь. Вид у паренька был гордый, самодовольный. А как же, смотрите, любуйтесь, какой молодец вас охраняет: не только бдительный, не только бесстрашный, ещё и мастеровой. Тут же всё мне показал, объяснил, молчать он не умел. Ремонт, как я понял, состоял в том, что это он боёк делал для своего “табельного” оружия. Я, пацаном, с его ружьём на крыс идти не осмелился бы. Картина такая не только не огорчила, а даже и успокоила. Раз так охраняют, значит, ни каких нападений не предвидится.

Место охранника было оживлённое. Сюда заходили все, кому делать нечего. Здесь же в ожидании какой-нибудь дармовщины регулярно дежурили собаки. Собак бездомных там было – не счесть. В этом климате без шерсти, покрытые какой-то щетиной, грязные, красные от глины. Тощие поросята, только пятачков не хватало. Ленивые, нахальные, не пуганные. Ни кому до них не было дела. Казалось бы, охранников всяческих там было больше, чем способна напридумать самая богатая фантазия. Гораздо больше. Да все при оружии. Всем это доставляло неудобство. Всем, кроме собак. Ну что охраннику взять с бездомной псины. И ханыги местные как-то обходились – чем-то кормились, не опускаясь до жестокости к друзьям нашим четвероногим.


Общаясь с охранником, краем глаза заметил, как откуда-то из-за собак прошмыгнула под скамейку, порыться в набросанном там мусоре, кошечка. Сонные собаки не проявили к ней ни какого интереса, в отличие от меня. Охранник это увидел. Как учитель, словно на уроке, показал:
– Гято.
Понятно, кошка.
– Венезуэляно.
Венесуэльская, значит. И, именно, так правильно – с буквой З. Хорошо ещё, что не с Ц. Страну эту Венезуэлой назвали завоеватели из Европы в честь своей родной Венеции. У них-то и в том и другом слове олна и та же буква - Z, ну а уж мы произносим как когда удобнее. Употребляли венесуэльцы это слово часто, выговаривали его ловко, получалось что-то вроде венезуляно, и всегда оно означало не только, что венесуэльское, но и хорошее. Хвалить всё своё – это обязательно. О чём бы речь ни шла, пусть даже всего-то о бездомной кошке. Услышал, как я её подзываю, поправил: надо “мис-мис”, а не “кис-кис”, кошка-то венесуэльская. Местные страсть как любили учить нас своему языку. Наши ребята в долгу не оставались, обучали их произносить отдельные русские слова. Венесуэльцы, коверкая, повторяли, иногда получалось даже к месту, чаще невпопад, но всегда смешно. Смешно по-грустному. Слов этих было не много, но уж зато, слова самые отборные. Культурный обмен – называется.

А кошка, и вправду, была хорошенькая. Молодая, проворная – не уследить. Пёстрой расцветки, где чёрное пятно, где рыжее, хвост серый в полоску. Чистенькая. Лапки, просто ослепительно белые, среди той-то грязюки. Моя работа связана с электричеством, а не с землёй, но глина там такая, что всё равно я постоянно ходил измазанный, как землекоп. А вот кошечка ухитрялась оставаться чистой. Худая, голодная, пугливая. Осторожная настолько, что убегала, чуть заметив на себе взгляд. Видимо осталась от ушедших старателей, кошки не любят менять место жительства. Не думаю, что сильно бедствовала, пищи там ей было изобилие, сам видел. И пища была что надо, не сухой корм, сделанный из неизвестно каких отходов. Только пища та была уж больно шустрой, тоже жить хотела. И кошке приходилось потрудиться изрядно, прежде чем удастся полакомиться чем-нибудь. Не разжиреешь при такой жизни.

Я с детства не равнодушен к кошачьему роду. И упустить такую удачу не мог, не простил бы себя потом. Приручить эту кошечку я был обязан. На следующее утро шёл на полигон с припасённым с нашего стола угощением. Кошке не то важно, на каком языке её зовут, важно зачем. А нет лучшего способа подружиться с животным, чем побаловать его вкусненьким. Вот только сделать это оказалось не так-то легко, она ж не подпускала. Брошу издали кусочек – пугается, думает, что я в неё чем-то кинул, отбегает. Собаки шальные кидаются, не дают тому кусочку до земли долететь, на лету рвут. Она ещё и от них шарахается. Я пытаюсь отогнать собак, они – ноль внимания, а кошка удирает. Но, удирала всегда в одно и то же место, и я заприметил куда.

На краю полигона, у обрыва. Сюда тракторами столкали то, что осталось от хибарок. В следующие разы я приходил на это место, когда собак поблизости не было, и оставлял что-нибудь. Приду минут через десять – пусто. Ну, значит, процесс пошёл. Не могла голодная кошечка не запомнить такое угощение. Кормили нас там качественно. Уже через неделю она меня замечала. Не догадываясь ни о чём, прекрасно реагировала на русское “кис-кис”, замирала, настороженно смотрела, не убегала, но и не подходила пока. Ну и ладно, времени у меня было навалом, терпения ещё больше.

 Где-то месяца через два мы с ней сдружились окончательно. Одного меня кошка признавала, только со мною вела себя, как обычная, домашняя, для всех других оставалась дикой. Не позволяла ни кому приблизиться к себе. Даже если я был рядом.

Я разведал, где кошка жила. В дождь пряталась в пещерке под свисающими корнями дерева, на краю обрыва. В жаркие дни, посреди наваленных как ни попадя брёвнышек, остатков жилища её прежних хозяев. А других дней там не бывало. Оба места были выбраны с умом: одно хорошо защищало от тех ливней, когда не то что кошку, а человека могло смыть; в другом было не жарко, брёвнышки как-никак прикрывали от солнца, но не мешали ветерку. И, главное, оба были труднодоступными. Подобраться к кошке, когда она отдыхала, незаметно, неожиданно, было не возможно. Сама охотница, понимала, что в любой момент и она может стать добычей для кого-то.

Характер у кошечки оказался изумительный. Я приходил каждое утро, работали без выходных. Сяду рядышком, на виду, выложу угощение. Она, не спеша, зевая, жмурясь, потягиваясь, покинет лежанку. Всё это изящно, с грацией. По-моему, только кошки умеют быть такими. По пути подерёт когтями брёвнышко, подойдёт, поинтересуется, что я принёс. Потом ещё потрётся об ноги, на руках помурлычет. И только после, не торопясь, ела. Показывала мне, что для неё важней общение. Общение важнее, но и от принесённого ни крошечки не оставляла. Не могла есть с салфеточки, если я положу, с глины привычнее, а может, вкуснее. Но, обязательно стащит в сторону, поваляет, и только тогда примется жевать. Мой прикорм пришёлся очень кстати. Сыр, ветчина, косточки куриные прекрасно дополняли тот рацион, что кошка обеспечивала для себя своими силами. Она стала хорошо выглядеть, гладенькой, спокойной, даже какой-то самоуверенной. Но не ленивой.

Как только приближался вечер, это была уже другая кошка. Напряжена, резкая, озабоченная чем-то, куда-то всматривается, прислушивается, принюхивается. Меня признавать переставала. Вечером я становился ей досадной помехой, если пытался подойти, раздражённо отбегала. Приближалось её время, время ночной хищницы. С наступлением темноты просыпались охотничьи инстинкты. Охранники по утрам рассказывали, в смысле, показывали, артистично изображали, как она таскает ночами задушенных крыс. Крысу одолеть – для матёрого кота поступок достойный, а тут молоденькая кошечка.

Не знаю, за кого она принимала меня своим умом кошачьим, но даже водила гулять иногда. Тихонько мякнет, она всё делала неслышно, и спускается под обрыв, поглядывая, иду ли я за ней. Видимо, это была её территория, здесь она кормилась теми тёмными ночами. И вот, наверное, показывала мне свои охотничьи угодья, доверяла. Доверяла, но не очень. Тут уже и днём близко не подпускала, осторожничала. Вроде рядом, но строго на дистанции, позволяющей, если что не так, скрыться. Я шёл, наблюдал, стараясь не пугать. Это было не просто, где-то надо было перепрыгнуть, где-то сквозь ветки ломиться. Она рылась в опавших листьях, под корнями; в траве что-то искала; лазила по поваленным стволам; забиралась в непролазные кусты, мяукала, звала меня туда. И выглядывала, удивляясь, почему я не иду за ней посмотреть такие замечательные места.

Совершенно не умела играться, не понимала, что я от неё хочу. Брошу бумажку – голову поворачивает, веточку шевелю – следит. Только ловить их не думала. Зачем? И играться, и охотиться научить можно только котёнка. Потом поздно. Однажды мне удалось её обмануть. Это там, где она охотилась. Поэтому-то и удалось, наверное. Я нашёл тонкую лиану, стал дёргать, в траве зашуршало. Кошка мгновенно насторожилась, высмотрела, где шевелится, подкралась, бросок и, … пусто. До чего же она расстроилась. Ну, не поймала, бывает. Но где запах, запах же остаётся всегда. И в нём столько информации для того, кто понимает. А уж она понимала, и ещё как, для неё запах – ценнейшая информация. Бедная, возвращалась раза три, ворошила и ворошила ту траву, вынюхивала и вынюхивала, кто же всё-таки там прятался. Никто. Опытная охотница, и такой досадный промах. Она выглядела до того обескураженной, что смотреть было жалко. Больше я так не делал.


Дела наши производственные тем временем мало-помалу ухудшались. Первый промприбор, как оказалось, смонтировали, допустив ошибку. Весь поблизости верхний слой земли, геологи называли его флорой, сгребли под основание прибора и на дамбы. А в этом месторождении как раз верхний слой наиболее богат золотом(коры выветривания - для специалистов). Поэтому съёмы, то есть вес золота, намытого за день, сразу оказались мизерные, приборы-то везли для россыпного золота. При монтаже второго прибора, ошибку учли. И поначалу съёмы с него несколько даже вызывали гордость. Но и тут вскоре та самая флора рядом стала заканчиваться. Гребли уже издалека, из леса. Трактористы старались, демонстрировали фигурное вождение на тракторах между деревьями, подрезая корни. Деревья там такие, что даже на тяжёлой технике нужно аккуратно маневрировать, грохнется на кабину – не сдобровать. Ни чего не помогало, съёмы падали, упорно сравниваясь со съёмами с первого прибора. Получалось до предела нелепо – объёмы работ мы одолевали успешно – бульдозера скребли землю день и ночь, выдавали свои тысячи кубометров; дизеля оглушительно тарахтели, в немыслимых количествах жрали масло и солярку, покрывая копотью близлежащую тропическую растительностьдо до самых верхушек; насосы гнали воду по трубам в промприборы; всё работало, все работали, а золота в результате – не больше, чем от тех самых чупадоров с их допотопными насосами. Вот так вот. Промыть много грунта ещё не значит взять много золота. Количество - это ничто без качества. С таким раскладом, понятное дело, мы ни кому нужны там не были.

Да ещё дополнительно усугублял положение человеческий фактор. Так это теперь называют. Удобное выражение. Даже, повидавший мир, специалист из “Зарубежгеологии”, досконально знающий всё, сильно удивился бы, увидев, до чего же беспокойными, до чего ж неугомонными оказались некоторые из мужиков зрелого возраста.

С самого начала объясняли работодателю-венесуэльцу, что у русских в геологии платят зарплату один раз, всю целиком, за весь сезон. И только после окончания сезона, ни как иначе. Люди так привыкли. Нет, он всё-таки продолжал ежемесячно выдавать авансы. Полевые условия работы предусматривают жильё, питание, даже медицину за счёт фирмы. Но, похоже, он допускал, что могут и ещё какие-то потребности приключиться. Всё-таки мужики. Зрелого возраста. И разрешил получать аванс в счёт будущего окончательного расчёта. Лишь бы размер аванса не превышал заранее установленной суммы. И сумма эта была довольно приличной. Ну, и кто же виноват, что некоторые трудящиеся каждый месяц на какой-то срок напрочь выпадали из производственного процесса. Рядом же, всего в четырёх километрах, посёлок, а там магазины, и в них всё, о чём истосковалась душа, измученная полевым довольствием. А пока деньги не кончились, как остановишься. Беда. К тому же в посёлке какая-никакая цивилизация, гульнуть есть где. Имея средства, как себе в этом откажешь. Казалось бы, ни чего страшного, гуляй на здоровье, на то они и деньги. Но, и тут проблемы – не у всех это завершалось мирно.

В новогоднюю ночь, в ночь, когда свершаются чудеса, когда уже было принято по очень приличной дозе, среди наших обнаружился оскорблённый. Обидели парня местные в посёлке. Он поначалу было решил попраздновать там с ними. Вернулся поздно, несколько потрёпанный, но не сломленный. Требовалась сатисфакция. Откладывать не стали, подумаешь, на часах три. Ночь-то новогодняя. Веселье было в разгаре, поэтому добровольцы помочь нашлись тут же. И, набившись в кабину “Урала”, бойцы по-гусарски лихо ломанули в посёлок. Попугать там кой-кого.

И попугали. Да ещё как попугали. “Урал” – автомобиль нешуточный. Многотонный грузовик, повышенной проходимости, назначение – гаубицы тягать по боевым позициям. Опасен не только для человека, оказавшегося на пути, дом своротить можно. Особенно, если дом построен для того климата, а за рулём попраздновавший. И вот такой бомбовоз влетел на площадь посёлочка. Народу попраздновать ночью собирается там прилично, климат располагает. Столики прямо на асфальте, фонари, музыка. Ночь на широте у Экватора – приятнейшее время, райское. Приятности убавилось, как только грузовик начал раз за разом разгоняться, затем тормозить, чуть не наезжая на столики. И с высоты кабины, глядя, как скачут через стулья аборигены, зубоскалились русоволосые ребята:
 - А-а! Обоссалися, черножопые!!!

Утихомирить русских удалось, только порасстреляв колёса “Уралу”. К счастью, как принято говорить, по счастливой случайности, ни кто среди находившихся в кабине не был по профессии водителем. Или, знавшим автомобиль, или хотя бы, потрезвее. Машина-то военная, способна ездить и с простреленными баллонами, пока мотор работает. Достаточно было включить подкачку, то есть, щёлкнуть тумблером на щитке у руля. Всего-то. Даже я это знаю, хоть и катался только пассажиром. Не включили, не догадались. И хорошо, что так. А окажись кто из них посообразительнее, это куда же тогда стрелять пришлось бы? Поэтому обошлось телесными повреждениями в области лица и туловища добровольцев (учуяв, что дошло до рукопашной, зачинщик ловко слинял), ремонтом продырявленных баллонов, да загубленным сварочным дизель-агрегатом производства США. Чудненький был аппарат, компактный, удобный, надёжный, даже красивый. Только не повезло, в кузове оказался некстати. Работать собирались, а разгрузиться разве кто подумал посреди ночи. Не до того было. Вот и болтался он там всё то время, пока ребята нещадно пользовали мощную машину. Борта нашего грузовика из дерева, и ничего, выдержали, а железяка американская всмятку.

Похожие происшествия случались раз за разом. Когда с последствиями более тяжкими, когда с более лёгкими. И это сильно обременяло нашего работодателя. Ему, только ему и приходилось улаживать эти конфликты. Уладить у них означает – заплати обиженному столько, что бы тот перестал обижаться, тогда обойдётся без полиции. С полицией выйдет накладнее. Да ещё расходы на лечение травмированных в стычках, а травмы случались и потяжелее. Да ремонт техники. А съёмы всё меньше и меньше, обстановка всё хуже и хуже. Становилось понятно: взаимовыгодное международное сотрудничество на этот раз не состоялось. Благо, билеты до Москвы были куплены загодя. Есть такое хорошее правило: в страну пускать только при наличии обратного билета. Пусть без даты, главное, чтоб оплаченного. И ни кто этого правила отменять не собирается. Не мы первые, не мы последние.


Вместо запланированного года пробыли мы там шесть месяцев. Прошло уже больше десяти лет. И вот, если вспоминается, то первую очередь вспоминается она – кошка.

 Так и вижу: живёт среди дикого леса маленькое существо. Почти безмозглое. Совсем не венец творения божьего. А до чего же её жизнь осмысленна, все действия рациональны. Природа окружила её опасностями, не цацкается. Да, природа, не только кошку, ни кого не балует, у неё все дети – пасынки, любимчиков нет. Но задача поставлена: выжить. И кошка справляется. Всё что надо найдёт, отыщет. Лишнего не возьмёт, незачем. Знает, как ей есть, как пить, как спать, как умываться, как оправляться, как размножаться. Всё сделает сама без посторонней помощи. Вот оно – кошачье счастье. Где мама-кошка родила её когда-то, там и живёт. Чем положено кошкам заниматься, тем и занимается. Не нужны этой кошке наши научно разработанные корма, от которых шерсть лоснится, а зубы крепнут, даже если желудок меньше напёрстка. Не нужны туалеты, где всё быстро впитывается и превращается в твёрдые, не пахнущие комочки. И мы ей не нужны. Живёт сама по себе. Она же кошка, маленькое, неразумное существо.
Всего-то лишь.

Знаю, что афоризм в качестве эпиграфа, принято помещать в начале. А вот мне хочется закончить свои воспоминания мыслью, заимствованной у учёного-зоолога, всю жизнь изучавшего зверей. Кто сказал – не помню, не помню слово в слово, помню суть: чем больше наблюдаешь жизнь животных, тем противнее видеть, как живут люди.