Ссора на утреннике литераторов

— Не хочется упрощать, но вчера мы банально надрались.
— А ведь точно!
— И чего нас Толик туда привёл?
— С Жоржиком каким-то хотел познакомить.
— Его желание исполнилось?
— Кажется, Жоржик опознал в нас литераторов и знакомиться наотрез отказался.
— «Наотрез»?
— Наотрез.
— Да нет, я не спрашиваю о качестве отказа, я прошу уточнить произнесённое им слово.
— Мне вообще-то Толик об этом сообщил, я не свидетель, но вроде бы он так и сказал, «наотрез».
— Позвони ему.
— Ок

Давит пальцами в трубку, набирая номер. (сам полноват, небрит, вечно чем-то доволен, доверчив, любопытен)

— Толясик? Здарованцы! Ну как оне? Скончались? И мы такие же! На утреннике, а ты? Ах да, мёртвый… лежишь… ага… да так, пригласили… не укуси говном капусту, как говорится… да. Слушай…. Да… ага… ха-ха! Как у Петрова в «Воскресенье». Да. Этот трюк с седлом. Слушай, я чё… погоди, я чё звоню-то, Жоржик вчера как с нами знакомиться отказался? Каким словом? Наотрез? Толясик, выручил. Покойся с богом. На прохоровке, как обычно. Ну, значит увидимся.

Убирает телефон в пиджак. Другой уставился в окно, проводя большим и указательным пальцами по редким усикам над сжатыми плотно губами. (сам тощий, сутулый, с мелкими бегающими глазками, в детстве болел и мнил себя Достоевским в юности )

— И?
— Вчера мне рассказали историю.
— Так.
— Я смеялся.
— И что?

Нервно, будто вот-вот перейдёт на крик:

— А сегодня мне выдают деталь, однозначно совпадающую с упомянутой в истории, и персонажами истории оказываемся мы с тобой! При том, что роль наша пассивна, представь себе, Жоржик, произнося своё «наотрез», пальцами, будто ножничками, щёлкнул…

Показывает, где

…вот здесь, ты представляешь?

Бросается Первому на плечо, рыдает. Лицо Первого становится гневным. Другой бьёт кулачками.

— Я буду иметь с негодяем разговор! Он приглашён?
— Да, я и видел его уже, у входа беседовал с ориенбуржским миниатюристом Микрониконоровым…
— Ха! Симпатичный псевдонимчик.
— О, самое тут смешное, что фамилия настоящая. Невольная психоделия советского, тёмного, фабричного прошлого. Из каких только труб и дыма материализовалась эта фамилия в паспорте кого-то из его предков, о том история следов не оставила.
— Да вон же он!

Другой срывается с места, бежит через зал и вдруг хлёстко падает, поехав ногой на скользком полу. Корчится от боли, обнявши ступню ладонями. Сходится тут же толпа, причитают, наклоняются, дотрагиваются, сочувственно смотрят в лицо, задают вопросы, кто-то неловко пробует внедриться ладонями в подмышки, чтоб приподнять. Подходит и Жоржик.

— Ууу, голубчик милый мой, как же вас, как же вас. Так. Угораздило. Давайте, давайте взгляну, что. Там. У вас. Ах вы, господи, какие пустяки, да я вам это мигом вправлю, строки сочинить не успеете.

Засучивает рукава

— Не смейте!

Из толпы делает шаг невысокая женщина в очках, сером костюме и о прямых тёмных волосах по челюсть.

— Мадам?
— Следует дождаться квалифицированной медицинской помощи!
— Уверяю вас, это не страшней царапины!
— Но ему больно! Своими неумелыми действиями вы можете повредить этому человеку шутку. Простите, ногу.
— Мадам?

Женщина рдеет, делает шаг обратно в толпу, принимается протирать очки. Жоржик вежливо улыбается, сцепляет руки, вытягивает их резко с хрустом разминаемых пальцев, а затем наклоняется и под скорее испуганный, чем болью вытолкнутый выкрик Другого, хитро дёргает его ступню, так что та…«Будто всю жизнь висела, и не болит больше», подумал в этот момент Другой, по-литературному, привычно, просмаковав мысль лишь в её словесном мысленном исполнении. «И не болит больше», отметил он для себя в следующий миг, «какой отчётливой сладостью пропитано сейчас для меня это соседство слов! Ммм, мои сладенькие. Он представил буквы клубникой, а таящуюся между ними сладость – растаявшим сахаром». Улыбаясь, открыл глаза, зажмуренные ещё в момент рывка, и узрел перед собой (не очень я рассловоточился в примечании к пьесе? Говнюки, читайте!(Ах, не обижайтесь, сочиняя могу быть высокомерно нагл очень с теми, кто меня вдруг отвлёк, а вы это сделали, и не то чтобы наказаны, скорее научены)) улыбающееся лицо Жоржика.

— Порядок теперь?

Потрепал по плечу, был кем-то атакован для разговора, толпа незаметно рассосалась. Другой покрутил ступнёй в воздухе, поднялся, стал искать кого-то глазами, но всеобщее внимание привлекла к себе воспитательница, вошедшая и сообщившая, что утренник начался. Кто-то заиграл на пианино бодрый танц-маршик, а все присутствующие уставили руки в бока и принялись притопывать. У многих выпали из рук бокалы с соком, у пышной дамы выпал веер, а из него – записка. Дама заалела. Усатый кавалер помрачнел. Господин в цилиндре медленно потянулся под смокинг, следуя рукой по поясу. Но когда дама, притопывая в такт музыке, закинув стройные руки над головой, прошлась в пышных своих платьях над злополучным местом, пол после неё остался чист, исчезли записка и веер. Напряжение явно спало, господин в цилиндре даже чуть заметно покачивал головой в такт пианинным нотам.

Когда наваждение прошло, Другой обнаружил рядом с собой Первого, который довольно, с облегчением посмотрел на друга.

— А ты знаешь, ведь это решительно не излечивает от похмелья, хотя позволяет некоторое время его не ощущать.
— За это время оно само, в силу метаболизма, облегчилось.
— В меня. То-то мне чувствуется.
— Сучка сфальшивила в двух местах.
— Не хочу тебя обидеть, но в трёх.
— А на утреннике музыкантов стихи читали наизусть, а слова некоторые перевирали. Спрашиваю, классиков не уважаете? Уважаем, отвечают. А чего же, спрашиваю. Память, говорят, плохая.
— Кстати. Память плохая у меня. Звонил Толян. Сообщил, что Жоржик умер.
— Господи боже мой! Как же?
— Да, нанюхался чего-то не того. Его ночью к барыге возили, адреналина в сердце поставили — не помогло.
— Бедняга.
— Да при чём тут это! Ты понимаешь? Вон тот, который вправил тебе ногу — не Жоржик.
— Слушай, я ж не поблагодарил его. Пойдём.

Подходят. Тот, кого они приняли за Жоржика, наблюдал за происходившим в небольшой группе людей.

— Что они обсуждают?
— О, как ваша нога?
— Вы чародей.
— Пустяки. А здесь, представьте, происходит извинение. Сидоров, пока приседали, наступил Катьке на платье ненароком, так она, представьте, выждав несколько тактов, когда он оказался к ней спиной, подбежала, и как вдарит ему в спину кулачком. Теперь извиняются друг перед другом.
— Ах, эти утренники тем и милы. Но как же ваше имя, спаситель?
— Семён Николаев. А ваше?
— Зовите меня Другой. Так меня назвал автор, и…
— Кто, простите? Автор?
— Ну да, который нас пишет, и…
— Так и мы, что ли, тоже персонажи чьи-то?
— Да…
— Да что за напасть такая! (Громче) Да когда же всё это… (Громко) Люди! Мы все персонажи! Всё вымышленное, нас пишут!

Послышались отовсюду разочарованные возгласы, люди потянулись к выходу.