Сидни Роллен

— Я знаю, тебе бывает трудно со мной. – Он чуть наклонился к ней, при этом его голос стал тише и немного ниже. – Но, после того, что мы пережили, что мы прошли, мы обязаны быть вместе. Хотя бы. – Его рука легла ей не живот. – Хотя бы ради нашего будущего ребёнка.
— Ради него… — Она потянулась к его губам. – Ради нас…
Только после этого обязательного элемента, пошли титры, свет в кинотеатре, как это принято, плавно начал нарастать и, вместе с ним начал нарастать шум бывших зрителей: они о чем-то говорили, один звонил по телефону, а кто-то откровенно, чуть- чуть даже по-хамски шуршал обертками, звенел бутылками из-под пива. Но она – она не слышала ничего из всего вышеперечисленного. Она даже не встала со своего места. Она продолжала смотреть на ставший белым и блеклым экран, где под плывущими откуда-то снизу куда-то наверх буквами еще можно было разглядеть целующихся людей. Он и она. Точнее нет. Не так. Правильнее в данном случае сказать Она и ОН. Сидящая и заворожено смотрящая девушка всегда представляла себя вместо очередной «её» и думала, думала, думала, гадала как это: целоваться с ним. Вот и сейчас она была там, под плывущими буквами, замеревшая в этом восторге растянувшимся на вечность, сильнее которой только надпись “The End” и проходящий мимо очередной человек с пивными бутылками в руках, пивом из них внутри и мутным взором. По вполне понятным многим причинам, этот поклонник пенного пития спешил сменить большой зал храма кино на зал поменьше да попрозаичней и, будьте уверены, находил понимание у людей, его окружавших. Погруженный в это понимание и в свои пусть и немудрёные, но представляющие для него ценность мысли, носитель стекла споткнулся о, вы уже знаете «о кого».
Она не расстроилась. Он тоже не расстроился – он даже извинился. А она, а она испугалась. И, прямо из цветных объятий Долби Сурраунд бросилась бегом наружу в тепло достаточно холодного лета, в тепло города, где не было губ её любимого актёра Сидни Роллена.
Парень с бутылками в руках и пивом внутри проводил беглянку взглядом, пошатнулся было, но взял себя в руки и продолжил уверенностью ледокола прокладывать свой путь к заветной кафельно-журчащей цели.

Ах! Ну если бы в её жизни было бы всё также просто, как в жизни этого «ледокола»! Если бы! Но Мари была человеком с гораздо более сложным характером и тонким умом, чем даже сама себе могла это представить. Впрочем, могла ли? Нет! Навряд ли могла. Ведь её мысли давно были заняты другим и даже если бы любящие её мама и папа предложили бы ей отдать часть своего сознания на эти цели, то встретили бы достойный отпор.
Мари, а её звали именно Мари, уже ворвалась к себе в квартиру, вихрем пролетела по коридору и оказалась у себя в комнате, никем не замеченная при всей своей метеорности. Что это была за комната. Друзья здесь почти не бывали. Только пара редких подруг иногда (именно иногда в самом редком смысле этого слова) захаживали к ней и видели это. А «это» - это была стена почета, на которой на кнопках и двойном скотче зиждилось:
- 4 Плаката Сидни Роллена размером 60 на 90 сантиметров
- 6 плакатов Сидни Роллена размером 30 на 45 сантимеров
- и никем не посчитанное количество маленьких фотографий, вырезок и значков с… да, да, да — с Сидни Ролленом.
На других стенах висело то, что и полагается висеть в бывшей детской комнате постсоветского пространства:
- ковер
- полки
- два коврика
- и уже не на стене а на специальной стойке (мама во время уборок упорно именовала её пылесбоником) стояли телевизор и недорогой DVD плеер.
Вот к нему то и бросилась сразу Мари (по паспорту Марина Сергеевна – попрошу заметить!), воткнула туда диск и, схватив пульт, упала на кровать. Щелкая по кнопкам, она добралась до любимого момента. Там Роллен смотрел на героиню фильма (то есть с экрана телевизора на зрителя) таинственно щурился и говорил. Говорил, разумеется, не настоящим, а киношным голосом. Его голос звучал не изо рта, а откуда-то извне – из стенок, из ковра, но точно не из телевизора.
— Да. Я знаю. Вселенная не крутится вокруг нас, и миру не нужно, чтобы мы были счастливы. Миру нужны деньги, война. Миру надо много чего. Но я тут. Я тоже часть этого мира и мне в этом мире нужна ты. Только ты. – Губы Мари шевелились вместе с его губами, повторяя за ним каждое слово, – А уж с тобой я построю свой мир. Самый что ни на есть настоящий свой мир. Ты согласна?
Если бы Мари не знала, что героиня согласна (а по-другому и быть не могло!), ей было бы не суждено узнать этого, может быть, даже никогда, потому что DVD плеер сделал звук «КРГХМ» - я не ручаюсь за добуквенную точность передачи звука – и издох. На третий день после окончания гарантийного срока, как показало обследование гарантийного же талона, извлеченного чуть позже с антресолей (точнее из коробки от плеера, а вот она то как раз была с антресолей).
Потом было мучительных полчаса. Отец, призвав в помощь все свои познания по электронике, вооружившись паяльником (извлеченным с легендарных уже антресолей), отвертками, множеством уже менее понятного для Мари оборудования и, видимо, терпением, закрылся с пострадавшим в комнате.
Смотря на Мари, которая сидела около двери и, опасливо слушая чертыханья и шипение толи припоя, толи папы из комнаты, хотелось подойти и соболезнующим голосом (тихо) спросить: вы кем приходитесь больному?
Через уже помянутые не выше полчаса вышел отец с суровым лицом и обожженным пальцем во рту. Он отрицательно помотал головой, вздохнул и удалился на кухню.

Вечером следующего дня хозяйку почившего в бозе высокотехнологичного устройства можно было найти у её самой лучше подруги.
Прошла уже положенная церемония традиционного чаепития и мама, узнавшая полагающиеся ей новости, покинула комнату, оставив девушек в комнате вдвоем. Лицо лучшей подруги не выражала крайнюю степень радости от встречи, скорее наоборот - всеми возможными способами старалось передать скорбное желание пробыть в одиночестве ближайшие пять – десять лет.
Но Мари была не из тех, кто бросает подруг и, тем более лучших, в беде. Нет, не из таких. Она решительно заявила, что видит корень всех бед несчастной девушки в том, что она недостаточно хорошо знает творчество Сидни Роллена. Решительным жестом отмела робкие протесты несчастной и заявила, что в трудную минуту…
— …Именно великолепное кино перевернет твое нестроение. Ты только бы посмотрела самое начало. Кстати! По счастью оно у меня с собой.
Самое начало затянулось. Покинутая мамой и друзьями «лучшая подруга» уныло сидела на диване рядом с Мари. Смотрела и слушала. Голос, звучащий не из телевизора и не из уст героя, а, как и большинство киношных, отовсюду, вещал.
— Я знаком и с жизнью и со смертью. Я воевал. Да! Я воевал. И я знаю смерть, как тебя, как твоих друзей. И только тогда, когда я узнал смерть, я понял, что такое жизнь. Я понял, насколько она ценна. И я знаю. Знаю, что мне от неё нужно. – И без того мужественное лицо Сидни в этом фильме было украшено тройкой накладных шрамов. – Мысль о том, что я могу любить я пронес сквозь войну под летящими надо мной пулями…
Мари как всегда вторила своему кумиру, одними губами повторяя за ним каждое сказанное им слово. Лучшая подруга начала подумывать о возможности провести свои дни в монастыре. И право, в этот момент это не казалось ей таким уж унылым занятием.
Но всему хорошему приходит конец. Вот и просмотру фильмов тоже. На этот раз в лице мамы, которая безапелляционно заявила, что:
— Девочки, а знаю, что вы можете сидеть и болтать вдвоем сутками! – Уничтожающий взгляд дочки остался не замеченным. – Но Тане завтра рано вставать. – Лучшая подруга энергично закивала. – Поэтому, Мариночка, – Мари чуть поморщилась – она не любила, когда её так называли. – Заходи к нам завтра, я как раз завтра собираюсь блинов напечь…
В общем, процесс расставания прошел безболезненно.

Впрочем, как и путь домой. Путь домой был краток, как дыхание призывника на медкомиссии, ведь мысли все-все-все были посвящены, как вы, наверное, уже догадываетесь, Сидни.
Какие слова он там ей говорил и как она отвечала. Он был галантен, ироничен, прекрасен как никогда и, конечно же, влюблен. Влюблен и покорён ею до самых кончиков пальцев. Нежен, боже, как он был нежен и что он шептал ей на ухо! Нет, я решительно не повторю этого на бумаге!
А иногда он был невдалеке от неё и говорил своим низким голосом, звучащим по- прежнему не изо рта, а откуда-то отовсюду.
– Ты счастлива? – И даже мурашки по спине бегом до лопаток. А он, не дожидаясь ответа. – А я счастлив. Вот я сижу рядом с тобой и не ищу и не хочу искать смысла жизни. Я его уже нашел. Он в тебе. И ведь мы не расстанемся? – Он встал и сделал этот самый шаг. Этот решительный шаг к ней, который обычно разделяет девушку и парня, женщину и мужчину. Он преодолел этот метр условностей одним длинным грациознейшим шагом и…
– Бермикузевскаброльноечная. – Заорало над ухом у Мари.
– Что? – Подпрыгнула она на сиденье троллейбуса. Добрая кондукторша с внешностью сестры серийного убийцы добродушно гаркнула.
– Глухим обедню по два раза не служим! – Но потом смилостивилась и повторила за диктором из коробочки.
– Берменская районная больница. Конечная.
Мари улыбнулась и шмыгнула, как она это умеет, вихрем на улицу, оттуда через дорогу, в подъезд и домой. Потом вихрем до комнаты, привычно потянулась к пульту плеера… Его не было. Он умер. Как она забыла? Одинокая ночь ждала её впереди. Без Сидни на экране…

И встретило её не менее одинокое утро. Хотя её одиночество сразу же поспешили нарушить по очереди: вначале солнце, потом будильник, потом уже мама заглянула в дверь и театральным шепотом (таким, чтобы было слышно даже в подъезде, спросила)
– Тебе, наверное, сегодня никуда не надо?
И, хотя ответ на её вопрос получен не был, мама сделала далеко идущие выводы и оставила дверь в комнату открытой – так, что туда долетали шум папиного телевизора, стиральной машины и прочие проявления жизни, просто требующие, чтобы Мари принимала участие в их одной им понятной возне.
Мари не смогла устоять пред таким шквалом доводов, все-таки встала, все-таки пошла чистить зубы, правда с ещё закрытыми глазами. Найдя на ощупь вначале щётку, потом зубы, она совместила их и энергично задвигала рукой…
Через минут пять за семейным завтраком наша юная поклонница Сидни убедилась, что на свете есть чудеса, и не все из них делают Копперфильд, Церковь и налоговая инспекция. Её родители пусть и не такие кудесники, как вышеперечисленные многоуважаемые организации, но смогли сотворить небольшое чудо.
Не сцена, а кухня. Не реквезит, а завтрак. Папа Мари после того, как с курицей окончательно и бесповоротно было покончено и даже останки покойной были отданы на растерзание всеядному коту (зачем Вы ищете ведро? – иногда спрашивала Мама – отдайте Цыпику), неожиданно смущаясь и краснея, достал откуда-то конверт и протянул его дочке.
– Ты это… Тут денег должно хватить на хороший плеер. Я знаю. Ты привыкла. – Мари бросилась к нему на шею обняла. – Ладно-ладно. Будет тебе. Иди уже. Приноси быстрее. – И он повелительно подтолкнул девочку в направление двери.

Как всё-таки иногда быстро, напористо и успешно могут люди делать некоторые дела. Мари взялась за покупку себе нового плеера с большим рвением и пылкостью, но при этом с расчётливостью и умом. Она даже самой себе напоминала немного со стороны Чекиста: Горячее сердце и холодный разум. Ну, и разумеется чистые руки.
Ясно было только одно. Плеер, не смотря ни на что, надо взять сегодня.
Через полчаса просмотров интернет-страниц, перелистывания газет, она увидела объявление, ну точнее «специальное предложение» в одном виртуальном магазине с подробным достаточно соблазнительным описанием технических функций плеера. Но не это, разумеется, привлекло её внимание, а недорогая цена и «… в комплекте с плеером идут все фильмы с участием Сидни Роллена. Спешите заказывать – количество ограниченно!». Список фильмов прилагался.
О боже! Все фильмы! Все до единого! Даже раритетный и ещё не виданный её «Бульвар ангелов». Даже трёхсерийный «Огонь ночи». И это всё будет её!
Дрожащей рукой она набрала указанный номер…
-- Да. Да. Доставка нужна сегодня. Спасибо. Очень жду!
Последнее было значительным преуменьшением. Мари места себе не находила, пока не раздался долгожданный звонок в дверь.
Строгий курьер внимательно пересчитал деньги, дал Мари расписаться в каком-то документе, что она и сделала, не читая, оставил большую коробку и исчез.
Изучение плеера заняло минут десять. Установка и присоединение к телевизору отняло минуты две. Тестовый запуск минута. Как говорится «для остального есть Мастер Кард».
И только после этих обязательных приготовлений, Мари медленно взяла пачку отчего-то завёрнутых в потёртую киноафишу «Годзилла» дисков и начала бережно, чтобы случайно не повредить эту ставшую уже почти историческим документом бумагу, разворачивать это сокровище.
Когда сокровище было развёрнуто, разложено на полу и тщательно осмотрено, казалось, наступил апофеоз счастья: вот она вся фильмография перед ней, буквально у её ног. По телевизору в это время играет фильм, один из любимых, один из самых любимых. А качество! Какое качество, как изображения, так и звука! Обволакивающий голос по киношному обтекал со всех сторон, казалось, омывал. Что может быть лучше?
А лучше может быть. Особенно если вдруг среди лежащих на полу дисков обнаружить фильм, который до этого Мари нигде не видела.
– Не может быть! – Громко и отчетливо сказала Мари. Ещё как может! Отвечал ей диск своей вызывающе не броской обложкой. Наверное, потому он и потерялся среди других – черно белое, местами переходящее в сепию оформление не бросалось сразу в глаза, на фоне ярких и праздничных соседей. Как и название: «18 часов».

Только археолог, который отдыхая на пляже, ковыряясь в песке бутылкой из-под пива или прозаической веточкой, вдруг наткнувшись на вход в древнюю нетронутую временем и грабителями гробницу; только врач, на закате жизни, уже отчаявшись найти средство от смертельного недуга, пролив в уксус растительное масло и просыпав сухой хрен, получив при этом самую что ни на есть панацею, только такие люди могут понять ощущения, которые испытала Мари, когда тянула руки к этому диску. Она даже сейчас, видя его своими глазами, не могла поверить, в то, что этот диск существует, что он есть, что не пропадет сейчас, когда она прикоснется к нему дрожащими от волнения руками. И… Он не пропал. Он остался в руках, а на ощупь он оказался ещё реальнее: шершавая коробка просто не могла не быть. Она была – шершавая коробка диска с невиданным фильмом Сидни Роллена.
Но даже в этот момент, когда уже даже сама коробка была открыта и диск находился в её руках, не было окончательной уверенности, что это именно он, что это не чья то злая (непомерно злая шутка), которая стоила бы ей… Впрочем, даже думать не хотелось (а поэтому и не думалось), чего она бы ей стоила.
Диск в плеере. Мари на диване, пульт в её тонких (а ведь для кого-то даже прекрасных) руках. Девушка зажмурилась и только потом нажала «Play».
И уже через минуту она сидела, как завороженная. Её лицо было освещено мигающим в отражении всегда голубоватым светом телевизора. И уже звучит со всех сторон в комнате:
«… Сидни Роллена в главной роли в фильме. – Тут такой звук «Тудудум!» для передачи торжественности момента – Восемнадцать часов».
Два часа с небольшим Мари не было с человечеством. После двух часов с небольшим Мари со счастливыми глазами и наспех сделанным бутербродом была замечена на кухне, а потом снова пропала у себя в комнате.
Схватившись за пульт, она не стала пересматривать фильм – нет. Она стал лазить по меню. И помимо обычных в таких дисках «приблуд», как она называла дополнительные пункты меню, она обнаружила, как ей подумалось, интервью с Сидни Ролленом. А назывался пункт «Поговорить с Сидни». После того, как Мари нажала на него, оказалось, что именно эта функция не работает. Никакого интервью не было – только на весь экран телика вылезла афишка с названием фильма «18 часов» почему-то на фоне того самого плаката Годзиллы. Мари разочаровано вздохнула и сказала вслух такое, что не подобает говорить достаточно юной прекрасной девушке. Слава богу, что не громко. Слава богу, что в комнате никого не было. Ну, то есть это она так думала до того, как сказала это «что-то»
– А ты что ждала? – Раздался голос, звучащий со всех сторон: из шкафа с ковра, со стенок. Тот самый голос. – Что будет какой-нибудь пожилой мистер направлять на меня микрофон и узнавать смысл жизни для всей планеты?
Мари всё ещё смотрела в экран с надписью «18 часов» и, собственно, туда же и растеряно кивнула, не понимая ещё толком, что, собственно говоря, происходит…
– Я сейчас происхожу, милая девушка. – Снова тот же голос со всех сторон. Мари, разумеется, не выдержала и резко обернулась: на её диване сидел собственной персоной Сидни Роллен. Он был прекрасен, хотя даже не курил в этот раз. Но он был не только прекрасен. Он был немного призрачен что ли, и по контуру его силуэта словно мерцала фиолетовая кайма. – Можно я тут немного попроисхожу? – Мари так резко кивнула, боясь прогнать это чудное видение, что казалось, что голова отвалится после такого кивка. – Нам ведь есть о чем поговорить? – И снова сумасшедший кивок.
Он встал. Его голос, по-прежнему окружал девушку, звучал со всех сторон и околдовывал. И она стала ему отвечать. Села рядом с тем местом, где до этого сидел он и, словно это могло подтвердить происходящее, касалось рукой кровати там, где только что был Сидни.
– А ты правда в детстве, когда был совсем маленький ходил на рыбалку и там спас жизнь одному рыбаку? – Решилась Мари. Он, всё так же мерцая, улыбнулся. – Правда. Это была довольно забавная история… – Он легко и непринужденно сел на пол рядом с её ногами, так что она увидела: слухи о том, что Роллен основательно полысел ложь от первого до последнего слова. И его голос, а тем более близость затянули ей с головой.

Прошло два часа с небольшим, прежде чем она призналась ему, что любит его. Подумать только: целых два часа. И случилось самое неожиданное для неё: то есть то, чего она так искренне ждала. Он не ушел. Он не пропал, Он не сказал, что он её не любит.
– Я знаком с тобой. – Он смотрел на неё своим призрачным взором. И его контур стал ярче и ещё стал уже каким-то синим. – Я знаю жизнь и хотел бы узнать тебя в ней. Пойти вместе по этой дороге, узкой, вьющейся как змеистая тропинка в горах, но такой легкой и приятной, когда рядом есть человек, который является частью тебя.
Мари, полузакрыв глаза, потянулась к нему. Его рука, не касаясь её, приблизилась е её волосам. Губы уже почти прикоснулись… Но её губы вошли в свечение, потом в его губы.
Он со вздохом сделал шаг назад.
– Я для тебя призрак. Другой мир. – Он неопределённо махнул рукой в сторону телевизора, на котором светилась та дурацкая заставка с названием фильма и Годзиллой. Голос его горько звучал, по-прежнему окружая, обволакивая. Отовсюду – из ковров, из дивана… – И даже любовь. Даже любовь не смогла преодолеть это. Я связан. – Он сделал два шага и сел на то же самое место на диване и замолчал.
Мари стояла, слушала его, не шевелясь. Горькие слезы потери ещё не добрались до глаз, но уже были где-то в горле и предательски сжимали его. Вдруг он поднял голову, и глазе его неожиданно ярко блеснули.
– Есть! Есть способ для того, чтобы мы смогли быть вместе! – Мари вздрогнула, плохо понимая. Слова пробивались к ней тяжело. – Но для этого придется кое-чем пожертвовать. И тебе. И мне. – Он заговорил быстро, даже торопливо. – Слушай меня, Мари. Я хочу быть с тобой. А ты? – Ошалелая уже от событий и перепадов настроений девушка снова кивнула «на отрыв головы». – Ты помнишь там, – Он снова махнул рукой в направление телевизора. – у меня есть девушка. На которой я, в итоге, женюсь. Потом. Но если я… – Он резко замолчал и потом глухо сказал. – Убью её, то я смогу быть с тобой. – Мари не стала спорить. Она сейчас, отчасти даже не понимала всего смысла слова «убью». Просто её голова совершила на этот раз более умеренный кивок. – Но это не всё. И если ты согласишься пойти со мной туда. – Кивок в сторону надписи «18 часов». – То тогда, только тогда и только там мы сможем быть вместе.
Он замолчал, присел и стал зачем-то смотреть себе на руки. Она, присела рядом.
– Я согласна. – Тихо сказала она. Он поднял взгляд от рук и улыбнулся.
– Если бы ты знала, как я рад. – Потом он вскочил. Протянул ей руку и спросил, будто не слышал того, что она сказала до этого. – Ты согласна?
– Да. Я согласна. – Повторила она взяла протянутую руку и почувствовала её. Сидни как-то счастливо рассмеялся и быстро заговорил.
– Всё! Мы приговорены к счастью. – Ты сделала то, что была должна. Теперь мой черёд. Я в 18 часов встречаюсь с ней в кинотеатре и там в vip-ложе мы будем вдвоем… Точнее уже втроем. Со смертью. Я убью её. Вернусь к тебе. И смогу поцеловать тебя.
Он замолчал, словно прислушиваясь к тишине, нарушаемой только шумом телевизора.
 – Мне пора.
И исчез.

Мари, не веря себе от счастья, бросилась кружится по комнате, напевая какую-то песню, конечно же из фильмов с Сидни Ролленом. Стулья, шкаф, диван мелькали перед её взглядом, прошлая жизнь также фрагментами летела перед её глазами. Мама, папа, первая любовь, город, троллейбусы, снова шкаф, диван, стулья. Они становились все какими-то малозначительными в свете того… Она уже даже терялась в свете чего. И что за троллейбусы…

Мама Мари услышала странные звуки из комнаты дочки и зашла туда, предварительно постучавшись конечно. Увиденное поразило её. Её дочь стала каким-то призраком. Она была полупрозрачной и вокруг неё было непонятное, тяжело различимое синеватое свечение. Этот призрак кружился и танцевал и напевал какую-то мелодию, похожую на вальс. Причем голос её доносился, словно отовсюду – из стен, из ковра, с потолка. Потом призрак Мари развернулся и побежал куда-то в стену. Мама закричала. Мари прошла сквозь каменную преграду (преграду ли уже?). Сзади вспыхнул сгоревший плеер и надпись на экране пропала. Часы показывали 16.40.
Мари оглянулась. Она была в незнакомой комнате с богатой обстановкой и плохо понимала где она и что было до этого. Хотя… Да! Комната была её, она это чувствовала каким-то знанием. И оставалось ощущение дурного сна со странным привкусом. Будто бы ей снился её Роллен.
Ах да! Улыбка осветила её лицо. Милый. Милый, любимый Сидни. Он же звал её в кино. Каким то странным голосом правда, но на её любимый фильм и еще в Вип зал. Надо поспешить. Сидни ждёт её. В 18 часов…