Время печали

- Ребята, время пить чай.
- Что, что? Время печали? - вынырнул Стас из Интернета. Я споткнулась. Наконец названо то состояние, которое исподволь мучает меня, толкает к непонятным поступкам и мыслям.


Наверное, это закономерность - после сорока своих жизненных лет, остановиться на перекрестке, ощущая невнятную тревогу. Все чаще почему-то мысли мои обращаются в прошлое, не сиюминутное, а дальнее.

Прадед мой за политическую неблагонадежность сослан был в Нерчинск, где работал на рудниках. Политкаторжанином он был долгие годы, обратно в столицу не вернулся, осел в Нерчинске, там и женился, родились дети. Говорят, что дед хранил его дневники, которые тот писал всю жизнь, но во время Гражданской войны они затерялись и пропали. Те ли еще потери были тогда. Так получилось, что эту линию - со стороны отца, разметало почти бесследно. Кто не погиб во время войн, те были почти все репрессированы и погибли на бескрайних просторах сталинских лагерей.

А вот мамину матушку - Таисию, помню очень хорошо. Мама рассказывала, что в 16 лет Тата (так звали ее в семье) вышла замуж за красавца-офицера, в Гражданскую он воевал на стороне белых, погиб. Жизнь их семейная и месяца не продлилась, но вдовой была недолго, второй раз посватался инженер - путеец. Детей Бог долго не давал, мама родилась только в 36 году, вслед - брат и сестра. Дед ушел на финскую войну, пропал без вести, бабушка осталась с малолетними детьми на руках. Видимо, по доносу, или, как тогда говорили - "накатке", ее выслали из Ленинграда на поселенье в Забайкалье. Виновата была в том, что первый муж был белогвардейским офицером, а второй - не числился ни в мертвых, ни в живых. Неблагонадежный для общества элемент, сомнительный.

А в 43 году почему-то меры ужесточились, она оказалась в одном из лагерей, где заключенные работали на добыче золота. Поскольку дети были маленькие, ей сделали послабление: жили не в общей казарме за проволокой, а в маленькой избушке, но "на воле". Таисия уходила в 6 утра на работу, возвращалась почти ночью, под конвоем. Мама вспоминает, что на ней, как на старшей, была вся забота по дому и младшим детям.
Весной 44-го года произошел случай исключительный. Каждое утро на перекличке выкрикивали фамилии умерших, вдруг бабушка услышала свою фамилию. Она была довольно редкая - Шуваева. Проскользнула к спискам на стене конторы: точно - Шуваева, первая буква имени тоже совпадала - Т. Весь день она обдумывала план, к вечеру он почти созрел. Она все-таки решилась на побег, чувствовала, что долго здесь не протянет, люди умирали как мухи, подвозили новых, процесс не останавливался, народу было в стране много.

Просчитывала, что ее не хватятся, может быть, сутки, надеялась - введет в заблуждение наличие ее фамилии в смертном списке. На большее рассчитывать было нечего, порядок был отлажен, в то время за любую ошибку можно оказаться на месте заключенных. Работники лагерей боялись этого до смерти.

Ночью она долго сидела, всматривалась в лица детей, наконец, вышла, тихо притворив за собой дверь. Мама вспоминала, что к вечеру следующего дня пришли люди в форме и долго расспрашивали детей, где мать. И уговаривали и угрожали, но не добились ничего, дети плакали, но толком ничего не говорили. Потом целый месяц возле дома дежурил конвойный, детей лишили трудовой продовольственной карточки, она полагалась при матери. Выжили только потому, что каждое утро откуда-то на подоконнике появлялась пол-литровая банка козьего молока, по тем временам - царский дар. Чьи милосердные руки делали это? Неизвестно. Но три детские жизни они сохранили.

Таисии оставалось уповать только на Бога. Каким образом ей удалось достать лошадь с телегой, не рассказывала. Только однажды вернулась памятью к этому эпизоду, тогда и узнали, что почти три недели она рубила лаги и укладывала по топкой дороге, которая выходила к поселению со стороны мари, там не было охраны. Когда-то это была дорога, но кругом - топь и болота, место неудачное, ее давно забросили. Таисия понимала, что пешком с тремя маленькими детьми она далеко не уйдет, спасти могла только лошадь. Ни разу за это время не решилась даже подойти к поселению, чтобы взглянуть - живы ли дети, почему-то твердо была уверена, что Бог защитит.

Наконец наступила ночь, когда она решилась забрать детей. Старшая, Галина, даже не вскрикнула, когда увидела мать. Она уже понимала, что в этой страшной жизни нужно молчать, даже когда хочешь кричать от счастья или горя. Галя ждала мать, ни на секунду не верила, что она оставила их навсегда, как могла, утешала малышей, делала всю работу по дому. Только слабела все больше, даже не от голода, а от того, что в ее девять лет легла ответственность за брата и сестру, что все труднее давался каждый прожитый день и таяла надежда. Ей казалось, что мамы нет уже много-много месяцев.

Малыши были такими слабыми, что даже не проснулись, когда вынесли их из дома и понесли по тропинке к лесу. Километра три шли пешком с детьми на руках, пока не добрались до лошади с телегой. Передвигались очень медленно, Таисия шла впереди, вела лошадь. Уже под утро, когда поднялся густой туман, лошадь вдруг дернулась в сторону, стала проваливаться. Тут бабушка приказала: "Кричите: "Господи, помоги!" Громче!" Галя и не слышала никогда имени того, кого велела звать на помощь мать, но закричала исступленно, ребятишки проснулись и тоже заголосили. То ли от внезапного крика, то ли от того, что была услышана мольба, но лошадь дернулась и все-таки, вся дрожа, уже стояла на твердой почве. Вот тут впервые бабушка заплакала. Они сидели, обнявшись, не могли поверить, что - вместе.

Только на третьи сутки вышли к глухой деревушке, объяснили местным, что эвакуированные издалека, голод погнал в деревню. Сердобольный народ кругом есть, а уж в такой глуши подавно. Приютила старушка, выделила в своей избе угол. После всего пережитого, жизнь здесь казалась раем. В деревне были старики, бабы, да дети. Работали с утра до позднего вечера на полях, ребятишки заготавливали грибы и ягоды, но это была - нормальная жизнь: без колючей проволоки, окриков конвойных, ежедневных унижений, а главное - страха за детей.

В деревне прижились, война закончилась, потихоньку стали возвращаться мужики. Осенью 45 года на соседней улице был праздник: вернулся Михаил - гармонист и холостяк. Был первый парень на деревне, невесту долго выбирал, потом на войну ушел. А главное - вернулся цел и невредим, на груди - медали, за спиной - новая гармонь. Тут уж деревня погуляла. Всех деревенских кумушек сильно волновало, кого в жены выберет Миша. Сколько девчат и молодух втайне надеялись, что кто-нибудь заденет его сердце. Но деревня забурлила, когда увидели, что все чаще возле двора пришлой Таисии задерживается завидный жених. Это уж совсем никуда: старше на десять лет, да еще с тремя детьми. Чего только не делали - и дегтем ворота мазали, и даже поджигали однажды. Но пришлось смириться: весной Михаил начал рубить новый дом, куда Таисия вошла его женой, а через год родила дочку.
Мама часто вспоминает, что относился он к приемным детям, как к родным, ни разу не обидел ни словом, ни взглядом. Мастер был - на все руки. Когда старшая Галина заканчивала школу, то сшил ей из добытых шкурок тарбаганов - забайкальских сурков - шубу. А из хрома, что привез из Германии - настоящие сапожки. Так она горько плакала ночью, потому что больше всего ей хотелось тогда кирзовые сапоги и телогрейку, подвязанную ремешком.

До пяти лет я жила в деревне с бабушкой Таисией и дедом Мишей, пока родители мои учились, потом устраивались на новом месте. Дед летом пас огромные отары овец, брал меня с собой, катал на лошади, показывал гнезда перепелок, выкапывал мне сладкие корешки саранок. У бабушки было большое хозяйство. Помню, однажды вошла в стайку, где бабушка доила корову и ласково разговаривала с ней на непонятном, журчащем языке. "Ты по-коровьи с ней говоришь?" Она рассмеялась: "Да, по-коровьи." Наверное, училась я уже в классе третьем, когда услышала по телевизору этот язык, подбежала к маме: "Это коровий язык! На нем люди говорят между собой!" Теперь уже смеялась мама: "С чего ты взяла? Это французский!" Прошло много лет, пока я поняла, какой была моя бабушка. Красавицей: два раза обматывала голову косой, распускала волосы - почти до пят; на всю жизнь сохранила такую гордую осанку, что косы эти казались - короной. А глаза у нее всегда были - печальные. Огромные, карие, в пол-лица. Как жаль, что никогда она ничего не рассказывала о прошлой жизни, видимо, страх пережитого остался навсегда.

После первого класса, уже с Урала, мы приехали к ним в гости. А когда нас провожали, дедушка горько плакал и все прижимал меня крепко к груди. Умер он через два дня, мы еще были в дороге. Ненадолго пережила его и бабушка, а ведь не были они глубокими стариками, еще бы жить да жить.

Наверное, у каждого из нас есть своя "Стена плача", где можем положить цветы в память о судьбах своих родных. И у каждого наступает свое время печали.